Der Himmel fällt

       Через приоткрытое окно озорной солнечный заяц проворно подкрался по щербатому полу, запрыгнул на смятую постель и соскользнул по вылезшим из-под одеяла бронзовым стопам.        Сквозь полудрёму Инеж уловила, как нечто прикрыло собой блестевший в километрах от земли солнечный шар и накрыло её лицо тонкой полосой тени. Это самое нечто оказалось пальцами, почти неосязаемо прошедшими по её щеке и аккуратно, точно боясь разбудить, заправившими выбившиеся из длинной косы смолянисто-чёрные пряди.        Инеж дёрнула затрепетавшими испуганным мотыльком веками, чтобы вновь открыть их, увидеть омытый золотом утренний мир.        Она увидела напротив Каза, чьи пальцы всё ещё лежали на её щеке, касались её выбившихся волос.        Увидела его глаза, в столпе лютикового свечения напоминавшие колотые грецкие орехи.        Увидела пламя, там, в глубине его живого взгляда, в котором она горела.        В котором Инеж хотела гореть. В котором она до режущего отчаяния хотела сгореть дотла, до перламутрового пуха из горячего пепла, остаться в нём навсегда и исчезнуть из этого безобразно-лживого света притаившейся в тёмном углу мышью.        Она подвинулась ближе к нему, всем своим маленьким телом прильнула к Казу так, чтобы было удобнее обнять его за сильные плечи и, прижавшись щекой к его шее, потереться носом о границу волос за ухом.        И выдохнуть то ли облегчённо, то ли тяжко, чтобы выдох касался огнём кожи:        — Ты нужен мне, Каз.        Он знал это. Инеж в этом не сомневалась. Она-то сама позаботилась о том, чтобы он знал это и зафиксировал кровавыми гвоздями в сознании не требующей доказательств теоремой.        Инеж шептала эти слова молитвой вчерашней ночью, когда одеяло служило им убежищем от возжелавшего уничтожить их внешнего мира. Когда она сидела, обняв его за шею, прижав его к себе и самой прижавшись к нему так, будто если хоть немного ослабить хватку, то Каз снова уйдёт, а между ними встанет, как и до этого, несокрушимая стена.        От этой мысли становилось страшно.        Эта мысль погружала с головой в ледяную воду, в которой из непроглядной глубины высовывалась исполинская лапа чудища и, схватив трепыхавшуюся жертву, тащила на дно.        И потому Инеж ни секунды не отпускала его, сжимала в полных тоски объятиях сильнее, потому что знала, знала, Гезен подери, что не выдержит, если после всего случившегося Каз снова запрётся от неё.        Инеж помнила, что не отпускала его до последнего. Помнила, что скоро поцелуи стали увереннее, что она уже лежала на кровати, а нависший над ней Каз с редкостной нежностью целовал её то в щеку, то в шею, с невероятной точностью припадая разгоряченными губами к бьющемуся под слоем кожи пульсу, в тростниковые ключицы, а она всё не отпускала его. Она просто не могла позволить себе этого, пока её всё-таки не заволокло в сон, в котором Инеж уже не могла разобрать, был ли он всё ещё в её руках или давно ушёл к себе.        В это мгновение, когда умиротворение рассеивало все кошмары, она вновь чувствовала себя тут так, будто именно здесь ей судьбой и суждено находиться: в покрытых мраком закоулках Кеттердама, в старой комнатушке Клепки, в доме посреди соснового леса — каждое из перечисленного являлось её местом, если рядом был он.        Одной рукой Каз прижал её к себе, пока второй, найдя опору в матрасе, он помогал себе принять сидячее положение.        И тогда, присев, он обнял её сильнее, не оставив даже самого малейшего расстояния между их телами.        — Я знаю, — на выдохе изрёк Каз, — и ты мне нужна, Инеж. Всегда будешь нужна, даже если иногда тебе будет казаться, что это не так.        Его долгожданные слова мягко убаюкивали, проникали в неё, согревая измученную затянувшимся постылым молчанием душу.        Изводившие её сутками прикроватные монстры гибли, исчезали в устрашающее никуда со срывающимся на болезненные крики рёвом.        Инеж слышала их, словно всё пространство соткано из их мучений и воплей, чувствовала, как их монструозные лапища тянулись к ней.        И ей бы испугаться, ей бы как маленькой девочке спрятаться где-нибудь и сдавленно, как в бреду, молить святых о пощаде, но она не боялась.        Она в безопасности.        Она в руках Каза — в самой надёжной крепости.        Всё ещё не желая отстраняться, не желая отпускать Каза, Инеж приподняла руку, лениво выводя пальцами невидимые узоры на его шее и неторопливо скользя к волосам, путаясь в них, перебирая и то приглаживая, то ероша сильнее.        Неожиданно её пронзило стальным серпом очередное воспоминание, очень давнее, события которого произошли неделю спустя после того, как её попытка убить нынешнего Босса Бочки с треском провалилась: кеттердамские трущобы окутало трупным смрадом и пеленой сизого тумана, а перед ними, у ног Каза, скрючившийся на сухой земле Отброс, осмелившийся предать его и по итогу умиравший от его же не познавших пощады рук.        Валявшийся перед ними бедолага походил не столько на человека, сколько на смачно сквернословившее и отхаркивающее кровянистые сгустки недоразумение.        Инеж помнила, что хотела кинуться ему на помощь, но остановило её только то, что тогда она немедля отправится за ним в царство мертвецов.        Инеж помнила, как Каз, напоследок пренебрежительно пнув того по и без того треснутым рёбрам, повернулся к сопровождавшим его членам банды и сквозь сжатые зубы, ненавистно так, чтобы никому больше не пришло в голову ослушаться его, приказал каждому из них знать своё место.        Инеж помнила, что Каз тогда смотрел на неё (случайно ли, или припоминая ей тем самым события недавней ночи — не ясно).        И где оно, спрашивалось?        Где её место, о котором он рвал глотку до асфиксии?        Годы спустя, сидя в затишье соснового леса в руках Каза и слыша, ощущая всем своим естеством, как билось его сердце, Инеж думала, что знала ответ.        Он отстранил её медленно, но оттого менее внезапным для неё это не становилось. Инеж хотела обратно, хотела снова спрятаться в свою крепость, быть ближе к нему ещё хоть минуту, потому что долгие дни порознь не остались без последствий, но в следующую секунду Каз сам притянул её к себе, слегка подзабытыми движениями ловя и целуя её губы.        И всё вдруг становилось правильным, таки-и-и-им правильным, что происходящее за пределами комнаты деформировалось во что-то абстрактное и нереалистичное.        — Вчера был… очень тяжёлый день, — горячо прошептал Каз в неспешно прерванный поцелуй.        Совладав с прерывающимся дыханием, с тем, с какой необузданной скоростью отбивало вовсе не ритмичный гул её обезумевшее сердцебиение, Инеж сглотнула ком, застрявший поперёк горла с того момента, как её нога впервые ступила за порог этого дома.        — Не только вчера, Каз, — её руки невесомыми движениями скользнули по его горлу, задев выпирающий кадык, по ключицам, чуть ниже, по груди, останавливаясь где-то под клетками рёбер. — Каждый день… каждый с тех пор, как мы оказались тут, как ты закрывался. Может, немного раньше, — Инеж слегка нахмурила брови, оглядывая свои пальцы, контрастировавшие на фоне чёрной рубашки Каза. — Я… не знаю, как это объяснить. Я будто чувствовала, что что-то будет не так. Постоянно чувствовала тревогу, как только Пим принёс первое письмо от Вегенера.        Каз со свистом вздохнул, перемещая руки ей на локти.        — Почему ты мне не рассказывала, что тебя что-то тревожит? — спросил он, как если бы она таила от него что-то пострашнее, как если бы к ней, пятилетней и мало что соображающей, обращался отец.        Опешив поначалу, Инеж резко подняла на него ожесточившийся взгляд.        — Какой интересный вопрос. А почему же ты мне все эти дни не рассказывал о том, что что-то тревожит тебя? — обвиняюще вопросила Инеж.        — Очевидно же, тебе тяжелее переносить такие вещи, — как ни в чём не бывало ответил Каз.        Явно ожидавшая от него другого ответа, Инеж, дёрнувшись, отвела взор.        — Это… — она замялась на миг, якобы с интересом оглядывая складки на одеяле. — Это не совсем то, что я ожидала услышать. Как будто мои переживания значат больше твоих. Будто своими ты пренебрегаешь.        — Инеж, послушай, — резче предполагаемого произнёс Каз, в противовес голосу осторожно повернув её лицо к себе, — я годами справлялся с любыми переживаниями, любыми страхами и прочим. Я научил себя быть независимым от людей, учил себя не привязываться, не искать понимания и поддержки, полагаться во всём на себя. Ты — нет. И я не хочу тем самым сказать, что ты слабее меня. Ты одна из сильнейших девушек, которые мне попадались.        — Но? — обречённо спросила Инеж.        — Но ты всё равно нуждаешься в этом больше, чем я, — Каз говорил так, точно это изначально самое очевидное утверждение. — Тебе нужна помощь. Тебе нужна поддержка, и потому мне очень жаль, что в столь тяжёлый для нас обоих момент я закрылся от тебя.        — Поддержка нужна всем, — решительно ответила она. — Тебе тоже, что бы ты не говорил, потому что помимо скорби по нашей банде я каждый раз предаюсь ещё и беспокойством за тебя всякий раз, как слышу хлопок твоей двери.        Каз приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать, — протестовать или нет, Инеж не знала, да и роли не играло — но её указательный палец тут же медленно ткнулся ему в полуоткрытые уста.        Просьба замолчать.        Передать слово ей.        — Ты сказал, что научил себя не полагаться на других, не искать в остальных помощи, — напомнила Инеж, стараясь не раскрыть возможную борозду не до конца заживших шрамов, скрытых за его выпирающими рёбрами. — Не потому, что ты стремился к самостоятельности. Потому, что было не к кому обратиться, верно?        Его глаза забегали то в один угол, то в другой, и Инеж видела, как проскользнуло в них лёгкое негодование.        Видела, что она попала в обозначенную цель.        — Но сейчас у тебя есть я, Каз, — мягче произнесла Инеж, пока палец утешающе гладил его нижнюю губу. — У тебя есть тот, кто готов тебя выслушать. Кто хочет тебя выслушать. В любое время. Тебе больше не нужно скрывать всё в себе. Я думала, ты понял это за три года.        Цифра «три» вместе с вычурным «года» находилось далеко за гранью её понимания.        Иногда Инеж знатно путалась во времяисчислении: ей то думалось, что она знала Каза всю сознательную жизнь, то казалось, что прошло совсем немного с той поры, как он впервые взял её за руку.        Пока она думала об этом, его рука приподнялась, а пальцы аккуратно, даже близко не переходя на грубость, обхватили её ладонь.        — Я знаю, — Каз звучал спокойно. Так спокойно, что Инеж хотела ему поверить. Это была не привычно-холодящая невозмутимость, не апатия, вгоняющая в обморочный трепет одним своим звучанием. — Если со мной что-то будет не так, я всегда приду к тебе. А если у тебя будут проблемы, ты придёшь ко мне, даже если я снова закроюсь. Просто выбей дверь.        «Просто выбей дверь» — мысленно повторила Инеж.        Просто выбить дверь.        Просто атаковать его его же тростью.        Просто воскликнуть, чтобы до него наконец-то дошло, как она устала оттого, как он прятался от неё всякий раз, как ему становилось плохо.        Инеж изнурённо выдохнула.        Имела ли она право жаловаться? Она ведь, как ни крути, под каким углом не смотри на ситуацию, всегда знала, — или догадывалась — что с Казом никогда не будет легко.        Не только потому, что он годами был утопленником своих кошмаров. Не только потому, что он сослуживец поросшего холодом безразличия.        Кошмары можно отогнать.        Инеж-то знала, что Каз боялся своих демонов, в то время как его демоны боялись её.        Безразличие могло исчезнуть с годами.        Инеж-то помнила, что в первые месяцы, как её корабль уносило волнами кеттердамских вод, Каз делал вид, что для него это ничего не значило, когда на деле он не хотел отпускать её.        Против остатка, являющегося в облике его излишней самостоятельности и мазохистской склонности подкидывать ветки в костры, которые жгла измученная душа, Инеж не в силах состязаться.        В её возможностях только молиться и надеяться, что Каз будет в порядке.        — Инеж.        Тихий зов вывел её из раздумий.        Инеж пару раз быстро-быстро моргнула, прежде чем взглянуть на изучающе оглядывающего её Каза.        — Да? — квёло отозвалась она.        — Есть ли что-то ещё, что ты хочешь мне рассказать?        Что-то ещё?        А что Инеж могла рассказать?        То, как она подолгу сидела на кровати, боясь пошевелиться и нарушить тишину, в которой можно уловить его движения и понять, что он там делал?        То, как она с замиранием рассеченного в кровь сердца вслушивалась в стук его двери и надеялась, что он искал её?        То, как она в порыве ужаса чуть было не ворвалась в его комнату, когда увидела, что принесённый им нож отсутствовал?        То, как она в одиночку терзала себя тоской по смерти всей банды?        Но вместо этого Инеж, вновь прильнув к нему, зарылась одной рукой ему в тёмные ворсинки. Попытавшись отвлечь себя от гнета скорбных мыслей, она подумала о том, как бы выглядел Каз, если бы он не зализывал волосы назад, но воображение, привыкшее к его обыденному образу, всё никак не могло показать ей такую картину.        — Когда ты дал мне алкоголь, когда я опьянела, — начала Инеж, всё ещё чувствующая неловкость от давно забытой ситуации, — мне показалось, что воспринимать все несчастья стало легче. Что моё сознание отгораживало меня от осознания, что я потеряла почти всё.        Не глядя на Каза, Инеж всё равно чувствовала, что он с особой внимательностью слушал её, и, поняв, что она сказала всё, что хотела, понимающе кивнул.        — Ты… — прохрипел он от сухости в горле, и, прокашлявшись тихо, продолжил: — Ты хочешь ещё раз выпить? Я могу открыть тебе вино. Оно на вкус будет получше коньяка.        Инеж незатейливо усмехнулась.        Впервые за последнее время.        — Нет-нет, — бодро заверила она его. — Второго такого раза я не переживу. Под утро у меня уже болела голова.        Зарывшись в волосы на его затылке, Инеж провела пальцами вперёд, так, что теперь не аккуратно торчавшие пряди комично свисали ему на лоб.        Глядя на неё, сдерживающую выцветающую на лице полуулыбку, Каз нахмурился в неправдоподобном негодовании.        Инеж же с трудом сдержала застрявший на языке смешок: могла ли она подумать в шестнадцать лет, что однажды будет так бесстрашно портить и без того испорченную причёску стоически терпевшего эти мучения Каза Бреккера, который в те времена не скупился бросить ей вслед, что если она не явится на задании, то он с лёгкостью найдёт ей замену?        — Просто хочу сказать, — мигом посерьёзнела Инеж, вспоминая, о чём они только что говорили, — что мне это помогло немного отвлечься. Как будто… знаешь… будто ты очень долго катишь тяжёлый камень по горе, но он откатывается и исчезает где-то внизу, а тебе оттого намного легче. Будто проблема была, а потом её не стало, хотя она есть, потому что ты знаешь, что тебе надо было дотащить этот камень.        Неожиданно в глазах Каза прошмыгнуло нечто, напоминавшее строгость.        Инеж встрепенулась, удивлённая столь внезапной смене настроения, как вдруг Каз как можно менее резко взял её всё ещё блуждающую в его волосах руку.        И сжал её.        Не со всей силы, отнюдь.        Бережно, как нечто ценное. Так, как он делал это на второй год их отношений всякий раз, как встречал её на пятой гавани после долгого плавания.        — Тогда, — заговорщически заговорил Каз, — будем пытаться бороться с этим без алкоголя.        Инеж эта идея более, чем устраивала.        Когда единственным напоминанием о ночи откровений отныне служил только жар в местах, где во мраке одеяла целовал её Каз, комната — и его, и её — пустовала.        Каз закрыл дверь, подождав, когда она выйдет, чтобы впервые за последние сутки они спустились с лестницы вдвоём.        Чтобы впервые с того дня, как они в этом доме, Инеж почувствовала, что хоть что-то в её жизни текло в правильное русло.        Почувствовала, как рушилась стена между ними.        Ей нравилось это ощущение. Оно пьянило не хуже спиртного, кружило голову, дурманило так же, как делало и с любым другим победителем. Будто она выиграла в многолетней схватке с доселе непобедимой и беспощадной Жизнью.        — Ты совсем исхудал, — подметила Инеж, когда они уже спустились на первый этаж, и несильно ткнула его в ребро, отчетливо ощущая подушечками пальцев округлые кости под тонкой кожей. — И выглядишь… немного по-другому.        Каз в ответ негромко усмехнулся.        — Ты пару раз звала меня стариком, — напомнил он ей, — а старики сами по себе выглядят не очень примечательно.        — Но раньше ты был солидным стариком, — с поддельным спокойствием, ощутимо срывающимся на беззлобную колкость, ответила Инеж, и тут же одарила его искренней улыбкой. — Сегодня мы приведём тебя в порядок, но для начала выкормим. Мне и до этого казалось, что тебе достаточно спрятаться за швабру, чтобы потеряться, а сейчас — тем более.        Совсем скоро они уже сидели в залитой оранжевым светом кухне, чистили варёные яйца и говорили, говорили долго, как в пору юности, наверстывали всё упущенное.        И в какой-то миг Инеж показалось, что ничего не было.        Что никто не взрывал Клепку, что они не держали траур по убитой банде, что правительство не поставило цену за голову Каза, а они не прятались в этом доме, опасаясь, что их могут в любой день засечь.        Показалось, что этот дом им не чужой, что запах смолы и сосновых иголок ничуть не хуже аромата морской соли и шума могучих волн в маленьких ракушках.        Эта мысль давала возможность представить, что они и не прятались вовсе, что эти стены не ограждали их от нечестивцев, которым так нужен их конец, а выстраивали их с Казом крохотное уютное гнёздышко посреди изумрудного леса.        Эта мысль, так получилось, успокаивала, дарила призрачную веру в лучший исход.        Утро подошло к концу, и когда приблизился вечер, когда лучистая лазурь на небе поблекла под воздействием вспыхивающего на нём кобальта, Инеж захотела обойти окрестности.        — Ты уверена? — замялся Каз, как только она озвучила свою идею.        — Почему бы и нет? — с душевным подъёмом поинтересовалась уже стоявшая у порога Инеж.        — Я не доверяю этому лесу, — хмуро ответил он, окинув потяжелевшим взглядом проглядываемое из окна полотно, на котором едва заметно сверкали мириады первых звёзд.        — Ты и морю не доверяешь, — как можно тактичнее произнесла она, вспоминая, как выглядел Каз, стоило ей заявить о своём намерении вновь выйти в море, — хотя оно было моим спутником долгие месяцы. Я уверена, лес меня тоже не обидит.        Каз тяжело выдохнул.        Но именно тогда, когда он хотел что-то ответить ей, — и она не знала, собирался ли Каз её отговорить, или отпустить — над ними прозвучал звучный крик пикирующего ворона.        Инеж протянула руку, дабы птица приземлилась на неё.        — Я не доверяю тебя ни морю, ни лесу, — достаточно серьёзно признался Каз, в следующую секунду взглянув на неожиданного гостя, — но я доверяю тебя воронам. Этому — в первую очередь. Просто пообещай, что если наткнёшься на ещё одного советника, ты не станешь нападать, а просто пройдёшь мимо.        Инеж слегка удивилась.        — Я думала, ты пойдёшь со мной.        Ворон склонил набок голову, недоверчиво созерцая своего бывшего хозяина.        — Сегодня я в последний раз оставлю тебя одну, — без характерной ему безэмоциональности сказал Каз. — Кажется, моя нога в этот момент не готова к прогулкам, но ты не беспокойся. Как вернёшься, я сделаю всё, что ты попросишь.        — Каз, — позвала его посерьёзневшая Инеж, чей энтузиазм куда-то бесследно улетучился, — я могла бы остаться. Если тебе станет хуже…        — Не беспокойся, — вкрадчиво повторил он. — Я знаю, когда нога будет болеть сильнее, а когда нет, и сейчас я могу заверить тебя, что всё хорошо.        У Инеж было много причин верить Казу.        Однако причин не верить всё-таки больше, и каждая из них откликалась в ней тревогой, пока она не отогнала их прочь, не уверила себя, что переживать ей правда не стоило.        Медленно, как если бы в любую секунду она могла передумать, Инеж ответила кивком.        — Ладно, — нехотя согласилась она, пассивно переступая порог и наступая на травянистый шёлк. — Тогда я пойду. И попытаюсь не задерживаться.        Инеж приложила все усилия, чтобы не выдать прокравшееся в неё смятение.        Как только дом замаячил за ней маленькой бессмысленной точкой на фоне тянувшихся ввысь деревьев, ворон свободно взмыл в небеса, взлетев над её головой, как будто оберегая с высоты так же, как когда-то он оберегал Каза.        И сейчас, беззвучно шествуя по лесу и подставляя лик дуновению трепавшего ей волосы ветра, Инеж впервые чувствовала себя свободной и защищённой.

* * *

       Лениво блуждая по выученной наизусть тропе, она посмотрела на поднебесье, залитое тёмным ультрамарином. Одна звезда, от которой её разделяли сотни километров, блеснула светло-сизым светом, как будто приветливо подмигивая. Может, то один из Отбросов давал знать о себе, или её давно почивший родственник, или какой-нибудь святой, желавший сказать, что он или она не бросит её одну со своими бедами.        «А может, это просто природа, а я снова что-то надумываю» — подумала Инеж, наступив на громко хрустнувшую под ногами траву.        За хрустом последовал стрекот, и из травы прытко выпрыгнул маленький кузнечик, ускакавший прочь.        Инеж вновь подняла взор, глядя, как темнел купол над ней.        «А обещала ведь не задерживаться, — вспомнила она, сонливо взирая на белоснежную луну в центре этого природного великолепия. — Ох уж этот ворон, чуть не завёл меня куда-то далеко. Надеюсь, Каз не подумал, что меня украли политики, и не отправился на мои поиски».        В метрах от дома Инеж увидела тусклый свет на первом этаже, и сразу с облегчением поняла, что Каз не закрылся в комнате.        Даже мысль, что он ожидал её и готовился к долгой тираде о том, что она задержалась, прельщала куда больше, чем та, где он снова забивался в четырёх стенах.        Шелест травы вскоре сменился скрипом деревянных дощечек, как только Инеж подошла ко входу.        Дверь отворилась на удивление легко, ей потребовалось без всяких усилий толкнуть её вперёд, и тогда же перед ней предстал небольшой коридор, слабо освещаемый блекло-жёлтым свечением.        — Каз?        Ответа не последовало.        «Не услышал» — первое, что наведалось к Инеж.        Беззвучно пройдя внутрь, она всё ждала, когда Каз почувствует, что он больше не один в доме, но этот момент так и не наступал, а окружение застилала не внушающая доверие тишина.        — Каз, — увереннее.        И всё равно ничего.        Как вдруг с гостиной раздалось не то мычание, не то кряхтение, не то и вовсе измученный стон, и Инеж, не раздумывая, понеслась на этот звук.        В дверном проёме она увидела сидевшего на диване Каза, и что-то в его позе ей абсолютно не нравилось. Он сгорбился над отодвинутым столом, прикрывая часть лица рукой, и на таком расстоянии Инеж видела, что его щёки залило нездоровой краснотой.        — Каз, — охнула шедшая к нему Инеж.        Все возможные вопросы о том, отчего он так покраснел, тут же исчезли, как только она увидела на столе полупустую бутылку недавно открытого коньяка.        Рядом — лишь до донышка заполненный стакан.        В ноздри вероломно залез неприятный и до отвращения знакомый спиртной запах.        С ними же — совсем другие вопросы.        — В честь чего пьём? — на безрадостном выдохе спросила присевшая рядом с ним Инеж.        Она увидела, как губы Каза слабо раскрылись, но вместо слов оттуда вырвался надрывный кашель.        Он отвернул голову, пару раз несильно ударив себя по груди, пока Инеж, ставшая случайной свидетельницей нетрезвого состояния Каза, поглаживала его по трясшейся спине.        — Сколько стаканов ты уже выпил? — когда ей становилось уже не до спокойствия, каким бы напускным оно ни было, её голос задрожал.        Каз, проведя тыльной стороной ладони по взмокшим уголкам рта, издал болезненный полустон.        — Три… или чтыре, — безразлично ответил он, пожимая плечами. — Не помню.        — Святые, Каз, зачем? — Инеж мигом отодвинула бутылку к краю стола, как можно дальше от него, хотя Каз, судя по всему, не рвался выпить ещё хоть немного. — Ты же говорил, что быстро пьянеешь.        В попытке выпрямиться он вяло качнулся, чуть было не утеряв равновесие и не плюхнувшись на пол, но удержал себя за мгновение до того, как Инеж собиралась схватить его за запястье и уберечь от возможного падения.        — Чёрт, — послышалась ругань. Кажется, так говорили в Клубе Воронов, когда опьянение доводило до головной боли. — Вглядит весьма жалстливо, ja, Призрак?        Призрак. Снова Призрак.        Неужели они снова дошли до того, с чего начали?        — Что побудило тебя напиться? — спросила Инеж как можно менее раздосадованно.        Каз в ответ тихо икнул, что она поначалу приняла за рвотный позыв.        — Ну-у-у-у, — нещадно долго растягивал он гласную. — Мы гврили с тбой утром. Ты скзала, что напилась и тбе стало лехче. Вот, как вишь, я сделал тож самое.        Каз снова икнул.        Его рука приподнялась, переходя с лица на взмокший лоб, пока пальцы принялись массировать пульсирующие виски.        Инеж же следила за его неловкими движениями.        — Только… ух, — простонал он, и она поняла, что пульсация усилилась. — Только что-та мне не лехче. Хуже стало.        Покачав головой, Инеж обхватила его за сгиб локтя, помогая выпрямиться.        Она знала, она прекрасно знала о том, что Каз ненавидел, когда кто-то проникался к нему состраданием или жалостью, — хотя кому в голову взбрело бы жалеть опасного преступника? — но именно сейчас Инеж не могла испытывать ничего помимо жалости, когда ей требовалось злиться и роптать.        — Ты обещал, что мы будем пытаться бороться с этим без алкоголя, — без укора припомнила она, но в голосе всё равно проскальзывала обида. — Ты обещал, что придёшь ко мне, когда почувствуешь, что тебе плохо.        Но заявления её глупы и бессмысленны: Каз никогда не сдерживал обещания, когда дело касалось его состояния.        И сейчас, к своему негодованию, Инеж смотрела на то, как уголки рта его медленно содрогнулись в невесёлой ухмылке.        — Я ужсный обещатель, — пробормотал Каз, хотя она не знала, существовало ли такое слово, или его выдало опьянённое коньяком сознание. — Мжешь не убирать это пойло. В меня б-больше выпитго уже не влезет.        Оттолкнувшись назад, он, не убирая руки с лица плюхнулся на спинку дивана, но Инеж всё ещё чувствовала, что его тело было напряжено.        — Я мало тго, что неопрятный стрик, — продолжил Каз нести сумятицу, — тк я ещё и пьяный стрик.        — Каз, давай, пойдём, — утомлённо попросила Инеж, потрепав его по плечу. — Ты ляжешь спать, а завтра мы поговорим об этом. Если ты хочешь… нет, без «если ты хочешь». Я останусь в твоей комнате.        Он ничего не сказал, лишь пьяно прыснул.        «Его веселит эта ситуация, или что?» — негодующе вопросила она.        — Ккой ужас, всё-таки, — услышала Инеж его бормотание. — Как думаешь, о чём счас думает наша банда, видя оттуда меня в тком состоянии?        — О том, что тебе надо поспать, привести себя в порядок и не таить от меня свои проблемы.        — Будь они ту-у… у-у-у-ут… — ещё один «ик!». — О-о-ой… Ню, большинство б не поверло в увиденное, я-т редко и совсем немнго пью, что б не разнесло.        — Хорошо, — вздохнула Инеж. — Хорошо, что после сна в кустах ты взял себя в руки.        — Джеспер бы скзал: «хорошо же ты нас завалил».        От услышанного она застыла.        Какая-то часть её хваталась за истинное значение брошенной в пьяном бреду реплики, но Инеж с отчаянием гнала её прочь, не желая принимать то за правду.        — Каз.        Он сдавленно промычал что-то, чего она не смогла разобрать.        — Каз, — настойчивее позвала Инеж. — О чём ты?        — О-о-ох.        Склонив шею и грубо проведя пальцами по редким волоскам ниже затылка, он, затаив долгое безмолвие, шикнул.        Не от раздражения.        Скорее, от боли в голове.        — Н-не делай вид, что не понимаешь, — вяло произнёс Каз. — Т-ты ж понимала раньше, что плхая идея с этим… Веге… Виги… Винегретом связываться.        — Нет, — резко воскликнула Инеж. — Я не это имела в виду. Я просто хотела, чтобы ты был осторожнее. Чтобы ты был уверен в том, что ты делаешь.        — О, вишь, — он взмахнул рукой с нарочитой ленцой. — Был уверен, а что стало. Ты ж гворила про пречу… предчвствие своё. Что кнец близок. Что ко дну идём.        — Каз…        — Вот, я двёл нас до дна. Дбро пожалвать, деньги не возвращаем.        — Каз!        Инеж осторожно взяла его за подрагивающую руку, но в тот час же Каз, качнувшись, чуть было не свалился на неё, если бы она не оказалась чуть быстрее и не успела бы обхватить его.        — Тяжёлый… — сквозь зубы прошипела Инеж.        Её руки блуждали по дрожащей спине Каза, в то время как он уткнулся лбом ей в район плеча, а они сидели так, сидели, тяжело дыша от аффектации, пока она не почувствовала через ткань одежды что-то странное, будто… будто…        О святые…        — Я должн был прсто кинуть бомбу в дворец, и всё. Кроль был бы голый.        — Каз…        — А по итогу двёл до того, что вся Клепка взорвна.        — Прошу тебя.        — Призрка Джорди было ж мала, теперь вся банда будет мучить меня, пока я не отмщу за них.        — Каз, это не твоя вина!        Инеж почувствовала, как его плечи затряслись сильнее, как дрожь пронзила всё его сжавшееся тело, как от холода.        Она помнила, что Каз так дрожал во время панических атак.        — Я не… — он вдруг сделал такой глубокий хриплый вдох, что Инеж с ужасом подумала, будто он задыхался. — Я не… я…        Но Каз не договорил, а она уловила, что дрожь исчезла, что его тело обмякло в её дрожащих от страха руках.        Она подумала, что то очередной обморок, с которым они давно больше не сталкивались, но быстро отбросила эту мысль.        Инеж настороженно коснулась его подбородка и приподняла лицо, прислушалась к его вовсе не размеренному дыханию.        Каз спал.        Спал, несмотря на головную боль.        И она знала, что когда он проснётся, им надо будет срочно поговорить, даже если в конце придётся серьёзно разругаться и снова слушать хлопок закрывающейся двери.        Отодвинувшись к краю дивана, Инеж осторожно уложила его голову себе на колени.        Возможно, он очнётся только утром, а она, заснувшая в таком положении, проснётся с болью в затёкшей спине, но сейчас это меньшее, что волновало её.        Затишье помещения нарушало его прерывающееся на хрип дыхание.        Присмотрелась: всё ещё беспокойное лицо Каза красное.        До этого она думала, что виноват алкоголь.        После того, как он припал к её плечу, Инеж начала сомневаться в этом, и не знала, какой вариант окажется хуже.        Когда окутанную ночной мглой гостиную накрыло долгожданной тишиной, её подрагивающие пальцы бережно, боязливо даже, погладили щеку заснувшего Каза.        Сердце пропустило больно скручивающий удар, когда Инеж почувствовала на его коже холодную влагу.        Впервые в жизни она застала на нём слёзы.