Der Himmel fällt

       То, что раньше ассоциировалось со свободой, — свистящий в ушной раковине ветер да бескрайние просторы перед собой — превратилось в гнет оседлавшей паники в ядрёной диффузии со зверским страхом, который блуждал в метавшихся зрачках пойманного и загнанного в угол кролика.        Это даже не дурманившая не функционирующее сознание эмоциональная лабильность, на фоне которой ажитация могла предстать чем-то обыкновенным и невинным.        Инеж уверена, что не хотела давать более ясное обозначение вороху ощущений, скитавшихся и навёрстывающих круги по нутру.        Не сейчас, по крайней мере.        Стремительный скачок адреналина — или чего-то посильнее — подкатил к горлу тошнотой и сорвался наружу вместе с набранной скоростью. У вереницы сосен, где заканчивалась гравийная тропа и стелился прочный песок, повернуть голову и удостовериться в том, что за ней никто не следил, выдалось пыткой.        Страшно невыносимой и опасно граничащей с невозможностью, но, опираясь на недюжинную интуицию, Инеж остановилась и осмотрела окрестности в поисках потенциального недоброжелателя.        Никого.        Только она, пытающаяся взять контроль над бесструктурным дыханием, да что-то неумолчно нашептывающий, как бессмысленной молитвой, ночной ветер. В полном одиночестве, посреди громкого стрекота притаившихся цикад и шелеста низкорослой травы.        И всё равно, пусть в неё с угла и не впивались чьи-то жадно-злые глаза, Инеж не чувствовала ни покоя, ни безопасности (да и как эту вшивую безопасность отыскать или ощутить, когда она всего в метрах от города, в котором её могли поймать, скрутить, а после бессовестно передать на отрубление головы?).        До дома она бежала так же, как когда оттого зависела её жизнь: вопреки усталости в потяжелевших ногах, срывая скрученные ветки и царапаясь о них.        Не до этого — спрячется в своей комнатушке и промоет царапины, если их окажется больше ожидаемого.        По пути Инеж ловила себя на удручающей мысли, что лучше бы она тогда кричала и рвала горло до хрипоты, но не теряла контроль над рассудком, побудившим применить силу.        Что лучше бы она не уходила ни от ответа, ни от самого Гарвана, потому что сейчас, учитывая то неспокойствие, что изрядно набивало оскомину и изводило до параноидальных кошмаров, от напоминаний о произошедшем, всевозможные внутренние метания казались близки к помешательству.        До знакомой поляны осталось несколько шагов.        До дома — ещё больше.        Скрипнула деревянная дверь, открывающая ей обзор на длинный коридор и впускающая внутрь пьянящий аромат лесной прохлады.        Инеж опрометью заглянула в зал.        После — на кухню.        Каза нигде не было.        Первый этаж пустовал, лишь на журнальном столике гостиную насилу освещал тусклый свет изогнутой в дугу лампы.        — Каз?        Инеж ожидала, что то возложенная мистером Мередитом тревожность играла с ней в самые непростительные игры, но ответа почему-то не последовало.        — Каз! — громче позвала она, уповая, что в первый раз звучала слишком тихо.        — Инеж? — прозвучало со второго этажа, и она громко выдохнула от облегчения, услышав, как зычно постукивала по ступеням трость Каза. — Так быстро? Когда ты вернулась?        — Эт-то, — Инеж запнулась и подождала, пока в озаряемой слабым светом темноте всплывут очертания Каза. — Это не имеет значения.        Это вопиющая ложь.        Её ранний приход имел значение, большое, как не знающая конца скупость этого города, как её страхи, бессмертные и несокрушимые, но Казу о том знать не требовалось.        Инеж захотелось забиться в угол дивана и пролежать так до той поры, пока лес не позолотит новое и ничего не обещающее утро.        Её сегодняшняя опрометчивость по-любому дорого обойдётся ей, если только удар, пришедший Гарвану в лицо, не выбьет ему из памяти их разговор. Не выбьет то, как она поставила Каза под опасность своими неосторожными словами.        Он встал перед ней, и Инеж стало страшно, что так же просто, как она позволила Гарвану прознать о её лжи, она выдаст себя перед Казом. Что ему будет достаточно посмотреть на неё, увидеть проблеск дикого ужаса в её глазах, и вся правда, всё то, что она скрывала от него — как на ладони, и это станет первой её платой за смехотворно-призрачную надежду, которой Инеж тешила себя, когда заключала сделку с врагом.        — Инеж, — Каз проскрежетал её имя так, как будто уже сейчас, на таком расстоянии, видел, что с ней что-то не так.        И будь он трижды не прав, сбейся он с пути и неправильно прими её девиантное поведение — ей оттого не лучше, особенно когда припрятанный скелет в шкафу норовил ожить и дотянуться до неё своими мерзко-костистыми ручищами.        Инеж стояла неподвижно, и только неравномерные выдохи вместе с хилым «да?» доказывали, что она живой человек, а вовсе не реалистичная гранитная статуя.        Она видела, как Каз двинулся к ней, как озарил рыже-золотистый свет его лик. Как наскоро слепленная маска невозмутимости дребезжала и ломалась прямо на нём, давая Инеж увидеть её Каза.        — Что произошло? — его первый вопрос пал на неё громоздким куском градного льда. — Тебя… тебя увидели?        Скорее на уровне рефлексов, чем осознавая свои действия, Инеж покачала головой.        Думала: лучше бы её увидели.        Чуть позже она подумала, что лучше бы ей дали возможность вернуть время вспять и никогда, даже под натиском риска не отомстить за банду и уйти проигравшей, не соваться в особняк Гарвана, не трястись каждую минуту от ужаса, что он выдаст её королю.        Не врать Казу. Не рушить всё то, что они любовно строили вместе годами.        — Нет, — на ломаном вздохе ответила Инеж, и в горле пересохло от волнения, от мысли, что её загнали в выдуманный больным и тронувшимся рассудком угол.        — Тогда что напугало моего Призрака?        Инеж чуть не скривилась, когда с него слетело вроде бы привычное ей «Призрак». Оно напомнило ей мистера Мередита, то, как он старательно выискивал её болевые точки, как торжествовал, стоило ему наткнуться на нужную, и как нахраписто нажимал на неё.        Абсурдно: этим прозвищем нарёк её именно Каз, а Инеж спустя годы, когда Призрак стал её вторым именем, передёргивало от него из-за совершенно чужого ей человека.        — Король… — она бесшумно сглотнула и коротко облизала потрескавшиеся тёмные губы. — Король догадывается, что ты жив.        — Ну, — Каз хотел сказать что-то ещё, но почему-то сбился и украл несколько секунд от их диалога, чтобы шагнуть к ней. — Мы уже установили это, как мне казалось. В перестрелке на празднике многие считают виноватым если не другого выжившего Отброса, то меня, но это только догадки, не имеющие доказательств. Что по-настоящему тебя напугало?        Что её напугало?        То, что она чуть ли не превратила эту догадку в неоспоримый факт, что враги читали её как открытую книгу без всяких преград.        Аффектация всё ещё стучала по вискам вместе со сжавшимися сосудами, но Инеж, минуя свет лампы, точно он мог показать слишком много таинств на ней, двинулась к Казу.        Её напугало человеческое могущество. Инеж без преувеличений и преуменьшений считала себя сильной, но то было истиной только когда она бороздила по морям и в одиночку отбивалась от двух-трёх работорговцев. Удивительно, как легко проигравший ей в бою на кинжалах Гарван столь выверенно уничтожил её примитивным вербальным способом.        Встав напротив Каза, Инеж мельком посмотрела на свой кулак. Костяшки всё ещё чувствовали резкое столкновение с лицом нахального советника, но теперь это действие виделось ей проявлением слабости.        Доказательством, что Мередит выиграл эту битву.        — Ничего, — как можно увереннее соврала Инеж, осторожно беря руку Каза в свою, так, как она делала это раньше, когда он только-только учился привыкать к человеческой плоти под пальцами, и накрыла другой ладонью. — Просто… волнуюсь за тебя. Не знаю, что эти сумасшедшие ещё надумают.        Каз нахмурился, но она хорошо знала, что это не злость и не старая чопорность, которая всегда была важной составляющей его самодельной брони.        — Страх и переживание могут уничтожить бдительность, а я не хочу отпускать тебя с мыслью, что ты рискуешь попасть в руки стражи или советников, — он сжал ей ладонь, как если бы держал хрупкий и ценный самоцвет, и большой палец очертил тёмно-бронзовые костяшки, будто Каз догадывался, что они кого-то ударили. — Не беспокойся за меня. Если хотят, то пусть думают, что я жив и приду за ними в любой момент. Может, так они сойдут с ума от ужаса.        — Поменьше бы тебе самоуверенности, — угрюмо осекла его Инеж, робко посмотрев на мрачный угол гостиной, точно что-то выискивая там. — Ты собирался связать меня по рукам и ногам от одной только мысли, что я сунусь во дворец. Почему я не могу волноваться о тебе, когда вся столица мечтает поймать злого и страшного Каза Бреккера, за которого власти обещают сто тысяч крюге?        — Злого и страшного? — почти возмутился Каз. — Вот уж не думал, что услышу такое от тебя.        — Каз, я серьёзно, — выпалила раздосадованная Инеж. — Я не хочу думать, что с тобой что-то случится и что мне придётся бежать из Керчии, чтобы до конца жизни скитаться в чужих землях в одиночку.        Но это тоже ложь, такая же, как и то, что пробиралась в центр города и следила из тени за советниками: если Каза поймают и убьют, Инеж не покинет поле боя и не оставит Керчию, пока Кеттердам не ответит перед ней за всё содеянное своей кровью.        Ему самому о её планах, однако, знать не стоило (хотя Инеж не была уверена, что Каз не догадывался об этом).        Он не ответил, только простоял так перед ней ещё немного и жестом пригласил сесть вместе с ним на диван. Она не стала спорить, кивнула молча и двинулась за ним, безрезультатно ведя шизофренический бой против самой себя.        Страхи, которые взрастил в ней Кеттердам, паразитировали мозг годами и напоминали Инеж прибитого к стене таракана: как ни старайся, сколько его не дави, сколько не размазывай почти-труп в отвратительное месиво, он всё равно щурит хитрые глаза-бусинки и издевательски двигает своими сломанными лапками, как будто глумясь над своим мучителем и твердя ему самодовольное «а я ещё живой».        — Вот так, — дёргано произнёс Каз, стоило им сесть. — Ты больше ничего не узнала? — Инеж вспомнила, какая ещё информация могла быть полезной для их плана, но поняв, что ничего больше Гарван ей не поведал, она покачала головой. — Тогда планом займёмся завтра, а сейчас постарайся успокоиться.        — Я спокойна, — тут же запротестовала Инеж.        — Ты взвинчена как Джеспер, когда кто-то не так дышит на его револьверы, и напряжена как Пим, когда он приносил донести мне новости и ожидал, что в него полетит моя трость, — безукоризненно заметил он, — поэтому не пытайся убедить меня в обратном.        Каз был прав. Она как оголённый нерв, как бомба замедленного действия, и от этой мысли Инеж становилось по-настоящему паршиво.        Она бы устремилась на кухню и сделала себе как можно скорее ромашковый чай, чтобы успокоиться и отвадить от всего дурного, — и поднять себе настроение наигранным ворчанием Каза, которого мутило от запаха ромашки — но чувствовала, что на фоне возложенной Гарваном тревоги её желудок сразу же оттолкнёт всё, чем она попытается его заполнить.        От мысли о советнике ей стало в разы хуже.        Что с ней сделал этот проклятый человечишка?        Он сокрушил её обычными словами, заставлял в ужасе ждать надуманного и приевшегося второй неотдираемой кожей неизбежного. Он двигал ржавым лезвием несуществующего раскалённого фальшиона под правильным углом, так, что рана разверзалась от его филигранных действий, а она становилась ещё уязвимее, чем прежде.        Так с ней раньше мог сделать только Каз.        У другого попавшегося ей на пути столько могущества ломать её словами не находилось и, как думала Инеж, ей такой и не попадётся.        Она ведь почти выстояла, когда ей собирались раздробить ноги, выстояла, когда её не единожды брали в плен и при ней же угрожали Казу, что если он не согласится на их условия, то как минимум раз в сутки будет получать почтой по пальцу своего паука.        Инеж зажмурилась несильно, встречая темноту, и снова открыла глаза, созерцая рыжие искры на буграх деревянного пола. Во всех случаях угроза была направлена на неё. Она знала, что если ей будет грозить опасность, то Каз беспрепятственно и без раздумий убьёт каждого, чтобы это пресечь.        Если под дулом воображаемого пистолета окажется он, ей будет всуе ожидать от него той же эффективности и придётся взять его безопасность в свои руки.        «А как? — спросила себя Инеж, и даже голос в голове был совсем невесел. — Как раз из-за меня, из-за моей неосторожности, его могут поймать власти и казнить».        — О чём ты думаешь? — послышался ломаный скрежет Каза, по всей видимости догадавшегося, что мыслями она всё ещё далеко от него, где-то в мутном омуте удручающих раздумий.        Инеж вздохнула.        — О немного другой жизни, — выдала она, но не считала то враньём: Инеж правда задумывалась об этом, просто в другое время. — О том, как было бы хорошо, если бы мои родители приняли мой выбор. Ты бы плыл со мной в Равку, — она заставила себя улыбнуться, вяло и через силу, и вдруг усмехнулась: — Уже представляю, как бы тебя нарядили в караване.        Над ухом раздался короткий смешок Каза.        — Боюсь, сложности всё равно были бы: мой сулийский даже не на начальном уровне, а ты бы устала переводить всё мне и своей родне.        — Мы бы это исправили. Я часто представляла, как ты мучаешься над книжкой по сулийскому. Это выглядело весело. Но ты всё равно немногословный, так что переводить не было бы проблемой, — на грани напускного злорадства ответила Инеж, как вдруг, помрачнев, произнесла на выдохе: — Я правда очень хотела, чтобы ты понравился моим родителям.        Уперевшись взглядом в прорези на полу, Каз неосознанно промычал что-то.        — Ты никогда не рассказывала мне о них, — ни с того ни с сего заметил он.        Инеж задумалась, и только сейчас отметила, что с момента побега из Равки и их короткого диалога спустя полгода порознь она никогда не говорила с Казом о своих родителях. Быть может, не видела смысла ворошить прошлое и делать себе ещё хуже, чем уже сделала, сжигая все мосты обратно, или думала, что Казу будет не интересно слушать это.        — Если бы всё сложилось иначе, если бы они доверились мне, — на секунду Инеж запнулась, надеясь, что не скажет ничего лишнего, — то мама скоро считала бы тебя своим сыном. Ты бы стал частью семьи.        Она была крайне осторожна, когда поднимала подобные темы.        Инеж знала, что в понимании Каза семья представлялась чем-то отдалённым и нечётким, как расплывающиеся человеческие очертания во флёре сизого тумана, и каким бы безразличным к людским ценностям он не старался казаться, Инеж не хотела теребить ему душу тем, чего у него почти никогда не было.        — Думаю, — как-то таинственно изрёк Каз, оглянув поглощенный красками иссиня-чёрной ночи потолок, — что тогда нас бы воспринимали за брата и сестру, а не пару.        «Пару» — мысленно повторила Инеж, и чуть ли не улыбнулась от такого, думалось, заурядного слова. Сколько она помнила их вдвоём, Каз никогда не называл себя и её парой. Он даже не называл её своей девушкой, ни при всех, ни наедине с ней, лишь позже сознавшись, что считал это понятие чересчур примитивным для них.        — А папа, — Инеж говорила воодушевлённо, с запалом, возгорающимся огнём в недрах чёрных зрачков, и давая себе хоть ненадолго забыть о том неудачном походе к советнику, — он бы сказал мне присматривать за тобой.        — Тебе? За мной? — с шутливой недоверчивостью переспросил Каз. — Уверена, что не наоборот? Не поверю, что отец дал бы дочери поручение приглядывать за самым опасным человеком города.        — Уверена. Он бы попросил меня присматривать за тем, чтобы по ночам ты спал, а не утыкался в бумаги, и добавил бы, как непристойно для сулийской девушки, что её пара такая… худощавая, — она едва ли не прыснула и, откинувшись на плечо Каза, издала громкий вздох. — Они бы оберегали тебя… как своего. Как меня. Как друг друга. Я видела это: мама цвела, словно цветок дикой герани, а папа часто называл её сайни.        — Кажется, — задумчиво проговорил Каз, — я уже слышал это слово. «Любимая». Я… помню… ты рассказывала о нём Нине, когда вы обсуждали сулийский.        — Да, — ответила Инеж, как вдруг снова усмехнулась: — Не думала, что ты ходил где-то рядом в этот момент.        Но Каз на эту реплику не ответил. Он молчаливо придвинулся к ней ближе, так, что она ощущала исходившее от его тела тепло, чувствовала дыхание на своей шее.        — Инеж, — позвал он её, и пускай голос его был ломаным, напоминающим грубый скрежет, она слышала, чувствовала, что Каз пытался придать ему мягкости. — Сайни, — слово это слетело с его языка как нечто чужеродное (и таковым оно и было), будто он пробовал его на вкус, смаковал каждую гласную. Инеж, дрогнув оттого, как необычно это звучало от Каза, вспомнила, что точно так же он произнёс её имя в самый первый раз: как нечто диковинное и чуждое ему. — Мне нравится, как это звучит.        И что-то внутри неё, что-то живое и чувствительное, защемило, но от ощущения того стало вовсе не больно, а, напротив, словно это её согревало, как алчущие языки пламени зажженного в лютую зиму камина.        В том не было ничего ошеломляющего: Каз не редко называл её так, что Инеж могла оттаять от неожиданного порыва нежности с его стороны (по крайней мере, к восемнадцати годам Каз понял, что «инвестиция» всё-таки мало чем походила на ласковое прозвище), но это ощущалось иначе, когда он называл её чем-то родным и почти забытым.        — Мне тоже, — тепло отозвалась она, неспешно прильнув к Казу.        Инеж подумала, что позволит себе крохотную наглость и забудет, что с каждой секундой, с каждым её вздохом, спокойным и сбивчивым, она безостановочно лгала Казу. Что она могла как всегда обнять его, прижать к себе, как единственную родную ей душу, напомнить, как он ей нужен, и вместе с тем закрывать уши на бессвязный лепет рыдающей совести, давить дрожащей ножкой вину, в которой, если так и дальше пойдёт, Инеж утопится, а Каз не сможет её спасти (из-за того, что будет слишком поздно, или просто не желая спасать шкуру предательницы — не поймёшь).        По гостиной тут же прокатился дверной стук.        Инеж почувствовала, как тепло сменилось царапающим холодом.        Моментально вся филигранно выстроенная ею по крупицам фальшивая утопия потерпела крах и рухнула кусками кровавых осколок у испещренных в розовеющие микрошрамы пяток.        Каз напрягся, но, в отличие от неё, медленно встал с дивана — к слову, слегка скорчившимся лицом выдав очередную судорогу в больной ноге — и приготовился поплестись к коридору. Не мешкая, Инеж резко схватила его за руку.        — Не иди туда, — прошептала она, так, чтобы не званный гость за стенами дома не услышал её. Слишком свежи воспоминания о безумных лучисто-жёлтых глазах Гарвана, догадавшегося, что Грязные Руки не погиб в день взрыва. Слишком велик был её страх, что он немедля доложит обо всём королю, который вместе с советом и обнажившей топоры стражей выжидал Каза за дверью.        — Почему? — прозвучал невозмутимо вполне резонный вопрос.        От отчаяния Инеж захотелось впиться ногтями в его ладонь, чтобы заглушить и угомонить внутреннее буйство. Она бы всё отдала, лишь бы Каз просто прислушался к ней, не задавая лишних вопросов.        По двери постучали во второй раз, и это немедля привлекло его внимание.        — А вдруг нас засекли, Каз? — наконец-то вымолвила Инеж, уповая, что он уловит в её словах, в её интонации, мольбу не упрямиться и подумать о себе. — Вдруг там стоят сейчас подчиненные Вегенера и ждут, что ты выйдешь и попадёшь к ним в плен?        — Вот и узнаем, — Каз перевёл взор на окно, убеждаясь, что никто не смотрел на них оттуда, и тогда же, схватившись за трость, указал в сторону коридора. — Иди за мной и готовь кинжалы. Если дам сигнал — атакуй, но не убивай.        «Вот упрямец» — мрачно окрестила она его.        Когда они шли по коридору, Инеж догадывалась, что им не удалось оставить своё нахождение в доме под секретом для внезапного странника. Если же она шествовала по древесине пола легко и бесшумно, то шаги Каза, наоборот, были грузными из-за травмы, а трость отстукивала отнюдь не тихий лязг.        Ей оставалось взвыть к святым с молитвами, при этом не зная, за что именно молиться. За то, чтобы там стоял не король? Чтобы там никого не оказалось? Чтобы это были обычные хулиганы, кидающие камушки в дверь?        Инеж встала за ним. Пальцы легли на обтянутые карминовой кожей рукоятки кинжалов, пока Каз приглянулся к глазку, а пару секунд спустя, недовольно буркнув что-то нечленораздельное, открыл дверь.        Стоявшая за его спиной Инеж высунулась, дабы узреть пожаловавшего им в столь позднее время путника, и малость удивилась, увидев на пороге…        — Что случилось, Броуди? — без приветствий и даже самого напускного интереса спросил Каз, впуская мужчину внутрь и напоследок оглядывая округу в поисках возможных притаившихся в кустах недоброжелателей.        — Рад, что ты оказался тут, Бреккер, — но вопреки сказанному в словах Айзека не промелькнуло ни тени энтузиазма. — Дело к тебе есть. Если хочешь, можешь отправить Призрака на второй этаж и мы поговорим наедине.        Инеж, оскорбившись фамильярному отношению домовладельца, нахмурилась.        — Я останусь, — твёрдо обратилась она к Казу, пока Броуди был больше поглощён тем, что вешал куртку на неустойчивый крючок.        Но самой себе отрицать Инеж не стала бы: она была рада видеть Айзека.        Когда вокруг неё осиным роем витали навязчивые убеждения, что на них непременно кинется кто-то из угла, нашпигует сотней наточенных рапир и повесит в самом центре Кеттердама, чтобы вызвать издевательский смех у прохожих («эй, посмотрите-ка, а ведь это два самых опасных и грозных человека города») видеть даже нерадивого домовладельца представлялось ей наиболее прельщающей перспективой.        Под куполом стального взгляда Каза Айзек Броуди, получив жестом руки приглашение зайти в гостиную, прошествовал внутрь и осмотрел помещение, будто ожидая, что после них зал будет полностью разгромлен.        — Садись, — сухо обратился к нему указавший на диван Каз. — Может, решим всё быстро и разойдёмся.        — О, поверь, я бы тоже хотел закончить с этим побыстрее и вернуться в свою тёплую кровать, а не отсиживаться в лесу, — подхватил уже усевшийся Броуди, — но зная тебя, мы тут надолго.        Инеж увидела, как пальцы Каза нервно постучали по вороновой голове — один из показателей, что ситуация немало раздражала его и что если Айзек не поумерит пыл, то весь натренированный стоицизм Грязных Рук этой ночью познает первую трещину.        — Я спрошу ещё раз, — с ощутимым нажимом процедил Каз, — что случилось, Броуди? Что привело тебя в этот дом?        — Произошла довольно-таки неприятная ситуация, Каз, — хмуро оповестил Айзек. — Какая-то крыса донесла, что у меня фальшивые лицензии на построение ромового завода на Крафтерштрассе, поэтому власти изъяли мой бизнес.        — Как печально.        — Да погоди ты огрызаться, — прервал его начавший злиться Броуди. — Случай и впрямь тяжёлый. Я беден, как церковная мышь, а долги за импорт рома у Равки и Шухана сами себя не погасят. Пойдёт так дальше — я и вовсе окажусь на улице. В худшем случае — за решёткой.        — Если ты ждёшь, что я помогу вернуть тебе завод и оплатить все долги, то ты переоцениваешь мои силы. Тут я тебе не помощник, — безразлично ответил Каз.        — Было бы так просто, как ты всё говоришь, но я к тебе не за помощью. Мои мозги ещё при мне, в здравом уме просить помощи у Грязных Рук я бы не рискнул, — Броуди громко хохотнул от собственных слов, но тут же, посерьёзнев, продолжил: — Я повышаю цену за жильё. Если вы хотите остаться, тебе придётся доплатить мне.        Инеж заставила себя не подскочить на месте и не прижать к горлу нахала холодную грань кинжала.        Каз, наоборот, отличался образцовой безмятежностью, и только спустя полминуты, точно осмыслив услышанное, произнёс на выдохе:        — Так дела не делаются, Броуди.        — Да ну? — с недоброй хитринкой переспросил тот. — Меня теперь кеттердамский демон учит, как делаются дела?        — Уговор был на шестьдесят тысяч крюге за год. Я заплатил за три, — абсолютно спокойно напомнил Каз. — Юридически ты можешь требовать с меня плату только в случае продления аренды, а так — ни гроша.        — Каз, ты живёшь в Кеттердаме много лет. Ты наверняка прекрасно знаешь, как здесь дела делаются. Юридически, не юридически, а твои карманы могут опустеть за одно мгновение, — надменно фыркнул Броуди.        — У меня нет денег.        Услышав это, Айзек слегка сердито покосился на Инеж, но она сидела неподвижно и сверлила домовладельца ответным взглядом.        Инеж знала, что деньги у Каза были, что ещё незадолго до взрыва он припрятал в надёжном месте маленький сейф с крюге, но эти деньги явно не предполагались для таких непредвиденных обстоятельств.        — Нет денег, значит? — переспросил не поверивший в услышанное Айзек.        — Денег нет, — повторил простодушно пожавший плечами Каз. — Извини, Броуди, но любой уважающий себя бизнесмен не допустит такой осечки, которая потом будет стоить ему целого предприятия.        — Это поэтому пятая гавань уничтожена, а Клуб Воронов ликвидирован властями короля?        Инеж проследила за тем, как вспыхнула на Казе жгучим кипятком белая ненависть, усмирённая лишь выкованной временем непроницаемостью.        Броуди же, точно забывая, с кем имел дело, был абсолютно спокоен, выкидывая нечто подобное. С такой прямотой можно было вести беседу с безобидным фермером или кузнецом, но никак не с человеком, который мог поставить точку в их бессмысленном диалоге одним взмахом трости, что снесёт наглецу голову и размозжит по стене месиво из мозгов и черепа.        — Каз, это ведь ещё не всё, — как бы невзначай продолжил Айзек, словно забыл о чём-то пустяковом. — Я в газете вычитал, что ты у короля в чёрном списке числишься, а позже до меня и вовсе дошло, что тебя то мёртвым считают, то дают кучу крюге, если тебя привести во дворец.        — У нас с Вегенером личный конфликт. Тебе в него соваться не стоит, — усмиряюще предостерёг нахмурившийся Каз. — Я заплатил за аренду до того, как король вынес это решение, а значит, имею полное право претендовать на этот дом.        — Довольно-таки занимательно, но я пришёл немного не для этого.        Каз ничего не ответил. Вставая с кресла с явственно не дружелюбным настроем, он посмотрел на неё, всё это время выжидающую от него хоть какого-то жеста, позволяющего завершить это дело более эффективным для их банды способом.        — Присмотри за гостем, Инеж, — дал Каз наименее ожидаемое наставление. — Мне надо кое-что проверить.        Он попытался скрыть пульсирующий спазм в ноге и проковылял к коридору, а сознание Инеж досадливо взвыло в тот самый миг, стоило ему только исчезнуть за плотными стенами, но крики были слышимы только ей. Она прислушивалась к его отдаляющимся шагам, распознавая по ним, насколько плачевна ситуация с вывихом, прислушивалась к тому, с какой тяжестью Каз поднимался по скрипящим ступеням, и впервые за время их пребывания в доме задумалась, не разломаются ли они?        Инеж тут же удержала норовивший слететь с напряжённо сжавшихся уст вздох отчаяния: Каз мог бы попросить её вместо того, чтобы мучить себя путём на второй этаж.        Хмыкнув, Айзек повернулся к ней, взглянул на секунду, после чего, будто поняв, что не вытянет из неё ни слова, снова уперелся раскосыми глазами в шеренгу тёмных сосен за окнами.        В ожидании Каза Инеж затерялась во времени.        Как долго они так сидели — в тишине общего молчания и неопределённости, сводящей с ума едва ли не на уровне монотонного звука? Наверное, долго, если в один момент ею начало управлять нетерпение (а Каз ведь ещё в первую её неделю в рядах Отбросов твердил, что нетерпеливых Бочка губит в первую очередь).        Оборот ситуации начал раздражать: появление хоть кого-то ещё, кто не имел никакой связи с королём, должен был стать единственной путеводной звездой во мраке всесильной внутренней истерии.        Что происходило с ней?        Вопрос на миллион, миллиард, если не больше. На бесконечность, того гляди. Вопрос, которому место в какой-нибудь трагикомедийной балладе, но никак не в её жизни.        — Итак.        Всего одно слово выскользнуло с языка вернувшегося Каза так внезапно, что Инеж резко повернула голову к дверному проёму, и сопроводилось оно зычным стуком трости.        — Броуди, вопросу суждено закрыться, — не выдавая ни капли беспокойства, продолжил он, хромая ближе к дивану. — Денег у меня нет, и я заплатил тебе столько, сколько было указано в контракте изначально. Новая цена будет актуальна только для следующего арендатора.        — Значит, — многозначительно протянул хлопнувший себя по коленям и вставший с дивана Айзек, — ты мне не заплатишь?        — Нет.        — Как печально, — на его старый манер повторил домовладелец, направившись к коридору и прошагав мимо Каза. — А я-то всё ожидал, что в трудную минуту у тебя совесть очнётся.        — Броуди, — устало процедил Каз.        — Нынче времена тяжёлые, этот царишка на троне цены повысил, а пенсии как были, так и остались. Хотелось бы… ну… сто тысяч крюге.        — Броуди, — раздалось чуть раздраженнее.        — Но раз так, — Айзек подозрительно-торопливо накинул на плечи куртку и прошёл к двери, — то буду идти обратно.        — Броуди!        Дальше всё произошло как в замедленной съёмке.        Инеж услышала, как отворилась дверь и как не просто вышел, а выбежал на улицу Айзек. Каз, отреагировав вовремя на его странное поведение, как можно быстрее похромал за ним.        Полминуты спустя, как только его худая и сгорбившаяся фигура исчезла из виду, ночной небосвод застелил грохот неожиданного выстрела. Инеж тогда же вскочила, и скоро, когда она убедила себя, что это точно выстрел, что ей не послышалось ничего, устремилась к Казу.        Выйдя за порог, она мягко ступила на залитый лунным светом ковёр травы, и узрела замертво павшего на сырую землю Броуди. Приглянулась: под припечатанным к мелкой зелени лицом образовалась кровавая лужица от выстрела в затылок.        Повернувшись к Казу, Инеж увидела в свободной от трости руке пистолет. Наверняка именно за ним он и пошёл, когда сказал, что ему нужно было что-то проверить.        — Он бы сдал нас? — спросила Инеж, не испугавшись того, как легко она задавала этот вопрос. Точно так же можно было спросить, какая будет погода через неделю или сколько стоил в их время поход к врачу.        Каз пожал плечами. Не удивительно: это её раньше часто охватывал тремор от убийства, вынужденного и нет, а он реагировал на это как на что-то естественное.        — Я решил перестраховаться, — признался Каз. — Лучше избавиться от потенциальной угрозы, чем жить с мыслью, что она скоро накличет на тебя беду.        Инеж снова посмотрела на беспризорно валяющееся мёртвое тело Броуди. Верно ведь, как ни крути.        Несколько лет назад, когда сущим злом для неё являлся Каз Бреккер с его деспотично-аморальными идеологиями, её бы повергли в глубочайшее ошеломление такие циничные высказывания, но после всего пережитого Инеж могла только согласиться с ними.        — Надо закопать его, — Каз сказал это так, будто занимался захоронением тел уже долгие годы и привык к этому, хотя Инеж не могла ручаться, что это пострашнее вырывания глазного яблока у живого человека.        — Каз, — мягко обратилась она к нему, — я видела, что у тебя усилились боли в ноге. Давай лучше я этим займусь.        Но на это предложение он тут же покачал головой.        — Нет, — на секунду, стоило ему шагнуть в дом и чуть ли не выдать, насколько ему было плохо, Каз усомнился, но мигом взял себя в руки. — Мне надо, чтобы ты осмотрела окрестности и убедилась, что рядом нет никого, кто мог бы это услышать. Увидишь советника — не атакуй, а сразу беги сюда. Если тебя снова ударят отравленным оружием, я не успею помочь тебе.        Инеж не стала с ним спорить, хоть и хотела. Она без слов проследила за тем, как Каз удалился во мрак коридора, и сама же, преследуемая гнетом всепоглощающего дежавю (Инеж ведь уже не раз стояла так, пока он на её глазах освежевывал орущего в агонии человечишку), кинулась в омут изумрудного леса.        Будучи на расстоянии от места убийства, Инеж замедлилась, озираясь по сторонам.        Напомнила себе: Броуди мёртв. То единственное, что могло отвлечь её от не имеющей конца визуализации сцены в особняке Мередита — той, от которой уверенность в себе, притупленная чувством небывалого страха и хтонического ужаса, рассыпалась горстью горячего песка, теряясь в таких же подобных себе крупицах и не давая ей ни шанса выкарабкаться из вознесённых бытованием препятствий.        Инеж знала, что рядом никого, но оседлавшая сознание хроническая паника неведомым образом преобразовывалась в паранойю.        Разлапистые ветки сосен казались чьими-то жадно тянувшимися к ней ручищами, шелест покачивающейся в такт ветру травы — бесшумные шаги врага, а уханье ютившейся в метрах от земли совы — зов спустившегося на землю дьявола.        Она вернулась обратно не скоро, а когда оказалась неподалёку от дома, увидела одиноко сидевшего на ступенях Каза. Он отложил трость, придерживая перепачканную лопату, и смотрел на место, где закопал Броуди, так, будто его вынудили похоронить давнего врага.        «Сейчас весь мир для него враг» — неохотно признала Инеж этот факт, простой, как дымчатое небо в промозглую погоду.        Каз не обратил на неё никакого внимания, когда она подошла и села рядом, но он не затерялся в прострации, не лавировал бесцельно тронувшимся рассудком в залитых чернотой чертогах. Он знал, что Инеж вернулась и была с ним, и скоро, устав от молчания, заговорил:        — Другого выхода не было.        Это прозвучало менее безразлично, чем обычно, и оттого ей показалось, что Каз пытался оправдаться за содеянное.        — Я не виню тебя, — призналась Инеж, переместив изучающий взгляд с могилы на него. — Но ты мог бы дать мне знак ещё в доме. Я бы закончила всё быстрее и эффективнее, а тебе не пришлось бы идти на второй этаж и наводить столько шума по округе.        — Возможно, — отстраненно согласился Каз. — Это уже третий, которого я закапываю. Скоро лес превратится в кладбище.        — В детстве мне рассказывали историю о местности, в которой погибло так много людей, что земля просто устала от смерти и возвращала покойников к жизни, но возвращала в таком состоянии, что смерть казалась подарком.        Инеж увидела, как уголок рта Каза скривился.        — Какие… мрачные истории у сулийцев, — фыркнул он, с некой неприязнью откидывая от себя лопату. — Если нам придётся спасаться ещё и от восстания зомби, то так тому и быть. Давно я не испытывал ничего подобного.        — Тебе мало того, что мы — преступники, на которых подал в розыск сам король? — без насмешки фыркнула Инеж.        — Да.        Поодаль в саму луну каркнул Мджумбе.        Инеж почудилось, что ворон согласился с Казом.        — Прятаться от властей и бояться за свою шкуру — это одно, — продолжил он так, как будто потратил годы, чтобы дойти до этого аспекта, — а вот сойтись в битве с врагом и чувствовать, как в последний раз бьётся его сердце под дулом твоего пистолета — это совсем другое, моя сайни, и меня печалит мысль, что жизнь вынудила меня выбрать первое.