Der Himmel fällt

       Нет, Инеж была не из робкого десятка.        О многом уже утверждал тот факт, что ей удалось не сломаться после похищения работорговцами и нескольких мучительно-долгих месяцев в доме удовольствий, когда чуть позднее первого и самого болезненного контакта с мужчиной она, боязливо сглотнув громоздкий ком в горле, всё-таки заставила себя отвернуться от прельщающе поблескивающего в ночном свете ножа. О многом уже утверждало то, что она не сломалась, когда после долгого сна ей пришлось очнуться в каменистых сводах темницы и пробыть в ней три месяца.        Но реалия била в лицо с невероятным размахом: именно сейчас, сидя за длинным столом перед королевским Советом и самим королём, ей неописуемо страшно.        Страшно, что её моли вернуть обратно в Зверинец — туда, где бесконечный поток блудливых посетителей, желающих примять сулийскую рысь в смятые простыни своим потным вонючим телом, возобновится. Страшно, что единственным верным аспектом Совет посчитает казнить её на глазах народа (хотя и эта перспектива Инеж виделась более желанной, чем снова попасть в жадные руки Хелен Ван Хауден).        Страх, этакая сотканная из темени твердокаменная вуаль, окутывающая разум и сердце плотной пеленой. Этакий диссонанс, погрешность мира и создавшего его святых, таинственный звук в мертвецкой глуши, искажающий реальность и оседающий в разуме незримым призраком.        Страх сковывал её.        Разрушал.        Сводил с ума.        Управлял жизнью.        Иногда Инеж думала, что всё наоборот, что это жизнь управляла ею, играла с ней.        Дёргала за нить, выжидая, когда рука поднимется и опустится.        «Весело же» — пронзил её разум чей-то глумливый фальцет.        Тягостное молчание оборвалось так неожиданно, что Инеж передёрнуло.        Миг, и она, обнаружив на себе осуждающий взгляд короля, поспешила затихнуть. Ей бы завопить, убедить всех, что её не имели права держать здесь, ибо смиренность далеко не впервые выступила не тихим благородным поклоном перед жизнью, но вместо этого Инеж молчала и старалась не смотреть ни на кого.        Любое неверное движение могло стоить ей головы.        Сам король, рассекая тишь резиденции стуком туфлей, устремился в её сторону. Тяжеловесные шаги его звучали подобно ударам сердца земли, и каждый из них — отголосок грозового неба, оглушительные удары барабана, отражающие силу и решимость.        В конце концов он остановился напротив, возвысился над ней, как величавая статуя, откидывающая на её крохотное тело огромную тень. Почему-то Инеж догадывалась: величие его до откровения фальшивое, а корона на нём — глупое стечение обстоятельств, но от шута в ипостаси короля зависело, останется ли она в ближайшие годы с головой на плечах, или же её останки бросят голодным псам на съедение.        И ей снова страшно.        Страшно, как ребёнку.        — Вы знаете, за что сидели в темнице, Призрак? — и как бы он не пытался пылать безразличием, будто ему приходилось иметь дело с подобным каждый день, а она отчётливо слышала филигранно скрытую в словах острастку.        «Почему меня называют Призраком? Я ведь не мертва» — озадаченно подумала Инеж, слышавшая это прозвище уже не в первый раз, но до этого момента она так и не осмелилась поинтересовалась, что же такое крылось в нём.        Но отмахнувшись от навязчивых вопросов, лишь оробело ответила:        — Нет, сэр.        — Ваше величество, — на удивление, без излишней нахрапистости поправил её король.        — Нет, ваше величество.        Линия рта собеседника сжалась в тонкую полосу, выдавая в нём омраченность. Очевидно, ответом он не был доволен.        — Меня бесит ваша упёртость, — выдал он грубее, чем она ожидала.        Инеж заметила, что монарх нахмурился, и несмотря на то, что выглядел он молодым, что на голове не выступило ни единого прочерка седины, на лбу его пролегала продолговатая старческая морщина.        — Каза Бреккера больше нет, — будто её это могло интересовать, напомнил король, чеканя каждое слово с такой ненавистью, что ей стало интересно, чем же этот так преступник насолил ему при жизни. — Можете не защищать его так рьяно. Если я узнаю, что вы нагло лжёте мне в лицо, то вердикт будет намного страшнее.        Она всё равно покачала головой.        Отрицание, которое в зале принимать не хотел никто.        — Я н-не помню никакого Каза Бреккера, честное слово, — сжавшись под пронзающим взором короля, насилу слышно пролепетала Инеж.        И, видят святые, она услышала, как тот глухо рыкнул от негодования, прежде чем снова развернуться к Совету.        Фантомное ощущение спокойствия рассеивалось с каждой секундой. Это чёртово безумие без всякой закономерности. С абстрактной чертой, движущейся из неизвестности по кривой линии вдоль тягучей чёрной полосы.        — Она издевается над нами, — скривив губы, презрительно проворчал монарх.        Инеж, по правде, хотела, чтобы то было издёвкой. Чтобы она не сидела в резиденции короля чужого государства, осквернённая порочным ярлыком «преступницы». Чтобы в помещение ворвался кто-то с криком, что произошла какая-то страшная ошибка и что помогала убийце вовсе не она. Чтобы ею оказалась другая девушка, очень похожая на неё.        И чтобы по итогу в качестве ожидаемых извинений король посадил её на корабль и отправил в Равку к родителям, а Кеттердам она бы восприняла как страшный сон.        «Шесть лет, — всплыло мрачное напоминание. — Может, они давно уже забыли о том, что у них была дочь, и решились на второго ребёнка, которого они уже не позволят украсть».        Тишину зала прервал советник:        — Какие меры примем, ваше величество? — на изнурённом выдохе спросил мистер Куарон.        «Меры» — повторила про себя Инеж, незаметно испепеляя взглядом подавшего голос члена Совета.        За три месяца, что ей довелось провести в тюремной камере и день ото дня видеть то одних политиков, то других, она запомнила имена почти каждого из них, изучила их поведение и как далеко они могли зайти в своей жестокости.        И могла с уверенностью сказать, который чаще других вселял в неё отвращение.        — Предлагаю ждать.        Наиболее гуманным и рассудительным виделся ей Альфредо Трессерфил, высокий худощавый мужчина с настолько косматыми тёмными бровями, что он казался хмурым даже тогда, когда улыбался.        — Ожидание не даст нам никаких результатов. Можно сразу перейти к пыткам.        Инеж передёрнуло.        Самым жестоким и переходящим за грань, пожалуй, был Михель Киссингер, относившийся к ней не столько как к преступнице, сколько как к комку грязи. Именно он, приходя к ней в камеру, яро и беспрестанно предлагал остальным либо сплавить её на пытки, чтобы она сдалась и выдала им всё, либо, если и то не даст никаких результатов, перейти к казни.        И один из его коллег, Спиро Брифслар, по всей видимости поняв, что тот шёл по тонкому льду, для полной демонстрации прокашлялся и осторожно добавил:        — Пока что наиболее безобидными способами, конечно.        — Воллис, ты-то сам как хочешь с ней поступить?        Инеж расслабленно выдохнула.        Подавший голос даже не был ни связанным с Советом, ни политиком, — по крайней мере, она ни разу не видела на нём одеяния советников — но отчего-то он создавал впечатление наиболее благоразумного и невозмутимого человека среди всех присутствующих.        От Инеж не укрылось: сам король относился к нему со странной теплотой, словно сын, обращающийся к своему достопочтенному отцу.        Кажется, его звали…        — Не знаю, Роллинс, — король Вегенер безразлично, едва ли не обессиленно, пожал плечами. — Очевидно, править страной намного легче, чем выбить дух из этой девушки. Пытки и впрямь пригодились бы.        — Кхем-кхем, — раздалось нарочито громкое покашливание.        Инеж сморщилась, узнав, кому оно принадлежало.        Взгляд бегло разыскал самого неприятного и отталкивающего человека в этом помещении. Он напоминал ей змею. Склизкую, проворную, с гипнотизирующими хитрыми глазами-щёлками и обманчивой вкрадчивостью в льющихся из его метафорично-звериных уст словах. Порой, вслушиваясь в то, что он говорил, у Инеж складывалось впечатление, будто бы время замирало одновременно с тем, как его застилающие пространство речи выходили за примитивные парадигмы сознания.        Поправляя ворот накрахмаленного пиджака и поблескивая подслеповатым взором янтарных очей, с места извивающейся в смертельной пляске анакондой встал Гарван Мередит.        — Мы имеем дело с преступницей, — заговорщически произнёс он, сделав особый акцент на «преступнице», — которая лишь немногим безопаснее Каза Бреккера, но какой в ней прок, раз она ничего не помнит и думает, что её удерживают здесь по ошибке? Ваше величество, мы лишь теряем время.        — Даже боюсь спросить, что ты предлагаешь, — громко фыркнул король. — Неужто хочешь, чтобы я её отпустил?        — Именно, — под возмущённо-ошарашенный взгляд монарха подтвердил кивнувший Мередит, и тут же поспешил продолжить: — Но не спешите, мой король, вы несколько неправильно меня поняли. Мы её не просто отпускаем. Мы её изгоняем. Прочь из Кеттердама.        — Да даже из Керчии, — поддакнул ему сидевший рядом Орвэлл Кензи, с которым Гарвана видели чаще всего. — Таким, как она, здесь не место. Она заслуживает пожизненного изгнания.        «Не очень уж и хотелось здесь оставаться» — мысленно насупилась Инеж, но, тем не менее, идею это она посчитала заманчивой.        — Ни за что!        Взгляды собравшихся моментально обратились к Пекке Роллинсу, впервые на их памяти настолько сердитому, что его лицо тут же покраснело, а глаза залились обжигающим неистовством. На краткий миг Роллинс посмотрел на неё, и Инеж шелохнулась, стоило ей завидеть, сколько ненависти пылало в его взгляде, и она даже далась диву: а точно ли это тот человек, которого ей приходилось видеть минутами ранее?        — Человек, которому она прислуживала, чуть не убил моего маленького сына, а она сама силой заставила меня покинуть Кеттердам! — фамильярно показав пальцем в её сторону, воскликнул Пекка, на что Инеж принялась быстро качать головой, вновь и вновь безрезультатно отрицая все обвинения. — И вы хотите просто взять и отпустить её? А вы не думаете, мистер Мередит, что это её хитрый план, чтобы по пути связаться с Бреккером и вернуться в Керчию с заранее уготовленной местью?        — Уверяю вас, — до пугающего невозмутимо произнёс посуровевший Мередит, — Грязные Руки мёртв.        — Уверены? — издевательски (Инеж бы даже сказала, что на грани безумия) усмехнулся ему в лицо Пекка Роллинс. — Этот мальчишка выжил в этом чёртовом Кеттердаме в девять лет, да ещё и после того, как я обвёл вокруг пальца его старшего брата. Он — настоящая канализационная крыса, которая всё никак не подохнет и ещё посмеётся вам в лицо, потому что он, Гезен подери, живой!        — Мистер Роллинс, — Инеж заметила, как сжал челюсть Мередит, и вся былая напыщенная невозмутимость готова была треснуть по швам, — клянусь всеми крюге, которые у меня имеются: мы распотрошили Бреккера, причём сделали это на её глазах, — он коротко кивнул в сторону Инеж, и Пекка лишь что-то недовольно промычал. — Каким бы непобедимым он ни был, этот мальчишка не бессмертен. Да и давайте включим логику.        Гарван прервался, дабы бегло отхлебнуть чай, и, глядя в собственное отражение, неожиданно хмыкнул:        — Мы изучили его вдоль и поперёк, чтобы знать, с кем имеем дело. Вам, как боссу Бочки, должна быть известна эта тактика, — продолжил он. — Как думаете, вы все, будь Бреккер сейчас жив, он бы прятался в тени? Он бы сбежал из Кеттердама? Из Керчии? Нет, конечно же. Он бы перевернул всю столицу вверх дном, разгромил резиденцию и убил всех здесь, пытаясь добраться до Призрака, и если она тут уже три месяца, а он всё не приходит, вывод только один.        — Грязные Руки сейчас во владениях Гезена, — докончил за него Кензи. — Пусть он и разбирается с ним.        — Гезен не любит, когда тянут бизнесмена за штаны, — надменно-негодующе зафырчал Киссингер, демонстративно скрестив руки на груди. — Дать время, изгнать… она убийца, мой король. У-бий-ца. И неважно, при памяти, или нет. Её надо казнить на глазах народа, чтобы каждый знал, что бывает с преступниками. Отправьте Призрака к её хвалёному Бреккеру, пусть вместе горят в аду. Они ведь как два сапога пара.        — С меня хватит!        Весь королевский Совет в сию секунду обернулся к ней, но впервые за то время, что она здесь находилась, Инеж явственно чувствовала, как решимость отчаянно биться за свою искажённую чужими устами честь подавляла взращенные в стенах тюрьмы страхи.        «Преступница»        «Изгнание! Таким тут не место!»        «Казните её, пусть идёт в ад к своему Бреккеру!»        Инеж сжала кулаки, впиваясь в ноющую кожу ногтями.        Её украли из семьи, когда она была ребёнком. Её бросили в корабль с такими же детьми, как она, детьми, которых точно так же продали кого куда. Её продали за деньги, как вещь, позволили воспользоваться ею для собственного удовольствия.        Политики, позволяющие подобному происходить в их стране и даже не пытающиеся с этим бороться — последние, кто имел право судить её и вершить её судьбу.        — Меня украли работорговцы. Меня, ребёнка, — выпалила Инеж, не в силах сдержать вселенскую обиду на весь свет в надрывающемся голосе. — Ребёнка, которого учили всегда следовать тому, на что указывают высшие силы. И теперь меня обвиняют в том, что я помогала какому-то чудовищу, пытающемуся прикончить чьего-то сына, убивать людей. Мне всего четырнадцать, я…        — Вам не четырнадцать!        Вся былая отвага истлела, и сама Инеж, сжавшись, пискнула скорее от страха, чем от неожиданности, когда стоявший рядом с ней король Вегенер, разъярённый её внезапным выпадом, громогласно ударил кулаком об стол.        — Мой король… — малость несмело позвал его Куарон.        — Вам не четырнадцать, — повторил потирающий кулак Вегенер на грани злоречивого шипения, и Инеж подумала, что если бы он мог, то испепелил бы её одним только взглядом. — Вы взрослая женщина. Вы знали, что делали. И сейчас знаете, но лжёте самому королю. Хотите знать, насколько тонкую грань вы переходите? Мы уничтожили Каза Бреккера. Раздавили, как пищавшую крысу, которая всё пыталась вырваться и брыкалась в попытке выжить. Его труп, наверное, давно уже заклевали вороны в лесу. Нам ничего не стоит сделать с вами что-то похуже.        Инеж опустила глаза, боясь взглянуть на нависающего над ней короля.        В сознании забились безумным вихрем злорадствующие «уничтожили» и «раздавили», брошенные так, будто речь и впрямь шла о чумной крысе.        Она не помнила ничего о человеке по имени Каз Бреккер — если он, конечно, не какой-нибудь мистический демон из мифов керчийской культуры — и всё еще не могла поверить, что её могло что-то связывать с кем-то, кто носил на себе бремя криминального прошлого, но почему-то ей казалось, что такой смерти он не заслуживал.        — Вот, что, — на выдохе заключил слегка успокоившийся Вегенер.        Несмело подняв взор, она уловила, как король сжал челюсть и нервно забарабанил пальцами по столу.        — Значит, в четырнадцать лет вас привели в Кеттердам работорговцы, — как бы невзначай вспомнил он, говоря с ней намеренно уклончиво. — И куда именно они вас после этого направили? Тюрьма? Плантации? Бордель?        «Бордель» — чуть было не выпалила Инеж, но вовремя остановила себя.        Одно её неверное слово могло снова выстроить перед ней одну единственную стезю, ведущую к дверям Зверинца. Может, стоило ей только сказать это, и король сразу направит двух стражников отвести её обратно в логово Танте Хелен, которая будет счастлива вернуть сулийскую рысь в свои ряды.        — Я не помню, ваше величество, — как можно убедительнее соврала Инеж.        — Вы прибыли сюда, как рабыня, и свой путь продолжите ею же, — бесстрастным тоном вынес своё решение король, и, развернувшись к совету, провозгласил: — Раз уж она и правда ничего не помнит, мы проведём аукцион и получим за неё приличную сумму денег.        — Отличная идея, ваше величество!        — Да здравствует наш король.        — Вот сюрприз Бреккеру, который оттуда будет смотреть, как мы продаём его Призрака.        — Позвольте уточнить, — вдруг небрежно отозвался Мередит, про которого с его заявлением изгнать её все успели позабыть, — кому нужна сулийка с отшибленной головой, — Инеж мигом возмутилась от услышанного, пусть часть её и соглашалась с ним, если Гарван был её единственным ключом к свободе, — да ещё и за бешеные деньги? Вы ведь её не за двадцать крюге собираетесь выставить, не так ли?        — Всё на благо Керчии, — процедил правитель. — Или для вас патриотизм лишь пустой звук, Гарван?        Золотистые глаза Гарвана Мередита блеснули всполохом холодного огня, словно солнце в промозглый зимний закат, и Инеж застыла в ожидании, что между ним и королём вот-вот начнётся долгий спор. Всё в ней заклокотало, забилось так необузданно, что она готовила была свалиться на пол без сознания.        Но вместо этого Гарван только расплылся в торжествующей ухмылке и отсалютовал Вегенеру пустой чашкой.        — Керчия — великий живой организм, а Кеттердам, в котором мы живём — его сердце, и мы будем делать всё возможное, чтобы это сердце билось как можно чаще. Да здравствует король! Да здравствует Керчия!        — Да здравствует король!        — Да здравствует великая Керчия!        Зал разразился овациями и страшной волной апломб, и всём этом мареве Инеж заметила, что Мередит, принявший поражение в словесном бою с королём, смотрел именно на неё.        И ей это совершенно не понравилось