Пепел к пеплу

Ненавязчивая скрипка мягко льёт свою мелодию для редких посетителей заведения. Кроме музыки ни единого звука не раздаётся в помещении, даже официанты в дорогих костюмах передвигаются бесшумно, как скользящие по стенам тени. Одна из таких теней проплывает мимо Астарота, и тот совершенно не обращает на неё внимание, погруженный в изучение меню. Мужчина откладывает папку в сторону, поднимает взгляд на место напротив и не сдерживает удивления. В кресле, увлечённый пейзажем, открывающимся из окна, расслабленно сидит Самаэль. Он не сразу отрывается от созерцания, но всё же оборачивается к мужчине и приветливо улыбается. — Приятно удивлён, — не сдерживает ответной улыбки Астарот. — Могу поинтересоваться, с чем связан твой визит? — Просто решил составить тебе компанию, — объясняет собственные мотивы Самаэль. — Не против? — Как я могу быть против? Самаэль заводит руку за голову, снимает резинку, и волосы, обычно собранные в низкий хвост, опадают на плечи. Астарот прослеживает за движением локонов и, склонив голову, с любопытством интересуется: — Ей нравятся? — Не спрашивал, — пожимает плечами юноша и добавляет, — но думаю, что да. Незаметно приближается официант, выслушивает заказ и с учтивым поклоном отходит от столика. Последующее время проходит за отвлечённой беседой, и собеседники, искренне радующиеся возможности отвлечься от ежедневных переживаний, старательно обходят стороной волнующие темы. — Кстати, — в беседе вспоминает Самаэль, — надеюсь, не посчитаешь за излишнее любопытство, но сколько вы знакомы с Азраэль? — Долго, — Астарот задумывается лишь на секунду, — тринадцать лет. Мы с ней познакомились ещё до моей встречи с Белиал. Почему спрашиваешь? — Возможно, пытаюсь тебя понять? — прячет хитрую улыбку за чашкой юноша. — Не думаю, что получится, — со смесью непонятных эмоций произносит мужчина. — За это Белиал меня и ценила. Ты мне нравишься, Самаэль, гораздо больше многих, но это ещё не повод открыться тебе. Хотя Азраэль, кажется, так не считала? — Расскажи мне о Белиал, — скорее предлагает, чем просит Самаэль. Мужчина откидывается на спинку кресла, опирается локтем о подлокотник и подпирает пальцами подбородок. Ненадолго задумывается, будто решает, что именно стоит рассказать, и неторопливо начинает: — Она умна, хитра и жестока, но совершенно бездарна в роли манипулятора. На её сладкие речи может повестись лишь кто-то вроде, — голос Астарота наполняется презрением, — Аскары. Мы встречались не так давно, и она хотела сотрудничества. Азраэль была бы для неё достойным соперником, однажды она уже выиграла, но Белиал вовсе не хочет сражений. Она не любит никого и ничего, кроме двух вещей. Вот тебе и загадка. Кто удостоился быть объектом её любви? — Она сама? — предполагает юноша. — Это было легко, правда? — с довольной улыбкой чуть прищуривается Астарот. — Но я говорил о двух объектах любви. Помимо, конечно же, себя, она очень любит Азраэль. Она убила своего мужа не за измену, а из-за того, что тот мог отдать власть младшей дочери в обход Азраэль. Она гордится тем, что её дочь смогла победить её и удержать власть. Самаэль внимательно слушает негромкую речь, наматывая на указательный палец прядь волос и, когда мужчина замолкает, почти сразу спрашивает: — Очевидно, есть какое-то «но»? — Ты не знаешь, какой Азраэль была раньше. Она и сейчас бывает жестокая, агрессивная, радикальная, но раньше это всё было на совершенно другом уровне. И подкреплялось самой Белиал. Сейчас Азраэль спокойнее, серьёзнее. Взрослее, в конце концов, — рассеяно говорит Астарот. — Но Белиал видит в этом слабость и попытку обмануть саму себя. А причиной видит слабых, по её мнению, людей. Таких, как ты и Шедим. Сейчас Азраэль толком не борется за власть. Раньше она никогда не поступила бы так. — И Белиал желает ей помочь? — Принять чью-то сторону из-за страха или отсутствия выбора — одно дело, — размышляет Астарот. — Сознательно выбрать эту сторону потому, что ты осознаёшь её превосходство — совершенно другое. Белиал не хочет слепого подчинения, ей нужно искреннее преклонение. Искреннее осознание правильности этого. «Поэтому ты больше не на её стороне? — едва не спрашивает вслух Самаэль. — И был ли ты вообще на её стороне?» Ещё недолго собеседники разговаривают, вновь возвращаясь к нейтральным темам. После Астарот с видимым сожалением уходит, объясняя это необходимостью работы, и Самаэль на прощание не сдерживает безобидной шутки о том, что вся эта беседа была попыткой отвлечь Астарота от его оппозиционных дел. Самаэль успевает выпить ещё одну чашку чая, раздумывая над тем, что ему довелось узнать. Мысли хаотично разбегаются в разные стороны, не желая приобретать хоть сколько-то упорядоченный вид, пускай и особых причин на то не было. Ничего особенного нового узнать ему не удалось, скорее подтвердились его собственные догадки. «Можно ли ему доверять? — задумывается юноша. — У него нет причин лгать. И всё же, слепо верить ему нельзя». На телефон приходит сообщение, экран приветливо загорается, приковывая к себе взгляд. Самаэль мельком цепляется за обои, на которых вырисовываются туманности, пальцем ведёт по стеклу и открывает диалог. Короткое послание, состоящее из одного только адреса, на которое юноша отвечает ещё более коротким «тридцать минут». «Двадцать», — отправляет в ответ Шедим. «Могу и десять, но ты оплачиваешь штраф», — шутит уже в автомобиле Самаэль. Добраться до места за десять минут не выходит, но за установленные двадцать Самаэль успевает. Он только лишь выбирается из машины, когда сзади подбирается Шедим, пугает неожиданным появлением и утягивает юношу за собой через дорогу. Самаэль косится на многочисленную толпу, застывшую в нескольких сотнях метрах и выкрикивающую нечто неразборчивое, и вопросительно смотрит на спутницу. — Мы с тобой не должны этим заниматься, но я уже вызвала службы, осталось только дождаться их. Азраэль дала право на демонстрации, но запретила штурмовать здания власти. А тут рядом, — она указывает рукой, — Верховный суд. Они пока особо никуда не двигаются, так что нам нужно только проследить за тем, чтобы движений и не появилось. — Не нравится мне это, — обеспокоенно заявляет юноша. — Мне вообще не нравятся события последнего года, — делится Шедим. — Кроме встречи со мной, разумеется, — не без самодовольной улыбки заканчивает за неё Самаэль. Шедим никак не комментирует услышанное. Она возвращается к собственному автомобилю, достаёт с заднего сидения рупор и, покачивая его в руке, опирается о капот. Самаэль повторяет её позу, не отрывая внимательного взгляда от собрания неподалёку. Шедим, стоит ей уловить приближение толпы, вскидывает руку, и её голос гулко доносится до людей. — У зданий власти запрещено проводить митинги, шествия и демонстрации. Пожалуйста, прекратите движение и разойдитесь. Её предупреждение рассыпается горохом об стену. Шедим, не строившая лишних ожиданий, особенно не расстраивается. Откладывает инструмент и рукой делает незамысловатый жест. Из автомобилей неподалёку выбираются её приближённые, готовые вмешаться. Собравшиеся люди перед возможным применением силы не отступают, но замедляются и даже тормозят, когда солдаты двигаются навстречу. — Боятся, что применим силу? — понимает Самаэль. — Это ведь запрещено. — Собираться в таких местах тоже запрещено, — язвительно замечает Шедим. — Не всегда свято соблюдают запреты. До нас доходили новости, что в других городах полиция применяет силу. Нахема разбиралась, но время от времени всплывает то тут, то там. О подруге она упоминает со смешанными эмоциями. Внешне совершенно равнодушно, и выражение лица становится безразличным, но юноша улавливает нотки холодного раздражения и решает не донимать вопросами. Не то место, да и вряд ли Шедим сама хочет обсудить происходящее. Женщина вновь повторяет просьбу разойтись, и та не имеет никакого эффекта. Её недовольство растёт с каждой минутой: солдат нет, а это значит, что ещё какое-то время ей придётся контролировать бездумную толпу людей, поглядывающую на здание суда. — Сжечь ведьму! — доносит ветер обрывок фразы. Шедим и Самаэль беспокойно переглядываются, и юноша высказывает общую мысль: — Они думают, что Азраэль внутри? — Это в любом случае невозможно, суд закрыт, там нет никого, — качает головой Шедим. Кто-то из толпы замахивается, с силой кидает что-то в сторону окна, а ещё через несколько секунд на всю округу гремит взрыв. Самаэль успевает укрыть Шедим за спиной, но до них взрывная волна не достаёт, зато достигает, пускай и самым краем, протестующих. Ближайшие ряды заваливаются назад, громко кричат — яростно, возбуждено и подбадривающе, позабыв о свидетелях произошедшего. — Вот чёрт, — мрачно произносит Шедим, осматривая выбитые окна, через которые видно, как в помещении пляшут языки пламени. — Доложи о пожаре, и нужно сейчас же убрать весь этот сброд отсюда, пока они не выкинули что-то ещё.

***

После горячего дыхания пожара, громких голосов, сливающихся в безумную песнь, холодный и сырой изолятор кажется почти раем. Самаэль, сложив руки на груди, сидит на узкой лавке, вмонтированной прямо в стену, и из-под прикрытых век наблюдает за тем, как медленно, но неотвратимо переполняется чаша терпения Шедим. После прогремевшего взрыва полицейские появляются на удивление быстро, будто того и ждали. На месте разбираться, однако, никто не собирается, а потому все присутствующие, в том числе и те, кто всеми силами пытался предотвратить беспорядки, оказываются задержаны и определены в узкие переполненные камеры. Полицейский не проникается убедительной речью Шедим, когда та пытается прояснить ситуацию, отвечает лишь «таков порядок», но никого больше в камеру не подсаживает, оставляя женщину наедине с Самаэлем. — Все бы так исправно работали, и не было бы в Одиуме никаких беспорядков, — ядовито шипит женщина и, поднявшись, приближается к решётке. — Мне нужно позвонить. Знакомый голос отвечает после первого же гудка, чуть удивлённо, но обрадованно, с надеждой. Шедим быстро диктует адрес, сразу же после этого нажимает на экран, сбрасывая звонок, и возвращает телефон полицейскому. Сама опускается на лавку рядом с Самаэлем, и тот, успев заскучать, предлагает: — Хочешь, будем рассказывать друг другу страшные истории? — Давай, — соглашается на предложение Шедим. — Я начну. Азраэль любит меня больше. — Значит, я продолжу, — не остаётся в долгу юноша. — Я тебе нравлюсь. — Во-первых, ложь, — заявляет Шедим и с содроганием добавляет. — Во-вторых, в самом деле кошмарно. Снова я? Ты не нравишься Нахеме. — Ты нравишься Нахеме, — отбивает Самаэль и не сдерживает смешка, когда Шедим признаёт: — Чёрт, и правда. Это даже хуже. Безобидная перебранка довольно скоро вытекает в негромкую беседу. Увлечённые разговором собеседники не замечают того, как проходит время, на часы, что видны из камеры, не смотрят. Лишь когда часовая стрелка пересекает шесть и клонится к семи, Шедим отвлекается на открывающуюся дверь, впивается взглядом в движущуюся фигуру. — Прекрасная работа, — смеётся Нахема, но глаза её, осматривающие Шедим, остаются обеспокоенными. — Хвалю за службу! А теперь выпускайте их. Долгожданная свобода после комфортных серых стен кажется не такой уж необходимой, но Шедим всё равно выходит из камеры первой и движется на улицу, не выпуская из поля зрения тёмные волосы Нахемы, которая шагает впереди. На крыльце Шедим обгоняет её, останавливается, бросает долгий взгляд на тёмное небо и опускает его на ступени, на одной из которых, удерживая в руках потухшую сигарету, сидит Азраэль. Она ныряет в собственные мысли настолько глубоко, что не замечает, как мимо проходит Нахема. Шедим замедляется лишь на миг, затем, обернувшись к Самаэлю, искривляет губы в злой насмешке, обращённой непонятно кому, и ускоряется, шагает к машине. Юноша опускается на корточки на ступеньке ниже Азраэль, осторожно забирает из ослабевших пальцев сигарету, и правительница движению даже не противится. Не отрывает сосредоточенного, но одновременно с тем потерянного взгляда от узора трещин на бетоне. На её щеке темнеет след золы, оставленный небрежным прикосновением пальцев. Самаэль аккуратно касается кончиками пальцев чуть ниже, так, чтобы не растереть грязь по коже, вынуждает Азраэль обратить на него внимание и лишь после того, как ловит её взгляд, зовёт: — Моя госпожа. — Там был взрыв, — отвечает Азраэль в никуда. — Уже тогда, когда там были мы. Сильный. Правительница рывком поднимается, удерживая юношу за запястье, чтобы не дать тому упасть, огибает его сбоку и, спустившись на асфальт, произносит негромко, но так, чтобы слышали другие: — Я вернусь во дворец позже, хочу побыть в городе. Езжайте без меня. Я позвоню. — Госпожа Азраэль, это может быть небезопасно, — предупреждает её Нахема. — Разрешите выделить Вам сопровождение. Предложение девушка попросту игнорирует. Отступает от машины, тяжело идёт туда, где заканчивается территория полицейского участка, и видит на асфальте тень, отброшенную лучами солнца, на мгновение выглянувшего из-за туч. Узнаёт знакомый силуэт и никак на присутствие рядом Самаэля не реагирует. Серый город погружен в мрачный вечер. На небе копятся низкие тучи, холодный ветер рвёт одежду в предчувствии скорого дождя. На улице не встречается никто из горожан, и пустые улочки становятся немыми свидетелями человеческой усталости, скопившейся за долгую жизнь молодой девушки. Они, совершенно того не желая, сильнее давят на правительницу Одиума. Город живёт. И он, холодный и гнетущий, тянется к своей хозяйке, но даже так не может защитить её от надвигающегося дождя. Первые ледяные капли падают на плечи, и Азраэль будто пробуждается ото сна, вскидывает голову и рассматривает свинцовые тучи. Темнеет рано, город уже погружается в сумрак. Девушка сильнее кутается в пальто, опустившееся на её плечи вслед за каплями холодного дождя, и, отступив назад, поднимает руку, перехватывает холодными пальцами горячее запястье. — Спасибо, — искренне произносит она. — Долго мы уже тут? — Не знаю, — качает головой юноша. — Не считал. Но думаю, что достаточно долго. Устала? Хочешь вернуться во дворец? — Напротив, — мягко говорит Азраэль. — Хочу побыть тут ещё хотя бы немного. Тут спокойно. В узком переулке, куда забредают путники, у стены одного из домов, прислонившись к ней спиной, сидит мужчина в лохмотьях. Грязный и измождённый, он склоняет голову к груди и совсем не следит за узкой коробкой, которая стоит прямо перед ним. Напротив останавливается Азраэль, недолго думает, рассматривая бледное лицо, на котором узор вырисовывают глубокие морщины, и заводит руки за голову. Тонкая цепь, украшенная изысканными драгоценными камнями, опускается в коробку и от удара негромко звякает. Мужчина медленно поднимает голову, Азраэль отстраняется, словно бы испугавшись контакта, и уже после вглядывается в пустые глаза. Незрячие. Бездомный прислушивается к происходящему, но Азраэль не двигается, не издаёт ни звука, и мужчина хрипло говорит: — Спасибо. Скажите мне, как Вас зовут? — Моё имя — Асмодей, — после короткого молчания отвечает правительница. — Принцесса Асмодей? — нерешительно переспрашивает тот. — Спасибо, Ваше Высочество. Вы так юны, но в Вашем голосе я слышу мудрость и силу, которые поведут Одиум к великому будущему. — Я буду хранить Одиум до последнего своего дня, — уверенно обещает Азраэль. — Прошу Вас, ступайте домой. Скоро начнётся дождь. Правительница отступает назад, возвращаясь к Самаэлю, который стоит чуть в отдалении. Они продолжают путь молча, думая о своём, и юноша ещё несколько раз оборачивается туда, где находился мужчина. Тот прислушивается к совету Азраэль, уходит, но его место служит напоминанием о произошедшем. О коротком диалоге между принцессой и её страной. Самаэль узнаёт знакомые места. Изученные им ещё в подростковом возрасте, тогда, когда заботы крутились исключительно вокруг того, как вырвать себе хотя бы немного свободного времени, чтобы сбежать из-под контроля Левиафан и отправиться в столицу. Она, обычно безразличная к младшему сыну, в вопросах столицы была весьма категорична. «Это гнилой город, и делать тебе там абсолютно нечего», — любила повторять женщина. Столица посещалась юношей исключительно в те времена, когда его брал с собой брат, и уже тогда Самаэль стремился увидеть как можно больше. Он без труда вспоминает знакомые переулки. В пятнадцати минут ходьбы находится небольшой, но уютный и обычно пустующий отель с работниками, абсолютно безразличными к жизни влиятельных господ, а потому ценными настолько, что эти самые влиятельные господа не жалеют средств в желании скрыть подробности личной жизни. У входа в узкий переулок, куда забрели путники, слышен звук шин, соприкасающихся с мокрым асфальтом. Автомобиль останавливается, дверь сильно хлопает, и вышедший мужчина, заметивший двух людей, громко говорит: — Прошу вас, оставайтесь на месте! Вы нарушили комендантский час, вам нельзя находиться на улице сейчас! «Уже так поздно?» — размышляет юноша и опускает взгляд на остановившуюся Азраэль. Конечно, одного её слова будет достаточно для того, чтобы полицейский оставил их, но... — Бежим, — тихо зовёт Самаэль и ловит непонимающий взгляд. Азраэль, пускай о причине поступка не догадывается, не спорит, срывается с места, позволяя юноше оставаться чуть впереди. Они недолго петляют среди улочек, встречаются с высокой решёткой, и Самаэль, потянувшись, перепрыгивает через препятствие первым. Он оборачивается для того, чтобы помочь, но Азраэль уже приземляется рядом. Неподалёку проезжает полицейская машина. Самаэль бережно обхватывает запястье девушки, утаскивает её за собой в тень домов, и выступающие стены надёжно скрывают их. Азраэль прижимается к чужой груди, вслушиваясь в то, как после бега бьётся сердце, ощущает руки на своей талии и не сразу отступает. Делает короткий шаг назад, вскидывает голову и произносит наигранно недовольно: — И что за детская выходка? На лице её, против голоса, нет ни капли недовольства. Глаза перестают быть мёртвыми, горят ребяческим весельем, а на губах расползается светлая улыбка. За эту улыбку, нежную, без примеси злобы и жестокости, и цепляется Самаэль. Склоняется к Азраэль и мягко целует губы, мокрые от холодного дождя. Пальцами убирает с лица девушки её пушистые волосы, ласково гладит по щеке и, оторвавшись, спрашивает: — Ты всё ещё не хочешь возвращаться во дворец? — Азраэль отрицательно качает головой. — Тогда идём, тут недалеко.