in situ

С чутьем у Дэдпула беда. На сожителей он перестал полагаться с момента, когда переступил порог этого дома. Те вконец расслабились в отсутствие реальных угроз и превратились в капризных озабоченно-озлобленных подростков. А его собственное внимание в последние дни сконцентрировано в зоне совершенно иного характера и гораздо южнее. Пока Паук приходит в себя, наматывая круги в лесном массиве, Дэдпул устраивается в своем гнезде с намерением перевязать рану. В тот момент, когда он, кряхтя, стянул джинсы и уже приготовился заняться бедром, за спиной раздается голос Питера: — Я знаю, что ты делаешь, Уэйд. Дэдпул мысленно посылает бесполезные оплеухи соседям и в собственных лучших традициях выпаливает на одном дыхании: — Окей, я честно старался вести себя потише, но в такие моменты я просто не могу сдерживать себя, я очень страстный и не стыжусь этого, поэтому, если я хочу орать, когда кончаю после короткой, но о-о-очень яркой дрочки, представляя, как вылизываю ямочки на твоей пояснице, я ору. Прости, что разбудил, незабудка. Но я ни о чем не жалею. Паук кивает, даже смущенным не выглядит. [Так. Мы становимся предсказуемы, надо срочно менять тактику] {Мы теряем его! Мы его теряем!} — Хочешь выглядеть сильным и неуязвимым, ради бога, но со мной это не сработает. — Что? Почему? — Дэдпул от возмущения срывается на фальцет. Паук смеется. — Дай я помогу, — Питер опускается на колени. Уэйд пару мгновений смотрит на Паука исподлобья, но потом все-таки убирает руки от повязки. Пальцы Питера осторожно разматывают бинт. Он так старается не коснуться обнаженного бедра Дэдпула, что это наводит на определенные мысли. Уэйд откидывается на спину и закрывает глаза. Так приятнее думать о том, что у склонившегося над его пахом Питера могут быть совершенно другие цели. Ну и что, что трусы от этих мыслей становятся все теснее, Питера этим уже не удивишь. Уэйду даже немного грустно от того, как быстро адаптировался Паучок. Современная молодежь очень гибкая. А Питер так вообще во всех смыслах. Тут же с новой интенсивностью мелькают в голове позы йоги, свидетелем которых он так удачно и так позорно стал накануне. — Оу, — Уэйд нехотя открывает глаза, когда слышит чуть удивленный выдох Паука. — Да, я о-о-очень рад тебя видеть. Думал, ты уже привык. — Я и привык. Просто твоя рана… Ее вроде как нет. У Уэйда неприятно холодеет внутри. Он резко поднимается на локтях и смотрит на ногу. Кожа там ровная, не осталось даже шрама. Паук с неподдельным восхищением восклицает: — Надо же, а вчера я на секунду испугался, что ты умрешь. Все выглядело довольно скверно. Но! — Питер звонко хлопает ладонью по голому бедру Уэйда, тот ошалело переводит взгляд с собственной ноги на Питера. — Ты снова можешь скакать по прерии, Спирит! Питер выглядит довольным. Но Дэдпул едва ли может разделить с ним эту искреннюю радость. Его кожа покрывается мурашками, он окидывает тело быстрым испуганным взглядом, но не замечает больше никаких изменений. Становится чуть легче. {Ну и… ну и что, регенерация работает, но ты все еще красавчик. Без паники} [Э-э-э…] {Заткнись! Даже. Не. Думай} — шипит Желтый. Странно, но Белый больше не проявляется. Питер, кажется, еще пару раз касается ноги Уэйда, пытаясь разглядеть хоть какой-то след от раны, он даже наклоняется неприлично близко к той опасной области, диаметром в фут, в которой сейчас сконцентрирован… Стоп. Это что, его дыхание? На внутренней стороне бедра? Рука Уэйда тянется к кудрявой макушке. Белый обиженно молчит, не делая попыток предотвратить очередную катастрофу. Желтый тоже молчит, но в предвкушении. Рука мягко ложится на затылок, Питер резко шарахается в противоположную сторону. Но, поскольку никто не прикладывает силы, чтобы его остановить или к чему-то принудить (рука Уэйда тут же почти безвольно падает на пол), Питер вдруг смущенно фыркает и кидает в Дэдпула только что снятым с него бинтом, который лениво оседает на пол, так и не долетев до цели. А Уэйд бессильно закрывает ладонями глаза и отворачивается к стене. — Что с тобой? — удивленно спрашивает Питер, осторожно кладя руку Уэйду на щиколотку. Тот лишь глухо бормочет что-то в ворох тряпок. Питер медленно оглядывает Уэйда с головы до ног, прежде чем убрать ладонь с его ноги и подняться. Не говоря ни слова, он скрывается в своей комнатке. — Мы в ебаном тупике, ребятки, — тихо выдыхает куда-то в подушку Уэйд свое бесцветное угрюмое разочарование. {Но мы видели, как он смотрел. Мы же видели, как он смотрел на нас!} [Да, только мы это сто восемьдесят фунтов отборных келоидных рубцов, а не самый сексуальный мужчина 2010 года по версии журнала People, коим, сдается мне, Паучок нас считает, и которому за каким-то хером позволил себя поцеловать] Уэйд и Желтый стонут в унисон. Сквозь их дружные стенания слышатся приближающиеся шаги. [Мы что, настолько жалкие, что Паук специально так топает, чтобы снова не расстраивать нас своим бесшумным появлением? Я, кажется, уязвлен] {А мне кажется, это мило} Уэйду кажется, что пора в ручей. Он чувствует спиной терпеливое присутствие Паучка и с усилием поворачивается. Питер возвышается над ним с ковриком под мышкой. Смотрит непривычно и подозрительно лукавым взглядом. Уэйд задумчиво пялится в ответ. — У тебя ко мне какое-то предложение, лепесточек? — Да. Не хочешь присоединиться? — Ну не знаю, в прошлый раз было довольно больно и унизительно пиздануться с гамака. Паук закатывает глаза. — С каких это пор тебя останавливают боль и унижения? В глазах Дэдпула мелькает восхищение. — Ну, знаешь. Иногда хочется ласки, понимания и сексуального удовлетворения, — Уэйд удобнее устраивается на своем спальнике, закидывая руки за голову, всем видом демонстрируя, что ему и тут неплохо. — С пониманием я могу помочь. — Ах ты трусишка, выбрал самое безопасное. Может, сойдемся хотя бы на ласке? Паук молча улыбается. Потом разворачивается и не торопясь идет к двери. [Мне кажется, или он специально так покачивает бедрами?] — Может быть. А может быть, у меня найдется что-то поинтереснее. Но сидя здесь, ты об этом не узнаешь, — Паук не оборачиваясь выходит. Дэдпул еще пару секунд тупо смотрит в закрывшуюся за ним дверь. {Черт с ними, с бедрами, он угрожал нам ЛАСКОЙ!} [Он сказал, может быть. Хотя в сочетании с бедрами, все это выглядит довольно многообещающе… Мы так и будем сливаться с ветошью на полу или все-таки жопу свою поднимем и посмотрим, что там у него из «поинтереснее»?] — Белый согласен даже на это, лишь бы прекратить то зарождающееся пассивное уныние, что с энтузиазмом распространяет ежеминутно мрачнеющий Уэйд. Желтый принимается симулировать рев боевых труб, радуясь неожиданной поддержке Белого. Уэйд натягивает джинсы и волочится во двор с робкой надеждой, что Паук хоть как-то поднимет его дух. Он кривится тут же горохом посыпавшимся шуткам Желтого, хотя еще вчера с удовольствием бы все их озвучил сам. Но сегодня… Сегодня начало конца, он это отчетливо ощущает пеплом на языке и червивым комком, извивающимся и растущим под ребрами. Паук сидит в позе лотоса лицом к дому. Глаза его закрыты, но он медленно протягивает руку, приглашая Уэйда приблизиться. Когда тот останавливается в шаге от Питера, он открывает глаза, смотрит снизу вверх на Уэйда без тени улыбки, внимательно и смело. — Сядь напротив, — мягко велит он голосом, от которого Уилсона бросает в жар. — Я кстати как-то был в Инд… — Ш-ш-ш… — Питер прикрывает веки, призывая к молчанию интимным шипением, но взгляд не отводит. Дэдпул затыкается, в его голове тоже вибрирует недоуменная тишина. — Расслабь мышцы живота. Плечи, шею, бедра, таз. Сделай глубокий вдох. И медленный выдох. Смотри мне в глаза. Не отводи взгляд, — голос Питера ровный и приглушенный, обволакивает и заставляет подчиняться. — Делай вдох, когда я выдыхаю. Дыши глубоко. Войди в мой ритм, — Уэйд послушно выполняет каждое наставление, впуская в собственное тело приятную тяжелую негу. — Представь, как энергия золотым потоком перетекает из моего рта в твои легкие. Представь, как, она совершает обратный круг, — Уэйд не хочет, чтобы это прекращалось. Новый Питер манит его и интригует. — Представь другой поток, алый. Он поднимается из промежности, вдоль позвоночника, соединяется с золотым потоком. Вместе они принимают форму твоего тела, лишая его оболочки, — оболочка у него так себе, конечно. Но Уэйду не смешно. Он внимательнее вглядывается Питеру в глаза, ловит совершенно новые сигналы. Питер медленно протягивает правую руку и касается груди Уэйда. Прикосновение — легче перышка, но тут же рождает горячую волну, которая стремительно и опасно расползается под кожей. — Коснись меня. У Питера приоткрыты губы и раскрасневшиеся щеки, на носу видна каждая веснушка, блеск в глазах безуспешно прячется за дрожащими ресницами. Он открывает шею, когда томно приподнимает подбородок, чуть откидывая голову назад, веки почти закрыты, но он смотрит, все еще смотрит в глаза Уэйду. Эта зрительная нить накалена до бела, на своем пути выжигает кожу, обугливает мышцы, крошит кость и плавит мозг. Это болезненно почти так же, как и приятно. Настолько, что внутри все сжимается в тугой ноющий и пульсирующий комок нестерпимого желания. Уэйд дергается к Пауку, наваливается, упирается ладонями в колени, успевает ткнуться носом ему в висок и проехать губами по розовому, горячему уху. Питер выскальзывает из-под пышущей жаром и похотью глыбы под название Дэдпул и проворно перемещается в сторону. Уэйд разочаровано бьет кулаком в землю, смотрит на Паучка исподлобья, почти обиженно и немного зло. А вот Питер почему-то совсем не злится, не возмущается, он вдруг говорит, стараясь не выдать свое волнение сбившимся дыханием: — Да что с тобой такое? Я же хотел как лучше… Что у тебя за срочность? Тебе что, необходимо трахнуть меня сегодня и ни днем позже? Уэйд закрывает глаза и стонет, качается из стороны в стороны, его ломает. Желваки играют на его скулах, растопыренные пальцы ныряют в волосы, то тянут их, то вонзаются в кожу, оставляя кровавые лунки. — Прости… Прости, малыш. Ты даже не представляешь, какой пиздец творится у меня внутри. И ты тут еще со своими потоками. Я как-нибудь обязательно покажу тебе при случае, — он руками симулирует вскрытие грудной клетки и без сил сгибается, падая грудью на колени, утыкаясь головой в землю. После немой паузы принимается методично стучаться в нее лбом. [А ведь у него претензии только ко срокам, вы заметили?] — Белый невозмутимо сдувает несуществующие пылинки со своего несуществующего пиджака. {Если мы не успеем его трахнуть, я блять всех со свету сживу, ты мозги вышибать замучаешься, рябой ты уебок, я обещаю устроить всем такой адище, что лучше сразу отсюда пиздовать на пмж на полигоны Невады} — зло захлебывается Желтый. И Уэйд ему верит. Поэтому обрывает свой приступ самоуничижения и снова кидается к Питеру, тот еле успевает несколько раз перекатиться по земле, чтобы ускользнуть от Дэдпула, но от следующего рывка не спасается. Уэйд накрывает его своим тяжелым телом, горячо дышит в лицо, зависнув всего в каком-то дюйме от россыпи манящих веснушек. Не задумываясь, одним движением плотно лижет их, медленно ведя языком снизу вверх. Не дав Питеру ни секунды на осознание происходящего, ныряет мокрым языком ему в рот, со стоном скользит глубже, не встречая ожидаемой преграды в виде зубов. Жадно вылизывает изнутри щеки и небо, обхватывает губами язык, всасывает, ритмично двигаясь не только головой, но и бедрами. Налитый, будто свинцом, член раз за разом упирается в пах Питера. Парой настойчивых движений тазом Уэйд раздвигает его бедра, размещается между ними, прижимаясь еще плотнее, мысленно ликуя от недвусмысленной и довольно крепкой ответной реакции. По небу раскатисто гремит гром. Одинокие крупные капли жалят холодом разгоряченную спину, через пару мгновений все вокруг уже тонет в шелестящей бездне. Но Уэйду плевать, он слизывает дождь с лица Питера, кусает его опухшие губы, едва сдерживается, чтобы не прокусить их насквозь, потому что челюсти сводит от похоти. Он, кажется, даже слышит треск одежды и глухой стон Питера в собственный рот. Его левый локоть тонет в грязи, пока другая рука вероломно лезет Питеру в штаны и жадно сжимает холодную упругую ягодицу. А вот Паук как раз кусает до крови — боль прошивает мозг, отчего Желтый, кажется, бьется в сумеречном экстазе — и тут же вылизывает место укуса внезапно ставшим наглым, юрким языком. Паук лезет им Уэйду в рот, копируя то, что только что испытал на себе сам — его неуклюжая малоопытность с лихвой компенсируется чувственным энтузиазмом. Тонкие сильные пальцы по-паучьи пробираются под тугой пояс мокрых джинсов, ладони осторожно ложатся на ягодицы, на пробу оглаживают их, изучая. Локоть скользит в склизкой почве, Уэйд срывается и шлепается в грязь, Питер смеется, щурясь от падающих на него капель. Или это нервное? Или это холод? Или адреналин? Еще один раскат грома, и совсем рядом вспыхивает молния. Что-то жалобно трещит неподалеку. — Предположу, что физика — не твой конек, так что придется тебе поверить мне на слово. Лучше бы нам выбраться из этой лужи, пока нас не поджарило. — Да, будет совсем неловко, когда нас, наконец, хватятся, и найдут два сплетенных между собой, с ладошками на жопах, поджаренных трупика. Вернее, трупик будет один, но если ты рассчитываешь, что я теперь когда-нибудь выпущу из рук твою задницу, то ты самый глупый на свете Паучок, — уже поднявшийся на ноги Уэйд тянет за руку Питера и, в подтверждение своих слов, тут же смачно хлопает его по заду. Питер то ли ойкает, то ли стонет: — Да уж, тогда точно пойдут разговоры. Едва они заходят в дом, Уэйд прижимается к Питеру со спины, обвивает руками его талию и грудь, тычется носом в ямку за ухом, шумно втягивает запах. — Уэйд… — с оттяжкой, нехотя, зовет Питер. Этого короткого «Нет», спрятанного в его собственном имени, хватает, чтобы понять, что продолжения не будет. И что Паук не отвергает его, Паук всего лишь сомневается, Паук не готов. И с этим абсолютно ничего нельзя сделать. Нельзя по щелчку пальцев, недостаточно сказать «пожалуйста». Нужно лишь время, которого, увы, почти не осталось. Он ловит губами мочку уха, будто пытается вытряхнуть на язык из бокала последнюю пьянящую каплю лучшего в мире вина. Питер не против. Он откидывает голову Уэйду на плечо и стонет, кривится, потому что — Дэдпул знает — следующие несколько секунд для Паука будут самые холодные и болезненные, когда придется с усилием отрываться и добровольно, по-мазохистски, лишать себя Уэйдовой лавины ласки и вожделения, которая лишь чудом еще не сорвалась и не погребла Питера под собой. Питер делает нетвердый шаг вперед, Уэйд, не отцепляясь, следует за ним. — Уэйд, я… не могу, — ему тяжело, и Дэдпул помогает. Мазохизм, как и физика, как и тантра йога, не его конек, но раз уж сегодня день неожиданных открытий… Он протяжно вздыхает, напоследок орошая острые шейные позвонки Питера болезненным пониманием, и размыкает объятия. Кажется, он слышит «спасибо», но не уверен — в голове звенит, это ненависть Желтого на высоких частотах бьется осиным роем о хлипкие границы разума. Белый одобрительно молчит. Уэйд молча идет к камину, не помнит, как — на чистом автомате — разводит огонь. И пока он сидит и ворошит дрова, на его сгорбленную голую спину опускается теплый плед. Паук молча поправляет его на плечах, чтобы не сполз, и отправляется за свою шторку. Сердце Уэйда стучит так, как не стучало даже когда они возились в грязи каких-то десять минут назад. Эта молчаливая забота, такая трогательная в своем робком и неуместном чувстве вины, втыкается раскаленной иглой в его лихорадочное сердце, он первое время забывает, как дышать. Питер выволакивает из своей комнатки спальник и тащит к камину. Потом молча проделывает то же с постелью Уэйда, который не без интереса наблюдает за его действиями. Тут же Паук быстро стягивает с себя мокрую одежду, деловито развешивает ее на спинке кресла и упаковывается в спальник. Уже там, внутри, извивается, снимая трусы, закидывает их к остальной одежде. Дэдпул зависает, потому что Желтый перестает хаотично метать стрелами острого неудовлетворения — слабая надежда мгновенно тушит его яростный пожар. Белый тревожно группируется. [Это ничего не значит. Это не приглашение к сексу. Пацан просто не захотел спать в мокрых трусах, включи мозг] {Ага, а это блядское гнездо любви перед камином кто устроил?} Пока двое накидывают версии и тут же их опровергают, Уэйд снимает джинсы сразу вместе с трусами. Он демонстративно развешивает штаны на камине, каждой порой чувствуя осторожный жадный взгляд Питера со спины. Смахнув грязевые кляксы со штанины, он, наконец, ложится. Поверх спальника. Тусклый теплый свет из камина любит его тело — подчеркивает достоинства и завораживает, идеально разливается по ровной коже. Он незаметно выдыхает и переводит взгляд на Питера: — Иди сюда, — бормочет и подтягивает его в спальнике к себе. — Да не буду я к тебе лезть, расслабься, — добавляет Уэйд, когда Питер напрягается и упирается в него руками. Дэдпул крепко обнимает Питера-куколку со спины, для верности еще и ногу на него закидывает. Зарывается носом в мокрые кудри на затылке. Закрывает глаза: — Спи. Suis quaeque temporibus.