Der Himmel fällt

       Ожидание походило на властвующее над разумом мытарство, как монотонный шум, как тень, следующая за каждым шагом.        Инеж учили терпению в далёком детстве, но сейчас оно иссякало одновременно с тем, как неумолимо-медленно опускалось за горизонт солнце, а рыже-золотистое поднебесье теряло прежние тёплые оттенки и сменялось на темнеющую голубизну. Она неспешно прикрыла глаза, зажмурилась со всей силы, так, что в висках спиралью забилась жилка болезненной пульсации, а во мраке зарябило сонмой красочных пятен.        Это могло показаться безумием со стороны.        Вся ситуация — болезненный бред.        Это напоминало долгие месяцы ожиданий в отливающих синевой щербатых стенах тюрьмы, когда после всего услышанного она все дни боялась высунуться и предстать перед перед мирными гражданами. По словам политиков любой, даже самый неотесанный керчиец, пытавшийся жить как можно дальше от территории Бочки и водящихся там жителей, знал её в лицо и мог сказать с уверенностью, кто она такая, и потому лишних взглядов миновать не получится.        Людям достаточно взглянуть на неё.        И всё становилось ясно. Всё как на ладони.        Начиная со дня на аукционе Инеж часто ловила себя на крамольной мысли, что стоило ей выйти на улицу без сопровождения, как из угла непременно выскочит какой-нибудь вымученный её орудиями — или даже самим Бреккером — юродивый и без страха перед последствиями покончит с ней метким выстрелом в незащищённую голову. Кому, так или иначе, не захочется поквитаться со своими мучителями, особенно когда один из обезоружен и не представляет опасности больше, чем подбитая чайка у морского порта?        Помимо принятия полного провала в разрушенном бытовании ей приходилось признать, что если терпеливо ожидать лазейки к выходу, можно сойти с ума.        Или остаться ни с чем.        Поэтому её выжидающе-пытливый взгляд блуждал с ежесекундно цокающих настенных часов на крытое тенью шествующего к Кеттердаму мрака небо, и наоборот.        И так словно в бесконечности пока в поле зрения не заискрилась первая звезда, пока не дал знать о себе представший перед ней, как в знак немой поддержки, первый святой. Затёкшее от долгого сидения на одном месте, тело резко содрогнулось, будто его ударило мощнейшим зарядом тока. Будто мышцы охватили сильные спазмы, невозможная и нестерпимая судорога, а разум, как давшая сбой неумело выстроенная система, сгорал от перенапряжения.        С небес капал мелкий дождь. Бился в окно, стучался, будто путник, просящий впустить его внутрь, и Инеж досадливо прикусила губу: слишком не вовремя святые лили слёзы по не известному ей горю.        Но медлить нельзя. Даже если после успешной реализации плана ей придётся промокнуть насквозь, биться в путах мучительной лихорадки и принимать агонию новых галлюцинаций за спасение, а то и вовсе навеки простудить лёгкие, Инеж необходимо воспользоваться шансом, который щедро возложил ей в руки и без того отвернувшийся от неё мир.        Ей необходимо выбираться из этого города, из этой страны. Ей необходимо бежать к порту. Ей необходимо сесть на корабль посыльных короля Ланцова и уплыть в Равку, найти свой караван.        Под покровом тьмы высунувшаяся из окна Инеж следила за тем, как мистер Мередит брёл по залитой лунным жемчугом тропе. С каждым мгновением его макушка, под вуалью ночи казавшаяся тёмно-бурой, — а то и вовсе чёрной, как спина ворона — меркла, становилась непроглядной точкой, и как только он исчез, слился с абстракцией иссиня-чёрного города, Инеж всё ждала.        Пять минут.        Пятнадцать.        Тридцать.        И в этом затишье, что прерывал лишь стрекот скакавших по траве цикад да щебетание ютившихся на ветвях птиц, Инеж, кивнув себе, вымолвила лишь одно:        — Пора.        И впрямь.        Пора.

* * *

       Когда она ступила вперёд, выйдя за порог особняка, под обувью раздался липкий звук слякоти, оставшейся после недавнего дождя. Холодный воздух прожигал лёгкие. Казалось, что она сама медленно горела в моросящем пламени огня. По ощущениям внутри неё будто заселились ледяной ветер и трескучий костёр, будто озноб и жар обхватили её со всех сторон, и неведомая науке болезнь пыталась отключить собой любое проявление страха.        На краткий миг Инеж засомневалась.        После — испугалась.        Она пыталась сбежать, будучи ещё в рабстве треклятого Зверинца, но попытка побега не закончилась ничем, кроме быстрой поимки и наказания в виде избиения до полусмерти, которое мигом усмирило Инеж. Этот инцидент должен был обуздать её, навеки укротить её боевой дух, превратить его в пепел, чтобы она больше никогда не задумывалась о побеге, но в этот вечер ею владел азарт и желание попытать удачу, пока жизнь не начала пытать её в очередной раз.        Вместе с сотрясшим небосвод громовым ударом Инеж вернулась сознанием в реальный мир, и потом, откидывая все сомнения, устремилась прочь со всех ног. Сломя голову, не отдавая отчёта собственным действиям.        Это ведь, как ни крути, самый обычный человеческий инстинкт, который присущ каждому.        Ветер бил в лицо, оглушающе свистел в ушах. Моросившие дождевые капли время от времени спадали на кожу и отдавались неприятным холодом, от которого хотелось пройтись по телу махровым полотенцем и смыть с себя все остатки того, что придавало ей пугающих сил идти дальше. Так, думала, ощущалась свобода. Секундная вопиющая слабость не позволяла усомниться во всех сопоставленных многочисленными задачами решениях, побуждая её ускориться и продолжить путь, всеми силами удерживаясь за крохотную нить надежды, связывающую её с домом.        «Беги, беги!» — подбадривала Инеж саму себя, дивуясь, откуда в ней набралось столько реликтовой решимости.        Можно хоть бесконечно долго рыться в голове и воспоминаниях, разыскивая мелкие зацепки и намёки на смену характера, но любая теорема предательски заводила к одной аксиоме: ситуация загоняла её в тупик, и это всё из-за одного просчёта, за которым шла рука об руку совокупность неправильно принятых решений.        Прежний абстракт Кеттердама на такой скорости деформировался в размытый смешанными красками сюрреализм. Трава, некогда чистейший хризолит под ногами, в нависшей мгле стала оттенком антрацита, и складывалось ощущение, что от одного прикосновения она превратится в смердящий трупами и сожженной листвой пепел, который вскоре унесет ветер. Затхлый такой, мёрзлый, но всё же ветер, от которого по околоткам поднимался гомон. Он тряс собой сухие листья, казавшиеся и вовсе чёрными, заставляя их отлучиться от ломких ветвей и припасть к неровной глади брусчатки.        Инеж иногда казалось, что за ней следили. Тем не менее, она не позволила себе потерять время, чтобы оглянуться и утомить себя длинными расчетами. Она ускорилась, побежала быстрее, не раздумывая ни о чём, и одним ловким движением, как пригнувшаяся перед прыжком дикая кошка, прыгнула в серо-дымчатую пелену, исчезая во мраке бледно-молочного тумана.        «Беги, беги!»        «Беги!»        Инеж мчалась в эпицентре безликой толпы керчийцев так, точно от скорости зависела её жизнь. Может, так оно и было, а она так и не осознавала сего феномена за маревом отрешенности, когда разум, не предаваясь сожалению и эмпатии, глумился над ней с каждым разом с новой степенью изощрённости.        Инеж остановилась у высокой часовни, когда бежать дальше больше не оставалось сил, а сердцебиение усилилось так, что рёбра болели, а все остальные звуки будто проявлялись за прочной стеной, были слишком далеко от неё. Она вышла слишком рано. Корабль должен был отплыть многим позже, но праздник, насколько Инеж знала, уже начался, и она, застыв у часовни, задумалась и представила, сколь исполинской неудачей окажется, если мистер Мередит составит вполне логическую цепочку после слов Роллинса и разгадает её замысел. Неудачей, если он специально пропустит званное торжество и вместо королевской резиденции направится к порту, где их столкновение, как и его гнев и дальнейшее наказание, будет неминуемо.        На свистящем вдохе-выдохе она посмотрела вдаль.        Гарван недавно уже поймал её на лжи, собственными глазами убедившись, что две недели потрачены впустую равносильно так же, как и дорогие таблетки, которые Инеж сплёвывала в тайне от него и выбрасывала, оттягивая момент восстановления памяти. Гарван был разгневан её выходкой, и перед тем, как уйти, он едва ли не в клятвах угрожал ей расплатой, если она попытается ещё хоть раз пойти против него и нарушить сделку, на которую она даже не соглашалась.        Ей страшно размышлять о последствиях, если он поймает её на попытке сбежать.        Она снова зажмурилась. Открыла глаза.        Всё плыло, как в состоянии алкогольного опьянения.        Инеж сбрасывала это на непосильный для неё выброс адреналина да игру изнеможенного стрессом и чуждыми ей медикаментами организм.        Сливаясь с ночным азуритом, освещаемым лишь кварцевым отблеском застывших на небосводе луны да звёзд, она, стараясь скрываться в тени, понеслась в сторону дворца Вегенера. Она не сможет спокойно добраться до порта, не удостоверившись перед этим, что Гарван в это время был на празднике, не подозревая, на какие авантюры в это время шла купленная им сулийка.        Инеж пробиралась через листву. Прислушалась: слух прорезали не присущие двору замка звуки, будто она зашла на территорию диких зверей, и где-то над головой раздался зов экзотических пташек.        Монументальное здание дворца уже скоро не просто маячило перед глазами дальней точкой, а находилось на небольшом расстоянии от неё. Ей требовалось несколько минут, чтобы разорвать образованную дистанцию, но Инеж, стараясь утихомирить дыхание да воспротивиться сковавшей её тело тряске, только враждебно взирала на место, где её держали в плену три месяца. То место, где звавшие себя честными и справедливыми, политики, не сумев допросить и выудить из неё некую правду, дошли до решения продать её на аукционе первому попавшемуся пройдохе. Она надеялась, что видела этот дворец в последний раз перед тем, как прошмыгнёт на корабль и уплывёт в Равку.        Подальше от продажного королевства.        Подальше от политики.        От воспоминаний и правды, которых она не хотела.        Когда дрожь в коленях стихла, Инеж вновь побежала, минуя величественный фасад, по которому грациозно вышагивали павлины — единственные, кто оказался свидетелем прихода нежданной гостьи, но при этом те, которые не выдадут её присутствия. Под ногами хрустела коротко постриженная трава, и уже на расстоянии в десять размашистых прыжков она удивилась, что врата дворца снаружи никем не охранялись.        Впрочем…        «Мне не нужны врата» — на полном серьёзе уверила себя Инеж перед тем, как она понеслась к ближайшему дереву.        Взобраться на него показалось делом несложным, когда чуть ли не с рождения природа выдала ей доставшуюся от матери хватку гимнастки, а отец научил взбираться на канат и вышагивать так, чтобы не упасть с него. С другой стороны, ненавистной, к которой ей не хотелось подходить, казалось, что она чем-то подобным уже занималась, и речь шла отнюдь не об акробатических трюках, которыми её научили дома.        Что проникновения и слежки стали ей родным делом.        Что её действия — лишь отголоски того, что раздробленная в бесчисленные фрагменты картина вот-вот станет целостной.        «Лезь, Инеж» — прозвучало в чертогах сознания назидательным голосом отца, более напористым, чем тот, что ей приходилось слышать в детстве.        С толстой ветви дерева она беззвучно спрыгнула на балкон, перед дверями, за которыми звучала воспроизводимая струнами скрипки музыка. Инеж вспоминала все сулийские молитвы и со всей искренностью попросила богов, чтобы никто не додумался выйти и застать её не там, где ей стоило находиться.        «Лезь» — без тени пощады велела она сама себе, прежде чем украденные с кухни Мередита ножи впились в объёмные лепнины на стенах резиденции.        Вдыхая моросящий воздух и применяя все оставшиеся усилия, Инеж полезла на крышу. На кону поставлено слишком много, чтобы разрешить себе совершить даже самую малейшую погрешность и позволить моральной и физической измученности поставить крест на все её планы.        Проверить обстановку через любое другое окно виделось рискованным: кто-угодно мог слегка поднять глаза и разоблачить её.        Крыша казалась самым безопасным вариантом.        «Лезь, Инеж. Лезь».        Минуты, которые она провела, карабкаясь на крышу, чудились невыносимой вечностью. Перед глазами от усталости заплясали цветастые пятна, которые она гнала прочь, а руки саднило от остроты ножевых рукояток, что впивались в раскрасневшуюся кожу до ноющих от боли порезов.        Спустя долгие минуты Инеж наконец-то оказалась на самом верху.        Ножи с гулким звяканьем пали на увенчанную золотом крышу, пока она на дрожащих ногах шла к небольшому окошку. Подойдя, она аккуратно, чтобы не оказаться замеченной, нагнулась, стараясь осмотреть происходящее.        Громкость живой музыки усилилась. Можно было принять за миг умиротворения, за неописуемую идиллию, в которой хотелось раствориться, если бы то не было частью плана великого побега.        Пытаясь усмирить вновь забившуюся в ней оторопь, Инеж присмотрелась в залитый жидким янтарём роскошный зал. В этой ватаге она увидела короля Вегенера, миролюбиво ведущего беседу с одним из советников, которому, судя по натянутому выражению лица, куда интереснее было напиться до отвала и заснуть в углу, чем проводить изнурительный разговор с правителем. Увидела мистера Кензи, стоявшего поодаль от остальных коллег и, по всей видимости, чувствующего себя неловко в подобном окружении. Увидела отчего-то недовольного Куарона, — но вспомнив, что Вегенер начал всерьёз сомневаться в нём и подумывать о замене, перестала удивляться его угрюмому настроению — увидела Трессерфила, Киссингера, Брифслара.        Роллинса нигде не было, несмотря на то, что на торжестве присутствовали и Грошовые Львы. Знание того, где он пребывал в это время, было не столь важно, но сердце её чуяло неладное, точно Пекка мог не только оказаться тем, кто доложил ей о корабле в Равку и дал шанс сбежать, а ещё и тем, кто этот шанс безжалостно отберёт.        Инеж вздохнула.        После — громко охнула.        Только она подумала о том, что в этой толпе у неё не получалось разглядеть мистера Мередита, что он, скорее всего, с опаской ждал её на причале, как в целой плеяде самых разных образов нарисовалась его высокая фигура. Он стоял в углу зала, непринуждённо воркуя с миловидной рыжеволосой женщиной, пока рядом толпились два других советника, выглядевшие так, словно пытались не мешать им. Открывшийся Инеж вид заставил встрепенуться от неверия, потому что в этот момент выглядел Гарван по-особому… мягким, мирным.        Другим.        Таким, которым Инеж его ещё ни разу не приходилось увидеть.        И тут он одарил эту женщину улыбкой. Не самодовольной ухмылкой, коей он награждал своего соперника в жарком споре, заранее чувствуя себя победителем, не дрожанием уголков губ, а настоящей улыбкой. Искренней. Такой, на которую способен был мужчина, оставивший свою обыденную чопорность ради мгновения покоя.        И смотрел на неё Гарван так, будто… будто…        «Он влюблён в неё» — стремглав пронзило её стальным серпом нежеланное понимание, почему-то отдающееся внутри горечью        Инеж снова приглянулась, когда на деле ей уже следовало двинуться к порту: Мередит что-то увлечённо говорил, и дама эта по-скромному тихо засмеялась, хоть её смеха расслышать ей не удавалось из-за расстояния и идущей от скрипки музыки. В следующую секунду она протянула ему руку, и Гарван в тот час же едва заметно дрогнул от сего жеста, точно не ожидал того.        Святые, неужто он стеснялся? Неужто циничный политик мог неожиданно ощутить неловкость перед женщиной?        Но Инеж поёжилась, не то почувствовав, как ветер бил ей в спину, не то из-за увиденного: выставив одну руку назад, в не озвученном вслух жесте почтения, — пусть Инеж и жила в краях, где редко встретишь столь важную особу, но и она немного знала о подобных манерах — вторую Мередит протянул вперёд, бережно, точно то что-то ценное и хрупкое, подхватывая холёную ладонь своей юной пассии, и в тот час же, нагнувшись, прижался к тыльной стороне её пятерни губами, запечатлев на них поцелуй.        Инеж мигом отвернулась.        «Не смотри на них» — прозвучал в ней чей-то обвиняющий фальцет.        И впрямь, не смотреть было отличным решением.        Они с Гарваном вот-вот разойдутся по разные стороны, воссоздадут огромное расстояние и он сможет со спокойной душой разделить свою жизнь с этой леди, забыв, что когда-то выкупил сулийку для достижения своих мятежных планов. Он сможет жениться на ней, сможет наконец-то завести детей, создать семью и, возможно, даже забыть о том, что он хотел поднять восстание против короля.        Инеж в этой картине места не было.        Этот мир был чужим для неё.        Мередит, являвшийся неотъемлемой частью этого мира — тоже.        «А… он… он тоже так со мной обращался?» — так некстати задала она себе вопрос, которым за все недели не смела задаваться ни разу.        Не вовремя ей довелось вспомнить о своём неожиданно появившемся бывшем возлюбленном, которого Совет уничтожил, разорвав на куски и отрезав ему руку, дабы его палец чуть позже висел на шее Роллинса цепочкой. Почему-то сейчас Инеж думала о своём романе с преступником не с тем отрешением, которое вселялось в неё в первое время после такого ужасающего открытия. Это могло быть насильным принятием, а могло быть и влиянием восстанавливающейся памяти, которая неосознанно смягчала её отношение к убийце и не превращало правду во что-то омерзительное и аморальное.        Она всё ещё помнила его из фотографии в газете.        Помнила из своего сна.        Помнила из видений.        Он казался образцом хладнокровия и застывшей в вечной пурге апатии.        Непросто представить, что такой человек способен на проявление столь светлых чувств.        «Но тогда я бы не полюбила его» — удрученно заверила себя Инеж, и все предыдущие варианты отпадали, вдребезги разбивались о твёрдую землю кровавыми осколками.        Ей хотелось думать, что их отношения были не более, чем затянувшейся на годы и начатой ею игрой, в которой ей пришлось воспользоваться вшитыми в неё повадками Зверинца. Что это была попытка втереться в доверие преступника, сделать так, чтобы существовавший в хроническом равнодушии Бреккер оказался опьянён настолько доступной женской лаской и вниманием, да до такой степени, что убить его, уязвимого ею, не составило бы никакого труда. Эта теория трещала по швам, когда Инеж вспоминала подслушанные слова о том, что в порыве ярости и отчаяния от его бездыханного тела она, не раздумывая, вспорола кому-то глотку.        Могла ли она не то, что надеяться, — уж слишком неподходящее это слово под её ситуацию — а просто думать, что их любовь была настоящей? Что Каз Бреккер когда-то смотрел на неё так же, как мистер Мередит смотрел сейчас на эту женщину? Что он точно так же держал её ладонь в своей, словно в руки ему возложили целый мир?        Тишину ночи прервал внезапно пронёсшийся по округе звон колоколов. Мысли стремительно развеялись от окатившего пространство шума, и Инеж подняла голову на стоявшую в километрах от дворца церковь Святого Бартера, огласившего, что пора.        Пожалуй, она задержалась на крыше резиденции.        Спускаться оказалось немногим легче, чем подняться на крышу, потому Инеж потребовалось чуть меньше времени, чтобы скоро ноги ощутили поверхность травянистой земли, а не ровную гладь позолоченного шифера.        Уже на земле она судорожно оглянулась по сторонам. Душа трепетала от предвкушения и страха, и ей жизненно необходимо убедиться, что рядом и впрямь никого не было, что ни одна живая душа не застала её на месте сего ничтожного преступления, и тогда же, не смея больше оборачиваться и обрекать себя на потерю времени, Инеж, не издавая ни единого шума, умчалась прочь, пробегая мимо маленьких фонтанов, пестрящих цветочными колоритами кустов и голосисто кричавших павлинов. Скоро поблескивающий тёмным нефритом фасад остался позади, и знание того, что её так никто и не поймал, что ей дали возможность остаться незамеченной на протяжении всего времени, даровал ещё и веру, что в эту ночь ей удастся сбежать из Керчии. Одним ловким прыжком Инеж прыгнула в залитую синевой ночи листву, исчезая в окружении деревьев и испуганно чирикавших райских птиц, не ожидавших столь внезапного появления человека в их обители.        Перед ней разлетелись в разные стороны застигнутые врасплох цветастые бабочки, образуя собой марево из многочисленных красок. В следующий миг поле зрения окутало почти сливающимся с чернотой мраком. Инеж тяжело и громко задышала открытым ртом, остановившись в окружении высоко растущих деревьев и кустарников, чтобы перевести напрочь сбитое дыхание.        У неё в запасе было немного времени.        Этого должно хватить на небольшой отдых.        Когда она подняла глаза, увидев проблеск затаившейся в облаках кварцевой луны, заливающей собой тёмную тропу, то решила, что пора двигаться дальше. Инеж не расторопно шагнула вперёд, приближаясь к пробоине между деревьями.        Но в тот час же её заставил замереть шум чьих-то приближающихся шагов.        «Только не это!» — завопил в ней лейтмотив множащихся голосов.        Если это был один из советников, её сразу же поведут к мистеру Мередит, клятвенно обещавшему, что она пожалеет, если отважится сбежать от него или нарушить сделку другим не менее непозволительным образом.        Однако, повернувшись к заблудшему в темени страннику, Инеж увидела вовсе не члена Совета и даже не охранника дворца, но радости от этого всё равно не ощутила.        К ней, превращаясь в очертания медленно настигающего безрассудства, под покровом чернильной тьмы наведался Каз Бреккер.        — Снова ты? — хмуро буркнула Инеж, неожиданно для себя обратившись к нему как к надоедливому щенку.        Чёрные жемчуги его глаз, особенно отчётливо выделяющиеся на фоне белого лица, сверкнули в немом порицании.        Инеж стояла, ожидая, что он подойдёт к ней, вознамерится разорвать осевшее между ними расстояние, но он точно так же стоял, наблюдал за ней, будто чего-то терпеливо выжидая.        Ей не нравилось это ожидание.        Ей не нравилось то, что он преследовал её, пусть и в облике иллюзии.        — Долго ты будешь за мной ходить? — напускная невозмутимость в её словах слишком явно граничила с нервозностью и оторопью, но Инеж, не находя времени удивляться своей смелости, пыталась держаться, хотя ещё недавно она дрожала до смерти, когда не имевшая объяснений галлюцинация явилась к ней в комнату. — Ты… до какой поры ты собираешься настигать меня? До Равки?        На лице его проступило придушенное неудовлетворение.        Она вдруг представила, как несуществующая дымка в облике Каза преданным призраком последует за ней до самой Равки, как она проведёт остаток жизни в своём доме, видя его в каждом углу, каждой тени, каждой мелочи.        И это страшно.        Это в самом деле страшно.        Жить с духом своего мучителя и возлюбленного в одном лице — воистину страшнейшая антиутопия, из которой хотелось бежать.        Внезапно Каз дёрнулся, напрягся резко, точно услышав звук опасности недалеко от себя. В следующий миг образ его принялся искажаться, превращаться в блеклое марево, как истлевающая в воздухе папиросная дымка. Чёрные глаза залились холодной желтизной зимнего солнца, освещающего округу, но ни разу не греющего. Тёмные волосы же стали светло-кедровыми.        Сдавленно вскрикнув, Инеж в ужасе попятилась назад и едва ли не пала на спину, как только вместо Бреккера перед ней появился пронзающий её льдистым взглядом Гарван Мередит.        — Что всё это значит, Призрак?        Холодящий баритон Гарвана заставил сердце до боли замереть, и ей на секунду показалось, что она разучилась дышать от оторопи. Что всё остальное переставало существовать, а ставший мизерным, мир сужался только до них двоих, до крошечной дистанции, остающейся между ней и Мередитом, во второй раз уличившим её на обмане.        Беглыми шагами он подошёл к ней, и Инеж не успела издать ни единого звука, как Гарван схватил её за предплечье, да так, что сбежать не представлялось никакой возможности.        «Каз схватил меня во сне точно так же» — зачем-то заметила она.        — Я задал вопрос, — с нажимом, едва слышно переходящим на злостное шипение, произнёс сквозь зубы Гарван, и Инеж резво вспомнила, что точно так же зол он был тогда, когда словил её на махинации с таблетками. — Это уже во второй раз, что я ловлю тебя на предательстве. Решила воспользоваться моей добротой, проверить, на что я способен в злости? Похоже, мне стоит перейти к наказаниям, чтобы ты уяснила всё.        Испуганный взор Инеж опустился, уткнулся в землю, и ей не оставалось ничего больше, кроме как мечтать вернуть время назад и либо лучше продумывать план, либо не играть с судьбой и не соваться никуда.        — Я хочу домой, — только и ответила она.        — В таком случае, ты невероятно наивна, Призрак, — презрительно бросил в ответ ей Мередит. — Роллинс специально сказал при тебе о корабле в Равку, но если бы ты пошла к порту, то не увидела бы его. А знаешь, почему? Знаешь? Потому что никакой корабль даже не приплывал. Посыльные Ланцова не посещали Керчию. Мне просто повезло, что тебя увидел один из дворецких и оповестил меня.        — Я вам не верю, — в сердцах прошипела Инеж, когда затерянная в пустошах бравада вновь заполнила больное естество.        Исподлобья она увидела, как сердито округлились золотистые глаза Гарвана.        — Я обещал, что доставлю тебя домой, как только ты выполнишь мои условия, — обвиняюще напомнил он ей.        — И в этом я вам тоже не верю, — тем же тоном процедила Инеж, осмелившись поднять на него взор. — Вы не отпустите меня, верно? Опасная преступница, возлюбленная убийцы, которая готова была лишить кого-то жизни ради него, и вы просто позволите такой, как я, просто уйти? Вы отправите меня на казнь или заточите в темницу с моими же усилиями.        — Чушь! — резче ожидаемого не выдержал вышедший из себя Мередит. — Я верну тебя в Равку сразу, как ты сделаешь то, что от тебя требуется. Я найду капитана, который заберёт тебя из Кеттердама. Гезен меня подери, да я хоть сам выкуплю тебе персональный корабль. Что мне сделать, чтобы ты поверила? Дать тебе политическую клятву?        — Мне не нужны ваши клятвы, — выпалила Инеж. — Вы все дали мне понять, что политика — дело грязное, и никому из вас нельзя верить. Вы лжёте друг другу, вы лжёте королю, вы лжёте народу. Как мне поверить, что вы не лжёте мне, мистер Мередит?        Прежняя строгость в его взгляде сменилась безмятежностью, но и она была куда хуже, чем гнев, с который ей пришлось столкнуться мгновением ранее. Хватка на предплечье ослабла, пока Гарван и вовсе не отдёрнул руку и не отстранился от неё.        — Хорошо, — со срывающимся на раж спокойствием сорвалось с него, махнувшего в сторону порта, но Инеж догадывалась, что ничего не хорошо. — Пожалуйста, ступай. Убедись, что Пекка Роллинс просто обвёл тебя вокруг пальца, полагаясь на твой инфантилизм. Только вот, что я тебе скажу напоследок: по ночам у причалов часто бродят работорговцы, так что если тебя ненароком украдут и сдадут какому-то мужчине, который заставит тебя отмучиться на каторге или и вовсе захочет облапать, то не вспоминай меня. Я не приду к тебе на помощь после того, как ты поступила со мной.        Её передёрнуло. Инеж воззрилась то вдаль, туда, где расположился порт, где должна была быть её чуть ли не последняя надежда на возвращение, то на Гарвана, которому, видимо, и правда всё равно, если она уйдёт, если весь его план оборвётся, а её украдут.        Рисков слишком много. Некоторые из них абсолютно неоправданные.        Если её снова украдут, если передадут другому человеку, что не проявит к ней ни малейшего сострадания, то это будет закрытием всех выходов, которые у неё имелись сейчас, и она будет корить себя до конца жизни, что позволила свободе так легко выскользнуть из рук.        «Нужный час не настал» — огорченно подумала Инеж.        Но, казалось бы, когда он настанет? Прошло шесть долгих лет с тех пор, как работорговцы украли её из родительского вардо. Шесть лет, как она в последний раз видела свою семью, а святые, которым полагалось карать грешников и освобождать невинных, так и не удосужились помочь ей.        На пораженном выдохе Инеж неторопливо шагнула к ожидающему её решения Мередиту, хмыкнувшему от очевидности ситуации.        — То-то же.        Покачав головой, точно рассерженный родитель, он двинулся к выходу из зарослей, и напоследок, когда поросшие синеющей листвой околотки остались позади, Инеж оглянулась, будто неведомое чутьё повелевало ей сделать это.        В метрах от неё, прячась в небольших кустарниках, всё ещё стоял следивший за этой репризой Каз.