Пепел к пеплу

Ожидание утомляет. Не трата времени, такого ценного для Одиума, а то, что вероятность не успеть лишь растёт и крепчает. Азраэль сидит на ступени небольшой церкви, разглядывает безоблачное небо, внешне никак своего нетерпения не высказывает, но время от времени косится на простую деревянную дверь постройки неподалёку от церкви. Наконец дверь открывается, и вместе с тем плавно поднимается Азраэль, подхватывает пальто и торопливо приближается. — Прошу Вас, госпожа, — почтительно произносит мужчина. — Но у Вас мало времени. — К моему несчастью, — негромко откликается Азраэль и входит в помещение. Приятный, едва уловимый запах благовоний не рассеивается в воздухе дома, а потому Азраэль сразу его чувствует. Привычный, хорошо знакомый, отличимый от множества других, пускай и похожий. Она не угадывает путь — знает, сворачивает вправо и перешагивает низкий порог, стуком широких каблуков предупреждает о своём присутствии. На низкой постели в небольшой комнате лежит старый священник, и Азраэль успевает подумать о том, что опоздала, когда слышит прерывистый вдох. Радуется, что ошиблась. — Госпожа Азраэль? — узнаёт шаги старик. — Я ждал Вас, но не думал, что Вы приедете так быстро. — Вы изрядно испугали меня, — с облегчением делится Азраэль и останавливается у края кровати. — Поэтому я очень торопилась, но даже так мне не сразу позволили войти. Не могла же я настаивать. — Я знаю, моему телу осталось совсем немного, — сухой старческий голос звучит с тихим хрипом. — Если бы Вы захотели исповедоваться, моя последняя исповедь была бы Ваша. Я уже никому ничего не смогу рассказать. — Вы же знаете, что не захочу, — с улыбкой подтверждает чужие догадки. — И дело не в том, что боюсь. Но Вы советовали мне открыться для дружбы и любви. Вы помните это? — Если Вы говорите об этом сейчас, выходит, у Вас получилось? Азраэль стоит у изголовья кровати, склоняется ниже и опирается локтем о спинку. Её взгляд, задумчивый и проницательный, скользит по блеклым глазам священника, давно потерявшим способность видеть, но они, устремлённые в потолок, кажется, способны разглядеть гораздо больше, чем глаза зрячих. Правительница задумчиво качает головой, словно её собеседник способен уловить движение, и негромко соглашается: — Верно. Мне так кажется. Она проводит у постели старика почти час. Сидит на полу, прислонившись спиной к жёсткой кровати, удерживает в своей руке чужую и лишь по редким движениям, непроизвольным и рваным, понимает, что священник ещё жив. Холодные влажные пальцы не пугают, вместо отвращения вызывают сочувствие, но Азраэль, жалея о том, что не может помочь, обещания, данного ею ещё давно, не нарушает, не вмешивается, чужое желание уважает. Она лишь ласково гладит старческую ладонь, стремится на себя оттянуть боль, но вместо этого чувствует только опустошение внутри. В один миг она поднимается. Отпускает руку, и та безвольно падает на кровать, утопает в тонком одеяле. Азраэль поправляет ладонь, выпрямляет пальцы, так и оставшиеся согнутыми после её хватки. Подходит к окнам, раздвигает светлые шторы и тянет рамы на себя, впускает внутрь уличный воздух. В углу Азраэль останавливается, прикрывает глаза и шёпотом, едва шевеля непослушными губами, читает короткую молитву. «Пускай эта душа, избавившись от земных страданий, познает вечность», — мысленно просит правительница. Азраэль покидает домик, не останавливается на крыльце и быстро, не оборачиваясь, направляется в церковь. Тяжёлая дверь без желания подаётся, устремляется в сторону, и Азраэль проникает внутрь. Ей известны все иконы, фрески, мозаики и росписи, а потому девушка лишь скользит по ним беглым взглядом, будто рассчитывая найти нечто новое, но не находит. Берёт из подставки свечу, поджигает её от пламени той, что уже горит, и опускает рядом. С силой хлопает дверь где-то в стороне. Азраэль беспокойно разворачивается на звук, но не находит причины, зато замечает, как несколько свечей от резкого порыва ветра затухают. Мгновение раздумывает, затем делает шаг к углу, но из-за высокой колонны выныривает диакон, замечает Азраэль и глубоко склоняется перед ней. — Из-за ветра потухли свечи, — обращает внимание мужчины Азраэль. — Мне нужно возвращаться. Родная церковь без своего священника вмиг становится чужой, и присутствие в ней вызывает неловкость, потому Азраэль не хочет задерживаться. Она, торопясь, возвращается в автомобиль, вместе с солдатами покидает территорию церкви и лишь после этого на первом же светофоре нервно затягивается едким дымом табака. Дела гонят во дворец, но вместо этого Азраэль пишет короткое сообщение, откидывает телефон на соседнее кресло и сворачивает в другую сторону. Путь не занимает много времени. Азраэль жестом приказывает сопровождающим её солдатам оставаться в машинах, хотя и без того уверена в том, что они, изучившие её привычки, за ней не последуют. Правительница ступает меж могил, давно выучившая маршрут настолько, что даже не смотрит на тропинки. Вместо этого время от времени скользит взглядам по каменным надгробным плитам, бегло читает имена и у одной из могил даже останавливается в удивлении. «Кто, интересно, распорядился? — думает она с недоумением, без злости. — Хотя какой смысл бы хоронить их на закрытом кладбище? Никто их могилы разорять не будет». Раздумывая, Азраэль оборачивается в сторону, туда, где за высокими деревьями должна быть могила отца. Делает шаг к двум могилам, так сильно удивившим её, ещё раз проверяет имена, словно думает, что без фотографий могла ошибиться, и грустно улыбается. Кажется, её недавний диалог с Самаэлем был знаком. — Наверное, к вам никто и не приходил? — спрашивает она вслух, но тихо, будто ждёт, что на пустом кладбище найдётся кто-то, кто может осудить её за присутствие. — У тебя, Мастема, остались отец и брат, но им сейчас трудно. Мне тоже было трудно, когда умер отец. Я несколько лет собиралась с тем, чтобы прийти на могилу, а потом всё же пришла, и только тогда появилось осознание, что он в самом деле погиб. Азраэль касается каменной плиты, и та отзывается колючим холодом. Рядом опускается небольшая птица, и девушка даже не пытается коснуться её, уверенная в том, что та мгновенно вспорхнёт. Девушка негромко выдыхает тяжёлый воздух и всё так же тихо и мрачно прощается: — Даже сейчас я не изменила бы своего решения, но мне жаль, что вы избрали такой путь. Если бы только всё сложилось иначе, но к чему об этом теперь? Ей требуется несколько минут для того, чтобы быстрым шагом добраться до могилы отца. Азраэль останавливается ровно напротив плиты, чувствует, как ветер ласково касается её плеча, убирает волосы с лица, и в порыве воздуха ей чудится знакомый с детства терпкий аромат мужского парфюма. — Ты знаешь, произошло очень много всего, — мягко отмечает Азраэль. — Так что готовься слушать.

***

Дворец, поражающий людей своими размерами, для маленького котёнка и вовсе представляется безграничным исследовательским пространством. Он резво взбирается на подоконник в пустом коридоре, выглядывает в окно, но птицы отчего-то не пролетают мимо стёкол, а остальное кажется скучным и несущественным. Котёнок пытается спуститься вниз, вместо этого едва не сваливается и оказывается в осторожной хватке. Чьи-то тонкие пальцы удерживают маленького хищника, пока голос их обладательницы доносится сверху: — Привет, малыш. Ты откуда взялся? Ответа, само собой, не следует. Девушка прислоняет котёнка к себе, удерживает его одной рукой, и тот цепляется за грубую ткань одежды небольшими коготками, но вырываться не пытается, приласканный подушечками пальцев. — Совсем один тут? — спрашивает усталый голос. — Пойдём поищем твоего хозяина. Это он такой безответственный, что не следит за тобой, или ты сбежал? Хозяин находится быстро. Девушка слышит взволнованный голос, подзывающий котёнка, и вместе с ним идёт туда, откуда доносится зов. Они с Сариэлем сталкиваются на пересечении коридоров, и юноша сначала отступает назад, склоняется в поклоне, а затем, выпрямившись, замечает на плече правительницы питомца и объясняет: — Госпожа Азраэль, это мой котёнок, — он отчего-то заминается, хотя девушка не выглядит рассерженной. — Прошу простить меня за то, что не предупредил, но я спрашивал, и господин Самаэль разрешил. — Ну, раз господин Самаэль разрешил, то уж точно не стоит переживать, — голос её становится тёплым, а губы даже улыбаются, но взгляд остаётся усталым и опечаленным. — Кстати, где он? — Мы вернулись во дворец около получаса назад, и я больше его не видел, — с готовностью отзывается Сариэль. — Прикажете узнать? Азраэль качает головой, отцепляет от своей одежды котёнка и передаёт его владельцу. Тот принимает осторожно, трепетно, но правительница ещё не успевает отойти достаточно далеко, а потому слышит, как Сариэль со строгостью родителя отчитывает питомца за побег. Она ненадолго останавливается у дверей Музыкального зала, о чём-то задумывается, а затем делает шаг ближе и нажимает на ручку. Внутри разливается незнакомая трепетная мелодия. Азраэль удивляется чистому звучанию больше, чем тому, что в зале вообще кто-то есть. Она, не замечавшая за жителями дворца особого усердия к музыке, останавливается в дверях, стремясь продлить живую мелодию, но исполнительница слышит, как открывается дверь, оборачивается. Азраэль, узнавшая её со спины, всё равно удивляется. — Какими ещё талантами ты поразишь меня, Шедим? — с губ правительницы даже срывается лёгкий смех. — Ты не могла бы закрыть дверь? — с неудовольствием просит Шедим и ждёт, когда её просьба будет выполнена, лишь после продолжает: — Да вообще-то никакими, это так, глупости. Заняться нечем. Азраэль останавливается рядом с пианино, и Шедим повторяет короткую мелодию. За тем, на какие клавиши нажимают пальцы, Азраэль не следит, погружённая в свои мысли, но концентрируется на движении пальцев, на том, как меняют они положение. Когда мелодия заканчивается, правительница рассеяно выдаёт: — Нахема когда-то говорила с тобой о том, почему она так привержена чистоте крови? — Какое отношение к игре имеет Нахема? — не понимает Шедим, отстраняется от инструмента и поднимается, но вместо того, чтобы уйти, проходит глубже в помещение. — А что, никакого? — Азраэль шагает следом, опускается в кресло у окна и выглядывает в сад. — Наверное, мне показалось. Но вы ведь поругались с ней из-за этого? Мне доводилось встречаться с её родителями. Нахема выросла в семье, которая знала лишь служение чистой крови. Для них и я — никто, потому что моя мать была никем. Они не подчинялись ей и не боялись её гнева, и потому я очень высоко оценила их. И они были первыми, узнавшими от меня о том, чьим ребёнком является Асмодей. Детям, выросшим в таких семьях, приходится сложнее. На протяжении всей своей жизни они вынуждены доказывать обществу, что они достойные наследники своих семей. Особенно это тяжело в такое время, как сейчас, когда твои качества ценятся гораздо больше, чем твоя родословная. Иначе бы ни ты, ни Самаэль не оказались так высоко. — Это её не оправдывает, как бы сильно я ни была к ней привязана, — в злом голосе Шедим старательно пытается скрыть собственное смущение от признания. — Я и близко не отношусь к той части аристократии, у которой корни уходят глубоко в древность, но она зачем-то носится вокруг меня. — Я очень злюсь на неё, — признаётся Азраэль и наконец встречается взглядом с глазами Шедим. — И ты злишься. Но мы всё равно стараемся её понять. Не потому, что нам её жаль — она бы оскорбилась, услышав это. Но иначе, если бы ты не хотела понять её, стала бы ты так волноваться о том, что с ней будет? Она очень ценит тебя, и для неё твоё мнение значит гораздо больше, чем чьё-то ещё. Это и удивительно — привязаться так сильно к человеку, которого должен презирать. Наверное, ты, сама того не желая, стала главной причиной её внутренних противоречий. Она обязательно разберётся с этим, но позже. Шедим опускается на корточки рядом с креслом, осторожно пальцами придерживает чужое лицо и внимательно, изучающе вглядывается в глаза, словно в них пытается разобрать что-то, недоступное ей. Азраэль не уводит задумчиво-печального взгляда, однако смотрит сквозь, отстранённо, и Шедим вдруг негромко спрашивает: — Что-то случилось? — в тёмных глазах проскальзывает вопрос, и она продолжает. — Редко удаётся увидеть тебя такой. Рассудительной, понимающей, отрешённой. И так много говоришь, но потом вдруг замолкаешь. Очень уж непривычно. — Я была в церкви сегодня, — девушка откидывается на спинку кресла, скользит взором по потолку, а после опускает веки. — Он умер. Тихая констатация факта, а вместе с фразой, произнесённой вслух, смиренное осознание. Шедим неслышно поднимается, осторожно сжимает чужое плечо и оставляет мягкое касание губ на волосах. Азраэль молчаливой поддержке благодарно улыбается и с той же улыбкой просит: — Мне хотелось бы побыть немного одной, если ты не против. Вместо ответа Шедим кивает. Негромкий стук обуви, шуршание одежды, и дверь с едва уловимым стуком захлопывается, оставляя правительницу одну. Она встаёт с мягкого кресла, раскрывает окно, и воздух проникает внутрь. Он холодный, свежий, не нагретый лучами солнца, скрытого за тучами, несущий вместо с прохладой тихую печаль. Азраэль опускается на подоконник и, прислонившись затылком к стене, с высоты рассматривает двор и раскинувшийся по сторонам сад, где островками зелени остаются мрачные ели.

***

Шедим вздрагивает от стука в дверь, оглядывается с опаской, словно нежданные гости могут застать её за опасным преступлением. Она тихо поднимается из-за стола, и от её движения дрожит робкое пламя свечи. Женщина нажимает на ручку двери, оставляет совсем небольшую щель, которой хватит лишь для того, чтобы рассмотреть посетителя, и с облегчением выдыхает, узнавая знакомую фигуру. Самаэль странному поведению удивляется, но внутрь заглянуть не пытается. — В комнату не пригласишь, да? — с досадой в голосе вздыхает юноша. — Ничего, переживу. С Нахемой всё будет в порядке, можешь не волноваться. — Я знаю, — пожимает плечами Шедим, приоткрывает дверь чуть шире и прислоняется плечом к косяку, — я встретилась с Азраэль сегодня. Спасибо. — Ты её видела? — переспрашивает, уточняет Самаэль. — Где? Шедим приподнимает брови, будто бы удивляется тому, что юноша спрашивает. Поднимает зрачки вверх, задумчиво разглядывая потолок, и на её лице отображается непродолжительная борьба, после чего она всё же сдаётся: — Она осталась в Музыкальном зале. Если не сказала тебе, значит, не иди. Хочет быть одна. — Как скажете, госпожа Шедим, — Самаэль напоказ кланяется, скрывает в поклоне насмешливо-добрую улыбку. — Не пойду. Шедим вместо того, чтобы ответить, искривляет красивые губы и, не прощаясь, с раздражением захлопывает дверь. Она не слышит, как разливается за дверью бархатный смех, возвращается к столу и опускается на сиденье, недолго всматривается в пламя свечи, словно видит в танце языков пламени одной ей известные картины. Самаэль направляется к своей комнате и на перекрёстке коридоров встречается с Сариэлем. Тот стряхивает остатки зёрен с подоконника и, совершенно увлечённый своим занятием, едва находит в себе силы, чтобы не вздрогнуть, когда из-за плеча раздаётся тихое, почти ласковое: — Снова кормишь птиц? — Всё так, господин Самаэль, — согласно кивает юноша. — Пока только одну птицу. Остальные ещё боятся ко мне подходить, и им зёрна я оставляю на улице. — Удивительно, откуда в тебе такая любовь к животным, — с заметным одобрением замечает Самаэль и улыбается, когда улыбка трогает губы Сариэля. — Ты не знаешь, где мой отец? — Господин Саллос? Не знаю, но могу узнать, — предлагает он. — Вот уж день сегодня, все друг друга ищут. — Не нужно узнавать, — останавливает Самаэль энергичного юношу и с любопытством, пускай и несколько отстранённо, продолжает: — Что значит «все друг друга ищут»? — Сначала госпожа Азраэль спрашивала, не встречал ли я Вас, после госпожа Шедим искала Баракеля, а теперь Вы ищете отца, — Самаэль шагает по коридору, и Сариэль, не отступая, следует за ним. Азраэль искала. Самаэль оборачивается туда, где за множественными стенами находится Музыкальный зал, прислушивается, словно старается уловить знакомую мелодию, но коридоры отзываются тишиной. Недолго он раздумывает над тем, стоит ли нарушать чужое уединение, и всё же слова Шедим напоминают о себе — он не сворачивает, продолжает путь. — Госпожа Шедим искала Баракеля? — переспрашивает Самаэль. — Зачем? — Не знаю, но подозреваю. Он ведь увлекается астрологией, гаданиями, составляет гороскопы, — юноша наигранно закатывает глаза, таинственным шёпотом заговаривая об увлечениях брата. — Вдруг госпоже стало интересно? — Это Баракель-то гаданиями? — не удерживается от смеха Самаэль. — Знаешь, я бы даже не удивился, если бы это был ты, но чтобы вот этот примерный и ответственный старший сын раскладывал карты перед Шедим и нашёптывал ей будущее? Чем более абсурдной кажется эта сцена, тем она видится реальнее. По возмущённому лицу Сариэля неясно, какие эмоции он испытывает от сказанного, но вместе с негодованием на лице появляется весёлая улыбка, и юноша заходится смехом. С Самаэлем, несмотря на то, что их отношения должны основываться на подчинении, с каждым разом всё проще. Удивительно легко удаётся шутить, смеяться, обсуждать что-то, совершенно не касающееся работы, и не чувствовать себя неуютно. Они, совершенно разные, но вместе с тем необъяснимо похожие, волей судьбы сведённые вместе, легко сближаются. У дверей комнаты Самаэля они расстаются, и Сариэль продолжает свой путь в одиночестве, напевая шёпотом какую-то весёлую мелодию. Самаэль недолго смотрит ему вслед, прислушиваясь к словам песни, но совсем не разбирает тихого бормотания и, повернув ключ, тянет дверь на себя, входит внутрь и включает свет. Он заливает комнату, обрисовывает фигуру, до этого находящуюся в темноте, и удивление Самаэля быстро сменяется ласковой улыбкой. — Долго ждёшь? — он проходит глубже, прикрывает за собой дверь и откладывает ключи на поверхность стола. — Да нет, — рассеяно пожимает плечами Азраэль, находит взглядом настенные часы, — около часа. Не хотела отвлекать тебя. — Лучше бы отвлекла, — Самаэль включает небольшую лампу и выключает основной свет, погружает комнату в уютный полумрак. — Может быть, хочешь чаю? Азраэль наконец поворачивает голову к юноше, и в её взгляде, пустом и задумчивом, впервые мелькает ласковое тепло, вдыхает жизнь в мрачный взор. Она замечает изящные чашки на столе и с хитрой улыбкой интересуется: — Сам заваришь? — в ответ Самаэль кивает. — Тогда очень хочу. Девушка поднимается с кресла и приближается к столу. Она касается пальцами кнопки на чайнике, этим движением заставляя его греть воду, и, вернувшись к окну, раскрывает ставни. В комнате свежо и прохладно, но этой прохлады недостаточно для того, чтобы вздобрить уставшую девушку и расшевелить разум, находящийся в вечных размышлениях.

***

Снова выкрики и грохот. Это слияние звуков становится единым, преследует города днём, во время демонстраций, и ночью, когда их жителям снятся выступления. Металлический запах крови пропитывает насквозь воздух и ядовитой заразой растекается от столицы, будоражит сознание всех тех, кто живёт в Одиуме. Громкий продолжительный стон, какой не мог бы издать ни один из людей, и заваливающееся на бок здание городской администрации вселяют в сердца животный ужас. Толпа волнами движется в стороны, но почти половина из всех выступающих отдалённого городка оказывается погребена под обломками. Звучат задушенные всхлипы и оглушительные злые крики. Пока часть из тех, кто не попал под обломки, разгребает завал и пытается найти родных и друзей, вторая часть продолжает яростные демонстрации. Все помнят Астарота, видят в нём освободителя, но никто не вспоминает призыв обходиться без насилия. Звериная ярость и чистая ненависть застилают глаза и заглушают разум, и единственным выходом кажется поддаться её чарам. На небе растекается красный закат.