Der Himmel fällt

       Она замерла в очередной раз, вслушиваясь в окутавшие центр столицы ропот и гам, как если бы уловила в этой какофонии лазейку к спасению. Не бессмыслица ли? Нет, в общем-то, когда происходящее уже изрядно набило оскомину.        Шум вокруг обволакивал прогалину её карликового мироздания, а следом и рушил его, оставлял руины, рассекающие колени в ягодно-красную кровь. Из уст Инеж вырвался утомлённый выдох на грани убого-жалостливого стона, молящего о долгожданной пощаде. Чтобы её отпустили из этой психологической западни. Хотелось заморозить саму себя и заснуть на тысячу лет, или же не просыпаться и вовсе. Помереть в застывшей вечностью пурге виделось задумкой куда более перспективной, чем прожить остаток дней своих в смехотворной ипостаси полуживого трупака, закованного незримыми кандалами и обречённого умереть с пожизненным знаменем раба.        Впервые, совсем на короткий миг, в потухшем взгляде Инеж проскочило равнодушие. Почти смирение.        Она подняла глаза ввысь, на растянувшееся громоздкой полосой полотно ультрамаринового небосвода. Ей хотелось увидеть в нём голубей, славившихся у сулийцев символом свободы, коей у неё не было, но как в насмешке чьей-то Инеж мельком разглядела как стервятники парящих чёрными кляксами воронов. Прищурилась: слепящее солнце больно прорезало слезящиеся глазные яблоки своим светом.        Лишь на миг Инеж зажмурилась, чтобы вновь взглянуть на курчавые облака, будто старательно выискивая там кого-то.        «Ну и каким же монстром ты был при жизни, Каз Бреккер, что из-за тебя я вынуждена теперь страдать здесь?»        И впрямь: Инеж только сейчас задумалась о том, каким он был до своей трагичной кончины, да и существовал ли он в самом деле, или же Грязные Руки — не более, чем страшный миф полупьяных керчийских стариков из кабаков, выдумка, которую многие теперь принимали за параноидальную реалию?        Инеж вновь подавила тяжёлый вздох. Солнце сегодня грело, лучи струились по спине каскадом, а ясное небо напоминало лазурные воды родной Равки.        Глупо думать об этом в такой миг, когда несуществующая свобода вот-вот превратится в очередное рабство, но она до абсурда рада, что в этот день погода была погожей. Быть проданной в чьи-то руки под дождём и грозой, да даже под залитыми холодным серебром небесами, казалось по-истине мрачным.        «Святые, кому я вру? — обречённо подумала Инеж, глядя на толпу людей, на всех, кто готов заплатить кучу денег за её неволю. — Какая мне разница, быть проданной под ливень или под лучами солнца? Я просто хочу домой».        Аукцион начался спустя три дня после того, как король Вегенер объявил о своём вердикте при ней и всём Совете. Три дня по Кеттердаму разносилась новость, что сам король Керчии продавал за хорошие деньги юную сулийку, которая некогда прислуживала самому опасному человеку столицы. Три дня особенно богатые керчийцы пересчитывали свои сбережения, откладывали их в уголок и собирались у центра.        Три дня превратились для неё в вяжущее ожидание.        Секунду спустя Инеж малость скорчилась: в виске нещадно запульсировало на грани сосудистой патологии. Головные боли, начавшиеся почти с того дня, как ей довелось очнуться в тюремной камере, не оставляли её даже сейчас. Все три дня, что город готовился к грядущему аукциону, она мечтала умереть от усиливающейся мигрени, ощутить, как с оглушительным хлопком в ней лопались сосуды и топили уши да глаза кровью.        Утопиться в этой крови.        Задохнуться.        Принять этот щедрый жест от святых. Найти путь к этим же святым, которые примут её, простят за грехи, совершённые ею на земле, и, быть может, наткнуться на этого Каза Бреккера, чтобы сказать ему в лицо, какой он дьявол.        «Он в аду, — услужливо напомнило подсознание. — Ты не найдёшь его там, где ожидаешь».        Но Инеж, будто странствуя по неизведанной тёмной долине, наткнулась на сомнение и погрязла в нём, как в пожирающем все старые убеждения огне. Если политики вопреки всему окажутся правы, если руки, в этот миг неуверенно комкающие край одежды, в самом деле лишили кого-то жизни, то ей место в аду, место рядом с таким, как Каз Бреккер, за преступления которого наказывали её, и никаким святым её более не понять.        Внезапно стоявший перед толпой Куарон пару раз хлопнул в ладони, призывая народ замолчать и обратить на него внимание, и округу в тот час же охватило молчанием.        — Дамы и господа, керчийцы и керчийки, — наигранно учтивый голос Эйнера будто заглушал все посторонние звуки улицы, и он отошёл, дабы люди увидели товар. Её, — наш король проявил небывалую щедрость, выставив на продажу сулийскую девушку.        «Небывалую щедрость, — мысленно повторила Инеж, в очередной раз поражённая моралью падкой на любые утехи Керчии. — Что же это за королевство такое, что правительство одобряет торговлю чужеземцами, а остальные поощряют это?»        Неожиданно один мужчина, лучше рассмотрев её, округлил глаза.        — Это и правда Призрак Бреккера!        Остальные, точно доселе этого не осознавая, или же не веря в подобное, загалдели с новой силой, и лейтмотив из многочисленных взбудораженных фальцетов тут же разнёсся по местности.        Куарон только многозначительно усмехнулся:        — Это было ясно указано, когда его величество оглашал об аукционе. Мы честные люди, мы бы не выставили за Призрака другую девушку.        Инеж приоткрыла рот от неверия.        «Честные люди?!»        Каждый раз, как она уверяла себя, что это королевство более не получит большей доли её презрения, мир спешил доказать обратное, показать во всей красе, насколько гнилой была настоящая Керчия.        Честь — это нелегально проникать на чужие земли и безбожно воровать детей из рук родителей, чтобы потом отдавать тех в бордели или эксплуатировать на тяжёлых работах. Честь — это без явных доказательств обвинить кого-то в страшных преступлениях и угрожать казнью. Честь — это разыгрывать аукционы, призом в котором будет живой человек, ставший жертвой обстоятельств.        Инеж сжала зубы.        Честь — понятие слишком далёкое от Керчии.        — Вы знаете правила, господа! — снова провозгласил торжественным тоном Куарон. — Никаких махинаций! Человек, который посмеет прервать столь священный процесс, будет наказан самим королём!        — Эйнер, не тяни, — взмахнув рукой, уныло подал голос Вегенер.        Куарон тогда же ударил небольшим деревянным молотком по столу, тем самым уведомляя о начале аукциона.        — Итак, стартовая цена за сулийку Каза Бреккера — пять тысяч крюге! — достаточно громко воскликнул Эйнер, и крик его прозвучал в голове раскатистым эхом. — Ну, кто даст пять тысяч крюге за то, чтобы Грязные Руки перевернулся в гробу?        Инеж зажмурилась: голоса кричавших людей словно сливались в один единый шум и отдавались усиливающейся пульсацией, отдающей теперь и в затылок.        Прибывшие на аукцион — парни, женщины, да даже старики — разом подняли руки, в то время как некоторые, в попытке не остаться незамеченным, принялись прыгать на месте.        — Вы, бабуля!        Эйнер Куарон показал молотком на высокую и импозантную старушку с лицом, скрытым за тонной косметики.        — Вы, кажется, крикнули первой. Дадите за неё пять тысяч крюге?        — Да, — уверенно ответила та, одарив молодого человека улыбкой.        Инеж почувствовала, как от этой улыбки нутро похолодело.        — Пять тысяч крюге! — снова повторил Куарон, обращаясь к людской ватаге.        Молоток ударил по столу с новой силой.        — Кто даст больше? Восемь тысяч крюге! Кто даст восемь тысяч крюге?!        — Я! Я заплачу!        — Вы, отлично! Кто предложит больше?!        Инеж увидела, как в середине толпы строптиво поднимал руку строгий мужчина.        — Восемь тысяч крюге даст этот джентльмен! — уведомил Эйнер. — А кто даст больше? Ну, народ, ваши предложения! Сколько стоит эта девушка?!        — Да Гезен с ним! — сплюнул кто-то ворчливо. — Десять тысяч крюге отдаю я, Нельсон Брикштам!        — Я тоже готов дать десять тысяч!        — И я!        — Я тоже!        — Не несите чепухи, я не могу отдать награду сразу нескольким! — некогда доброжелательный тон Куарона спонтанно сменился на строгий.        — Тогда устроим дуэль! Выживший получит Призрака! — предложил какой-то мужчина из толпы.        «Это безумие, — забилось в мыслях сжавшейся испуганным воробушкем Инеж, когда безликая ватага людей принялась яро поддерживать эту идею. — Этот народ готов разорвать друг друга, чтобы получить меня. Этот народ готов разорвать меня саму, перед этим отдав кучу денег на воздух. А ведь я даже не знаю никакого Каза Бреккера! Меня с кем-то перепутали!»        Во всём этом вихре Инеж даже не могла предположить, в чьи руки её передадут. Отголосок грядущей паники принялся злоречиво вырисовывать в подсознании изверга, что будет держать её в тенистом углу подвала, предварительно заковав конечности в стальных цепях, дабы она никуда не сбежала, и заставит выполнять непосильную для неё работу.        В те мгновения, когда надежда на милость святых ещё теплилась в истерзанной душе, Инеж уповала, что попадёт к более совестному человеку, которого она всё-таки сможет попросить сжалиться и отпустить её, дать ей сесть на корабль и умчаться прочь из этой страны, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Чуть позже, стоя перед пришедшим за ней народом, Инеж поняла, насколько нелепы были её надежды: кто в здравом уме отпустит в свободное плавание товар, за который было отдано столько денег?        — Эйнер, пора закругляться, — демонстративно зевнув, вставил сидевший за ними король. — Давай, последняя возможная цена и можешь покончить с ней.        Куарон согласно кивнул.        — Итак, кто…        — Двадцать пять тысяч крюге за эту девицу!        Инеж замерла холодным каменистым изваянием, услышав знакомый голос.        И что-то в ней, надломленно, в настигающем приступе ужасающей асфиксии повторяло: «нет, нет». Тело цепенело и прирастало к земле, и ей почудилось, что от страха она не могла и с места сдвинуться. Звуки вокруг исчезали. Кажется, будто жизнь подле остановилась, ничего другого более не существовало, а безликая толпа желающих купить её исказилась в колоритах безжизненно-ахроматического спектра.        Эйнер Куарон расплылся в преисполненной напускной вежливости улыбке и учтиво протянул руку готовой заплатить за неё женщине, а уже в следующую секунду из этой оравы показалась белокурая макушка Хелен Ван Хауден. Танте Хелен, моментально глянувшей на неё с таким одичалым азартом в жадных глазах, что сердце готово было нещадно разломить ей рёбра и выпрыгнуть из груди.        — Вы готовы заплатить двадцать пять тысяч крюге за сулийку Бреккера, моя дорогая фройляйн? — снова уточнил Куарон.        Глаза Танте Хелен хищно загорелись. Инеж оставалось только испуганно сглотнуть и опустить голову, лишь бы не ловить спадающий на неё торжествующе-злорадствующий взгляд.        «Я никогда не была сулийкой Бреккера, — судорожно раздалось где-то в чертогах сознания, — но я была её сулийкой».        Самое страшное: Инеж не знала, что из этого хуже.        — Конечно же, я заплачу и выкуплю у вас эту беглянку. У меня как раз подготовлены шелка для сулийской рыси, — проговорила Танте Хелен, и в этот миг слова её напоминали куда больше раскатистый рокот только пробудившегося и вышедшего из Преисподней дьявола.        Эта женщина и была дьяволом.        Самым настоящим.        — Ну что ж, — на изнурённом выдохе подытожил Куарон, обращаясь к толпе, — если никто не готов дать больше, то…        — Один миллион крюге за сулийку Каза Бреккера!        Эйнер раскрыл рот от изумления.        Король Вегенер вскочил со стула, устремив неверящий взгляд в конец оравы людей.        И только Танте Хелен выглядела так, будто готова была кого-то убить.        Собравшийся народ разошелся по сторонам, позволяя увидеть им стоявшего вдали Гарвана Мередита.