* * *
Родные края научили Инеж противостоять разрастающейся импульсивности, пускай внутри всё беспрестанно клокотало, а некогда витавший призрачным дымом шайтан над ней побуждал строптиво отмахнуться от нравоучений и бойко кинуться в омут. Она, будучи ребёнком, знала: омут этот подобен глубинам моря, из которого её потом кое-как вытащат запутавшейся в метафоричных сетях, как поблекший и изодранный в болотной пучине предмет. И выкинут, того гляди, подобно непотребной и, возможно, кому-то когда-то принадлежавшей ветоши. Клуб Воронов вероломно выворачивал наизнанку все выстроенные ею каноны, атрофировал её безмятежность и здравомыслие, практически искоренял, как раковую опухоль. Не специально, не желая того вовсе, по чистейшей случайности давая преследовавшему её шайтану возможность прокусить удерживающие его цепи и пуститься вместе с ней в искажённый хаотично забрызганным ядовитыми испаринами холодных тонов запретный омут. Потому в восемнадцать лет Инеж, найдя в себе уверенность и смелость посчитать план Каза недостаточно продуманным, срезала пути и едва ли не попала в руки обнаживших орудия врагов. Как она выжила, — если и не после столкновения с ними, а после того, как о её проделках узнал Каз — Инеж уже не могла вспомнить, но в памяти сохранилось, что за всей неразберихой и одиночной битвой последовал взрыв. Бум! И глаза ослепило рыжее мерцание с оглушительным гамом вспыхнувшего огня, всё в безумном вихре разлетелось в щепки, как в самом иллюзорном зрелище, к которому Инеж слишком привыкла за годы с Отбросами, чтобы удивиться или банально податься панике, как любое нормальное человекоподобное существо перед лицом смерти. Клуб Воронов уничтожил всю нормальность. Рассудительность — тоже. Но не до конца, заботливо оставив совсем немного. Инеж знала это хотя бы той причине, что даже столь критическая ситуация не побудила её занервничать и огласить руины горящего здания непередаваемой смесью панического визга и предсмертного хрипа. Ноги в руки, нагло украденного у них бессознательно валявшегося на калённой земле Ротти на плечо — и на выход, если не хотелось быть заживо пожаренной. Выходя наружу через запасной выход за секунду до того, как их заперло бы под завалом горячих булыжников, Инеж знала, что её коса пропахла гарью, а сама она выглядела так, как будто часами задыхалась в пепле. Но она жива — уже оттого омут сипел, стискиваясь так, точно некто ловко залатал громоздкую брешь в пространстве. Обойдя здание, Инеж первым делом увидела свиту, с которой и явилась сюда: Джеспера, медленно и поражённо скрывающего во внутренние карманы револьверы, и Нину, которую втянули во всё это случайно и только потому, что она ненадолго оставила Джерхольм, чтобы повидаться со старыми товарищами по несчастью. И Каза. Он повернулся к ней самым первым, по выработанному рефлексу учуяв её присутствие поблизости. Но все они выглядели одинаково так, будто давно похоронили что Ротти, что её. — Ребят, вы, конечно, извините за беспокойство, — с не самым искренним раскаянием начала Инеж, бережно укладывая только-только очнувшегося Ротти на нагретый солнцем песок, — но прежде чем вы обвините меня в не профессионализме и риске жизнью, я напомню, что мы этим занимаемся почти каждый день. Инеж помнила, что Джеспер тогда по-братски стиснул её с Ротти в объятиях, подняв над землёй так, что ноги безвольно болтались в воздухе, и что скоро Нина присоединилась к нему. Каз тогда, не то почувствовав себя лишним в этой репризе, не то думавший только о том, как бы не сломать ей шею за такой риск, выждал немного, пока Джеспер с Ниной прекратят эту драму, и сдержанно кивнул, невнятно похвалив за хорошую работу и повелев им всем собираться в Клепку. Инеж на него не злилась и не обижалась, потому что Каза она знала достаточно хорошо, чтобы знать: беспокойства от него, пусть и напускного или самого мизерного, ожидать будет всуе. Тем не менее, она помнила, что пока они брели домой под пестрящим закатом, Нина завела её на несколько метров, чтобы их никто не услышал, и оставила парней впереди. — Ты так больше не делай, — тоном благосклонного родителя попросила Зеник. Инеж виновато посмотрела на неё, на то, как лучи ярко-оранжевой сферы солнца игриво расползались по её каштановой гриве волос. — Я могу вам с Джесом написать письма с официальными извинениями и клятвенными обещаниями, что такого больше не повторится, — в невинно-шутливой манере изрекла она. Но Нина только хихикнула, неожиданно сменив настрой. — А я не про себя или Джеспера говорю, — с душевным запалом опровергла эту мысль сердцебитка, и вдруг выдала то, что Инеж пообещала уже себе запомнить на всю оставшуюся жизнь: — Я про Каза. Видит Джель, в момент взрыва я почувствовала, что у него чуть не случился инфаркт от твоей проделки. — Всё хорошо, Инеж? Комфортно улёгшаяся на нём Инеж неохотно разлепила левый глаз, почувствовав в слабой полудрёме, как одна рука Каза зарылась ей в тёмные волосы на затылке, в то время как другая лениво повисла на краю дивана. Они долго обсуждали план дальнейших действий, но в каждом как назло находился рушивший всю цепочку изъян, из-за которого приходилось придумывать всё заново. И так по несколько раз, пока то их не утомило. — Всё хорошо, — между тихим зевком ответила Инеж, готовясь снова провалиться в небытие. — Просто… ты тёплый, вот и заснула случайно. Удовлетворённый услышанным, Каз аккуратно притянул её ближе к себе, отчего она, неощутимо пошевелившись, уткнулась виском в линию его ключиц. Инеж вновь разлепила веки и, превозмогая рябь в осоловелых глазах, взглянула в окно: вечерняя заря окрасила мироздание в ярко-оранжевые колориты и сквозь оконные решётки пробивался в дом и спадал на пол лучисто-персиковыми квадратами солнечный свет. Сие великолепие засыпающей природы совсем не в тон тому, что им приходилось переживать, однако Инеж тут же побранила себя за эту мысль: эгоистично полагать, что всё мироздание захочет месяцами и годами тащить на себе вместе с ними бремя неугасаемого траура. Эгоистично полагать, что их трагедия будет волновать кого-то ещё. — Что бы ты хотела делать после того, как мы отомстим? Каз спросил это одновременно с тем, как его руки обвились вокруг её талии, как он приподнял её так, чтобы было удобнее поцеловать её в изгиб шеи, туда, где бился её пульс — сильно, бурно, одуряюще. Необузданно. Инеж что-то невнятно промычала. Все ощущения перемешивались, то возвышаясь, то, напротив, стремительно падая в бездну и теряясь в черноте, отвечающей уродующей безликий туман нечеловеческой ухмылкой. Ей бы млеть, в тысячный раз без утомления порадоваться их прогрессу в тактильном контакте, дать каждому завладевающему ею чувству опьянеть, но это представлялось невозможным. — Я не задумывалась об этом, — неловко призналась Инеж, — да и, честно, я бы не хотела решать этот вопрос до того, как Отбросы будут отмщены. Слишком всё сумбурно. — Ты сомневаешься в том, что у нас выйдет? — без укора поинтересовался Каз. — Нет, — запротестовала она, как будто эти сомнения могли являться чем-то зазорным, — просто пока что всё очень туманно. Я не знаю, что нас ждёт впереди. «Не знаю, выживем ли мы вообще». Это всплыло в подсознании спонтанно. Инеж не успела остановить себя, не успела отвадить от этой мысли, насколько губительной, настолько и правдивой. Она упёрто преследовала её с того дня, как Каз повёл её на первое опасное задание, из которого им удалось выйти живыми лишь благодаря чуду («Везению и моему уму, Инеж» — раздался на грани изнеможения скрежет казового голоса). Преследовала вороном каждую минуту с той секунды, как Феролинд поплыл по пенистым волнам моря, а на карте был очерчен чернилами и рукой Шпекта Ледовый Двор. Иногда Инеж думала, что безоговорочно и строго напоминала Казу о своём уходе из банды после завершения операция она только для того, чтобы тем самым уверить себя, что его жадность и безрассудство не убьют её в этом хаосе. То мало спасало: временами ей казалось, что в ожидании падения в ней вертелся спиралью дробящий сердце и лёгкие остроконечный кончар, а в трещинах сожжённой кожи булькала алчущая лавовая масса. Но она — удивительно — выжила. Ещё удивительнее: под крылом Каза ей удалось дожить до двадцати. Где предел, в каком возрасте забьются похоронные колокола — не ясно. Вдруг над ней послышался притворно-раздражённый вздох, и Инеж снова упёрлась зрачками вверх, на Каза, смотрящего в другую сторону. — Твой ворон всё это время сидел здесь и смотрел на нас, — укоряюще буркнул он, хотя она знала, что эта нервозность напускная. Инеж выглянула из-за плеча Каза. И правда: на столе сидел с интересом наблюдающий за открывающейся перед ним сценкой Мджумбе, с недавних пор поселившийся в их доме, и ворон, лицезрея происходящее чересчур умными для птицы глазами, забавно склонял голову то на один бок, то на другой. Инеж тихо засмеялась. — Мне нравится, когда ты называешь его моим вороном, — с энтузиазмом выдала она. — Чего уже скрывать, если он к тебе больше тянется? — спросил Каз на грани фырчания, испепеляя взглядом столь нагло помешавшего им гостя. — Знаешь, ты вроде ещё молод и полон сил, мог бы найти себе самку. Мджумбе нахохлился и сердито закаркал. — Что ж, я пытался, — обречённо протянул отвернувшийся от ворона Каз. — Дядя волнуется за меня, — заумно подытожила вновь прильнувшая к нему Инеж. — Думаешь, он не доверяет мне тебя? — спросил он, снова обменявшись испепеляющими взглядами с Мджумбе, чьи угольно-чёрные перья встали дыбом на холке. — Он привёл меня к тебе, — тепло напомнила она, посмотрев на ворона, — поэтому вряд ли. Иначе бы он тоже велел мне оставаться в Равке. — Хорошо, — жеманно ответил Каз. — Инеж, радость моя, — официальным тоном обратился он к ней, — не могла бы ты попросить своего дядю хоть ненадолго оставить нас вдвоём? А то в последнее время, как только нам хочется побыть наедине, рядом тут же оказывается кто-то третий. — Каз, ты стесняешься птицы? — без издёвки полюбопытствовала Инеж. — Нет, но эта птица иногда так на меня смотрит, что у меня ощущение, будто передо мной человек. — Мджумбе, — мягко обратилась она к ворону, мигом дёрнувшемуся на её голос, — милый, будь добр, оставь нас хоть ненадолго. Но Мджумбе, закаркав, нахохлился пуще прежнего и никуда не удалился, да ещё и плюхнулся брюшком на стол и принялся наблюдать за ними пристальнее, чем прежде. — Нет, он не уйдёт, — произнесла ничуть не огорчённая подобной проблемой Инеж, но тогда же, точно вспомнив что-то важное, натянула маску деловитости. — Каз, есть что-то, что я хотела с тобой обсудить. Он приподнял голову, что до этого спокойно лежала на подлокотнике дивана, и степенно воззрел на Инеж, сползающую на противоположный край и принимающую сидячее положение. — Что такое? Тряхнув макушкой и пригладив спадающие на лоб волосы, Каз отогнал прочь всю былую сонливость и сел напротив, всем видом показывая, что внимательно слушал её. — Нам надо знать точно, жив ли король, — заключила Инеж после недолгого молчания, точно давая себе подготовиться к разговору, — и вместе с тем я думаю, что информации, которую мы достали после первого проникновения во дворец, недостаточно. Каз исторгнул вялый выдох, оглянувшись и задумчиво посмотрев на опирающуюся о подлокотник трость. — Во второй раз ворваться будет сложнее. В первый нам помогло торжество в резиденции и то, что без подарка от Шухана не обошлось, но не скажу, что это будет невозможно. — Я не собираюсь снова врываться во дворец, Каз. Я считаю, что информацию можно найти и за его пределами. На непроглядную секунду в недрах лучисто-карие глаз Каза блеснуло лисье любопытство, которое он быстро подавил, скрыв его за привычной сдержанностью. — Но извне её может быть в разы меньше, чем ожидается, — предупредил он. — К тому же, можно наткнуться на ненадёжные источники, вроде жёлтой прессы или подворотни, где политики обсуждают исключительно те, кто в ней не разбирается. — Я могу наткнуться в городе на советников и Львов, подслушать, что они говорят. Это помогло бы найти слабые места что у Вегенера, что у Пекки, а то и у всего королевского совета. Может, мне удастся найти что-то, что можно будет применить против короля, доложив обо всём Торговому Совету, — уверенно проговорила Инеж, покручивая на пальце кончик длинной косы. — У тебя должны будут иметься доказательства против Вегенера, — напомнил Каз, — и есть одно «но»: Торговый Совет тоже может быть вмешан в эту махинацию с фальшивым голосованием. — Ты так думаешь? — Я почти уверен в этом, — ответил он так, точно и сам неохотно принимал то за факт. — И если это так, то пусть король нарушил хоть весь статут торговли, но если эти доказательства Торговому Совету предоставим мы, те, на которых подали в розыск, то арест Вегенера будет им не выгоден. — Нам не нужен его арест, — безразлично возразила Инеж. — Нам нужно сначала его падение, а потом кончина. Каз незлобиво засмеялся. — Мне нравится твоя кровожадность, — неожиданно признался он на грани шёпота, на что получил до ужаса знакомый ответ всепрощающим тоном: — Какой необычный комплимент. — Всегда пожалуйста, — ладонь Каза вальяжно легла на набалдашник. — Мы выдвинемся ночью. В такую пору легче скрыться от посторонних взглядов. Инеж дрогнула, но тут же взяла себя в руки. — Я тоже собиралась выбрать именно ночь, как лучшее время суток для сбора данных, — степенно оповестила она, надеясь, что не выдавала неловкость в ломающемся голосе: — но с одним «но»: я выхожу в город одна. Ты остаёшься здесь. В тот миг ей показалось, что всё вокруг погрузилось в глубокий стазис: ни единого звука, даже собственного дыхания или сердцебиения, ни смены движений. Улёгшийся на столе Мджумбе будто бы замер, поверженный в оцепенение от её условий. И только сидевший напротив Каз не выглядел ни ошеломлённым, ни разозлённым, но Инеж без слов понимала, что услышанное ему не понравилось. Наконец-то он, прикрыв залитые свинцом веки, твёрдо отчеканил: — Нет. Но недовольная ответом Инеж не собиралась отступать. — Я пойду в любом случае, Каз. Дождусь, пока ты заснёшь, и проберусь в город, — властно проговорила она, впервые настолько самоуверенная в диалоге с Казом Бреккером, находившимся не в лучшем расположении духа. — Тогда я привяжу тебя к стулу и оставлю так на всю ночь, — отнюдь не шутливо пригрозил он. — Я уже тебе говорила, что сильна в петлях. — Инеж. — Каз. Привычный нажим, с которым она произнесла его имя, заставил Каза замолчать. Не более. Он молчал, терпеливо ожидая, что она найдёт в себе смелость отстоять свою позицию, но в одночасье Каз находил стезю к триумфу в этой игре самым нечестным способом: точно ломая её боевой дух, он удерживал моросящий душу зрительный контакт. Инеж помнила, что когда-то — особенно в первое время, когда ей пришлось примкнуть к нему — она не могла смотреть в его глаза и постоянно отводила взгляд. Но теперь, когда она привыкла к этим безжизненно-холодным глазам, привыкла к этому нечитаемому взору, закалённая жестокостью Кеттердама Инеж могла бесстрашно глядеть на него в ответ и при этом ничуть не ломаться. — Ты силён во взламывании замков, в составлении планов и спасений в самых экстренных ситуациях, — безучастно напомнила Инеж, так некстати поймав себя на том, что в этот момент манерой речи она явственно подражала безэмоциональному тону Каза, — но так получилось, что из нас двоих именно мне природа даровала умение ходить, не издавая при этом ни единого шума, и прятаться в тени так, чтобы меня никто не видел. По-моему, здесь всё ясно: твоё присутствие может быть рискованным. — Но и отсутствие, когда за нами охотится весь город — тоже. Инеж со свистом втянула воздух сквозь зубы. Была ли виной строптивости Каза обеспокоенность за то, что её могли застать, украсть и выдать прямиком в резиденцию, где с ней сделают невесть что? «Или…» Или он не доверял ей, думал, что она запросто провалит задание и тем самым выдаст, что они скрывались от властей в дебрях Грюнкифе? — Это несправедливо, — произнесла Инеж с намерением нажать на правду и добиться соглашения от него. — Ротти годами добывал для тебя информацию именно так, причём очень часто он едва ли не платил за это своей жизнью. — Такой аргумент ты решила выдвинуть? — спросил Каз таким тоном, будто её слова являлись не более, чем издёвкой. — Мне не нужно, чтобы ты шла на жертвы, — рявкнул он, схватившись за трость и поднявшись с дивана. — Не нужно, чтобы ты каждую ночь рисковала быть пойманной и выданной его Величеству, как беглянка, которую потом казнят перед всеми у церкви Святого Бартера за мои преступления, и за которую поймавший тебя человек захочет кучу денег. — Каз, — устало позвала его Инеж, но услышана она не была. — Я не хочу каждую ночь сидеть и думать, почему ты так долго не возвращаешься и не поймали ли тебя, пока я бездействую в этом чёртовом лесу. Это обеспокоенность. Да, определённо. Самая простая обеспокоенность, которую Каз выражал в самом извращённом виде. — Каз, пожалуйста, послушай, — стоически выдерживая любой преподнесённый им удар, взмолилась Инеж, протянув свою маленькую руку и мягко взявшись за ладонь Каза, сжав её, без слов прося прислушаться к ней. — Сколько раз я сама была на таких заданиях? Сколько раз я выживала на них? Сколько лет ты отправлял меня выслеживать действия твоих конкурентов и доносить на них? Каждый раз я проникала в их дома, часто проходила мимо охраны, при этом оставаясь незаметной. Ты думаешь, я не справлюсь сейчас? — Если бы тебя поймали охранники в домах моих конкурентов, я бы смог ворваться к ним и вытащить тебя оттуда. Сколько раз я уже делал это, Инеж? Приходил за тобой, когда тебя незаметно воровали из-за выявившихся отношений со мной и шантажировали. Я убивал каждого, кто смел украсть тебя. Если моим противником будет весь Кеттердам, я могу не успеть. — Ты мог не успеть и раньше, когда меня брали в плен. — Инеж! Она думала, что сломается оттого, как Каз смотрел на неё: именно так он когда-то без слов усмирял нрав каждого, кто посмел бы проявить дерзость в диалоге с ним, и каждый раз это срабатывало подобно сильнейшему гипнозу. Но Инеж, как бы не боялась, не могла подчиниться не озвученному приказу: слишком много поставлено на кону, а все их с Казом идеи, выписанные на бумагах, покоились в мусорном ведре. — Я не хочу ругаться с тобой, Каз. Однако её слова впервые были лишены привычной нежности, а рука, державшаяся за него, отдёрнулась и пала, когда Инеж встала с дивана и шагнула перед ним. — Но я выйду в город. Без тебя, — твёрже отрезала она, более не желавшая продолжать их распри. — Ты не спрячешься от чужих глаз так, как я, и так же, как тебе не хочется по ночам думать, почему я задерживаюсь, я не хочу каждую минуту переживать, что тебя поймают. Это всё делается ради банды, ради нашей семьи, и я больше не могу сидеть в ожидании, когда придёт лучший момент для возмездия. Глаза Каза сузились. Инеж удивилась, как он мог что-то разглядеть сквозь эти щёлки, но одновременно с тем стоически держалась под куполом его тяжёлого взгляда. Другой, думала, даже самый сильный и проворный из Отбросов, давно бы сломался и виновато просеменил в сторону нашкодившим щенком. Она ждала, что в порыве ража язык Каза извергнет такое, что это снова выставит стену между ними. Такое, о чём он сам потом пожалеет. Но Каз, позволяя бушевавшим в тонких кольцах кофейных радужек холодящим бурям остановиться, глубоко вздохнул и произнёс, не столько соглашаясь, сколько вынуждая себя сказать это: — Ладно. Былая непроницаемость, единственное, что помогало ей бороться в этом бое против Каза, улетучилась, и она благодарно-довольно воззрела на него. — Я рада, что мы дошли до согласия, — и голос её стал таким, каким был всегда, когда Инеж говорила с ним: миролюбивым и почти всезнающим, будто она повидала бытие на годы вперёд. Но Каз покачал головой. — Это не соглашение, Инеж, — со строгостью, опасно граничившей с чуждой ему обреченностью, заявил он. — Не соглашение. Смирение. Если ты хочешь пойти на такую жертву, то я не смогу тебя переубедить. Инеж хотела ответить ему, но Каз отвернулся от неё и шагнул к настенным часам. Его трость взмыла наверх и пару раз стукнулась о стекло часов, за которым прятались красные стрелы циферблата. — Ты выдвигаешься в девять, пока не пройдёт зимнее время, — не терпящим возражений фальцетом проскрежетал он, — и отсутствовать можешь максимум до полуночи. Если пройдёт хоть одна минута, а ты не вернёшься, я тут же выйду на твои поиски. — А если… — Надо будет — убью кого-то, кто встанет у меня на пути. Не в первый раз так делаю, когда прихожу за тобой. — Мне подходят условия, — в тон ему согласилась Инеж, и, опрометью посмотрев на время, заключила: — У меня в запасе ещё три часа. Убрав трость с часов и чинно приосанившись, Каз обратился к ней менее степенно, точно выходя из образа строгого командира: — Ты хоть решила, куда будешь идти в первую очередь, или хочешь слепым котёнком тыкаться во все места? И огонь, загоревшийся в её глазах, говорил лучше любых слов. — Думаю, это и так ясно: прослежу за советниками, на которых наткнусь в толпе.* * *
Инеж терпеливо выжидала, пока Кеттердам накроет безбрежной тенью. Каз в то время, точно превратившись в сидевшее на кресле каменистое изваяние, вслушивался в бесконечный цокот часов, смотрел на то, в каком безжалостно-быстром темпе секундная стрелка наяривала круги, как неумолимо время шло дальше, приближая их к неизбежному. Часы чеканили в такт сердцу. За прошедшие часы они не обменялись ни единым словом: Инеж просто не знала, что сказать, но надеялась, что он молчал не потому, что не знал, что можно говорить перед прощанием. Надеялась, в конце концов, что он не прощался с ней. И она знала: Каз тревожился за неё. Иначе бы её идея не вызвала такой ажиотаж, иначе он бы отпустил её сразу, как услышал эту идею, не задумываясь ни о каких рисках. Впервые в жизни Инеж нуждалась в его давнем равнодушии, канувшем в никуда и превратившемся во что-то неестественно-гипертрофированное до заковыристого абстракционизма. Когда последние секунды были отсчитаны, а стрелка указала на девятку, Каз выглядел так, будто он отсчитывал до конца света. Инеж же, проходя по коридору и оставляя его безнадёжно ютиться в тени, ждать её возвращения, бойко оповестила, хоть он и сам знал это, возможно, даже лучше, чем она: — Пора. Мгновение спустя со скрипом отворившаяся дверь впустила в коридоры ночную прохладу. Инеж слабо поёжилась, будто окоченевший ворон, искавший укрытие среди почерневших в зимнюю пору голых деревьев, но это нисколько не уничтожило её решимость. За миг до того, как её нога должна была ступить за порог дома, затишье пробил утомлённый вздох за спиной, будто ей в шею дышал загоняющий в тёмный угол хищный зверь. — Ни траура. Инеж обернулась к нему: несмотря на то, что впервые эта фраза слетела с Каза со столь поникшим звучанием, он выглядел точно так же, как и годы назад, когда отправить на смертельный бой своего очередного солдата для него не значило ничего. Она незаметно прикусила губу. Когда в последний раз они обменивались этими фразами? Произнесли ли они их после того, как Отбросов убил взрыв? — Ни похорон, — закончила она. И тогда, больше не осмелившись томиться у выхода, Инеж со всех ног ринулась в глубину яшмово-зелёных лесных простор, слилась с чернильным сумраком ночи, слишком благосклонной к ней, раз уж она бескорыстно позволяла ей годами оставаться в её тени. Ветер подгонял её сзади. Он напоминал шёпот. Чей — не поймёшь. Воинственный дух за рёбрами полыхал, горел, намеревался сжечь всех подле неё, превратить столицу в колыбель смерти, а его жителей вместе с ней — в горсть пепла да гору обглоданных яростным огнём костей. Инеж подумала, что после всех пережитков сгореть в пламени своего же костра — не самая худшая кульминация из всех, но Каз вряд ли простит ей такое. Кинжалы с гулким свистом рассекли воздух и прорывали ей путь, скрытый за листвой и дурманившей своим въедающимся в ноздри запахом хвоей. Хрустящая листва шумела, сосновые колючки шуршали, в конечном счёте спадая на скрытую за сухими сучьями земле. Разлапистые ветки, скрывающие за собой лунный круг, припадали к прочным кронам и исчезали в черноте. Инеж бежала. Бежала и тогда, когда трава с песком сменились зычно затрещавшим под обувью гравием, а ватага деревьев прервалась пробитой в чернильном пространстве пустотой звёздного полотна. Где-то в километре от неё пролегала потонувшая в разврате и жадности агломерация, именуемая среди людей Кеттердамом. Ей не верилось, что она всё ещё обитала в нём: в своей осквернённой душе ещё совсем юная Инеж затаила ненависть к этому городу, чей народ нацепил ей на руки кандалы и отбирал всё, что у неё оставалось. «Кроме Каза» — напомнила она себе. Кроме единственной причины, по которой Инеж так и не оставила этот город воспоминанием, засевшим в ней уродующим пятном кровянистой гематомы. Прыжок во мрак превратил её в фантома в облике сулийской гурии, растворившейся с синевой ночи. Призрачные очертания фантома словно слились с воздухом. И сама Инеж будто бы не шла вовсе, не бежала, а невесомо парила над чернеющей землёй, рассекала расстояние вольным вороном, размахивающего крыльями над погружённой во тьму столицей. Люди на улице не замечали её. Возможно, виной тому вовсе не неё филигранные навыки скрываться от их пытливых и скучающих взглядов: люди в принципе не замечали ничего, влачили своё бренное существование в гнетущем неведении, даже глаза завязывать надобности не имелось. Инеж и не скажет, что то ей на руку: чересчур уныло, пускай она никогда и не нуждалась во вспышке адреналина в венах. Путь привёл её к воротам из живой изгороди, увенчанной искусственными багровыми розами. В ушах раздалось неумолчное журчание воды из дорогого фонтана, и шум этот заглушал неукротимый гул взбесившегося сердцебиения. На секунду Инеж прервала путь, чтобы отдышаться и судорожно оглянуться по сторонам, убедиться, как в жгучем приступе паранойи, что за ней никто не следил, и в тот час же устремилась дальше. Несколько ловких движений и она, не издавая шума, приземлилась на один из подоконников. За ним — на ещё один, другой, пока Инеж не оказалась на втором этаже. Она посмотрела в окно и приглянулась, увидев по ту сторону спальную комнату и человека, мирно сопевшего на кровати. Более не смея медлить, Инеж приоткрыла окно и осторожно проникла внутрь, сливаясь с накрывшей углы теменью. Стоя в метрах от кровати, она посмотрела на владельца дома, не подозревающего, что в этой комнате он больше не один. Глаза Инеж, походившие на чёрные гиацинты в омуте ночи, сузились, загорелись пламенем холодного огня, который вот-вот выжжет глазницы, если она его не утихомирит и не напомнит, кто из них хозяин. Секунду спустя Инеж, не дрогнув, пустила в воздух Санкт Владимира. Безмятежно спавший мужчина издал задушенный вскрик и вскочил с места сразу после того, как острая пика кинжала впилась в изголовье кровати всего в метре от его головы. И вздрогнул, принявшись искать чужака, когда за случившимся раздался её властный голос: — Вставай, предатель короля! Есть дело!