Пепел к пеплу

Ночь плавно перетекает в утро. Солнце, превратившись в художника, раскрашивает лучами спящие улицы. Лучи же в свою очередь бросаются во все места, которые им только доступны, согревают касаниями закрытые бутоны цветов, звонко поющих птиц, и устремляются в самые тёмные уголки человеческих душ. Библиотека по своему обыкновению остаётся пустующим местом. Огромное помещение, сплошь уставленное стеллажами, имеет несколько входов, которые держать во внимании одновременно попросту не выходит. Потому Самаэль забирается в наиболее отдалённый угол и надеется, что до утра никому в голову не придёт искать его. Так и происходит. Рано утром в библиотеку заглядывает Асмодей и после короткого диалога уносится в покои Азраэль. Следом за ней появляются ещё несколько посетителей, до дальнего угла, который своим содержимым обитателей дворца не интересует, не добираются. Самаэль их даже не видит, лишь прислушивается к хлопкам двери и звукам шагов, то неторопливых, то напротив суетливых и частых. Последним в библиотеку входит Мастема. Хорошо знающий привычки брата, он недолго петляет среди книжных шкафов, прежде чем находит юношу. Занимает место напротив на мягком стуле и опускает на спинку лёгкую куртку. Самаэль сразу определяет, что мужчина либо только что вернулся во дворец, либо уезжает. Второе кажется наиболее вероятным. — Здравствуй, — Мастема сопровождает приветствие усталой усмешкой. — Не помешаю? — В чём дело? — напрямую интересуется Самаэль. Мастема предостерегающе осматривается, приподнимает руку, покоящуюся на столе, и отвечает чуть тише, словно опасается, что рядом может оказаться кто-то ещё: — Азраэль в бешенстве. Она изо всех сил ищет тех, кто устроил разгром партийного дома. Я уезжаю из дворца по её же приказу. Некоторые из её приближённых не выходят на связь, нужно узнать, в чём дело. Самаэль задумчиво уводит взгляд, беспокойно перебирает в пальцах острый карандаш, которым до этого оставлял лёгкие заметки в книге. От продолжительного чтения в глазах плывёт, и юноша медленно опускает веки. — Скажи мне, Мастема, ты действительно не знаешь, кто устроил ту бойню? — искривляет губы в снисходительной насмешке Самаэль. — Как удивительно совпало то, что вам с матерью нужен был повод, и появление этого повода. Ты правда думаешь, что я не в состоянии ни о чём догадаться? — О чём же ты догадываешься? — жёстко спрашивает Мастема. — Неужели ты думаешь, что это по нашему приказу были убиты восемьдесят человек, лишь бы выставить Азраэль виноватой и спровоцировать её? — Не отрицаю такой возможности, — пожимает плечами Самаэль. — А если это на самом деле был приказ Азраэль? Что тогда? — едкое выплёвывает Мастема. — Азраэль не отдавала таких приказов. — И ты веришь ей? — искренне удивляется мужчина. — Ей верю, — твёрдо заявляет Самаэль. — Тебе поверить сложнее. Диалог оказывается прерван очередным хлопком двери. Самаэль распахивает глаза, прислушиваясь к знакомой поступи, поворачивает голову туда, откуда доносится звук, и недолго ждёт. Из-за громоздкого шкафа показывается плавная фигура, которая останавливается, стоит братьям оказаться в её поле зрения. — Славно, я нашла сразу двоих, — приветливо улыбается Нахема. — Мастема, тебе стоит поторопиться, если ты не хочешь опоздать. Самаэль, тебя ждёт госпожа Азраэль. Я тоже направляюсь к ней, так что идём. Самаэль не прощается. Он мягко поднимается, удерживая в руках тонкую книгу, бросает жёсткий, оставшийся незамеченным взгляд в сторону брата и торопливо устремляется вслед за женщиной. Они молча выходят из главного выхода, и Нахема разворачивается с её пленительной улыбкой. — У меня остались кое-какие дела, так что я присоединюсь к вам чуть позже, — и участливо добавляет: — Кажется, у вас с братом сейчас разлад, да? Мне очень жаль, когда такое происходит, особенно, если дело касается семьи. Кровные узы слишком прочны, и отказываться от них бывает непросто даже в том случае, когда понимаешь, что член твоей семьи неправ. Надеюсь, что ваши отношения наладятся. — Благодарю Вас, госпожа Нахема, — с признательностью кивает Самаэль. Женщина склоняет голову к плечу и слегка щурится. Она смотрит странно: с лёгким интересом, вместе с тем пренебрежительно, с долей если не презрения, то нежелания пачкаться. Касается тонкими пальцами подбородка юноши, и он чувствует себя так, будто выставлен на прилавок перед придирчивым покупателем. — Всё в тебе хорошо, — печально вздыхает Нахема. — Вот только твоя грязная кровь всё портит. Её не скрыть ничем. Ни дорогими украшениями, ни высокомерием в твоём взгляде. Нахема не прощается, молча отправляется в противоположную сторону затем, чтобы выйти во двор, откуда через распахнутые окна уже доносятся шумные разговоры. Шедим не чувствует холода, который принесён с собой ранним утром. Она греется в лучах восходящего солнца, стоя во дворе в одной лишь лёгкой рубашке, и, прикрыв глаза, сквозь дрожащие ресницы наблюдает за тем, как отбывают и прибывают машины. Существенно не меняется ничего помимо лиц. Жизнь во дворце после длительного застоя кипит. Везде суета и спешка, так сильно раздражающие Шедим, но сейчас просто необходимые. В мыслях она ворчит, когда приходится посторониться, но вслух ничего не говорит, только предусмотрительно выбирает такое место, где никому не помешает. — Ты ведь простудишься, милая Шедим, — звучит заботливое со спины. На плечи женщины опускается лёгкое белое пальто, и та с удовольствием принимает его. Кутается сильнее, придерживая холодными пальцами ткань, и мгновенно морщится от едкого дыма. Ветер меняет направление, и вместе с этим запах табака устремляется прямиком на Шедим. Нахема это замечает, обходит женщину и становится спереди, так, чтобы видеть осунувшееся от усталости лицо и вместе с этим не тревожить хрупкий покой горьким запахом. — Скажи, что ты думаешь о Самаэле? — спрашивает осторожно Шедим. Уголки тонких губ приподнимаются в хитрой улыбке. Нахема будто бы заранее предчувствует свою победу и готовится пожинать плоды будущего диалога. Она втягивает в себя резкий дым, стряхивает пепел и легко пожимает плечами: — Красивый мальчик, — усмехается. — Моя работа заключается в том, чтоб подозревать всех. С чего, интересно, ты решила, что я обойду его стороной? — Он мне не нравится, — беспокойно хмурится Шедим и спешит объяснить. — Я говорю не о ревности, а об ощущениях вообще. Но я не могу сказать об этом Азраэль, потому что наши хорошие отношения мгновенно испортятся. На губах расползается понимающая ухмылка. Затем женщина возвращает себе беззаботное, одновременно с тем сочувствующее выражение лица, и с любопытством уточняет: — И потому ты решила попросить меня, чтобы при случае я передала твои подозрения Азраэль, само собой, не уточняя, что это идёт от тебя, правильно? — Нахема не даёт ответить. — Я сделаю это лишь потому, что ты очень забавная в своих попытках схитрить. Тебе со мной очень повезло, ведь другие непременно выпросили бы у тебя что-то, а мне хватает лишь того, что ты поднимаешь мне настроение. — Я предпочла бы откупиться, чем забавлять тебя, но ты в любом случае найдёшь, за что зацепиться, — ответно усмехается Шедим, признавая своё поражение. Нахема и не пытается отрицать. Женщины ещё долго молча наблюдают за тем, как машины во дворе сменяются одна за другой. Лишь когда солнце уже полностью встаёт и последние сумраки исчезают под натиском яркой звезды, Нахема уходит первой. Она оставляет своё пальто, ступает к машине и вскоре выезжает за высокие стены, провожаемая холодным взглядом. Суровая жестокость, что ледяным панцирем оковывает Одиум, лишь набирает силу. Позади остаются несколько трудных дней, но ближайшее будущее видится ещё более мрачным. Над головами солдат, вскрикивая, проносится одинокая птица, и Шедим вскидывает голову, реагируя на звук. Поддерживая медленный полёт редкими взмахами крыльев, птица делает широкий круг над дворцом, затем опускается на подоконник одного из открытых окон и начинает суетливо чистить перья.

***

Азраэль стоит, склонившись, опирается локтями о раковину и держит кисти рук под горячей водой. Мощная струя ударяется о ладони, разбивается на мелкие ручейки и стекает по пальцам, после чего устремляется в раковину и ныряет в трубу. Долгожданного облегчения горячая вода не приносит — тело продолжает пробивать крупная дрожь. Рукава рубашки липнут к запястьям, намокая от попадающих брызг, становятся не столь блеклыми, но ярко контрастируют с кожей розового цвета. С краёв ткани срываются частые капли, и звук их ударов о раковину тонет в шуме сильного напора струи. Обожжённая кожа уже не чувствует боли, оттого внезапнее становится перемена температуры. На ладони льётся прохладная вода, которая не приносит сильного дискомфорта, но предотвращает появление возможных ожогов. Азраэль вскидывает голову, в зеркале видит фигуру, плывущую в её глазах, и возвращает взгляд своим пальцам. — Тебе стоит бережнее относится к себе, — негромко произносит Самаэль. — Мне просто очень хотелось согреться, — признаётся Азраэль. — Я думала, так будет теплее. Юноша осторожно касается чужого плеча, и от его прикосновения Азраэль выпрямляется. Она позволяет снять с себя мокрую рубашку, оставаясь в плотном топе, возвращает кисти под прохладную струю и долго стоит неподвижно, ощущая на себе мягкий взгляд. Девушка локтем касается крана, прерывая поток воды, отряхивает ладони и позволяет их обработать. Огромное помещение ванной неуловимо становится меньше, вмещает в себя ровно столько места, сколько необходимо для двух людей. Самаэль аккуратно обхватывает предплечье, невесомыми касаниями бережно наносит крем на повреждённую кожу и не сразу разжимает хватку. Уводит взор от обожжённых ладоней и вглядывается в мрачное лицо. — Тебе всё ещё холодно? — спрашивает юноша и в ответ получает тяжёлый кивок. Азраэль с нежеланием признаёт собственные слабости и идёт навстречу другим. Она, полная противоречий, стремится показать себя обычным человеком в попытке найти кого-то, кого могла бы назвать другом, и одновременно с этим тяжело подпускает к себе людей. И сейчас её внутренние колебания явнее всего отражаются на лице, потерявшем всякие эмоции, кроме лёгкой растерянности. Самаэль делает короткий шаг навстречу, разводит в стороны чужие руки, придерживая их у локтей, и заключает в объятия хрупкое тело. Одной рукой несильно удерживает девушку за талию, второй дотрагивается до жёстких волос и прижимается щекой к холодному лбу. Азраэль осторожно, стараясь не цепляться травмированными ладонями, касается плотной рубашки на спине и разбито улыбается: — Так лучше. Спасибо, — недолго молчит и растягивает губы в презрительной усмешке. — Я постоянно доставляю тебе столько проблем. Прости. — Не нужно так думать о себе, — возражает Самаэль. — Мне совсем не сложно позаботиться о тебе. И вновь очередное признание не только Азраэль, но и самому себе.

***

Жаркое летнее солнце который день горячими лучами сушит землю. Во всей стране засуха, кажется, не грозит лишь огромному дворцовому саду, каждый вечер старательно поливаемому из множества шлангов. Деревья увешаны сочными листьями и огромными спелыми плодами, а густая трава, долгим трудом приведённая в надлежащий вид, от обилия света и воды постоянно вытягивается вверх и доставляет новые хлопоты. Среди деревьев тут и там мелькает детская фигура. Она исчезает за широкими стволами и мгновенно появляется вновь, словно ведёт игру с кем-то невидимым постороннему глазу. Девочка останавливается у тропинки, разворачивается, услышав громкий звук сзади, и резко отшатывается. Ей прямо в лицо устремляется крупная птица, заставляет сделать большой шаг назад, и девочка, споткнувшись о выступ, заваливается неловко на вымощенную тропинку. — Азраэль! — разносится среди деревьев громкий зов. Девочка поднимается спешно, оглядывает с сожалением разорванный подол платья и поджимает тонкие губы. За испорченную одежду ругать не будут, однако Азраэль тут же самокритично нарекает себя растяпой и откликается: — Я здесь! Девочка направляется на звук голоса, вытаскивает из тёмных волос застрявшие в них ветки и листья и юркими пальцами приводит причёску в относительный порядок. Она, однако, забывает о широкой ссадине, что рассекает лоб, и не сразу понимает, отчего мама недовольно хмурится. — Где ты вновь успела ушибиться, радость моя? — озабоченно произносит Белиал. — Я ведь много раз просила, чтобы ты сразу после получения даже самых мелких царапин обрабатывала их. И что с твоим видом? Твой отец очень добр и мудр, но даже у него не хватит терпения каждый раз видеть тебя в подобном образе. — Всё хорошо, мама, — Азраэль ярко улыбается, оголяя два зубных ряда, в которых пустуют несколько мест. — Нам нужно поторопиться, если мы не хотим опоздать! Уже через двадцать минут принцесса в новом платье крутится вокруг зеркала, стремясь с разных сторон осмотреть наряд и причёску, заплетённую умелыми руками Белиал. Азраэль, вдоволь налюбовавшись, наконец разворачивается и восхищённо рассматривает грациозную фигуру матери в простом белом платье. — Госпожа Азраэль! — врывается в сознание чужой голос. Азраэль не сразу понимает, что в том далёком прошлом Белиал не обратилась бы к ней так. Ей требуется несколько секунд затем, чтобы вернуться в мрачное настоящее, и ещё мгновение, чтобы заметить обеспокоенность в насмешливой улыбке. — Вы меня слушаете, госпожа Азраэль? — уточняет Нахема. Правительница отрицательно качает головой, жестом прерывает разговор и поднимается. Её сознание стремится заполучить желанный отдых любыми средствами, и такие провалы в реальности, больше напоминающие короткий сон наяву, не становятся редкостью. Разве что, ей уже очень давно не снилось детство. И Белиал, тогда называемая самой Азраэль мамой. Нахема встаёт следом. Не отстаёт, шагает вслед за девушкой и замирает за её спиной, когда та с высоты своего дворца наблюдает за городом, в котором кипит жизнь. Одиум — страна, в которой есть место лишь ненависти и которая благодаря этой ненависти существует. — Эти комнаты когда-то принадлежали отцу. Со временем я поняла, почему в своё время для постройки дворца выбрали именно возвышенность и почему отец занял эти комнаты. Когда отсюда видишь огромный город, пускай взглядом и не получается откинуть даже малую его часть, понимаешь, что где-то там существуют настоящие, живые люди, которым ты нужен, — её тон резко меняется на деловой. — Да, кстати, передай Шедим, что я даю разрешение на демонстрации. Пускай только найдёт кого-то, кто может согласовать обстоятельства, ей не нужно заниматься этим самой. И мне нужно, чтобы ты следила за ходом дела. Люди хотят мирных демонстраций, применения силы ни с одной стороны я не потерплю. — Об этом я и хотела поговорить, — сообщает Нахема. — Вполне очевидно, что в стране существуют… определённые организации, которые действуют не открыто, как эти Ваши политические оппозиционные партии, а тайно. И которые хотят не просто изменений, что пошли бы на пользу государству, а целого переворота и, скорее всего, Вашей смерти. — Мало я пережила попыток переворотов, — с сожалением усмехается Азраэль и разворачивается. — У тебя есть что-то конкретное? Когда Азраэль устало всматривается в глаза, говорить становится сложнее. Она очень часто смотрит так, словно знает всё обо всех, видит самые сокровенные желания и читает самые тайные мысли. И Нахема единственная, кто под этим взглядом никогда не нервничает. — У меня есть определённые подозрения. Конечно, это больше слухи и домыслы, но мне не нравится то, как активна семья госпожи Левиафан. — Отчего же поведение её семьи вызывает у тебя беспокойство? — с коротким смехом выговаривает Азраэль. — И госпожа Левиафан, и её дети выполняют мои приказы, к тому же весьма хорошо. В последнее время Мастема очень даже меня радует. Он всегда был очень исполнительным. — Я понимаю, отчего Вы так благосклонны к этой семье, — осторожно произносит Нахема, — но не кажется ли Вам странным то, что Самаэль столь старательно стремится приблизиться к Вам? Азраэль улыбается мягко и приветливо, но за тёплой улыбкой не получается скрыть взор, наполненный тихой яростью. Мороз вихрем проносится там, где совсем недавно бились бурные потоки живых ручьёв, и за собой оставляет острейшие сосульки и твёрдые стены изо льда, вмиг возведённые самой Азраэль. — Считаешь, отношение Самаэля ко мне объясняется тем, что позже он предаст меня? Не хочешь ли ты сказать, что меня и вовсе не за что любить, раз даже такой человек, как он, лишь изображает, что что-то ко мне чувствует? — жёстко спрашивает Азраэль. — Я услышала тебя. Мы вернёмся к этому разговору, если ты предоставишь мне хотя бы какие-то факты, которые будут подтверждать твои подозрения. Сейчас оставь меня. Нахема долго молчит. Поджимает губы, смотрит в ответ так же хмуро и даже враждебно, но разговор не продолжает. Склоняется в лёгком поклоне, чеканным шагом устремляется к двери и у самого выхода на мгновение оборачивается для того, чтобы тихо бросить: — Любишь же ты выворачивать слова.

***

Просторная комната погружена в уютную тишину. На окнах находятся плотные шторы, что не пропускают внутрь мёртвый свет фонарей и озорной блеск звёзд, и покои застывают в полной темноте. На миг Азраэль кажется, что в помещении застывает само время, но затем она слышит то, как тихо идут бессменные часы, и огорчённо опускает уголки губ. Яркий огонёк на мгновение вспыхивает совсем рядом с лицом, столь же быстро исчезает, стоит опустить крышку зажигалки, но по комнате уже разносится ядовитый табачный дым. Азраэль делает глубокую затяжку, отводит в сторону зажатую в пальцах сигарету и, вскинув голову, медленно выдыхает. «Я начинаю всё это ненавидеть, — не решается признаться даже густой темноте девушка. — Я не хочу слушать слова о кресте, что дан мне по силам. Я должна справиться с тем, что навалилось, но хочу ли я этого? Почему я никогда не думаю о том, чего хочу я?» Лёгким постукиванием Азраэль стряхивает пепел в массивную пепельницу, вновь сухими губами охватывает фильтр и с жадностью вглядывается в темноту, будто надеется увидеть в ней желанный силуэт. Глаза, постепенно привыкшие к отсутствию света, с трудом различают расположенный совсем рядом стол. Остальная мебель растворяется в темноте. «Если бы жалость к себе дала бы хоть какой-то результат, всё было бы гораздо легче. Все мои планы могут сорваться в любой момент, а я уделяю столько внимания чувствам. Возможно, она была права, когда говорила, что чувства сильному правителю не нужны. Только вот ни она, ни я сильными правителями так и не стали». После короткой и тяжёлой встречи Белиал вспоминается чаще. В поверхностных снах она совсем не похожа на тот образ, какой отложился в сознании Азраэль, и сама Азраэль переменам в своём поведении удивляется. Кажется, у неё не остаётся времени или сил на то, чтобы в себе ненависть взращивать, но и мысль о возможном смирении претит столь же, как и раньше. В этом вопросе правительница действительно застывает во времени, прячется за щитом из проблем, что важнее и серьёзнее. Дверь на мгновение раскрывается, Азраэль на вошедшую фигуру и вовсе не оборачивается. Тушит сигарету о край пепельницы, морщится, когда от лёгкого касания к выключателю комната тонет в мягком свете, и лишь затем взглядом окидывает посетителя. Глаза её на миг распахиваются в удивлении. — Полагаю, ты ожидала увидеть не меня, но спешу тебя разочаровать, — широко улыбается Асмодей. Азраэль отвечает ей усталой усмешкой, не комментируя высказанное замечание, жестом подзывает сестру к себе и, как только та садится рядом, сгребает её в объятия. Не ворчит, когда Асмодей долго ёрзает в попытке выбрать позу удобнее, и та, чувствуя чужое настроение, довольно быстро замирает. Она хорошо ощущает, как напряжены руки вокруг её тела, как подрагивают они иногда и как разбивается о её макушку тихое дыхание, что в тишине кажется невероятно чётким. — Расскажешь мне, как у тебя дела, принцесса? — тихо спрашивает Азраэль и уже готовится услышать живой рассказ.