Смотреть в одну сторону

- Уж лучше бы ты музыку играл! - громко возмущается Танкхун, пробираясь мимо расставленных в беспорядке подрамников и спотыкаясь о залежи красок. Ким, полулежащий в кресле, только делает круглое движение рукой с зажатой в ней сигаретой и молча выдыхает сладковатый дым в сторону брата. Тот зверски кашляет и отмахивается рукой. - Серьезно, Ким! Этот бардак и комнатой-то назвать нельзя! Мало того, что ты появляешься тут раз в месяц или два, так еще и жилое пространство превратил в Будда знает что! Танкхун наконец находит свободный кусочек пространства и присаживается на край, кажется, кровати. Та, как и все остальные поверхности в комнате, завалена холстами, подрамниками, заставлена банками с кистями и стопками чистой бумаги. - Так я здесь и не живу. - Это не повод превращать комнату в склад! Безобразие! Как бы ни возмущался Танкхун, его, в какой-то степени, восхищала смелость младшего брата. Много лет назад, когда братьям Терипаньякул еще можно было иметь слабости, Ким был близок к тому, чтобы сломаться. Отметая в сторону травмированного похищениями Танкхуна, взваливая на лояльного Кинна всё новые и новые обязанности, отец взялся за Кима всерьез. Что он хотел из него вылепить, знал лишь один Корн, но, к примеру, Танкхун подозревал, что из младшего хотят сделать мину замедленного действия, оружие последнего шанса, убийственное и смертоносное. А Ким взбрыкнул. Да так, что даже имя его Корн старался не упоминать в разговоре с сыновьями. Всегда что-то чиркающий на полях тетрадей, использовавший в детстве старые финансовые договоры в качестве бумаги для рисования, Ким был уверен - ему дорога не в перестрелки и разборки, а на факультет изящного искусства, он хотел рисовать, он хотел действительно научиться рисовать, а не просто портить бумагу в попытках найти свой стиль. Конечно, отец был против. Мать, давно обитающая где-то в Европе, повлиять на его мнение не могла и в целом не испытывала подобного желания, и Ким столкнулся с недовольством отца в полной мере. Бесконечные тренировки, выматывающие испытания и оттачивание аналитических способностей, которые у Кима врожденно имели и так довольно высокий уровень, не оставляли времени для творчества. Киму это не нравилось. И Корн, державший наследников в ежовых рукавицах, и представить себе не мог, какое сопротивление может оказать творчески одаренный подросток, если ему перекрыть кислород. Благодаря деньгам из своего трастового фонда, организованного для младшего внука еще дедушкой Кима, тому удалось практически невозможное. К восемнадцати годам, имея за плечами жесткую военную подготовку и попытки найти среди тренировок время на художественные изыски, Ким организовал свое тайное место. Дом, который он мог действительно назвать домом, свое тайное убежище, где каждый метр был им с любовью спроектирован и оформлен. И только благодаря «своему» человеку в окружении Корна, Ким смог удержать от отца свои планы в абсолютном секрете. Он сомневался до последнего, но требование отца о поступлении на факультет международного менеджмента и управления, а также приказ выбросить из комнаты все холсты и краски, были последней каплей. Ким сбежал, и полгода от него не было известий. Отец лез на стену, хоть никто, кроме верного Чана, этого не видел. Не так был важен Ким, как возможность им управлять и заставить сделать всё, что было необходимо Корну. Почти шесть месяцев семейство Терипаньякул не сном ни духом не ведало о судьбе младшего мафиозного принца. А тем временем забирал известность и поклонников художник Вик. Не было известно ни его лицо, ни национальность, ни настоящий возраст. Однако увидев его картину раз, невозможно было не вернуться к ней. Во всех его картинах было нечто неуловимо неправильное, словно маленький камушек в вашем ботинке - идти дальше можно, но думать о нем вы будете постоянно. Как Вик стал открытием для художественной аудитории Бангкока, так и Ким стал тем самым камушком в ботинке отца. Через полгода затишья, он явился на порог семейного особняка с предложением, от которого Корн, скрепя сердце, не смог отказаться. Ким был готов работать на отца - и получать за свою аналитическую работу немалые деньги он был готов особо, а Корн в свою очередь не трогал его, не пытался найти и вернуть в семью. Ким оставлял за собой право выбирать заказы, но и ответственность за каждый из них он нес в полной мере. Это устроило всех. Кроме Танкхуна. Его воспаленный, усталый мозг так и не смог смириться с тем, что младший, так горячо любимый им Кимхан, теперь так далеко. Ткхуну, искренне любившему брата, не доставляли удовольствие его редкие и короткие приезды в особняк, и он раз за разом пытался на Кима повлиять и очень обижался, когда не получалось. И вот сейчас Танкхун в очередной раз возмущается. Это действо настолько привычно, что они разыгрывают его практически по нотам: заставленная комната Кима лишь триггер, дальше в ход идут жалостливые взгляды, сложенные в умоляющем жесте руки и недовольное сопение. Ким хочет что-то ответить брату, но его мысль прерывается звонком Пи’Айли, менеджера Вика. - Я переслала на твою почту письмо, ознакомься и ответь. - Опять фанаты?... - тянет Ким, лениво затягиваясь сигаретой, и Танкхун, возмущенно кашляя, разгоняет удушливый дым ладонью. Ким зловредно улыбается и слушает менеджера, даже не смотря на брата. - Я бы так не сказала. Я настоятельно тебе рекомендую ответить на письмо, вежливо и деликатно. Давай, я не могу одна работать на твой сияющий образ в средствах массовой информации! - Я понял, понял, дорогая, - Ким чмокает трубку и отключается. - Работа? - незаметно вздыхает Танкхун, и Ким сверлит его недовольным взглядом. - Ладно, я пойду. Весь его облик настолько печален, что даже пайетки на ярком пиджаке словно поблекли. Ким поднимает глаза к потолку и резко встает со своего места. - Письма фанатов подождут. Пойдем, на кухню, украдем немного риса. Он подмигивает Танкхуну, и тот расцветает.