Пепел к пеплу

Один лишь судорожный вздох, и горячий воздух тягучей лавой вливается внутрь. Азраэль удерживается благодаря раковине, на которую переносит вес всего тела, опираясь руками о конструкцию. Она поднимает голову, встречаясь взглядом с такими же тёмными глазами, как у неё самой, которые с ненавистью смотрят на неё из зеркала, находит в себе силы, чтобы отступить на шаг назад. Вновь вздыхает, когда лёгкие горят и почти разрываются от недостатка кислорода, и опускает взгляд. Правительница никогда не надевает чёрную одежду, если предстоящий день не будет обычным. И сегодня, когда она рассчитывает лишить жизней тех, кто хотел разрушить её государство, она остаётся верна своим традициям. Словно говорит о том, что для неё это обычная церемония, а осуждённые — уж точно не те, ради кого стоит облачаться в траур. — Госпожа Азраэль, Вам нужна помощь? — робко спрашивает служанка за дверью, что отделяет кабинет от ванной комнаты. — Ты даже не представляешь, насколько, — шепчет девушка и отвечает громче. — Нет. Ступай. Хлопок двери сигнализирует о том, что кабинет опустел. Азраэль оправляет короткий кинжал с узким лезвием, что висит справа, и пальцами обхватывает рукоять. Привычное ощущение оружия в руках дарит успокоение. Грудь, обтянутая плотной тканью, вопреки размеренным мыслям с каждым вздохом беспокойно вздымается. Тело будто бы живёт отдельно от совершенно чистого разума. Дворец пустой, словно в нём не осталось ни одной живой души. Азраэль за всё то время, что ступает от своих покоев до Тронного зала, не встречает ни одного человека. Слуги, которые в обычные дни сторонятся Тронного зала, сегодня и вовсе предпочитают не появляться в крыле, где будет вершиться суд, боясь навлечь на себя гнев не только Азраэль, но и её псов. Более других обстоятельств их страшит возможное недовольство Верховного Судьи. Громоздкие двери раскрываются навстречу госпоже. Азраэль проходит до середины помещения чётким и размеренным шагом, подчёркнуто не смотрит на заключённых, ожидающих своей участи. Те занимают большую часть Зала, опустившись на колени, не поднимают голов, и многие из них пересохшими, искусанными губами шепчут молитвы. Девушка, шагая мимо одного из пленных, слышит, как тот взвывает к Богу, и едва сдерживает в себе гнев, поднявшийся внутри от мольбы. — Не о том молите, — бросает она пренебрежительно, не сбавляя шага, уверенная в том, что её услышали. На середине Зала Азраэль сворачивает влево, по ковровой дорожке доходит до искусно вырезанного трона из тёмного дерева. Уверенно разворачивается, спокойная и сосредоточенная, и опускается на самый край трона, готовая в любой момент подняться. Укладывает руки на подлокотники, лишь на мгновение сжимает их пальцами, а затем внешне расслабляется и неуловимым кивком приказывает начинать. — В этот час я, Нахема, Верховный Судья и Главнокомандующий армии Одиума, поклявшийся в верности Её Высочеству Азраэль, принцессе Одиума, начинаю суд по делу о государственной измене. «Глупые церемонии лишь отнимают время», — зло думает Азраэль. Правительнице все текста хорошо известны, настолько, что та могла бы провести суд сама, не прибегая к чужой помощи. Потому она, искренне благодарная Нахеме, старается максимально отключиться от происходящего и льющуюся рекой речь пропускает через себя, не позволяя ей задержаться в сознании хотя бы на мгновение. Она в попытке заглушить происходящее первой замечает движение среди заключённых. Большинство преступников головы не поднимают даже тогда, когда Нахема говорит о них, и лишь самые отчаянные, вскормившие себя собственной ненавистью, позволяют себе бросать взгляды исподлобья в сторону не только окружающих их солдат, но и самой Азраэль. Один из заключённых, пошатнувшись, поднимается, шагает в сторону трона, и путь ему преграждают двое солдат. Напряжённая как струна, заинтересованная Азраэль жестом приказывает солдатам расступиться. Юноша приближается к трону осторожно, нерешительно, но видит слабый интерес в глазах правительницы и следует за ним словно мотылёк на огонь. Опускается на колени перед Азраэль, склоняет голову, будто придавленный грузом всеобщего разочарования, и его голос в тишине доносится до каждого: — Имеем ли мы, предатели и убийцы, позволившие собственным эгоистичным побуждениям затмить наши глаза, отвернувшиеся от той, кому принесли клятву служить во благо Одиума, шанс на прощение? Азраэль изящным движением поднимается с трона, делает шаг вперёд и касанием заставляет юношу пред ней поднять голову. Обхватывает подбородок, удерживая голову, встречается с потухшим взором, уже лишившимся всякой жизни, и пальцем касается уголка губы, где находится засохшая корочка крови. Игнорирует чужой вопрос, но позволяет слабому беспокойству зацепиться где-то внутри, и вместо ответа произносит: — Назовись. Твоё имя? — Сариэль, госпожа. — Сариэль, — тихо повторяет она, подсудимый удивляется тому, как непривычно тянет первый слог. — Удивительно. И имя почти то же самое, и внешне похожи. Сколько тебе лет? — Девятнадцать. — Девятнадцать? — приподнимает брови Азраэль. — В девятнадцать лет я тоже совершала ошибки, за которые была вынуждена платить. Отчего ты не сказал, какой семье принадлежишь? — Я с гораздо большим желанием отрекусь от своей семьи, чем обозначу нашу связь, — горько усмехается юноша. — Но у меня есть брат. Его зовут Баракель. Правительница пальцем аккуратно вытирает кровь с лица Сариэля, выступившую от неосторожного движения, слегка склоняется и говорит тихо, так, чтобы её речь осталась лишь между ними двумя: — Надежда есть всегда. В моей власти помочь вам, но желаете ли вы на самом деле того, что могу дать я? Я не вижу в твоих глазах жизни. Даже если очень захочу, разгляжу ли я на твоём месте человека, а не его призрак? — Для себя желаю лишь искупить вину перед Вами и народом Одиума. Смерть ли или заключение будут мне справедливым исходом — пускай то рассудит Верховный Судья, — столь же тихо отвечает Сариэль. Азраэль делает шаг назад, и солдаты, приблизившись, помогают юноше вернуться на своё место. Нахема, не позволившая себе помешать странному разговору, недолго смотрит на задумчивое лицо Азраэль, словно желает разгадать мысли той, цепляется за невидящий взгляд, коим девушка блуждает по заключённым, и вслед за ней разглядывает склонившиеся фигуры. Её голос, властный и жёсткий, лишённый привычной ей сладости, вспарывает тишину острым лезвием. Судебный процесс продолжается так, будто короткого диалога между Азраэль и преступником не было. Девушка наконец угадывает в толпе Левиафан, чуть щурится, стремясь вглядеться в профиль, но вместо этого видит, как крупная дрожь пробивает тело женщины. Мастема замечает состояние матери раньше. Видит, как трясутся руки той, как закусывает она губы, стремясь побороть страх и отчаяние перед неизвестностью, и лишь сильнее сжимает в кулаки собственные ладони в попытке справиться с беспомощностью, ныне настигнувшей его. Поднимает голову и едва не отшатывается, поймав презрительный взгляд Азраэль. Она, сомнений нет, смотрит в их сторону. С брезгливой жалостью почти незаметно кивает, но этого хватает, чтобы Мастема, придвинувшись к матери, нежно обхватил её ладони. Он шепчет ей слова успокоения, сам едва веря в то, что произносит, поглаживает холодные сухие пальцы и позволяет себе совсем слабую улыбку, более похожую на вымученную, когда видит, как грудь Левиафан вздымается от глубокого, размеренного вздоха. Азраэль не отрывает глаз от семьи, некогда бывшей ей близкой. Она дёргает уголком губы быстро, почти незаметно, воплощая давнюю привычку, и Мастема, заметивший её жест, холодеет. «Каким же слепцом надо было быть, чтобы всё это время не замечать очевидного? — обречённо думает мужчина. — Он перешёл на её сторону гораздо раньше, чем сам это понял. Он перенял от неё гораздо больше, чем сам в себе замечает. Привычки, жесты, взгляды, мировоззрение. Нельзя было и надеяться, что он не выберет её. Если бы только я понял это раньше. Но вместо этого я до самой последней секунды тешил себя пустыми надеждами, искренне веря в то, что мне их сходство лишь кажется». Со стороны раздаётся приглушённый вскрик. Азраэль и Мастема синхронно оборачиваются на звук, развеивая скопившееся между ними напряжение, и девушка устало вздыхает. Её выражение лица остаётся незамеченным, потому что остальные невольно обращают внимание на молодую женщину, которая поспешно и громко, сверкая обезумевшими глазами, неразборчиво что-то говорит. Она вскидывает трясущуюся руку, пальцем указывает в сторону Азраэль, всматриваясь в ту горящими глазами, и едва не заваливается на бок. — Я чувствую ваш страх, и это, признаться, меня удивляет, — говорит Азраэль, и никто её не прерывает. — Вы не боялись идти против меня, не боялись лишать жизней невинных людей. Но сейчас, когда пришло время платить за свои поступки, вы боитесь. Вы не способны держать себя достойно? Тогда мне должно быть стыдно за то, что я держала рядом с собой кучку никчёмных слабаков. Продолжай, Нахема, ни к чему затягивать. Азраэль держится властно, жёстко и уверенно. Ничем не показывает то, как внутри всё обрывается от мысли, что сегодня по её приказу будут казнены люди. Предатели и убийцы, что едва не подставили под угрозу существование целой страны, но люди. Лишь верхушка, наиболее виноватые. Но люди. Она опускает вниз веки, и слишком явно, слишком чётко всплывают в сознании образы тех, чьи жизни были отобраны безжалостно и вероломно. Тех, кто на самом деле не заслужил смерти. Но смерть спрашивать не стала, она пришла и взяла то, что преподнесли ей убийцы, не желая отказываться от щедрых даров. И сейчас Она идёт по залу, касается холодными пальцами тех, кого рассчитывает забрать, отбирает придирчиво и долго. Её никто не видит, но морозное дыхание на своей коже ощущает каждый. — ...Тюремное заключение с возможностью досрочного освобождения, — слышит Азраэль обрывисто, не с самого начала, но угадывает, кому был зачтён приговор, и взглядом среди толпы вычисляет Сариэля. «Ведёшь свои грязные игры, Нахема?» — мрачно усмехается правительница, но приговор не оспаривает. — Левиафан. Смертная Казнь. Мастема из семьи Левиафан — смертная казнь, — сухо выговаривает Нахема. «Иного и не ожидалось, — отмечает Азраэль. — И это справедливо». Она поднимается, и солдаты подле трона расступаются в стороны. Девушка делает шаг вперёд, останавливается затем, чтобы коротко приказать: «До исполнения приговора вернуть заключённых под стражу», и неторопливо, мерно шагает к выходу. Стук её каблуков эхом разносится по залу и прочно застревает в сознании людей. Для некоторых она становится спасением, иным видится жесточайшим наказанием. Но всем без исключения кажется единственным человеком, способным вершить судьбы других. Привычка держать лицо правителям прививается с детства. Не показывать эмоции, обращаться к другим с вежливой улыбкой, скрывать обиду, боль, страх и ненависть. Всё то, что испытывают обычные люди, правителям не может быть доступно. Потому Азраэль держит лицо до последнего. Она не встречает ни одного человека по пути в покои, но не позволяет маске сползти хотя бы на миг. Лишь в кабинете, прислонившись спиной к закрытым дверям, Азраэль наедине с самой собой срывает с лица былое равнодушие. Сползает по двери на пол, сгибает ноги и, обхватив их руками, лбом касается коленей. Застывает в такой позе, не находя в себе лишь хотя бы на малейшее движение, как и на сопротивление едким мыслям: «Ты ничем не лучше Белиал, — обречённо думает девушка. — Только она хотя бы честна. А ты до последнего отрицаешь то, что вы похожи, но на деле всё оказывается иначе. Лгунья». Не становится даже обидно. Мысль эта, настолько привычная, не вызывает в душе ничего, кроме поднимающейся внутри бессильной злости. Злость не находит выхода и копится чёрными клубами дыма, разъедает лёгкие и рвётся наружу, но застревает в горле тяжёлым комом и медленно опускается вниз, продолжает накапливаться, грозясь разорвать хрупкое тело. Лишь спустя растянувшийся час, проведённый недвижимо, Азраэль поднимается. Пошатываясь, медленно и упрямо проходит к спальне, толкает дверь и, оказавшись внутри, направляется к кровати. Опускается на самый край, опирается руками о спинку и вскидывает голову вверх, тихо произносит: — Не имею ни права, ни желания просить за себя, поскольку осознаю свои деяния и иного пути для себя не вижу. Отпусти же грехи тем, кто был слеп и не хотел замечать своих ошибок. Возложи на меня ответ за тех, кого я клялась оберегать, когда клялась оберегать эту проклятую страну, что вынуждена была принять из рук Белиал.

***

Сумерки настигают и столицу Одиума, и вместе с тем дворец со всей его территорией, укрывают город спокойствием и шаткой, но ещё живой надеждой на светлое будущее. Надежда эта проникает в самые чёрствые и холодные сердца, обогревая их дрожащим огнём свечи жизни, не позволяет холоду приближающейся ночи заковать в лёд души. Подступающая тьма приносит с собой новые сомнения. — Откуда мне должно быть известно? — с ноткой возмущения интересуется Сариэль. — Ты слышал почти весь наш разговор, я знаю не больше твоего. — Всё, что я знаю — вчера нас должны были приговорить к тюремному заключению, и это в лучшем случае, а сегодня нас вытащили из подвала дворца и поместили в едва ли не райские условия, — отзывается Баракель. — Не могу сказать, что это хоть как-то похоже на то, что я ожидал. — Прости, что разочаровал! — шутливо обижается юноша и едва набирает воздуха в грудь, чтобы продолжить привычные им несерьёзные препирательства, как двери комнаты без предупреждения распахиваются. Братья приняты во дворце гостями, а потому слуги не могут позволить себе бесцеремонное вторжение в чужие покои, но в здании находятся несколько людей, для которых нет преград и ограничений. И прямо сейчас Нахема, вовсю используя своё положение, не считает нужным предупреждать о своём визите. Её хитрая улыбка вмиг сменяется наигранной тоской, будто она рассчитывала на интересное зрелище, а вместо того застала обыденную картину. В глазах проскальзывает слабое разочарование. Юноши поднимаются одновременно, как по команде, оправляют на себе одежду и кланяются Нахеме ровно настолько, насколько того требует этикет. Женщина одобрительно кивает, не скрывая довольной улыбки, делает шаг, едва пересекая порог комнаты, и мягко зовёт: — Госпожа Азраэль желает видеть вас. Я провожу, идёмте. Нахема не торопится. Она шагает впереди, но ей не требуется оборачиваться, чтобы почувствовать чужое волнение, и она желает растянуть время. Замедляет поступь, вынуждая братьев подстраивать шаг под неё. Солдаты у покоев Азраэль, охраняющие её комнаты, расступаются, но Нахема останавливается и, развернувшись, разводит руками: — К счастью или нет, госпожа не изъявила желание видеть меня. Так что на этом оставлю вас. Юноши наклонами головы провожают удаляющуюся женщину, переглядываются, и Сариэль сжимает ладонь в кулак, стремясь подавить нарастающее волнение. Баракель придвигается к нему ровно настолько, чтобы коснуться пальцами чужого запястья, выражает коротким касанием свою поддержку, и они вместе, синхронно, нажимают на двери кабинета, делают шаг внутрь, и стража закрывает за ними двери. Азраэль отрывает взгляд от происходящего за окном вместе с хлопком двери. Дожидается, пока юноши поднимут головы и, не произнеся ни слова, кивком указывает на небольшой диванчик почти в центре кабинета. Сама девушка опускается напротив, закидывает ногу на ногу и, не нарушая молчания, без стеснения разглядывает братьев. Природа, кажется, решила показать всё возможное разнообразие человечества в двух братьях, иначе объяснить то, насколько они разные, не выходит. Мягкие, почти женские черты Баракеля, льняные волосы и карие, едва ли не жёлтые глаза так сильно разнятся с тёмными волосами Сариэля и такими же мрачными, серыми глазами, что назвать их братьями можно лишь очень приглядевшись. Стоит взглянуть внимательнее, и находятся сходства: твёрдая сталь на дне глаз, хитрый прищур и лёгкое беспокойство во взгляде, которым братья обмениваются под пристальным взором Азраэль. Та наконец произносит: — Так, значит, ты Баракель? Твой брат очень смел и, кажется, очень дорожит тобой. Это достойно уважения, — правительница на секунду опускает веки. — Как я успела понять из нашей короткой беседы, Сариэль не слишком-то разделяет взгляды своей семьи, верно? Расскажи мне, как так вышло, что ты едва ли не до самой смерти оставался на стороне тех, от кого готов был отречься? — Мне поздно удалось осознать то, к чему приведут действия моей семьи, госпожа, — отвечает Сариэль. — К тому времени я уже успел совершить много ошибок, а потому заслуживал наказания не меньше остальных. — Почему же, когда ты осознал истинное положение вещей, ты не захотел рассказать об измене? — приподнимает брови Азраэль и ловит взгляд, брошенный на Баракеля. — Вот в чём дело? Ты боялся, но не за себя, а за брата. Я не могу этого осуждать, хотя и понять, как можно не ставить в приоритет целое государство, мне тяжело. — Вы никогда не позволяли себе совершать выбор в сторону одного человека? — осторожно, но без страха спрашивает Сариэль. Правительница нервно усмехается, уводит взор, блуждая им по стенам кабинета, и не сразу возвращает взгляд юноше. Стирает с лица усмешку и отвечает негромко, но твёрдо: — Сегодня утром всех, кого приговорили к смерти, казнили. В том числе и семью человека, который мне очень дорог. Он был на вашем месте, но его выбор оказался совсем иной. Он тоже предпочёл выбрать государство. — Если вы близки, может быть, он выбрал Вас, а не государство? — предполагает Сариэль. Баракель возмущённо втягивает в себя воздух и, не решившись разразиться руганью, больно пихает брата локтем. Азраэль в ответ на высказанное предположение сначала улыбается, а потом, не удержавшись, и вовсе тихо, но по-доброму смеётся. Она склоняет голову вправо и смотрит уже мягче, без прежнего холода. — Возможно, но я хотела обсудить не это. Я не вижу смысла в том, чтобы заключать вас в тюрьму, это не даст мне ровным счётом ничего. Сариэль сказал, что ему хотелось бы искупить вину, и я хочу вместо наказаний предложить вам службу во дворце, — выдвигает условия Азраэль. Братья в который раз одновременно переглядываются, и девушку это забавляет. Их единовременные движения и жесты, столь разные и в то же время столь похожие характеры и одинаковые эмоции, что по-разному отражаются на лицах напоминают об Асмодей, в отношениях с которой всё же сохранялась некая отстранённость. В случае Баракеля и Сариэля этой отстранённости попросту нет. — Просто любопытно, госпожа, что будет в случае отказа? — интересуется Баракель. — Я подпишу ваши приговоры, они вступят в силу, и вы отправитесь в тюрьму, — ровным голосом сообщает Азраэль. — Мы остаёмся, — решают братья одновременно, Сариэль продолжает: — Так будет правильнее. — Другого я не ждала, — улыбается правительница. — Ступайте к себе. Ваше перемещение по дворцу практически без ограничений, можете спокойно выходить. Юноши легко поднимаются, глубоко кланяются и тихо удаляются. У двери Сариэль на миг оборачивается, окидывая внимательным взглядом Азраэль, но та вовсе не смотрит в их сторону, вновь развернувшись в сторону огромного окна, занимающего собой одну из стен. Её пальцы часто постукивают по спинке дивана, будто их обладательница находится в глубокой задумчивости, и Сариэль не нарушает эту минуту редкого покоя. — Сариэль, — шуршит имя на губах Азраэль, когда та остаётся в одиночестве. — Поразительно, насколько люди могут быть похожи. На телефон приходит новое сообщение. Девушка поднимается, приближается к столу и пальцами проводит по экрану, снимает блокировку. Высвечивается короткий текст: «У нас порядок, надеюсь, что и у тебя тоже. Прости, что не могу быть рядом. Береги себя». «Не извиняйся. И ты береги себя, Шедим», — печатает в ответ Азраэль и откладывает телефон.