Der Himmel fällt

       Когда за спиной оставались не исчезающие никуда годы, казавшиеся бесконечной чередой кровопролитных битв и стремительно растекающихся под подошвой обуви водянисто-кровавых лужиц, уже мало что должно вызвать будоражившее всё живое ошеломление.        Или оторопь.        А может и отвращение.        Инеж самым невероятным образом удавалось испытывать всё это как по отдельности, так и одновременно, как когда в особо изводящей рассудок экспрессии Каз нанизил на выпирающий со стены железный крючок ещё живого и истошно верещавшего противника.        Живого.        Бьющегося в предсмертных конвульсиях.        Кричащего от ощущения пронзившей спину и грудь пики крюка.        «Он украл тебя и собирался тобой шантажировать, — достаточно холодно процедил Каз в тот день, и пускай крики неистово страждущего и были настолько громкими, что от них холодило душу и закладывало слух, слова его Инеж услышала.        И, самое главное, запомнила лучше всяких молитв, — и уже поэтому иной участи он не заслуживает».        Другая Инеж, только ступившая на керчийскую земля, тут же принялась бы горячо и строптиво, не поддаваясь страху в наказание получить от Каза своим же кинжалом в глотку, спорить с ним, яро убеждать, что не в его прерогативе вершить чью-то судьбу и что с таким жизненным подходом ему это скоро аукнется мощнейшим бумерангом.        Другая не стала бы терпеть этой бесчеловечности.        Эта Инеж, не единожды прошедшая по окроплённой кровавыми брызгами стезе и даже научившаяся в процессе не взывать к святым с никем неуслышанными мольбами, чтобы всё поскорее дошло до кульминации, молча согласилась с ним.        Если заслужил окончить жизнь, пронизанным на ржавый крюк на радость изголодавшимся бродячим псинам, то, видимо, так тому и быть.        Это, думала, куда лучше, чем самой закончить жизненное бремя таким позорным образом.        В свои двадцать лет Инеж казалось, что без красного цвета её глаза не воспринимали этот мир.        Будто без него видимая картина неполноценная, будто она — лишь скудная тень того, что уже существовало.        В двадцать лет она беззвучно ступала по длинному коридору до неверия тихой Клепки, мягко наступая на буро-каштановую поверхность пола.        На выстроганную из коричневого дерева ухабистую гладь с расплывающимися в нелепо-абстрактную картину чёрными прорезями.        И никакого кроваво-красного.        Никаких рубиновых оттенков.        «Святые, как же скучно» — подумала бредущая в никуда Инеж, и даже свой голос в голове звучал уныло и скучающе.        Но за дверью, мимо которой она только что ленивым ходом прошествовала, раздалось приглушенное стенами бормотание вперемешку с чертыханиями.        — Дьявол, Дриггенс…        Всепоглощающее уныние по щелчку пальцев деформировалось в замешательство.        Инеж за долю секунды узнала в дошедших до чуткого слуха проклятиях скрежетавший соприкоснувшимися камнями голос Каза.        За молебной к нечистой силе послышался и тяжкий выдох отчаявшегося Дриггенса:        — Плохо дело, Каз, — молвил целитель так, будто твердить это ему приходилось уже не в первый раз, что немало утомляло его. — Не скажу тебе ничего нового: кость вывихнута так, что боль не утихнет, пока ты не согласишься на лечение. Насколько сильны боли?        Инеж почувствовала, как сбилось дыхание.        «Неужели ему становится хуже?»        — Настолько, что иногда я всерьёз задумываюсь о том, чтобы отпилить ногу. Приходится прятать все острые предметы, даже… ш-ш-ш, — болезненно прошипел Каз, и ей не составило труда вычислить, что в эту секунду место разлома снова охватило жгучими спазмами, — иголки.        Боясь выдать себя, Инеж, прислушавшаяся к разговору, замерла.        Боли преследовали его давно, ещё с тех пор, как им пришлось столкнуться в Золотом Обруче в минувшей в небытие юности.        В тот миг, когда Каз, слишком поздно обнаружив, что она следила за ним, поспешил не взирая на ломоту выпрямиться.        Инеж тогда подумала, что он, возможно, ещё долго корил себя за то, что позволил кому-то застать его таким уязвимым.        Но тогда эти боли представляли из себя редкую и несильную судорогу, во время которой Каз тратил несколько минут, сидя на стуле и осторожно потирая вывихнутую ногу.        В девятнадцать они стали невыносимыми до того, что ему приходилось мучительными часами терпеть спазмы в кровати.        Стоявший за дверью Каз подавил утомлённо-страдальческий стон.        — Что прикажешь делать, Дриггенс?        — Ничего нового не прикажу, — проворчал целитель, по всей видимости, не выдерживая упрямый характер пациента. — Я не гриш, чтобы взмахом руки сращивать сломанные кости, и не имею нужного оборудования, чтобы провести такую операцию.        — Мне не нужны ни гриши, ни операция, — попытка звучать строго провалилась, когда и без того сбивчивый голос Каза ощутимо дрогнул.        — Тогда обезболивающие, — без всякой надежды переубедить его произнёс Дриггенс. — Выбирай сам, Каз.        В ожидании ответа Инеж сглотнула ком в горле.        «Прошу тебя, хоть раз подумай головой» — искренне взмолилась она, всё ещё тая фантомное упование, что на таком крошечном расстоянии Каз услышит её полные мольбы мысли.        Но если и услышал, то всё равно продолжал как хулиганистый мальчуган строптиво отбиваться от них, как от назойливой мошки:        — Обезболивающие подойдут, — вполне серьёзно отрезал Каз.        От досады Инеж зажмурилась до пестрящих в чёрном мраке прогалин.        «Упрямец».        — Но пользы от них как от проливного с одной рукой, — как можно убедительнее предостерёг Дриггенс, точно даже он продолжал надеяться, что сможет достучаться до Каза. — Помогать они будут слабо и не сразу. Может, тебе придётся часами мучиться от болей, прежде чем таблетки подействуют.        «Он и сейчас это делает» — недовольно подумала Инеж.        — Дриггенс, — обратился Каз располагающим к себе тоном, — я из года в год попадаю в драки, из которых едва вылезаю живым. Меня больше десяти раз избивали, резали, ломали мне кости. Боль в ноге по сравнению со всем этим ничто.        Повисло молчание.        Короткое совсем, пока не выдержавший Дриггенс не ответил тихо-ворчливо:        — Будь по-твоему.        Секунду спустя, в накрывшей пространство тишине Инеж услышала, как целитель тяжелой поступью прошёл к выходу.        Тогда же она поспешила скрыться.        Дверь раскрылась, и с другого конца коридора она разглядела стоявшего у порога Дриггенса, через плечо смеряющего Каза настолько осуждающим взглядом, что со стороны это выглядело так, будто тот был его непослушным детищем.        — Вот только будь это и правда, как ты называешь, «ничем», не было бы надобности звать меня.        С этими словами не дожидающийся ответа целитель, не потрудившись закрыть за собой дверь, молча удалился к лестнице, нарушая коридорное затишье гулким стуком сапогов о древесину.        Озираясь, словно кто-то мог застать её за слежкой, Инеж осторожно прокралась к комнате и вместе с тем удивилась поведению Дриггенса: люди в Клепке либо боялись Каза, либо уважали.        Более приближённые могли позволить себе бросить пару колких шуток и по-дружески хлопнуть его по плечу.        Дриггенс же, то ли в силу возраста, то ли не выдержав его упёртости, говорил с ним прямо и ничуть не смягчаясь.        Только она приблизилась к двери, как по ту сторону некто снова зашипел сквозь зубы, стоило на краткий миг исчезнувшей судороге вернуться и обуять вывихнутую конечность с новой силой.        — Как долго ты там стоишь? — хрипяще вопросил Каз ещё до того, как она успела бы выйти из импровизированного укрытия и предстать перед ним.        «Из-за боли ты даже не почувствовал моё присутствие вовремя» — чуть было не выдала вместо ответа Инеж, почти обвиняюще и слишком по-взрослому, но, взяв себя в руки, с невесомым нажимом произнесла: — Достаточно, чтобы услышать весь твой с Дриггенсом разговор.        С уст Каза сорвался шумный выдох на грани грозного нечеловеческого рыка, когда купол его потяжелевшего взгляда устремился в другое направление, так, что его лица Инеж не видела.        — Каз, — резче и твёрже ожидаемого процедила она его имя.        — Инеж, хоть ты не начинай, — безразлично отозвался он, мёртвой хваткой ухватившись за набалдашник трости, будто решение всех проблем кроилось именно в ней.        — Если не начну я, то не начнёт уже никто, — малость возмутилась Инеж его настолько небрежному ответу.        Но судя по тому, что он не спешил что-то сказать ей и продолжал глядеть куда-то в стену, Каз предпочитал пропустить её замечание мимо ушей.        Инеж сие понимание побудило в очередной раз прозвать его про себя самым настоящим упрямцем.        — Послушай, — спустя долгую молчаливую минуту она постаралась смягчиться, — ты говорил, что отказывался обращаться за помощью к хирургам и гришам. Говорил, почему отказывался. Это… это звучит довольно-таки символично, да, но сейчас всё стало намного хуже.        — Не утрируй, — сухо отрезал Каз.        — Ты сказал Дриггенсу, что боли стали настолько сильными, что ты подумываешь отрезать ногу. По-моему, я как раз-таки преуменьшаю.        — Инеж.        Она прервалась.        Её имя сорвалось с его языка так, как будто только обретённая новая реалия была не более, чем безжалостным фантомом.        Как будто Каз вновь предстал перед ней тем, кем он и был в первые годы их сотрудничества: сослуживцем дряной лубянистости, высеченным перочинным лезвием злобно рокочущего беса изваянием из льдины.        Вдоль позвоночника замаршировал холод от этой мысли.        Каз же, срываясь на рваное придыхание, на дрожащих коленях встал с кровати.        Глядя на это, Инеж напряглась в ожидании: казалось, что вывихнутая нога окончательно не удержит его и он споткнётся, но Каз, как ни странно, расправил ссутуленные плечи и шагнул к ней.        Его хромота стала заметнее.        При виде неровной поступи, которой он шел, Инеж, намереваясь хоть немного облегчить задачу, двинулась ему навстречу.        Поняв это раньше, чем она успела бы сделать шаг, Каз протянул руку, прося остановиться.        — Не надо, — слишком ожесточившейся интонацией произнёс он, но тогда же, осознав погрешность, смягчился: — Я дойду. Ты просто стой.        И Каз дошёл, встал к ней почти вплотную, но легче оттого, что вместо этого он не рухнул на пол, Инеж не стало.        Она всегда думала, что их единственной преградой окажется его панический страх к любому тактильному контакту, который происходил не через ткань перчаток.        В этой оказии у неё скрывался значимый козырь в рукаве, который помог им дойти до цели: Каз и сам стремился избавиться от старых страхов, чтобы прикоснуться к ней.        С хромотой и болями он наотрез отказывался бороться.        Когда они встали друг напротив друга, Инеж неторопливо опустила стеклянный взгляд, старательно делая вид, будто смотрела она вовсе не на его полусогнутую ногу.        — Посмотри на меня, — тихо попросил он.        Инеж не подняла глаза.        На такой мелкой дистанции она отчётливо слышала прерывистое дыхание Каза, видела боковым зрением, как дёрнулось его плечо, как поднялась рука.        Тогда же его ладонь, его лишенная перчатки ладонь, мягко легла ей на щеку и без всяких выдающих раздражение резких движений подняла её лик.        Их взоры встретились, и на мгновение Инеж загляделась на своё отражение, очерченное в его незримых за тёмными радужками зрачках.        — Инеж, видишь? Я дошёл. Я хожу, — он звучал так, словно то было его величайшим достижением. Словно после всех пережитых им баталий, из которых далеко не каждый мог вырваться живым, пройти пару метров к ней для него великое дело. — Я не развалился на части, не упал на пол, а с моей ноги не торчит кость. Нет нужды так переживать.        Хоть в этот момент где-то в подкорках подсознания и пронеслись необузданным хороводом все известные ей проклятия, Инеж нехотя прижалась щекой к его руке.        Взгляд её оставался при этом одновременно хмурым и объятым смутой.        — Мне не нравится то, что ты относишься к себе с таким безразличием, — призналась Инеж, нисколько не стараясь скрыть негодование. — Ты обеспокоен каждым в Клепке. Ты следишь за тем, чтобы они смогли оказать друг другу помощь, если кто-то будет травмирован. Да даже чуть ли не каждую мою рану зашивал и бинтовал именно ты.        — Кто-то же должен позаботиться о вас.        — А кто позаботится о тебе, Каз?        Ладонь на её щеке безвольно, обессиленно почти, упала, и Каз на краткую секунду прикрыл глаза и промычал что-то, что Инеж так и не смогла разобрать.        Одно она поняла точно: ему не доставляло никакого удовольствия продолжать эти распри.        — Каз, — на грани слышимости позвала его Инеж.        Она звала его так, тихо и аккуратно, будто её голос лишь шелест лёгкого ветра, в самые первые шесть месяцев, когда они денно и нощно старались побороть его вызванную детской травмой фобию.        Когда паническая атака снова и снова накрывала его, и Каз, не осознавая, что происходило и кто перед ним, прижимался спиной к углу, прося оставить его.        Когда между ними пролегали пожизненным расстоянием, как страшнейшим вердиктом фатума, долгие метры.        Когда Инеж могла только стоять вдали, звать его, дабы его имя, произнесённое ею, было всем, что прозвучало в мертвецкой глуши и достучалось до контуженного первородным ужасом сознания.        — Мм? — только и выдал Каз.        — Я доверяю тебе все тайны мира, которые у меня только есть и будут. Я доверяю тебе свою жизнь, — со всей имеющейся искренностью призналась Инеж, и тогда, когда глаза Каза блеснули от неожиданности, она с лёгкой горечью продолжила: — но я не могу доверить тебе тебя же, и поэтому я хочу быть той, кто позаботится о тебе. Мне больно видеть, как ты страдаешь.        — Инеж, я не страдаю, — вяло запротестовал он.        — Каз, вся Клепка давно видит обратное, и это при том, что я всё равно вижу больше, чем каждый в нашей банде.        Инеж прервал раздавшийся в дверь стук.        Каз тут же устремил на неё всё внимание, и по его взгляду она поняла, что он увидел в этом шанс поставить точку в их разговоре.        — Войдите, — безразлично произнёс Каз, и в следующую секунду некто неуверенно приоткрыл дверь. — А, Пим. Какая радость, что ты наконец-то научился стучаться.        Пим шумно выдохнул от облегчения.        — Спасибо, Каз, — и, не дожидаясь от него ничего более, протянул бесцветный конверт. — Приходили послы из резиденции. Тебе письмо от короля Вегенера.        Инеж от услышанного охнула и оглянулась на Каза.        До этого абсолютно непроницаемый, миг спустя он выглядел на редкость сбитым с толку.        — Короля? — недоуменно переспросил он, взявшись за конверт. — Ты точно уверен, что над тобой не пошутили наши конкуренты и не переоделись в послов?        — Там стоит королевская печать, — покачал головой Пим. — Я её ни с какой другой не спутаю.        Пару раз повертев письмо в руке и оглянув со всех сторон, как нечто весьма странное, Каз скривил уголок рта.        — Ладно, — привычно-невозмутимым тоном выдал он, не сводя взора с принесённой ему вещицы. — Можешь идти. С остальным я разберусь.        Быстро кивнув, Пим молча удалился.        Каз же, разорвав конверт, уверенным движением выудил оттуда письмо, точно ему его послал и не король вовсе, а один из его старых недругов, вознамерившийся в очередной раз выпытать у него пятую гавань.        — Что там написано? — подойдя к нему и попытавшись заглянуть в лист, полюбопытствовала Инеж.        Каз хмыкнул.        — Пятиминутное бессмысленное вступление, в котором я могу узнать все десять имён нового короля. Какая важная информация, я бы и дня не прожил без неё.        — А если серьёзно?        Каз не ответил.        Его глаза в спешке забегали по строкам, пока он, наконец-то, не произнёс:        — Король Вегенер хочет увидеться со мной в стенах дворца, — объявил Каз. — Для какого-то конфиденциального разговора. Просит не брать с собой никого, чтобы это не расценивалось как возможная угроза.        — Я могу пойти с тобой просто в качестве сопровождения.        — Цитирую: никого. Даже Призрака.        Инеж наигранно-обиженно фыркнула.        — С каких это пор мы стали законопослушными, Каз? — угрюмо заметила она, на что Бреккер, отвлёкшись от письма, коротко хохотнул.        — Гезен, Инеж, — плутовато изрёк он, смахнув выступившую от смеха воображаемую слезинку, — меня не пугает в этой жизни ничего, кроме того, насколько плохо я на тебя повлиял.        — Ну, знаешь, — она демонстративно закатила глаза, уперевшись взглядом в стену, — если это вдруг окажется засада и король пришлёт в Клепку твою руку или голову, то тут дело будет не в влиянии.        На периферии зрения Каз, ухмыльнувшись, скрыл письмо в кармане пальто, и Инеж уловила, как его рука потянулась к её предплечью.        — Благодарю тебя за беспокойство, сокровище моё сулийское, — мягко проворковал он, повернувшись вместе с ней к выходу, — но если то и будет засадой, я справлюсь. А теперь пойдём вниз. Пусть тебе и не позволено сопроводить меня к дворцу, но ты можешь проводить меня на территории Бочки.