Der Himmel fällt

       Следующие три дня, когда дождь то настигал их, окропляя своими водами и без того сереющий Кеттердам, то оставлял от себя только громоздкие лужи на рыхлой почве, Инеж безропотно сидела дома. Длительное отсутствие Гарвана более не виделось ей чем-то нестерпимым и удушающим, когда в середине дня ей в окно стучался ворон, просящий впустить его в тепло. Тогда же она радостно открывала нараспашку окна, и птица врывалась внутрь вместе с окутывающим комнату дуновением холодного ветра, подлетала к ней, устраиваясь то в её руках, то на плече.        «В твоих руках жизнь, Инеж, — раздался в черепной коробке поучительный баритон мягко улыбающегося ей дяди. Он сказал ей это тогда, когда она держала раненого и дрожавшего воробушка, которого дядя всё пытался залатать, рыская в поисках лечебных листьев. — Жизнь, которая явилась не для того, чтобы причинить тебе боль. Запомни этот миг».        В такие моменты Инеж до болезненно выворачивающейся наизнанку души чувствовала, что всё-таки жила она в этом чёртовом мире, пытающемся разрушить её окончательно, не зря, не по злобной прихоти свыше. Чувствовала, что солнце над её головой ещё кое-как светило, пускай и слабо, почти неощутимо, норовя превратиться в ничего.        Через пару дней она окрестила этого ворона Мджумбе, назвав его в честь любимого дядюшки.        Что Инеж поняла, так это то, что Мджумбе был отчего-то привязан к ней, точно верный и хороший друг из старого забытого детства. Он мог ластиться к ней, позволял касаться себя, перебирать его перья, хотя другая птица наверняка бы отлетела как можно дальше, только завидев тянувшуюся к ней человеческую ладонь.        А ещё ему не нравился Мередит.        Почему — Инеж не знала.        Чёрные перья на его шее и спине сразу вставали дыбом, умные и понимающие глаза становились одичалыми, и сам он, пятясь назад, как перед ликом настигшего его гнусавого охотника, злобно шипел всякий раз, как Гарван подходил к нему.        — Кажется, мы договаривались, что никаких домашних животных не будет в особняке.        Не глядя на неё, мистер Мередит преисполненным изящества движением руки смахнул невидимые пылинки с лацканов чёрного пиджака. Секунду спустя его пальцы опустились, проведя по выгравированным на его предплечье трём летучим рыбкам — эмблеме, благодаря которой в нём можно распознать члена королевского Совета.        Инеж лишь неуверенно заявила:        — Мджумбе не домашнее животное, — вяло запротестовала она.        Но результат совсем не тот, который она ожидала: Гарван оглянулся на неё, и во взгляде его просквозила лёгкая насмешка.        — Однако ты уже дала ему имя.        С сомкнутых уст мужчины сорвался смешок.        Едкий, недоверчивый.        — Это — один из первых шагов, чтобы привязать кого-то к себе. Возможно, этот ворон направится за тобой в Равку, когда я изгоню тебя отсюда.        Инеж нахмурила брови, насупившись от панибратских речей Мередита.        — Знаете, мне не нравится, как это звучит. Изгонять… — она произнесла это слово, будто смакуя его, пробуя на вкус, и скорчилась, как если бы оно отдало горечью. — Как-то очень грубо. Почему бы не заменить это обычным «отправлю тебя домой»?        — Потому что это именно изгнание, а не проявление помощи, — равнодушно отчеканил Гарван. — Я не занимаюсь благотворительностью, отдавая миллионы на выкуп украденных сулийских девушек, чтобы после возвращать их по домам. Помни, у нас заключена сделка: с тебя — информация, с меня — корабль в Равку и твоё дальнейшее изгнание.        — Почему вам так нужна эта информация? Разве не король должен беспокоиться о том, что преступники на свободе? — пытливо спросила Инеж.        — Я ведь уже говорил, Призрак: король Вегенер глупый идиот, которого после цели уничтожения врагов Роллинса больше не волнует ничего, помимо усаженной на престол пятой точки и пополнения казны за счёт мирного населения, которое вынуждено оплачивать резко повысившиеся налоги и цены на медицину и образование. Главный преступник убит — остальное его уже не колышет.        Отодвинув давно пустующую чашку кофе, Инеж окинула Гарвана смягчившимся взглядом.        — В Равке за такие слова о своём правителе могут казнить, как за государственную измену, — тоном тысячелетнего мудрого наставника проговорила она. — Он ваш король.        — Полагаю, мне стоит порадоваться: я — гордый керчиец, который может нести всё, что ему заблагорассудится, а вовсе не равкианец, которому готовы зашить рот, лишь бы он не сказал ничего дурного в адрес правительства, — глумливо провозгласил Мередит, но тут же вся былая насмешка ловко сменилась прежним бесстрастием. — К тому же, у меня нет короля. У меня есть родная страна, процветание которой я хочу увидеть, но этому мешает безответственный самозванец на престоле, который управляет Керчией, и потому я считаю, что этому пора положить конец.        От выспренных речей Гарвана Инеж подорвалась и округлила глаза в застывшем изумлении.        — Неужели вы хотите поднять восстание против короля Вегенера, мистер Мередит? — неверяще вопрошала она, и собственный голос почудился ей не своим, слишком чужим и далёким.        — Всё возможно, — беззаботно усмехнулся Мередит. — Помнится, вчера ты недоумевала, почему народ молчит против властей. Запомни: они и будут молчать, пока никто другой не осмелится сделать шаг против коррупции и несправедливости первым, чтобы остальные могли последовать за ним стадом баранов. Видимо, Гезен возжелал, чтобы этим первым стал я.        Но к Инеж подкрались прыткой кошкой злые сомнения. Каким бы умным ни был Мередит, каким способным она бы ни считала его, мятеж казался рискованным шагом, который мог стоить ему головы даже из-за самой незначительной погрешности в плане.        «И почему я переживаю за него? — задала она сама себе вполне резонный вопрос. — Мы разойдёмся сразу, как я ему всё выдам, а пойдёт ли он против Вегенера, или нет — уже не моё дело».        — Кстати, Призрак, перед тем, как я уйду на работу, — шафрановые глаза Гарвана заговорщически сверкнули знакомой хитринкой, когда он обратился к ней, — не осчастливишь ли ты меня новостью, что хоть что-то вспомнила и процесс лечения всё же не стоит на месте, чего я начинаю опасаться в последнее время?        Инеж совсем забыла о том, что последние несколько недель она перестала пить лекарства.        — Нет, мистер Мередит. Совсем ничего.        Гарван вновь помрачнел.        — Я говорил, что буду терпелив, но мне кажется, что ещё немного, и я потеряю терпение, — с умело скрытой угрозой оповестил он её, но попытался успокоиться, будто напомнив себе, что это не её вина. Рука обессиленно вздохнувшего Мередита потянулась к поблескивающему под слабым светом солнца блистеру, а тонкие пальцы выудили пилюлю, которая вскоре оказалась протянута Инеж. — Время пришло. Выпей.        На глазах Гарвана, глядевшего на неё с прищуром, она бегло сунула под язык таблетку и, быстро скрыв за щекой, сделала вид, будто проглотила её. Тот, хмыкнув, точно довольный её подчинением, неторопливо отвернулся, и Инеж в тот час же воспользовалась дарованной ей возможностью, чтобы выплюнуть пилюлю, нагнуться незаметно для него и осторожно выкинуть лекарство в стоявшее рядом со столом мусорное ведро.        Просунув таблетку достаточно глубоко, она поспешила выпрямиться.        И, дрогнув, испуганно пискнула: Мередит смотрел на неё убийственным взглядом. По белоснежной склере его очей пробежались багровые нити лопнувших капилляр, а кулаки опасливо сжались, отчего на руках его взбухли толстые линии вен, и Инеж поёжилась, когда он сдвинулся с места и ровной поступью последовал в её сторону, после чего, опираясь одной рукой на стол, навис над ней высоченной тенью, озлобленной гарпией, готовой вонзить клюв в незащищённый висок.        — И как это называется, Призрак? — по-змеиному шипящим фальцетом пророкотал Гарван в порыве охватившего его неистовства. — Моя доброта столь пагубна, что ты решила воспользоваться ею? Быть может, мне стоит пойти к королю и потребовать твоей казни, раз ты нашла в себе так много смелости?        — Я… я… — просипела Инеж.        — Ты, — гневно процедил нависший над ней Мередит.        Павшая на стол рука обхватила столешницу, да так крепко, что Инеж не удивится, если от злости он ненароком отломает от неё целый кусок.        — Я… прошу прощения, — переводя дыхание, только и сумела выдавить она.        Но посмотреть на Мередита Инеж так и не осмелилась. За проведённое в темнице время она достаточно хорошо знала, как он мог смотреть на людей: презрительно, холодно, так, что, казалось, от его объятого пустотой взгляда можно умереть на месте.        — Ты затянула процесс, Призрак, — укоряюще сплюнул Гарван, как будто ему пришлось произнести какое-то страшное и непростительное ругательство, а вовсе не неоспоримый факт. — У нас и так мало времени, а ты ещё и забираешь его. Если такое повторится, я буду идти на крайние меры. Какие именно — ты не захочешь знать.        Он отвернулся от неё так быстро, что её обдало моросящим ветром.        Или же виной тому ощущения, в которых она знатно потерялась — Инеж не определилась в этом.        — Мистер Мередит, — жалостливо позвала она его, будто была на грани, будто ещё немного — и из глаз хлынут первые слёзы от упадка сил.        Гарван остановился в шаге от двери, прежде чем развернуться к ней и окинуть сердитым взором.        — Значит, тебе ещё есть, что сказать? — сухо вопросил он, но даже за этим безразличием, за тем, как советник старался вновь вести себя по-политически лубянисто, Инеж уловила, как сильно он был взбешен её провалившейся авантюрой.        — Я не хочу вспоминать, — как можно честнее, опускаясь до мольбы, выпалила она. — Я не хочу… не хочу знать, какой я была до того, как ударилась головой.        — Приехали, — сквозь зубы процедил закативший глаза Мередит, и всё секундное спокойствие познало очередную трещину. — Напоминаю: один миллион крюге за то, чтобы тебя не выкупил на аукционе какой-нибудь извращенец. Я не с неба эти деньги взял, поэтому отныне ты не имеешь права бросаться детскими капризами.        — Вы разве не понимаете?! — воскликнула Инеж, не выдержав и сорвавшись на крик. — Я была преступницей! Святые, я убивала людей! Я помогала человеку, который терроризировал весь город. Я, по вашим же словам, была настолько влюблена в него, что, видимо, обезумела от неверия и расчленила кого-то, только увидев его труп. Вы думаете, девушка, которой я была до потери памяти, будет волноваться о том, чтобы вернуться домой, или о том, чтобы отомстить тем, кто убил Каза Бреккера?        — Если следовать твоей характеристике, я выберу второй вариант, но я всё ещё делаю ставку на твою сулийскую честность, — рявкнул Гарван. — У нас был уговор. Ты можешь проклинать меня после того, как память вернётся к тебе, можешь ненавидеть так, как хочешь, но ты должна, ты обязана всё вспомнить, выдать мне всю информацию и покинуть Керчию к чёртовой матери!        Кончики пальцев Инеж подрагивали. Она слышала, как кто-то мягко, почти как мать в далёком детстве, нашептывал ей: «будь сильной».        «Не смей показывать слабость».        И в сознании, как набатом, как самой ненавистной молитвой крутилось лишь одно: «я вижу его, мистер Мередит. Я вижу мёртвого Каза Бреккера».        «И мне страшно».        — Я боюсь этого человека, мистер Мередит, — шепотливо отозвалась она, едва шевеля губами. — Боюсь Призрака, которым вы меня называете, ведь я не знаю, на что она была способна. Не знаю, как сильно разрушил меня Каз Бреккер, что я стала ею. И потому я пытаюсь защитить от неё и себя, и вас. Что вы сделаете, если я вспомню всё и захочу на вас напасть?        Ярко-жёлтые глаза Гарвана злоречиво блеснули, когда он ступил в лёгкий полумрак помещения. Прежде, чем выйти из особняка, он ответил ей обыденно, таким будничным тоном, каким люди обычно говорили о погоде:        — Тогда мне придётся тебя убить.

* * *

       Инеж безжизненно смотрела на покрытый пеленой прозрачной влаги кафель, пока льющаяся сверху вода омывала разгорячённую бронзовую кожу. Смывала все старые грехи. Все оголённые страхи. Все напоминания, что однажды вместо неё в этот мир ступит совсем другая девушка, перевернувшая свои же каноны и вознамерившаяся вкусить кровавого возмездия за своего покойного — Инеж сжалась, когда слово это загрохотало в голове — любовника.        Любовника, который являлся к ней в облике страшного глюка. Прорехи в исполинском мироздании.        Она не зря думала, что за ней следили. Одно его шизофреническое присутствие рядом с ней заставляло усомниться в этом аспекте. Напрягаться. Сжиматься диким волчонком и бояться взглянуть на стоявшее поодаль от неё зеркало, будто в нём можно увидеть призрачные очертания явившегося по её душу безбожник. Отсчитывать секунды до того момента, когда в яремную вену на шее вонзятся его клыки и прокусят трахею.        Он мог издеваться над ней. Он мог запугивать её.        Если они встретятся в живую, если она наберётся хоть и самой фальшивой храбрости и ответит ему так же, как в своём сне, то Каз не будет убивать её быстро, только найдя — Инеж это знала.        Чувствовала. Так ведь не интересно. Жертва же должна сполна промучиться. Жертва должна пройти за него всю геенну огненную перед тем, как умереть от его лап.        Смотреть в глаза обезумевшему врагу перед его кончиной куда веселее.        Наверняка он думал точно так же.        Это — единственное, чем Инеж могла объяснить его навязчивое якобы-присутствие, постоянно следующее за ней преданным щенком мучительной тенью. Никто другой сейчас не будет стоять за ней и дышать ей в шею, заставив напрячься в ожидании смертельного броска. Никто другой сейчас не оглушит её разум громким дыханием, пробирающим до глубочайших мест в отдушине.        Ей казалось, что все звуки поставили на максимум. Вода из билась о поверхность твёрдого кафеля с оглушительным стрекотом. Глоток вставшей поперёк горла слюны на фоне этого слышался чем-то глухим и несуществующим.        Дыхание за ней заглушало все звуки вокруг. Будто больше ничего не имело своего лязга.        Будто…        Инеж в противовес нагнетающим страхам обернулась. Никого. Никого, кто бы смотрел на неё, кто бы дышал ей в шею или просто застилал своим гулким дыханием всю ванную комнату. Она выдохнула не без облегчения: меньше всего Инеж хотела, чтобы дух её покойного спутника следил за ней, пока она сама была абсолютно нагой и сбитой с толку недавней беседой с Мередитом.        «Спутника» — табуном пробежалось по закоулкам разума лишь одно слово.        Инеж всё ещё мялась всякий раз, как пыталась как-то окрестить Каза Бреккера, и не столь важно, вслух или мысленно. Она смирилась с тем фактом, что у неё некогда был роман с опаснейшим преступником города, хоть, впрочем, выбора иного, кроме как молча принимать сомнительную правду, и не было. В последнее время никакого выбора ей не давали, влачили только из стороны в сторону, как побитую игрушку, одновременно никому не нужную и нужную всем, такую, которую потом, потрёпанную и убитую, можно будет вернуть обратно или выбросить.        «Не думай» — сама себе произнесла Инеж.        Не думать ни о чём.        Ни о ком: ни о Казе, ни о Гарване.        Сделать так, чтобы они оба — один живой, другой мёртвый — остались за пределами её сознания.        С грацией вырвавшейся из царства сновидений изголодавшейся пантеры Инеж двинулась в сторону, бесшумно шлёпая по напольной плитке босыми пятками и мелко разбрызгивая по сторонам водянистые лужицы. Она оглянула себя у зеркала: собственное тело казалось не своим, чужим, как если бы она подверглась реинкарнации. Находясь в заточении и поддаваясь дурманившему бреду, Инеж нередко подумывала о том, что очередной половой акт в Зверинце мог закончиться треском тазобедренной кости и повреждением мягких тканей, которые привели бы её к смерти, и святые, то ли давая ей шанс на вторую жизнь, то ли насмехаясь над своим земным детищем пуще прежнего, перенаправили её душу в тело преступницы.        Но в зеркале, так или иначе, Инеж видела себя.        В тот же час — абсолютно чужую ей девушку.        «Женщину» — горько поправила она себя, проведя по влажному телу махровым полотенцем.        Женщину с душой ребёнка, которого украли из дома годы назад.        Хватаясь за края раковины, Инеж снова посмотрела на своё отзеркаливающее в громадном стекле отражение, выискивая, отмечая, доходя до самых траурных заключений. Как интроспекция, которая ничем не помогала, только сильнее подчёркивала изъяны в облике ставших безжизненными матово-чёрных очей да неаккуратно сбившихся с косы прядей чернильных волос.        Дрожащие руки осторожно отпустили раковину.        Вместе с тем, как в страхе, опустился вниз и её взгляд. Отстранённый. Незрячий. Напуганный до полусмерти.        Пустой и убитый.        Как у проигравшей.        Откуда это диковинное чувство отвращения к поражению, когда всё детство ей твердили, что проиграть в схватке — это не потерпеть поражение, а сдаться? Или вся загвоздка состояла в том, что противником её оказалась всесильная Жизнь, против которой ни один человек не сможет побороться и заведомо обречён на проигрыш?        «Не думай» — вновь.        Как молитвой.        Не думать ни о чём.        Отключить на ближайшие дни весь спектр эмоций, стать камнем, позволить жить всем и вся, но только не себе.        Не своим страхам. Не своей тоске.        Переодевшись, Инеж оставила ванную.        В длинных коридорах особняка по-особому тихо: ни неестественного шума капающей и разбивающейся о прочный кафель воды, ни чужого дыхания, бьющегося о её оголённую шею, даже тени на потолках и стенах не сплетались в неведомом танце и не напоминали очертания чужого, ворвавшегося не в свой дом. Уже это помогло ей чувствовать себя смелее. Увереннее. Будто её и впрямь не тронут.        Инеж бесшумно прошла в свою комнату. В ней отдавало порывом холодившего воздуха, обдувающего и без того замёрзшую после горячего душа кожу, и потому, быстрым шагом дойдя до кровати, она накинула на плечи излюбленную накидку. Уютней и спокойней от этого не стало, но прогнать холод хоть немного у неё получилось.        Тут же в комнате раздался стук.        Глянув в окно, Инеж увидела, как за стеклом её выжидал глухо каркнувший ворон.        — Мджумбе! — радостно окликнула она гостя, спрыгнув с кровати. Инеж побрела, дабы отворить ему проход и впустить внутрь. Ворон ловко залетел в комнату, тут же бесцеремонно осев на её кровати, и она поспешила последовать за ним. — Ты так долго меня ждал?        Вестимо, птица ей не ответила, только ещё раз каркнула.        У Инеж то была привычка, оставшаяся ещё со времен беззаботного пребывания в сулийских краях: что отец, что дядя, а оба любили разговаривать со случайно найденными зверушками так, словно те были маленькими детьми, которые могли ответить им своим непонятным тоненьким голоском. Она аккуратно провела пальцами по гладким перьям ворона, на что Мджумбе, не дрогнув и не подумав отдёрнуться, доверчиво прильнул к её руке, позволяя ей подобную ласку.        Почему-то Инеж уверена, что птицы редко вели себя подобным образом. Большинство било тревогу и улетало сразу, как видело человека поодаль от себя, а если их крылья подбили и оставили калеками, то они пытались убежать от того, кто желал им помочь.        «Он будто бы давно знает меня» — озадаченно подумала она.        И тут же заметила: ранее вороны всегда прилетали к ней всей стаей. Теперь же это делал один только Мджумбе, и ей оставалось лишь догадываться, была ли то вшитая в его птичью душу преданность человеку, что долгими днями кормил его хлебными крошками и впускал к себе в комнату во время дождя, или же он был изгнан из стаи и в ней одной находил утешение и дом.        В любом случае, Инеж не против стать его домом.        Она будет рада, если станет для кого-то столь значимой.        Вдруг, посмотрев на неё чересчур понимающим для зверя взглядом, таким, что она невольно ощутила неловкость, ворон по-птичьи заурчал. В следующую секунду он обернулся, ненадолго задержав взор на отдалённой точке, и вновь посмотрел на Инеж, как если бы пытался что-то донести до неё, что-то сказать. Не успела она что-то произнести, как Мджумбе, резко дёрнув головой, во второй раз отвёл от неё глаза, прежде чем снова повернуться к ней, сбитой с толку и озадаченной.        — Что ты там такое увидел, Мджу…        Инеж не договорила.        Она взглянула туда же, куда и ворон. И замерла. Внезапно всё вокруг померкло, лишив Инеж даже самых базовых ощущений. Только сердце громко да неистово стучало, напоминая о существовании, но и оно казалось замершим, как будто в любой момент могло остановиться от ужаса. Время застыло одновременно с ней, одновременно с тем, как чувство умопомрачительного дежавю повторно наведалось к ней, разрушая её с новой силой.        С другого угла комнаты на неё безжизненно смотрел Каз Бреккер.        «Это галлюцинация, Инеж, — уверила она себя, не в силах прервать этот зрительный контакт, и свои же мысли, застыв в пучине страха, точно леденящий холод проник в самую глубину его существа, почудились ей чем-то поддельный и далёким. — Это галлюцинация. Его здесь нет. Он там, где и должен быть».        «Он мёртв».        Комнату пронзило безмолвием. Окромя своего прерывистого сердцебиения, глупого и избитого пережитками прошлого органа, то замирающего вместе с ней, то бьющего по рёбрам так, что хотелось сжаться в кокон от боли, она ничего не слышала.        Каз стоял неподвижно.        Она, охваченная оторопью, тоже.        Инеж только видела, как опускалась и поднималась его грудная клетка. Как незрячий взгляд приобретал разливающуюся в закоулках тёмных радужек жизнь, точно он только сейчас осознавал, что смотрел на неё.        «Он похож на человека» — неожиданно для себя отметила Инеж.        И впрямь. Во сне он, вальяжно шедший по кровянистым кляксам, небрежно оросившим грязный пол, напоминал ей то ли дикого зверя, то ли страшную химеру из керчийских мифологий. С его-то болезненно-белой кожей он скорее напоминал ей чудовище с затаившимися в человекоподобной пасти острыми клыками, как у вышагивающего к своей добыче тигра, с длинным хлипким языком, как у гипнотизирующей перед смертоносным нападением ядовитой кобры, и с когтистыми лапами, как у тоскливо воющего на одинокую луну койота.        Сейчас Инеж могла сказать с точностью, что перед ней именно человек.        Внезапно глядевший в угол комнаты Мджумбе встревоженно взмахнул крыльями, но не увидев в происходящем никакой опасности, успокоился.        «Неужто ворон тоже его видит?» — удивилась Инеж.        Секунда.        Две.        Пять.        Десять.        Иллюзия подала очередные признаки жизни, неспешно двинулась к ней, и она, гулко охнув от ужаса, принялась пятиться назад до тех пор, пока не ощутила цепочкой позвонков изголовье кровати.        Каз продолжал неумолимо идти вперёд.        Шаг.        Ещё один.        Судорожные «это галлюцинация», которые она шептала себе под нос, перестали иметь нужный эффект, когда рука подошедшего Каза опустилась на кровать. Когда он сам пал на одеяло и медленно пополз к ней.        «Нет».        «Нет».        «Н Е Т!»        Инеж распласталась на помявшихся простынях, замерла с застывшей где-то внутри, глубоко в отдушине, оторопью, страшной и всепоглощающей, когда Каз оказывался с каждым разом всё ближе и ближе. До той поры, пока он не нависал над ней, пока ей не приходилось слышать, чувствовать, как он дышал, как полный напряжения воздух буквально трещал от его тяжёлых вдохов-выдохов.        «Это не галлюцинация, — тихомолком ужаснулась Инеж. — Он не мёртв».        Она прикрыла глаза, не желая встречаться с его взглядом. Не желая видеть в них торжествующе плясавших бесов, довольно обнажающих острые клыки, его заразное безумие, которое когда-то поглотило собой и её. Она бы хотела точно так же не слышать его, оглохнуть, чтобы дыхание Каза, громкое и прерывающееся, оставалось вдали от неё, в далёких километрах, чтобы не слышать, как его рука упала на подушку рядом с её головой, полностью прижимая её к кровати.        Однако всё прервалось, истлело так, как будто ничего и не было.        Инеж открыла глаза и посмотрела перед собой.        Моргнула пару раз.        Покачала головой.        Видение исчезло.        Умопомрачительная комбинация реалии с несуществующей фантасмагорией сделала своё дело: она подорвалась с места вместе с застывшим в глотке судорожным вдохом, как если бы он сомкнул руки на её горле и душил нестерпимо-долгими часами.        Всё ещё борясь с пленившей её дрожью, Инеж оглянулась, намереваясь увидеть подле себя Мджумбе, но в комнате, в которой всё ещё витала атмосфера напряжения, не было никого.