***
Ночью, распугав во дворе всех лягушек, выползших под накрапывающий дождь, Паук возвращается. Не горит ни одна свеча, из камина тянет сквозняком, в доме будто вымерло все — такой он тоскливый и брошенный. Когда глаза привыкают к темноте, Питер различает в кресле неподвижный силуэт. — Уэйд? — осторожно зовет он почему-то хриплым голосом. Паучье чутье не улавливает ни движения, ни дыхания. Питер осторожно подходит ближе, под подошвой хрустят стеклянная крошка и песок. В груди неприятно плещется страх, его начинает тошнить. Он боится обнаружить в кресле мертвое тело — с Дэдпула станется, а вот Питеру потом жить с этой картиной перед глазами. Темнота не дает разглядеть лицо: луна трусливо спряталась за тучами, а на голове Уэйда капюшон, что не облегчает задачу. С третьего раза удается высечь из зажигалки огонь, разжечь свечу. И первое, что он видит, это устремленный на него взгляд. Холодный, разрывающий сердце перебурлившими в нем за эти дни одиночеством, тоской, отчаянием, обидой, злобой, преданностью, болью… Этот невыносимый коктейль уже успел остыть и теперь, как мертвая вода в болоте, неотвратимо, обреченно Питера засасывает. Неподвижные руки Уэйда, с длинными узловатыми пальцами, лежат на подлокотниках кресла, будто их туда задолго до этого момента кто-то аккуратно положил. Он жив, но страх не уходит — выдержать его неподвижный взгляд Питеру чертовски тяжело. — Уэйд, прости… — в горле пересохло, но он пытается. — Я не мог предупредить, я не знал, что так долго… — от собственных слов Питера мутит. Он умолкает. Его трясет от такого Уэйда — немого и парализованного, смотрящего так. — Забей, воробушек, — скрипит Уэйд хрипло, недобро. — Не следовало тебе возвращаться вовсе. Он не меняет позы, все так же блестит взглядом из-под капюшона. — Нет, мы не будем связывать Паука, что нам потом с ним, связанным, делать?.. А после этого? …Ну хорошо, а после? — тихо и пугающе рассудительно бормочет он куда-то в плечо. — Ты с Желтым говоришь? — осторожно спрашивает Питер. — Нет, — Дэдпул цинично цыкает. — Он проспорил и наказан молчанием. Снова. — С кем тогда? — О, это Белый, — наконец, в позе что-то меняется. Дэдпул закидывает ногу на колено. — Он не желает иметь с тобой ничего общего, так что, пардон муа, знакомить вас не буду. Паук делает шаг к креслу, но Дэдпул вдруг резко поднимается и отходит в темный угол. Стоит там тихо и неподвижно, будто вовсе растворился во тьме. — Послушай, там… там просто… Мистер Старк… — Этот хитрожопый мудозвон получил, что хотел, да? — Вовсе нет, это гидр… — …и нахер ему заморачиваться с Дэдпулом теперь, верно? Ведь этот клоун, тупой идиот, клюнул на его аппетитного червячка, все как по сраному сценарию. Нас слишком хорошо знают, надо бы для профилактики провернуть какую-нибудь ебанутую дичь, как вернемся, Желтый, да? — Прекрати! Меня не было всего-то пару дней, а тебе не три года! Дэдпул в своем темном углу стоит тихо. Паук чувствует, что тот испепеляет его взглядом из своего укрытия, но этим глупым капризам пора положить конец! Кто тут взрослый мужик с железными яйцами, в конце концов? На этот вопрос у Питера нет ответа, потому что он сейчас и сам готов расплакаться от бессилия. Дэдпул выходит, наконец, из тени, тычет в него пальцем на расстоянии. Палец дрожит. — Ты обещал, — говорит он кратко, будто если бы нет — голос бы выдал все его жалкие слабости. И выходит из дома, ныряя прямиком в стену дождя. Питер стонет, у него опускаются руки. Он тащится следом, останавливается в проеме. — Уэйд! — зовет он. Шум дождя крадет процентов восемьдесят его голоса. — Вернись в дом, пожалуйста. Дэдпул упрямо торчит снаружи, трясется от холода, даже майка за распахнутой толстовкой в миг промокает, прилипает к уродливой коже. — Ну а хули теперь? Пусть смотрит! — рычит он куда-то в сторону. Кому надо, тот услышит.***
— Я серьезно не хочу мокнуть, а мне придется, если ты не вернешься, — Питеру приходится сменить тактику, потому что другие с Дэдпулом не работают. Как ни странно, это помогает. Чуть гасит слепящую обиду, давая слабым росткам очень узконаправленного альтруизма шанс пробиться через бетонные плиты растоптанных надежд. Дэдпул бродит по двору под ливнем, пинает попадающуюся под ноги утварь, которую сам же в порыве гнева разбросал накануне, а потом все-таки раздраженно возвращается в дом и с грохотом закрывает за собой дверь. Из разбитого окна все равно сквозит, а под подоконником расползается лужа. — Доволен? — рявкает Уэйд на Питера и идет в свой угол. — Да что с тобой такое?! — Что со мной такое? — не дойдя до места, Дэдпул останавливается. Поворачивает голову в сторону Питера. — Вот, блядь, что со мной такое, — он прет на Паука, на ходу скидывая капюшон, стягивая с себя мокрую толстовку, следом — майку, скалясь прямо ему в лицо. — Я как манекен для краш-теста. После ебучего теста! — Н-ну и что? — Питер делает шаг назад, упирается в стену, пялится на испещренное рубцами тело Уэйда. Некоторые появляются прямо на глазах — кожа вспухает и двигается, будто под ней черви перемещаются. Питер отводит взгляд, сглатывает. Глаза Дэдпула, единственное, что осталось неизменным, таращатся на него недоуменно и по-прежнему зло. — Хочешь поцеловать меня, сладенький? — голос сползает в приторный шепоток. — Прямо сюда, — он тыкает пальцем в бесформенную губу. — Ты так чудно, волшебно целуешься. Так нежно, м-м-м… Хочешь? Уэйд хватает Питера за запястье, с силой и четким намерением причинить боль. — Хочу! — выпаливает Питер ему в лицо, пытаясь выкрутить из захвата руку без применения паучьей силы. — Так чего же ты ждешь, куколка? — язык Дэдпула, извиваясь, выползает изо рта, мокро облизывает подбородок, губы и кончик носа Питера. На что тот дергает головой, кажется, начинает злиться. — Потому что ведешь себя как мудак! — сквозь зубы. — Думаешь, когда я возвращался сюда, не знал, как ты выглядишь? — воспользовавшись моментом, когда хватка слабеет, Паук отскакивает в сторону. — Видел тебя! Знал. Но вернулся же! — Блядь, как же мне повезло, — плюется в ответ Дэдпул, шагая туда-сюда, будто запертый в клетке тигр. На эмоциях Дэдпул и правда не замечает в Питере ничего, похожего на неприязнь и отвращение. Следует присмотреться лучше. Но какой в этом смысл? Не думает же он… Не надеется же… — Давай просто спокойно поговорим. — А давай, — Дэдпул с грохотом подтягивает к себе стул, громоздится сверху, прямо напротив Питера. — Говори, я одно большое уродливое ухо. — Да пойми ты, для меня ничего не поменялось. [Голос. Дрогнул. Не верь] Будто услышав, Питер поправляется: — То есть… Я привыкну, дай время. Дэдпул перестает кусаться. Смотрит вроде на Питера, но будто сквозь. — У нас его — вечность, — говорит спокойно. — Но такую роскошь, как ты, мы себе позволить не можем. — Что? Да почему ты отказываешься от меня? — Питер неожиданно для самого себя переходит на крик. Смотрит огромными возмущенными глазами. Не понимает ни черта. — То, что ты видишь сейчас, — Дэдпул прикидывает в уме, разглядывая потолок, — только процентов шестьдесят от итогового варианта. Каждый сраный миллиметр моего тела будет изуродован, и эта клеточная борьба никогда не прекратится. Ты красивый сладкий невинный мальчик, я извращенный урод с мерзким характером, какие еще тебе нужны доводы? — Это вообще ни разу не довод! Дэдпул вздыхает и словно тупому ребенку повторяет в сотый раз простые вещи: — Еще раз, для упрямых членистоногих дурачков. Не желаю ежеминутно задаваться вопросом, что это проскользнуло в твоем взгляде, отвращение? Неприязнь? Не желаю каждое утро смотреть на тебя, сопящего в подушку, с вопросом, все еще любишь меня или пора уже съебывать, чтобы не омрачать своим присутствием твое радужное и перспективное будущее… — Дэдпул затыкается, наговорив-таки лишнего. Питер, словно оглушенный, смотрит на Уэйда, не может выдавить из себя ни слова. Только бледный какой-то. Или это все рассвет. А вот теперь Белому самое время начать волноваться, ибо слово с корнем «люб» в сочетании с Питером Паркером и подобным общим эмоциональным напряжением фигурирует впервые в их жизненной концепции, да еще и произносится вслух. Это же не признание, это же не вопрос. Это вообще гипотетическая ситуация, которая могла бы развиться, если… А дальше только и делай, что выбирай наиболее желанное семантическое значение этого «если бы»: невыполнимо вообще или выполнимо, но с условиями и коварно обнадеживающим «пока». Желтый топит за второе, Белый категорически настаивает на первом. Дэдпул в свете последних событий люто ненавидит все формы конъюнктива. У него тоже нет больше слов. И сил, и даже злость испарилась вдруг. — Иди за свою шторку, Паучок. Сил нет видеть тебя, — конечно, он лукавит. Сил нет держаться под цепким, чуть испуганным взглядом, когда хочется реветь раненым оленем. Питер неуверенно кивает: — Да… Хорошо. И надо собираться. Ближе к обеду выдвигаемся. Больше нет необходимости тут торчать. — Ты не представляешь, насколько ты сейчас прав.***
Судя по угрюмой позе, Паука уже не впечатляют виды предзакатного Гудзона. Он сидит, вытянув ноги, уставившись линзами в пространство перед собой. Дэдпул таращится в окно, ничего там не видит, кроме красного пятна отражающейся маски. Отдохнули, блядь. Желтый зудит в правой руке — хочет подползти к Питеру, сжать то, до чего успеет дотянуться. Он невыносимо истосковался за эти дни, успел покрыться скорбью, которая теперь отвратительными ошметками с него слазит, открывая влажные дрожащие раны. Дэдпул не знает, может, Желтый сдохнет, наконец, от тоски, если они перестанут видеться с Паучком. А они, очевидно, перестанут, ведь как можно теперь? Это раньше он самозабвенно паясничал, запечатанный в костюм, мог вынести любой удар, заодно еще и получить удовольствие. Но сейчас, после Паука, ИЗ-ЗА Паука, он стал сраной хрустальной вазой, что разлетится осколками от одного неосторожного взгляда. Паука, опять же. Желтый превратился в соплю, благополучно утащил за собой на дно Дэдпула, а Белый отрезвительными пинками, презрительными плевками и унизительными подзатыльниками пытается вернуть это склизкое романтическое желе на твердую, пропитанную ядом и желчью, землю. Пока у него не получается, и он злится адской пульсирующей болью в затылке Уэйда. Дэдпул сцепляет руки замком — трогать Паука нельзя, иначе он сиганет с вертушки прямо как есть, в ебаных кроксах. Желтый говорит: Паук хорошо к ним относится. Это настолько осторожно и общо, что даже Белый удивляется. Но доводы типа «Он вернулся» и «Ему не важно, как мы выглядим» его все равно не убеждают. Потому что — важно. Это важно. Потому что Белый не сможет вытащить их из бездны отчаяния, когда те увидят однажды в любимых глазах брезгливую неприязнь. Дэдпул горбится еще сильнее. Ему хочется уменьшиться и исчезнуть, очнуться в своей пропахшей ржавыми трубами и плесенью квартирке, забиться в угол, пару раз сдохнуть там, можно даже предварительно не распаковываться, чтобы потом покинуть город, где живет и геройствует его Паучок. Он как раз прикидывает, в каких южных штатах у него поднакопилось заказов, когда Белый смачно ругается, а Желтый благоговейно выдыхает — Паук уверенно накрывает его руку своей. Дэдпул кидает на него испуганный взгляд — тот все еще смотрит прямо перед собой, как будто не в курсе, что творит его левая рука. Уэйд пытается высвободиться под протестующее нытье Желтого, но Паук только крепче сжимает пальцы. А когда Дэдпул не успокаивается, норовясь отцепиться от приставучего Паука, тот выпускает из запястья паутину, скрепляя их руки намертво. Желтый в восторге, Белый возмущен, Дэдпул недоверчив и почему-то оскорблен, а Паук, как пить дать, самодовольно лыбится под своей маской. Этого никто не видит, но Уэйд-то знает. Он перестает трепыхаться и снова утыкается взглядом в окно, делая вид, что максимально не заинтересован в происходящем. Тепло ладони Паука сочится сквозь перчатки, пьяно обволакивает сморщенную кожу, та впитывает его жадной губкой. Дэдпул орет на Желтого у себя в голове, чтоб не смел привыкать. Белый агрессивно пыхтит на фоне. А Желтому на все плевать — он сворачивается комочком под теплой ладошкой Питера и еле слышно там мурлычет. Так они добираются до посадочной площадки на крыше. Дэдпул открывает рот, чтобы кинуть Питеру какую-нибудь мерзость относительно их сцепленных рук, но отвлекается на печальный вид башни, кое-где все еще чернеющей от взрывов, хотя ремонтные работы идут полным ходом. — Серьезно? Все-таки устроили вечеринку без меня? Довольно обидно… — Дэдпул озирается по сторонам, продолжая идти, ведомый за руку Пауком. — Отцепи меня, снежинка, — Дэдпул дергает его за руку и останавливается. Пауку приходится тоже, он оборачивается. — А ты не сбежишь в Мексику, если я тебя отпущу? — Питер, конечно, прочел его мысли, но Дэдпулу сейчас вовсе не до соблюдения протоколов вежливости, искренних ответов и так далее, ему бы съебаться отсюда вообще и от Паука в частности максимально шустро, поэтому он врет: — Что? Пф-ф. Мексика слишком далеко от одной вредной приставучей горошинки. А что мне там без неё делать? — Ты почти ушел ночью в лес, в ливень. Вчера. Один, без г... горошинки, — Паук скептически склоняет голову, рассматривает Дэдпула. — Это не я, это Белый. Не важно. Давай же. Ну, — он трясет рукой перед лицом, из-за чего кисть Паучка неконтролируемо болтается тоже. — Или тебе так понравилась демо-версия нашего сожительства, что хочешь приобрести полную? Придется раскошелиться, малыш, потому что… Кхм. Давай, оближи мне пальчики. Ну же, Паучонок, иначе я сам засуну их в твой сахарный ротик… — Дэдпул стоит к Пауку вплотную, лбом практически упирается тому в макушку. Господь всемогущий, как же ему будет этого не хватать! — Обещай, что… — Питер не может подобрать верных слов. Мнется, пытается облизать пересохшие губы под маской. — Что мы увидимся. Завтра. Вечером. Там, где встретились впервые. Желтый скулит бесконечное жалостливое {Да-а}, в очередной раз нарушая условия проигранного спора. Дэдпул кивает, он пообещает что угодно, лишь бы сорвать этот блядский пластырь, наконец, и уковылять уже в свою дыру зализывать раны. Тогда Паук еще какое-то время пытливо смотрит ему в линзы, а потом просто снимает свою перчатку, и оставляет ее, прилипшую, болтаться на руке Дэдпула. Уэйд тупо смотрит на нее пару секунд, а потом сбегает. Трусливо идет к выходу, не оборачиваясь, ускоряясь с каждым пройденным шагом. Acta est fabula.