***
Самаэль давит на кнопку, торопит стекло, что без спешки опускается, впуская внутрь машины холодный воздух, и чувствует, как по щеке скользит взгляд, полный недоумения. Отвечает на невысказанный вопрос без удовольствия: — Ещё немного, и по запаху я не буду отличаться от пепельницы. — Я думал, — в словах звучит беззлобная насмешка, — тебе нравится. Азраэль ведь часто курит, да? Ответом Мастеме служит лишь тишина. Самаэль, с самого начала поездки попытавшийся узнать цель неожиданного визита домой, не получил ничего более подробного, чем «всему своё время» и, не имеющий привычки добывать информацию через ссоры и скандалы, попросту отмалчивался. Тишина быстро надоедает обоим, но вместо разговора братья лишь приходят к негласному соглашению и негромко включают музыку. — Скажи мне, братец, — начинает Самаэль после затянувшегося молчания, — ты ведь стал солдатом Азраэль лишь по желанию нашей матери. Тебя устраивает, что ты — средство к достижению цели? Воздух пронзает горькая усмешка. Она звучит столь неожиданно, что Самаэль вздрагивает и круто разворачивается в кресле, словно готовится извиняться, но сразу же замирает в ожидании. Убеждается, что всё в порядке, и ждёт ответа. — Когда ты говоришь об этом так, звучит и впрямь не слишком приятно. Моё положение меня полностью устраивает, но я могу тебя понять. Мне жаль, что так выходит, — звучит искренне. — Скоро всё закончится. — Что будет с Азраэль, когда всё закончится? Звучит в самом деле равнодушно. Ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы убедить не только всех вокруг, но и самого себя в отсутствии каких-либо чувств. Даже простого волнения. Даже ядовитой ненависти. Легко и быстро срывается с губ и, кажется, действительно не вызывает никаких подозрений. — Ничего с ней не будет. Подпишет необходимые бумаги, передаст власть и пускай себе живёт, лишь бы в дела страны больше не лезла, — пренебрежительно пожимает плечами Мастема. — Может быть, захочет уехать. — Она не такая, как вы говорили о ней, — снова равнодушно. Автомобиль останавливается на светофоре. Мастема оборачивается к брату, пальцами подцепляет выбившуюся прядь волос и убирает её за ухо, тем же движением, как ночью делала Азраэль. Но в её жестах была искренняя нежность, в движении же Мастемы Самаэль чувствует подавленное раздражение. — Я догадываюсь, какой она предстаёт перед тобой, — голос брата звучит тепло, с беспокойством, — но я видел её другой. Я видел, как она подписывала смертные приговоры, как их зачитывала Нахема. Видел ужас в глазах людей. Не только тех, кому были вынесены приговоры, но и тех, кто по несчастливой случайности находился рядом. В любом случае, лишь тебе решать, верить ли ей. Самаэль согласно кивает последней фразе, откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Совсем не остаётся желания продолжать разговор. Под веками высечена картина, где Азраэль сегодняшним утром на прощание роняет: «Возвращайся скорее. Асмодей будет скучать». Хочется верить, что скучать будет не одна лишь Асмодей.***
Женщина прислушивается ко всему, что происходит на улице. Пение птиц, шорохи ветра, стоны деревьев, спящих долгой зимой. Она подолгу сидит у окна, занимает руки то перебиранием редких украшений, то перелистыванием страниц книг. Изредка останавливается то на одной странице, то на другой, водит пальцами там, где, по её предположениям, находятся строки. Из открытого окна, откуда порой пробирается морозный ветер, раздаются звуки, вещающие о том, что во двор въезжает автомобиль. Женщина медленно, с достоинством поднимается и сразу же оказывается под локоть подхвачена служанкой, что неслышимой тенью провела несколько часов вместе со своей госпожой. К тому времени, как братья успевают покинуть салон машины и добраться до крыльца, их уже встречают. По очереди они склоняются в поклонах, губами на мгновение прижимаются к горячей ладони и лишь после этого обмениваются недолгими объятиями с матерью. — Госпожа Левиафан, — служанка склоняется за спиной своей госпожи, — обед накрыт в Большом зале. — Мама, — Мастема не скрывает радости от долгожданной встречи, но звучит сурово, — тебе не стоило выходить, в самом деле. Сейчас на улице слишком опасно. — Ты излишне беспокоишься обо мне, — Левиафан оборачивается туда, где находится Самаэль, смотрит слишком проницательно незрячими глазами, и юноша под её напором неосознанно отступает. — Идёмте, дети, зачем стоять на крыльце? После длительного обеда, сопровождающегося непринуждённой беседой, тема разговора плавно перетекает на дела. Самаэль, будто ничуть этим не заинтересован, располагается в кресле неподалёку, подзывает дворецкого, неизменного товарища в игре в шахматы, и начинает партию. Его действия замечает Мастема, с улыбкой спрашивает: — Скажи, Самаэль, если бы люди были шахматными фигурами, кем была бы Азраэль? — Не знаю, — раздражённо отзывается Самаэль, хотя на самом деле едва ли не мгновенно выбирает для неё фигуру, — отстань. Юноша старательно не показывает собственного интереса к разговору семьи, но играет несколько рассеяно, время от времени слишком задумывается и замирает с фигурой в руке до тех пор, пока немолодой мужчина не окликает его с ласковым укором. В ответ Самаэль улыбается несколько устало, будто бы утомлением невнимательность объясняет. Ароматный чай разливается по тонким чашкам умелыми руками служанки. Самаэль передвигает фигуру, объявляет шах и, когда противник задумывается над ходом, наконец позволяет себе вступить в диалог с матерью и братом. Делится незначительными деталями, на конкретные вопросы лишь пожимает плечами и прерывает их поток коротким «Мне нужно больше времени». Не видит, как опускаются уголки губ Левиафан. — Что вы собираетесь делать в ближайшее время? — спрашивает наконец. — Мы доносим до людей правильные мысли, ничего более, — качает головой Левиафан. — Когда Азраэль ошибётся, они сами поймут это. Ими движет страх, но страх ведёт к поражению. — Для того, чтоб народ восстал, нужны новые казни, — встревает Мастема. — Азраэль, даже если вычислит неугодных ей людей, может оттягивать суд столько, сколько захочет. — И что ты предлагаешь, братец? — Самаэль благодарит дворецкого за игру, поднимается из кресла и подступает к столу, за котором расположились собеседники. — Мне нужно подтолкнуть её к тому, чтоб кого-то казнить? С чего бы нам способствовать очередным смертям? Разве наша цель оправдывает подобные средства? — Не нужно ругаться, — Левиафан поднимает руку, и Самаэль, угадав её желание, накрывает чужую ладонь своей. — Нам просто нужно немного подождать. Азраэль похожа на свою мать гораздо больше, чем она сама думает. Такая наглая, вздорная и жестокая девчонка оступится без нашего вмешательства. Самаэль, ты хорошо справляешься. В будущем нам понадобится то, что Азраэль тебе доверяет. Делай всё, что угодно, но не заставляй её сомневаться в тебе. — Есть проблема с Шедим, — начинает несмело Мастема и оказывается перебит раздражённым замечанием матери: — Шедим — одна большая проблема, кость поперёк горла! — рычит Левиафан и вмиг успокаивается, продолжает спокойнее: — То, что они в ссоре, крупное везение для нас. Нельзя позволить этой девчонке влиять на Азраэль. Через короткое время Самаэль, провожаемый тревожным взглядом брата, покидает зал. От недавнего разговора остаётся горький осадок. Юноша закрывает за собой дверь, на всякий случай делает несколько шагов в сторону, а после неслышно возвращается. До него доносятся лишь обрывки фраз: — Время… Белиал… Не захочет ждать… — глухо звучит мужской голос. — Торопиться… Сама делает… Речь стихает, но нарастают звуки шагов, и приходится тихо сбежать. Самаэль мягко ступает по коридорам, замирает у окна, что выходит в небольшой сад, и блуждает потерянным взглядом по деревьям, которые ещё находятся в зимнем сне, но уже чувствуют приближение весны и готовы проснуться. «А при мне ни слова о Белиал, — размышляет юноша. — Они ведут дела с матерью Азраэль? Бред, но что если правда?» Мысли сами собой вновь возвращаются к Азраэль. Юноша задерживается у окна, затем ненадолго возвращается в реальность, осматривает часть особняка, куда успел зайти, и в лёгком удивлении вскидывает брови. Приближается к двери, в помещении за которой наверняка давно не было никого, кроме слуг, и толкает, стремясь убедиться в том, что дверь не заперта. «Слуги тут тоже бывают редко», — вздыхает юноша с долей разочарования, пока смахивает слой пыли с крышки пианино. Помещение изначально должно было быть музыкальным залом, но в семье слишком быстро обнаружилось, что никто не имеет к музыке ни способностей, ни особой любви, и после констатации данного факта большой зал стал лишь складом для музыкальных инструментов, весьма редко посещаемый кем-то из господ. Самаэль по памяти пытается наиграть незамысловатую мелодию, услышанную им во дворце, быстро осознаёт нелепость собственных попыток и тихо смеётся над собой же. Инструмент совсем не настроен и звучит по меньшей мере ужасно. Смех быстро стихает, и юноша вместо того, чтобы попробовать повторить мелодию, медленно перебирает клавиши, прислушиваясь к их звучанию. Композицию из дворца ему однажды, в порыве хорошего настроения, сыграла Азраэль, но отчего-то такого не повторялось. «Было бы гораздо проще, — приходит в голову не в первый раз, — если бы ты соответствовала тому, что о тебе говорят. Ты ведь говорила мне о том, что ты чувствуешь. Почему то, что видел я, ты не позволяла увидеть остальным? Врала мне или же доверилась лишь мне? В любом случае, почему мне? Потому что мы похожи? Потому что остальные бы тебя не поняли? А как могу понять тебя я?» Юноша оканчивает свою игру, бесшумно закрывает крышку инструмента и опускается на стул рядом. Когда дверь закрыта, а в зале ни звука, вероятность того, что его здесь хоть кто-то найдёт, сводится к минимуму. Вряд ли кому-то взбредёт в голову отправиться в эту часть дома именно сейчас. Давящая тишина неуловимо становится уютной и родной. — Как будто у меня есть возможность понять, — подводит итог размышлениям юноша. — Как всё было легко, пока мы не познакомились. Паршивая была идея, и я себя чувствую теперь не лучше. Хотя, надо признаться, справедливо. Заслуженно. Самаэль ещё некоторое время проводит в зале, затем покидает его и медленной поступью направляется к себе. Ускоряет шаг лишь в те секунды, когда минует Большой зал, откуда слышится неразборчивая речь, выдыхает с облегчением, понимая, что его появление остаётся незамеченным. Добирается до собственных комнат и лишь там ощущает пускай и слабое, но умиротворение. Юноша опускается на мягкую кровать прямо в одежде, приподнимает голову, чтобы снять с волос тугую резинку, и позволяет им разметаться по подушке. Прикрывает глаза, отсчитывает долгие десять секунд и вновь поднимает веки. Изучает расфокусированным взглядом потолок, узор на котором практически не различим в темноте. В воздухе разливается горький запах ледяной мяты. Холодит кожу, ненавязчиво пробирается в лёгкие даже тогда, когда Самаэль задерживает дыхание в надежде проверить, играет ли с ним воображение. Он усмехается собственным мыслям, а после вздрагивает, когда слышит отчётливое и весёлое: — Самаэль? Ты уже собираешься спать? Оно и к лучшему, не стоит привыкать к моему распорядку дня. Юноша рывком поднимается, щурится и прикрывает глаза ладонью, когда по помещению разливается мягкий свет. Азраэль улыбается ему мягко, стоит у входа в комнату, прислонившись спиной к стене, и держит в руке снятые очки. — Что ты здесь делаешь? — Что я делаю в твоей комнате? Всего лишь зашла пожелать спокойной ночи, — правительница смеётся над растерянным видом собеседника, движется ближе настолько скованно, что даже неестественно, и склоняется над кроватью. — Спокойной ночи, Самаэль. Азраэль привычным жестом давит на чужое плечо, прерывает любые попытки к сопротивлению и заставляет изумлённого юношу вновь опуститься на кровать. Наклоняется для того, чтоб оставить едва уловимый поцелуй на нежной щеке, и не торопится выпрямляться. Лишь отстраняется, сохраняя короткое расстояние между лицами, щурит глаза, не позволяя разглядеть в них лукавое веселье. Азраэль здесь. Живая и настоящая, тёплая. Её искренняя улыбка, мягкие прикосновения, нежные взгляды. Осторожный поцелуй. Самаэль впервые с момента, как покинул дворец, вновь ощущает себя дома. Хочет коснуться светлой кожи и даже протягивает руку к щеке, но пальцы замирают в сантиметре от лица. В следующую секунду девушка распахивает глаза в глубоком удивлении, неловко взмахивает руками и оседает на пол. Она не стремится зажать рану, откуда струёй вытекает кровь, только прикасается к ней и с ужасом смотрит на руки, окрашенные в красный. В её глазах нет непонимания, но от осознания, смешанного с разочарованием, становится лишь хуже. — Я не хочу умирать вот так, — шепчет Азраэль едва слышно, но фраза остаётся в сознании криком, полным отчаянной боли. Самаэль распахивает глаза, втягивает в себя воздух и резко поднимается. Прижимает ладонь к груди, стремясь успокоить бешеный ритм сердца, часто дышит и в спешке зажигает лампу, осматривает при тусклом свете ночника собственные пальцы, стремясь убедиться, что на них нет крови. Зарывается пальцами в волосы, оттягивает их и, лишь почувствовав боль, немного приходит в себя. — Просто приснилось? — юноша облизывает пересохшие губы, громко сглатывает и морщится, чувствуя, как лихорадочно трясутся руки. Лишь под утро удаётся вновь уснуть беспокойным сном, поверхностным и наполненным тревогой. Сон, однако, растягивается на пару часов, просыпается Самаэль в то мгновение, когда солнце показывается из-за горизонта, и едко усмехается: «Не получается у меня не привыкать к твоему распорядку дня». Вновь пытаться уснуть Самаэль смысла не видит. Он не торопится вставать с кровати, не сразу находит в себе силы, в какой-то момент раздражается тому, что его поступки продиктованы необходимостью, а не собственным желанием. — Господин Самаэль, — раздаётся почтительный стук в дверь, вырывающий из мрачный мыслей и переводящий на размышления будничные и привычные, — госпожа Левиафан просила разбудить Вас к завтраку. — Передай, что я скоро спущусь, — отзывается юноша. Телефон на кровати вибрирует и приветливо мигает, оповещая своего хозяина о новом оповещении. Обладатель его удивлённо вскидывает брови, недолго думает и всё же открывает сообщение. На экране отображается незнакомый номер и текст, превращающий усмешку на лице Самаэля в мягкую и искреннюю улыбку. «Не знаю, началось ли уже твоё утро, но моё утро незаметно перетекло из ночи, а потому оно вовсе не доброе. Надеюсь, ваши дела продвигаются хорошо. Не торопитесь, но и не затягивайте. Скоро ведь весна, будет здорово, правда? Я могла бы, скажем, прогуляться в саду, но уже отвыкла гулять одна. В общем, хорошего дня». Самаэль задумывается, долго печатает и несколько раз стирает написанное, затем всё же нажимает на кнопку отправки и откидывает телефон обратно на кровать. «Надеюсь, я успею вернуться до того, как в сады придёт весна. Если пригласишь, с удовольствием составлю тебе компанию на прогулках. Хорошего дня. По возможности береги себя, моя госпожа». Через двадцать минут Самаэль опускается за стол напротив Мастемы и жестом просит служанку налить чаю. Брат что-то обсуждает с Левиафан, поймать нить разговора не удаётся, и юноша вместо того, чтобы хотя бы попытаться, поворачивает голову к окну, подпирает лицо ладонью. «При мне они всё равно ничего значимого не скажут», — догадывается Самаэль. — Ого! — Мастема весело оглядывает брата, отмечает изменения. — Я думал, за время, проведённое во дворце, рубашки тебе стали второй кожей! Самаэль в ответ на чужие слова подавляет зевок и пожимает плечами. Нет никакого настроения разговаривать, к тому же горячий напиток обжигает язык и окончательно портит впечатление от раннего утра. Юноша откидывается на спинку стула и оглядывает себя. В самом деле непривычно: чёрные свободные брюки и широкая футболка вместо полюбившихся костюмов. — А что, в костюме хуже? — негромко интересуется Самаэль. — Если тебе не нравится, то я буду переодеваться специально для того, чтобы зайти к тебе, хочешь? Или просто раздеваться перед дверьми твоей комнаты. — Ну и жуть, — представляет описываемую картину Мастема. — Что о нас подумают люди? — Может быть, то, что мы — братья? — лёгкая ухмылка трогает тонкие губы. — Неправда, ты совсем на меня не похож, — спорит мужчина. — Я умный и красивый, а ты тоже ничего. Но костюмы тебе идут. Самаэль поднимается из-за стола и невозмутимо шагает к выходу, на ходу роняя печально-тоскливым голосом, в котором разве что глухой не различит издевательской наигранности: — Вот и завтракай, зная, что где-то дома я из-за тебя страдаю, — и добивает пренебрежительным. — Грубиян. Никаких манер. Юноша покидает помещение, заворачивает за угол и прислоняется к стене. Отсюда увидеть его не представляется возможным ни слугам, ни брату. Ненадолго растягивается молчание, а затем Левиафан негромко произносит: — Скоро у тебя встреча с Правящими семьями. Я не смогу тебя сопровождать, так что тебе придётся справляться самому. — А Самаэль? — А что Самаэль? С ним какая-то проблема? — голос наполняется холодом. — Нет, — быстро отвечает Мастема, и Самаэль не видит, но угадывает, как тот качает головой. — Он хорошо справляется. Но он многого не знает. — Тем лучше для него, — завершает короткий диалог Левиафан. Одна из служанок направляется к выходу, и её приближающиеся шаги заставляют Самаэля сдвинуться с места. Когда девушка выглядывает, в коридоре уже никого нет, и ей остаётся лишь плотнее закрыть дверь, ведущую в комнату. Через миг после тихого хлопка из-за угла выглядывает Самаэль, едва не прикусывает губы от досады. «Почему в своём доме я не могу находиться там, где мне хочется?» — раздражённо думает он. В тот же день Мастема покидает дом, на предложение брата отправиться с ним отвечает твёрдым «В этом нет необходимости», и Самаэль ничего другого и не ожидает. Следующая неделя пролетает, слившись в один растянувшийся день. То, как наступают утро или вечер, юноша замечает лишь по коротким сообщениям Азраэль, неизменно приходящим дважды в день. Порой она, забывшись, пишет глубокой ночью, и однажды Самаэль не выдерживает, интересуется тем, удаётся ли ей спать. В ответ приходит скупое «Иногда». Наконец возвращается Мастема, и ещё на неделю приходится остаться дома. Самаэль откровенно скучает, не находит себе занятия и погружается в учёбу, а в один из дней просыпается быстрее обычного, когда вместо уведомления в телефоне его будит приветливый голос служанки: — Господин Самаэль, господин Мастема просил передать Вам, чтобы Вы готовились к возвращению во дворец. Пожалуйста, не задерживайтесь.