Двадцать пятый год

      Оля, перескакивая через некоторые ступеньки, сбежала вниз по лестнице. Александра Волконская уже была внизу, в гостиной. За эти два месяца она совсем не изменилась.       — З-здравствуйте… Александра Николаевна, — произнесла Оля, пытаясь отдышаться.       — Bonjour, Ольга, — спокойно ответила княгиня, окинув негодующим взглядом запыхавшуюся внучку.       — А вы к отцу, наверное, приехали? Он уехал несколько дней назад.       — Я знаю, ma chère. Я потому и приехала навестить тебя. И давай договоримся сразу, что, когда мы с тобою наедине, ты будешь обращаться ко мне не «Александра Николаевна», а «grand-mère», но только когда мы одни, и рядом нет никого. Вообще никого.       — Хорошо, Алек… То есть g-grand-mè-re, — Ольга попыталась в точности повторить это странное слово, а сама подумала: «Что это может значить?..»       — Где моя комната?       — Сейчас всё будет, — ответила Оля. — Дашка! Дашка! Куда подевалась-то? — крикнула она, задрав голову на лестницу и поставив одну ногу на первую ступеньку.       Дарья быстро прибежала со второго этажа.       — Звали-с меня, Ваше сиятельство? — спросила она и поклонилась.       — Приготовь комнату для Александры Николаевны.       — Сию минуту, — крестьянка вновь убежала на второй этаж.       — Она сейчас всё быстро сделает. Садитесь пока, вы, наверное, устали с дороги. Может быть чаю хотите?       — Не откажусь.       — А, тогда я скажу ей.       Оля вновь пошла за Дарьей, которой велела прежде принести чай для Александры Николаевны, а потом уже подготовить ей комнату.       — Сейчас всё будет, — сообщила она, когда вернулась в гостиную.       — Садись пока, Olie, — Александра Николаевна указала рукой на место рядом с собой, куда Оля и присела.       — Какая подвеска у тебя красивая, — княгиня взглянула на её тонкую бледную шею, на которой была серебряная цепь с подвеской.       — Это Мария Николаевна мне подарила.       — Как вы с ней? Ладите?       — Мы с ней хорошо ладим, она очень добрая, только иногда даже слишком… Она весьма хороший человек!       — А с моим Сергеем они как?       — Что касается их отношений с Сергеем Григорьевичем, так у них тоже всё хорошо, только батюшка очень много работает и уделяет ей мало внимания, отчего Марии Николаевне становится грустно и одиноко.       — Я слышала, что Marie заболела и уехала в Одессу на лечение?       — Верно, Мария Николаевна больна и поехала лечиться. К тому же она ждёт ребёнка.       — Значит, у меня скоро будет ещё один внук… А чем она больна? Это не опасно для ребёнка?       — У неё сердце нездоровое. Для ребёнка это не опасно, скорее для неё самой — и болезнь, и беременность одновременно… — Оля тяжело вздохнула. Она вдруг вспомнила, в каком состоянии видела Марию Николаевну, когда Волконский «прощался» с ней.       — А ты как, милая? Поди местные барчуки сватаются уж?       — Пока что никто не сватался, однако вниманием не обделяют… — ей вдруг вспомнился глупый момент, когда Бестужев-Рюмин попытался поцеловать её, и его слова о том, что «все об этом мечтают».       — Неужели никто из них тебе не приглянулся?       — Ммм… На самом деле нет. Я не хочу выходить замуж за первого встречного, хочу по любви, по настоящей.       Александра Николаевна на это не ответила ничего, чем повергла княжну Ольгу в негодование.       Скоро пришла Дарья с чаем.       — А вы надолго? — спросила Оля, делая глоток горячего чаю.       — Пока Serge не вернётся.       «Получается, надолго. Хотя может оно и хорошо, скучно тут одной не будет. Только вот что за человек она?.. Поладим ли мы? Кажется, будто она насквозь меня видит… Стоит быть осмотрительнее и не говорить, так называемых, «лишних» вещей. Интересно, как она относится к тому, что моя мать крестьянка?»       — Чем ты занимаешься здесь?       — Много гуляю, а ещё книги иногда читаю. Кстати, мне Пушкин на день рождения подарил одну книгу, которую сам написал.       — Вот как?.. — с нескрываемым интересом, переспросила княгиня. — И что за книга такая?       — Поэма «Руслан и Людмила».       — А с кем же ты гуляешь?       — В основном одна, один раз гуляла с Александром Сергеевичем, когда ездила к нему в гости. Он приглашал меня.       — Вы больше не виделись после этого?       — Нет.       — Ты только с ним гуляла?       — Ещё я на балу танцевала с Кондратием Фёдоровичем Рылеевым и Иваном Ивановичем Пущиным, а после по их же приглашению ездила с ними на вечер к Анне Ивановне Анненковой. А также один раз гуляла с Михаилом Павловичем Бестужевым-Рюминым. Но я никому из них ничего большего, чем поцеловать мою руку при встрече, не позволяла, даже прикасаться к себе лишний раз не даю никому, — о том, как она подшучивала над Бестужевым-Рюминым, Оля говорить не стала, как и о том, что несколько раз гуляла с Пущиным и тем более то, что сегодня он был здесь и сидел на этом же самом диване, и то она подумала, не сболтнула ли чего лишнего.       — Достаточно тебе говорили о дворянской чести… — протянула княгиня и задумалась.       «Это плохо или хорошо? И зачем она только спрашивает всё это…» — подумала Оля.       — Я заметила одну вещь… Отчего ты не говоришь по-французски? Неужели тебя не обучали?..       «Придётся обманывать… Эх. А кстати, может отвести тему? Я ведь немного английский знаю».       — Простите меня за мою бестактность, grand-mére, однако я больше люблю говорить по-русски, ибо мы всё ж таки в России. Французский я несомненно знаю, помимо него немного знаю английский и совсем чуть-чуть немецкий, на нём я могу только сосчитать до двенадцати и сказать: guten tag, ich bin Olga.       — А что ты можешь сказать по-английски?       — Хм, много чего, например… Today is a wonderful day! How are you doing?       — У тебя большие знания, однако ты их практически не используешь… Что ты ещё умеешь?       — Ммм… Я умею писать и читать по-русски.       — В самом деле?.. — Александра Николаевна явно была очень удивлена. — Это замечательно, ибо многие дворянки умеют только по-французски.       «Где-то я это уже слышала… Рылеев, вроде, говорил? Или Пущин? Короче, кто-то из них».       — Я даже показать могу, ежели разрешите, — только через несколько секунд Оля поняла, что зря сказала это, ибо вспомнила, с какими мучениями писала письмо Пущину и сколько клякс при этом оставляла.       — Я хочу увидеть это.       Оля сбегала в комнату и принесла чернильницу, перо и лист. Она взяла перо, едва обмакнула его в чернильницу и осторожно, чтобы не оставить клякс, вывела на листе: «Ольга Сергѣевна Волконская». Получилось очень ровно и аккуратно. В школе Оля не отличалась красивым почерком, но здесь, используя не шариковую ручку, а перо, она писала очень-очень медленно и старательно, отчего получалось достаточно красиво.       — Поразительно… Какая превосходная каллиграфия!.. — с удивлением, но, в то же время, с восхищением, прошептала княгиня. — Прочитай теперь, что здесь.       — Здесь написано моё имя — Ольга Сергеевна Волконская.       Оля аккуратно вытерла перо о чистый листок и отложила его в сторону.       — Мой сын воспитал достойную рода Волконских княжну, — таков был окончательный вердикт княгини Александры Волконской.       — Мы не выбираем своё происхождение и родственников, однако для меня это большая честь — принадлежать к княжескому роду Волконских.       На всём этом данный разговор был закончен. Допив свой чай, Оля встала с места и, сказав: «хорошего дня вам», ушла на второй этаж. Она решила зайти в комнату Марии Николаевны. Ни с того, ни с сего ей наконец захотелось осуществить то, о чём ей говорила княгиня — почитать что-нибудь из большого шкафа.       Оля вошла в просторную комнату князя и княгини. Кажется, без них помещение явно было пустым. Большая деревянная кровать была застелена бежевым покрывалом, шторы были едва приоткрыты, а стол пуст, единственное, что там было, — это закрытая крышкой чернильница, перо, пустой подсвечник и какой-то свёрнутый листок.       Княжна подошла к тому самому книжному шкафу, стоявшему у стены, и, осторожно приоткрыв стеклянную дверцу, взяла первую попавшуюся книгу. На обложке было написано: «Н.М. Карамзин. Бѣдная Лиза и многое другое».       «Хм… Знакомое название. В школе, кажется, изучали. Это не о той ли, случайно, которая утопилась? Нет уж, это мне не надо», — подумала Оля и поставила книгу обратно.       Она присела в кресло у окна, в котором очень любила сидеть Мария Николаевна и при этом вышивать или читать книгу.       «Странно всё это… Сначала у отца за столом сидела, а теперь в кресле Марии Николаевны… И почему мне кажется, что они сюда не вернутся? Декабристы… Декабристы… У них ведь восстание в декабре 1825 было. Сейчас июнь. Ещё полгода, значит. Только чем же оно закончилось?.. Учить надо было; хотя может оно и к лучшему, что я этого не знаю…»       Взгляд Оли бросился на аккуратно свёрнутый листок, лежавший рядом на столе. Она взяла его.       «Эх, Ольга Сергеевна, когда же ты перестанешь совать свой нос не в свои дела и читать чужие письма? Ладно, в последний раз», — с этими мыслями, княжна развернула листок. Он был весь исписан очень красивым каллиграфическим почерком, тем же самым, которым было написано «Сергѣй Григорьевич Волконской».       «Милый мой Serge, въ послѣднее время Ты сталъ слишкомъ холоденъ со мною… Ты постоянно куда-то уѣзжаешь и ни о чёмъ мнѣ не говоришь. Въ нашу послѣднюю встрѣчу Ты будто былъ чѣмъ-то обезпокоенъ. Что Тебя тревожитъ? Разскажи мнѣ, mon chere, Тебѣ сразу станетъ легче, ибо я поддержу Тебя, что бы тамъ ни было. Ты не довѣряешь мнѣ? Ежели такъ и Ты не воспринимаешь меня всерьёзъ, я пойму Тебя, однако, повѣрь мнѣ, Твои опасенія ​безпочвенны​. Я правда очень хочу помочь Тебѣ ​всѣмъ​, ​чѣмъ​ только смогу.       Я часто вижу Тебя во снѣ и каждый разъ, послѣ такихъ сновъ, я просыпаюсь съ сильной болью въ сердцѣ, отчего​ мнѣ становится очень тяжело дышать… Не знаю, ​отчего​ болѣзнь моя, однако когда Ты рядомъ со мною, моё сердце​ не болитъ. А теперь я ещё и ношу Твоего ребенка. Я очень люблю его, какъ и Тебя, мой дорогой Serge, и ​Оленьку​, которыя стала мнѣ какъ дочь, несмотря на то, что Она младше меня всего на три года. Она очень хорошiй человѣкъ.       Ты бы зналъ, mon chere, какъ же я скучаю по Тебѣ! Я такъ хочу слышать Твой голосъ. Видѣть Твои прекрасные bleus глаза. Ощущать прикосновенія Твоихъ тёплыхъ ​рукъ​. Просыпаться рядомъ съ Тобою, а не въ холодномъ одиночествѣ. А ещё я такъ люблю, когда Ты называешь меня «моя милая Marie» и цѣлуешь костяшки моихъ пальцевъ, а послѣ прижимаешь мою голову къ своей груди и долго перебираешь мои волосы.       Письмо это отправлять я не стану, а оставлю его… Когда-нибудь прочтёшь.       Je t'aime beaucoup, mon cher Serge, а также надѣюсь, что скоро мы наконецъ будемъ вмѣстѣ.

Твоя милая Marie».

      «Ах, Боже мой…» — Оля стёрла с лица слёзы, которые побежали по её щекам, чего она не заметила, пока читала это, и, положив письмо на стол, закрыла лицо руками.       Письмо очень растрогало её, особенно то, что княгиня относится к ней как к дочери. Также теперь она поняла до конца, как Мария Николаевна страдает и как Волконский явно не прав в том, что ставит интересы тайного общества выше любви и страданий своей жены. Однако может быть он не знает и даже не догадывается о её страданиях? Ежели бы княгиня не говорила Оле обо всём этом и ежели бы княжна сейчас не прочитала это письмо, она бы тоже ни за что не догадалась, что терзает душу Марии Николаевны. Хотя, кажется, князь Сергей понимает, что поступает не совсем правильно и как страдает Мария, ему тяжело так поступать с ней, однако он продолжает это делать, вопреки не только её желаниям, но и своим.       «Отдам его отцу, когда вернётся. Пусть читает и поймёт!» — подумала Оля и спрятала письмо в рукав.       Далее княжна подошла к окну. Она, открыв его настежь, присела на подоконник и закинула на него ноги, подобрав их к себе и откинувшись на бок оконного проёма. Оля глядела на сад, где никого не было, только деревья слегка покачивались от ветра, и звонко пели птицы.       «Что же такое любовь? Что значит любить? Каково это? Что значит страдать от любви? Способна ли я любить?..» — задумалась Оля.       Она не могла найти ответов на все эти вопросы, кроме одного, ибо сама никогда не любила. Тем самым «одним вопросом» был последний. На него она отвечала так: «Любить я не способна, ведь за столько лет никого так и не полюбила. Значит, на остальные вопросы ответов я не найду».       Оля слезла, закрыла окно и задёрнула шторы, отчего в комнате стало темно.       «Кстати, а что же значит то слово, как княгиня просила называть её?» — подумала княжна и вновь подошла к шкафу. «Интересно, есть ли тут французский словарь?»       Ольга стала искать словарь и, к своему удивлению, нашла немецкий, английский и тот, который ей был нужен, то есть французский.       «Так, так, на «g»… Ага! Grand-mére. Так это бабушка, значит… Вот те на! Всё оказалось куда проще. Так, а Мария Николаевна о чём в письме писала. Хм…» — она, аккуратно перелистывая страницы, стала искать букву «b» и вскоре нашла. «Bleus — это голубой. Значит, голубые глаза… А, точно! У отца же голубые глаза».       С конструкцией «Je t'aime beaucoup, mon cher Serge» было гораздо сложнее, единственное, что было понятно, что «mon cher Serge» — это «мой милый, или же дорогой, Сергей (Серж на французский манер)». Однако вскоре, после изучения слов и построения логической цепочки, Оля поняла, Мария Николаевна писала о том, что очень любит князя. Далее Оля вспомнила слово «ami», которое использовал Пущин в разговоре с Пушкиным, и решила посмотреть, что оно значит.       «Друг. Значит, mon cher ami — это мой дорогой (или милый) друг. По сравнению с русским, французский также примитивен, как и английский… Может быть мне взять этот словарь хотя бы на время, ежели можно?» — подумала она.       В один момент ей вспомнилась фраза Марии Николаевны: «бери себе любую книгу».       Она закрыла дверцу шкафа и, вместе со словарём и письмом, вернулась в свою комнату.       «Так, от французского, видно, не отвертеться тем, что этот язык мне якобы не нравится. Что я знаю и могу употребить в разговоре с людьми? Можно использовать «bonjour», «merci» и «mon cher ami». Не густо, конечно, но явно лучше, чем ничего. Есть ещё английское «please», можно тоже где-нибудь вставить».       Оля убрала письмо в свою заветную коробочку, туда же и словарь.