Der Himmel fällt

       Инеж очнулась посреди ночи от того, что дышать стало тяжко.        Несмотря на то, что апрель в Кеттердаме славился настолько сильными холодами, что ей приходилось из года в год кутаться в три слоя одеяла во сне, в этот миг она изнывала от духоты.        Веки отворились железными воротами, нехотя и моля снова сомкнуться.        Инеж подняла взгляд на Каза, крепко заснувшего и собственнически прижавшего её к себе за плечо. На преспокойном лице его играл озорной просвет речного нефрита, отбрасываемого луной. После вечера откровений и долгого приступа боли он заснул быстро, и она лежала рядом, свернувшись под боком, пока и её саму не одолела усталость.        Инеж знала, что Каз был предельно чутким даже провалившись в сон, — жизнь в Бочке научила его стремглав пробуждаться даже от скрипа лестницы или хруста сухой ветки — но она всё равно совершила попытку вынырнуть из его хватки.        Осторожно двинувшись в сторону, она почувствовала, как тело обдала лёгкая прохлада. Рука Каза, не найдя опоры, приглушенно шлёпнулась о постель, и Инеж замерла в ожидании, что он очнётся, учуяв её отсутствие.        Этого не произошло.        Каз спал на редкость крепко, настолько, что не ощутил шевеления рядом с собой.        «Это хорошо, — подумала Инеж, с противоположной стороны постели созерцая тёмно-кварцевые пятна мешков под его уставшими глазами, и, недолго раздумывая, заботливо укрыла Каза одеялом по самую шею. — До двадцати он долго не ведал нормального сна».        Она бесшумно перевернулась на другой бок, а следом осторожно, точно натянутая до предела стрела, выпрямилась.        Её пятка коснулась ухабистого пола, когда Инеж бросила беглый взор на Каза, чтобы убедиться, что она не разбудит его так же, как это произошло утром.        Проявив всю взращенную родителями сулийскую ловкость, она встала, оставив постель пустовать без неё.        Поёжилась: без пледа и человека, который мог согреть собой, ей тут же стало зябко. Она потянулась к аккуратно сложенному на стуле пальто Каза и накинула на себя, в тысячный раз пройдясь глазами по непроглядно-чёрному материалу и усмехнувшись глухо, вспоминая, как привыкший видеть её в своём пальто Каз однажды предложил ей оставить его себе.        Не то, что бы Инеж была против, но…        «Великовата» — отметила она без тени печали, просунув руки в чересчур длинные и широкие для неё рукава.        Укутавшись, Инеж побрела обыденно-беззвучной поступью к порогу комнаты, к сумрачному коридору, за которым последовала лестница, в этот момент впервые показавшаяся ей очень длинной, практически бесконечной.        Пространство казалось чем-то абстрактным.        Окружение — не более чем скопление кривых линий в затхлом воздухе.        Этот дом ей изначально чужд, но после месяца в сосновом лесу и в нём начало проявляться что-то родное.        Отворив дверь, Инеж впустила в дом ночную прохладу, точно гостя, которого она ждала долгими годами. Стылый ветер ударил в лицо, отбрасывая со лба волосы и шустро проникая в коридор, мечась между дубовыми стенами и исчезая в чёрное никуда.        Взор её мглистых очей вперился в клубящееся мраком звёздное небо.        Где-то зычно застрекотали скачущие по высокой траве цикады, а огромная ушастая сова ухнула, после чего вспорхнула крыльями и устремилась подальше от дома.        Подальше от людей.        Середина апреля выдавалась холодной, но Инеж уже замечала зачатки грядущего мая, тёплого, как лучик солнца на продрогших ладонях.        Поначалу она хотела сесть на крыльцо и провести немного времени, лицезрея великолепие окутанной в беспросветную вуаль мрака природу. Тут же передумала и, не раздумывая, двинулась по заученной назубок тропе в саму чащу.        Глядя под ноги, Инеж хмыкнула незатейливо: учитывая то, сколько раз ей приходилось идти по этой стезе, дорожка должна была быть давно истоптана до глубоких следов-ям.        Густые нефритовые заросли сосновых великанов шелестели, пока она пробиралась через них, раздвигая в стороны колючие ветви. Инеж сфокусировала взгляд на просачивающемся сквозь расщелины колючек лунном свечении, что словно расплавленный жемчуг стелился с вышины неба по земле. Умиротворение, странное и в одночасье заглушающее все затаившиеся в душе тревоги, убаюкивало, мягко и любяще, будто укачивая и усыпляя ребёнка в самодельной колыбели.        Выбралась Инеж в паре километров от озера, расстелившимся тёмно-лазурной атласной лентой над песчаным грунтом.        Вспомнила тут же: вчера она дала волю эмоциям у этого места, смотрела оттуда на своё отражение так, будто ждала, что против воли хозяина оно ответит ей столь ненавидящим взором, что захочется бежать испуганно как можно дальше.        «Святые, — взмолилась Инеж мысленно к душам мучеников, хоть и не делала это неприлично долго, утеряв всякую веру, — что будет с нами дальше?»        Отныне ей не хотелось подходить к воде и смотреть на себя равносильно так же, как и думать о том, что через неделю всё решится.        Однако отвадить от себя эти размышления не удавалось.        Они напоминали чей-то стальной кулак, въедающийся железными пальцами и мявшие в кровавую кашицу сознание. Сжимали всё, сминали безжалостно, да с таким ражем звериным, что от ощущения того скрипели до крошева зубы, разнося по не функционирующим рукам и ногам слабость, тянущую и въедливую.        Они с Казом либо победят вдвоём, либо познают поражение (и поражением для Инеж знаменовался даже триумф ценой жизни одного из них).        А будет ли проигрышем, если они оба выберутся живыми из-под руин познавшего удара города, а Каз, от которого не скрылась её крамольная афера, посчитает своего паука предательницей?        То будет её величайшей потерей — Инеж не посмеет это отрицать. Она потеряет человека, которого заново обрела в эту ночь.        Инеж вспомнила, как Каз смотрел на неё.        Как прикасался к ней — так сулийцы касались святых икон в храмах.        Темнота обнажала все его чувства, искореняла насильно натренированную в нём чопорность и побуждала поведать то, о чём он всегда умалчивал. Инеж хотела, чтобы это длилось вечно, пока их свет не настигнет конец. Она хотела, чтобы Каз был с ней всегда, в этом лесу, в этой поросшей запахом хвои и дубовой коры комнате, в её руках.        Инеж посмотрела ввысь: даже сейчас, когда то виделось чем-то сюрреалистичным, она уповала подобно ребёнку, что её небо упадёт, пусть и не во имя, а вопреки.        Неожиданно идиллию леса прервал громкий шорох за спиной.        Инеж резко развернулась.        Руки машинально, на уровне рефлексов, потянулись к тому месту, откуда по обычаю выпирали твёрдые рукояти кинжалов. Она знала: то могла быть обычная зверушка, мог быть заблудившийся дикий кабан или изголодавшаяся по освежеванной плоти волчья стая, которая увидит в блуждающей на их территории женщине добычу.        «А может быть и человек».        Людям нельзя доверять. В Кеттердаме — в самую первую очередь.        Любой увидевший её доложит обо всём королю, возжелав в обмен на подлость свою получить лёгкие деньги.        Оставить жить такого человека, пусть и не провинившегося ни в чём и слёзно уверяющего, что не опустится до такого, будет её громоздкой ошибкой, а она и без того совершила их достаточно за последние недели.        Кинжалы вырвались на волю с глухим металлическим лязгом.        Если и брать грех на душу, то только такой.        — Покажитесь, — бесстрашно приказала Инеж, будто с трона вещая, и сама же, твёрдо и не колеблясь, сделала шаг вперёд.        Её видели. Слышали, на худой конец — и того достаточно, чтобы паника забилась в ней.        Укрытая кобальтовой теменью листва зашевелилась, и Инеж, замершая на том месте, словно застывшее навеки каменистое изваяние, слышала отдаляющиеся от неё шаги.        Это был человек. Это точно был человек.        И он не спешил показаться.        Стиснув зубы, вспылившая Инеж неотвратимо пустилась в бег. Слабый порыв ветра засвистел в ушах, развевая выбившиеся из косы пряди, стоило ей оттолкнуться от земли и непоколебимо прыгнуть в саму пучину, дабы затеряться в густых зарослях соснового леса. Она прыгнула на следившего за ней человека, повалила его наземь и с размаху вбила кинжал в песчаную почву всего в миллиметре от его уха.        Инеж приготовилась закрыть глаза на веру, на то, чему её учили, как ей прививали ценность каждой жизни, но как только она отодвинулась, чтобы разглядеть своего преследователя, ахнула от оцепенения:        — Вы?        — Что за дурацкая привычка нападать на меня, Призрак?!        Мистер Мередит наверняка бесцеремонно оттолкнул бы её от себя, не отскочи Инеж от него так, точно под ней разлёгся прокаженный. Он встал на ноги медленно, испепелив лубянистым взором орудие, которое едва ли не рассекло ему ухо, и стряхнул прилипшие к одежде травинки и песок.        А потом посмотрел на неё.        И тогда к Инеж нагрянула мысль, почти твердокаменная и монументальная, что с Гарваном можно было покончить так же, как она могла бы сделать с любым другим человеком.        — Какая встреча, — с липовым ангельским дружелюбием поприветствовал её мистер Мередит.        В попытке взять себя в руки Инеж закатила глаза.        — Как много пафоса, — на выдохе, нервном и шумном, как трель всё сметающего водопада. — Что же вы тут забыли в столь позднюю ночь? Поговаривают, в такое время в лесу чаще всего волки выходят на охоту. Не боитесь быть съеденными?        — Эти милые собачки меня не пугают, — хохотнул Гарван. — Меня куда больше беспокоит то, что я наконец-то познал, где поживает моя верная помощница, а я даже не оповещу её об этом. Ты-то сегодня не пришла, а я ведь мог побеспокоиться.        Он знал. Знал, где она скрывалась от короля.        Инеж это осознание покоробило. Отныне ей достаточно совершить малейшую оплошность, чтобы Гарван либо начал шантажировать её тем, что доложит Вегенеру о находке, либо сделает это без предупреждений и получит за неё обещанные королём деньги.        — Плохо себя чувствовала, — уверенно отрезала она. — Лесная пища не самая подходящая альтернатива городской еде.        Но Гарван будто и не верил.        На скулах его заиграли желваки, точно он знал, что ему лгали, и оттого сердился сильнее прежнего.        — Я приду завтра, — попыталась уверить его Инеж.        — В этом нет нужды, — нахмурившийся советник резко качнул головой, и светло-кедровые лохмы подпрыгнули в такт ему. — План продуман. Остальное — на мне.        «План продуман».        Всего два слова, но они с такой неописуемой силой отзывались в ней, как нечто невероятное, нечто, во что невозможно поверить… пока Инеж не вспомнила, что Каз тоже готовился напасть на дворец.        — Уже? — изумилась она. — Я думала, вам потребуется больше времени на его исполнение. Разве вы не собирались занять место Куарона, чтобы втереться в доверие короля?        — Слишком долго ждать, — степенно оповестил Гарван. — Тем более, что Эйнера нет в Керчии. Вегенер отправил его в качестве посла с керчийской делегацией в Ос Альту, чтобы попытаться получить гарантии от короля Ланцова, что Равка поможет нам в случае надвигающейся войны с Новым Земом.        Инеж судорожно вдохнула спёртый воздух.        — Войны? — переспросила она. — Король хочет объявить войну земенцам? Зачем?        — Не знаю, — честно ответил ей собеседник, — но как только я займу его место, это решение будет мигом упразднено. Новый Зем мог бы стать хорошим союзником для Керчии, но никак не врагом.        Инеж немо согласилась с ним. Война — последнее, что нужно Керчии, но Вегенер упёрто и слепо вёл своё государство к неминуемой гибели.        Вегенер не знал абсолютно ничего о правлении. Его власть в Керчии смешна и иллюзорна, а сам он падёт, как только народ сбросит невидимые кандалы и попытается побороться за свою свободу. Его несуществующее могущество отныне будет украдено так же, как и деньги, вытянутые из карманов обездоленных людей.        От Инеж ничего не скрывалось за белыми стенами монументальной резиденции: совет осознавал, что ситуация в стране знатно набила оскомину и встала костью поперёк горла керчийцев, но король, не признавая, что путь его — великий обман, не предпринимал ничего.        Она снова посмотрела на Гарвана.        Надежда и вера всего народа, способный сломить её сильный рассудок самым примитивным способом — Инеж всё ещё не могла доверять ему, какими бы клятвами он не рассыпался перед ней.        Ему ничего не стоило после выполнения плана посадить её за решётку и подготовить к казни.        — Что придётся делать мне? — безразлично спросила Инеж.        Перед глазами как никогда ясно встал вид на ватагу разъярённых политикой людей, поднимающих к застланному дымом небу остропикие вилы и факелы. В ушах застыли истошные крики да проклятия, настолько страшные, что ей не приходилось их слышать даже на территории Бочки.        Инеж стало больно: если ей придётся закончить свою жизнь именно так, истоптанной или позорно разорванной людьми, которых она вызволила, то опираться возможности не будет.        То, с одной стороны, абсурдно. С подобными мыслями, что она не выберется из боя живой, соваться в битву бессмысленно, но нечто необъяснимое верещало, точно стараясь сподвигнуть её к другому решению, что такова воля фатума. Инеж чувствовала нечто похожее до той поры, пока Клепку не разнесло в щепки громоподобным взрывом. Это напоминало наваждение, шестое чувство, что-то, что человеческому разуму не подвластно.        Она подумала о Казе.        Оставлять его одного страшно. Оставлять его одного эгоистично.        После того, как он вызволился из пут бесстрастия, как нашёл в ней опору, коей у него доселе не было, опасно снова бросить его в одиночестве.        — Ничего, — сухо ответил Мередит, и то было наименее ожидаемым из всего, что он мог сказать. — Свою часть сделки ты выполнила. Если восстание пройдёт успешно, я выполню и свою, я верну тебе корабль.        — Вы забыли Клуб Воронов и пятую гавань, — осторожно уточнила Инеж, стараясь не сорваться на твёрдость, которую чаще всего применяла в диалогах с Гарваном. — Всё, что принадлежало Грязным Рукам, я возьму на себя. Как мы и обговорили.        — Почему это? — небрежно переспросил советник.        — Потому что я — единственная выжившая из банды, а бывший владелец отобранного Вегенером бизнеса мёртв.        В темени жёлтые глаза Гарвана, будто совиные, сверкнули. Дико, враждебно, так, что он переставал внушать даже самую мелкую крупицу доверия. Он выпрямился, походя на натянутую тетиву, и взор его приобрёл холод апрельских вечеров, такой неукротимый, что Инеж под его тяжёлым куполом озябла.        — Сегодня днём я вышел пройтись по лесу и увидел тебя издалека, Призрак. Ты была тогда не одна, а Бреккер что-то мало походил на мёртвого.        Инеж ударила дрожь. Крупная, долгая, сильная, доводящая едва ли не до мучительных судорог.        «Нет».        «Нет!»        Она пыталась уверить себя, что это чистой воды блеф, что он всего-навсего хотел сломать её, заставить самой выдать правду, но это был бы слишком сладостный самообман, чтобы в него верить.        Гарван знал.        Гарван видел Каза.        Знал, что она врала ему все недели их сотрудничества.        Святые, как же Инеж сейчас лелеяла мечту вернуться в март и никогда не являться к Мередиту, не подвергать такой опасности Каза! Он мог защитить себя, она знала. Видела ведь столько раз, как враги падали перед ним, жалко распластавшись. Ему, возможно, она не понадобится, он и сам окажется в состоянии спастись, но Инеж всё равно трясло от одного только знания, что от Гарвана не укрылось то.        Мередит тем временем казался оскорблённым её долгой ложью и наверняка чувствовал себя так, будто его выставили в ипостаси идиота.        Она опустила голову, походя не то на нашкодившую девчонку, не то на пораженного, павшего настолько низко, что готов был молить своего мучителя о пощаде.        — Не трогайте Каза, — слетело с неё, и не поймешь, была ли то прошептанная мольба, или сцеженная через зубы угроза.        Гарван хмыкнул, громко и презрительно, как если бы она выдала какую-нибудь глупость похлеще бессмысленного детского лепета.        — И мысли не было, — бросил он пренебрежительно.        — Клянусь вам, — вдруг сорвалось с уст, как самая настоящая угроза, и Инеж подняла кипящий белой ненавистью взгляд на советника, — клянусь, если вы что-то сделаете с ним, я заставлю вас страдать так, что вы будете меня молить о быстрой смерти.        — Гезен, успокойся. Если я решу пойти в самоубийцы, то прямо сейчас ворвусь в его комнату с топором. Как видишь, я стою перед тобой и говорю об исполнении плана. Всё, что вам надо — оставаться подальше от города, если хотите жить. Следи лучше за тем, чтобы Бреккер сам не побежал к Смерти по глупости.        Это безумие.        Инеж прикрыла глаза. Руки и ноги словно залило сталью, а она сама не могла сдвинуться с места, не могла сказать что-то, потому что язык превратился в царапающий нёбо наждак.        Доверять Гарвану опасно, но идти против него — тоже.        У Инеж, впрочем, и выбора такового не было.        — Пообещайте… — она запнулась. В горле сухо, как в раскаленной солнцем пепельной пустоши. — Пообещайте, что не пойдёте против нас, мистер Мередит.        Он смотрел на неё как на проигравшего. Таким взглядом смотрели среди предводителей банд на тех, кто бился в смертельной тряске, развалившись на потрескавшейся земле, так, что не составляло никакого труда пнуть несчастного по рёбрам кончиком лакированной до блеска туфли.        Инеж ненавидела то, что Гарван смотрел на неё так.        — Обещаю, — уловил слух его ничего не выражающий фальцет. — И вот ещё что, Призрак.        Он прошествовал к ней, медленно и чинно. Его шаги заглушали звуки вокруг, будто журчание воды поодаль да щебет бодрствующих пташек переставал существовать. И это было страшно.        Инеж даже не хотела смотреть на него. Взор припадал то к земле, по которой стелились громоздкие тени, то к своей обуви.        Да будь неладен этот сумбур в ней, именуемый людским обществом страхом, но она чувствовала себя так, будто Гарван руководил не только ситуацией с Вегенером. Он руководил ею. Превращал отважного и обожженного битвами воина в готовое пасть на колени и сдаться ничего. Искоренял всю её уверенность, вырывая, как давно досаждавший сорняк в его саду.        Когда мистер Мередит встал напротив, остановился, Инеж почудилось, что мир полностью поглотил мрак.        И из него, так получилось, не выбраться.        — Если с Бреккером что-то произойдёт во время восстания, — вздохнув глубоко, начал Гарван, и её вновь пробило дрожью, — то ты не беспокойся. Я позабочусь о тебе.        Инеж недоверчиво покосилась на советника.        Ей не нравилось ни его допущение о том, что с Казом могло произойти нечто неладное, ни его маниакальное «позабочусь».        — Что вы имеете в виду? — её голос, её взгляд — всё огрубело оттого, что сказанное им ей было чересчур не по душе.        Мередит выглядел равнодушным, как исполинская глыба колотого ледника. Миг, и на лице его зазмеилась тонкой полосой лишенная всякого дружелюбия или вкрадчивости ухмылка, затерявшаяся где-то в тени впалых щёк.        — Если он вдруг умрёт, я позабочусь о том, чтобы ты долго не оставалась в полном одиночестве. Позабочусь, чтобы ему было, на что смотреть из ада.        На Инеж то подействовало не хуже окатившего её ведра холодной воды.        Разгневанная его самодовольными кощунственными речами, она бросилась в сторону советника, замахнулась, в раже забывая о всякой осторожности и норовя выдать ему пощёчину. Гарван, однако, успел увернуться от неё прежде, чем его физиономия во второй раз познала всю силу её рук, и следом, не мешка, он бросился наутёк, прыгнув в заросли и исчезнув из виду.        Инеж понеслась за ним, но стоило ей вырваться из листвы и оглянуться в поисках Мередита, как глаза уловили убегающую по склону точку.        Его уже не догнать.        Она, в общем-то, и не хотела.        Инеж мигом развернулась и побежала в противоположную от Гарвана сторону. Она бежала так, что не чувствовала сил, испытывая настоящий ужас оттого, что в столь шоковом состоянии ноги передвигались практически на автомате.        Сердце начало колотить быстрее, разнося сущий холод по венам.        «Если он вдруг умрёт».        «Если он вдруг умрёт».        В голову стрельнула пулей страшная мысль, что Гарван намеренно отвлекал её этой беседой, чтобы прихвостни Вегенера и Пекки в это время незаметно ворвались в дом и прикончили Каза. Чтобы она вернулась, представ в бою совсем одной, такой, которую легко схватить и повести в комнату, бахвалясь, что опаснейший человек Кеттердама был выпотрошен лично ими, а теперь и его приспешница будет убита ими.        Инеж качнула головой в бегу, отгоняя прочь страхи.        Он Грязные Руки. Он не мог умереть такой жалкой смертью, будучи изрезанным в своей постели.        Она бежала, словно парила над распахнутой бездной пустоты и оторопи, заключённых внутри лишённого сил тела. Смеющейся, хохочущей до застилающего небосвод сардонического визга — ей вторил гнусавый смех Гарвана.        И это мерзко. Это грань, от которой она убегала.        В дом Инеж не зашла. Ворвалась. Влетела.        Как остервенелый воробей, мечущийся из стороны в сторону в смехотворной попытке скрыться с глаз преследователя.        За долю секунды слух уловил чей-то фантомный рёв: придуманные воспламененным от ужаса рассудком прикроватные монстры снова норовили поднять свои косматые макушки и сорвать цепи, броситься на неё, как на желанную добычу, и оставить на месте некогда доблестного борца тронувшегося умом и отзырянившегося человека.        Инеж быстро-быстро побежала по лестнице, не обращая внимания ни на усталость, ни на боль в молящих об отдыхе мышцах ног.        Дверь в комнату была, слава святым, отворена, и ей не пришлось открывать её так, чтобы та с грохотом впечаталась в стену. Она вломилась внутрь, напуганная до стремящегося вырваться из клетки рёбер сердца, на ходу дёргано сняла с себя и швырнула куда-то на пол пальто, после чего, не задумываясь более ни о чём, прыгнула в постель и прижалась к Казу, позабыв, — либо упорно желая закрыть глаза на это — что он спал.        Монстры, преследовавшие её, тут же затихли.        Над ней послышался тягостный выдох.        — Я только согрелся, — пробубнил он вполголоса, когда к нему прильнула продрогшая до ледяных пяток спутница.        Инеж не обратила внимания на деланное ворчание Каза. Он был жив. Жив.        Она вдруг устыдилась тому, что посмела усомниться в этом, но даже сейчас, осознавая, что он в полной безопасности, что никто из приближенных к Вегенеру не напал на него, пока её не было рядом, не унимали колотившую её дрожь.        Ладонь Каза дрогнула, а после осторожно, точно боясь спугнуть, легла ей между лопаток.        — Инеж…?        Она не ответила. Приподнялась слегка, обняв его за сильные плечи, прижав к себе ещё сильнее, отчего Каз наверняка чувствовал себя раздавленным в её хватке, и прильнув губами к его лбу. Дрожавшие пальцы запутались в волосах на его затылке, но со стороны это походило лишь на извращённую альтернативу нежности.        Если Инеж не совладает с собой, не возьмёт контроль над мыслями и страхами, то, того гляди, вырвет целый клочок и оставит на том месте только зияющие ягодно-красными росчерками царапины от ногтей.        — Инеж.        Каз звучал твёрже, требовательнее.        Неудивительно: она куда-то исчезла, пока он спал, а теперь ворвалась в комнату полностью озябшая, разбудила его и вцепилась судорожно, будто его могли отнять у неё (хотя почему будто?).        Каз поднял взгляд на неё, и у Инеж сбилось дыхание на мгновение. Дышать снова стало тяжело, словно она находилась всего в нескольких километрах от ядра Земли и вот-вот сжарится.        Страхи смотрели на неё глазами Каза, невыносимо-чёрными и не понимающими ничего.        — Что произошло? — спросил он донельзя спокойно, хоть голос и задрожал внезапно, а рука быстро-быстро прошлась по её холодным предплечьям, пытаясь согреть и унять тремор. — Где ты была, что так продрогла? И что тебя напугало?        Инеж думала, что пребывала в этом состоянии ещё с марта, ещё за пару дней до того, как Клепку разнесло взрывом, но в эту ночь истекла последняя капля, давая ей волю сорваться.        — Мне стало душно и я вышла пройтись, — сбивчиво произнесла она, — а по пути на меня чуть не напал медведь.        Медведь. Да, медведь. Её, Призрака, которого столица страшилась едва ли не так же, как и Грязных Рук, напугал случайно попавший на пути медведь.        «По крайней мере, это лучше, чем если бы я ляпнула, будто меня пыталась съесть стая агрессивных енотов».        Инеж прильнула к нему вплотную, не оставляя ни единого свободного места между ними. Расстояние отныне казалось чем-то опасным, непозволительным. Она не могла допустить, чтобы Каз навлёк на себя беду — Инеж уже сделала это с ним. Чёртов Мередит заставлял паниковать, внедрял беспочвенную паранойю.        Нет, винить Гарвана не имелось смысла. Это она сунулась к нему, она выдала себя и Каза. Гарван лишь оказался не в том месте и не в то время.        — В-всё, Каз, — пальцы нервными движениями, как без участия разума, прошлись по его волосам, пригладили их, и Инеж старалась сделать всё возможное, чтобы искоренить грубость в своих прикосновениях. — Спи дальше. Со мной всё хорошо.        — Ты уверена?        Нет, не уверена. Она вела себя так же, как он совсем недавно. И это ужасно.        Но Инеж кивнула ему, заставила себя насильно успокоиться, угомонить пробудившихся в ней рогатых бесов и уверить его, что не было нужды волноваться за неё. Она потянулась к нему, целуя мягче, прижимаясь сильнее и ссылаясь на попытку согреться, и скоро Каз, не познавший правды, беспечно заснул в её руках.        Инеж сжала пальцы на его плечах, едва ли не впившись в плоть до синяков и пурпурных отметин, но тут же, боясь своего девиантного поведения, разжала. Хотелось сделать что-то плохое, причинить кому-то физическую боль, и если уж не ему, то себе, чтобы внутри не терзало с таким животным остервенением.        Каз рядом, спал спокойно, доверяя ей свой сон, доверяя рукам, в которых он в этот миг засыпал, будто это самое безопасное место на всём свете. Он не знал ещё, не догадывался ни разу, что это руки человека, который не единожды мог стать главной — или единственной — причиной его падения.        Думая об этом, Инеж, прикрыв глаза, столкнулась с кромешной темнотой и зарылась лицом ему в чёрные волосы, взъерошенные после её неожиданного врыва.        Она не могла позволить, чтобы с Казом что-то произошло.        И будь он Грязными Руками, Дьяволом Кеттердама или кем-то ещё, слагай о нём страна самые будоражившие нутро оды, Инеж обязана была его защитить.

* * *

       Солнечный луч на выспренном рассвете был не золотистым и не шафрановым, даже не рыжим. По пространству точно стелилась эластичная лента ядовитого багрянца, прошмыгнувшая с окна по полу и неощутимо разлившаяся по бронзовой коже сулийки, выверенно окрашивая её в тёмный киноварь.        Инеж зажмурила глаза сильнее, до хаотично пестрящих в бреши прогалин: утренний свет прошелся по лицу, слепил чудовищно, отчего чернота закрытых век показалась беспросветно бордовой, как неаккуратные кровавые брызги на деревянных дощечках. Она слепо прошлась рукой по простыням, ища Каза, его лицо, волосы, ладонь, но пальцы натыкались исключительно на пустоту.        Открыв глаза, Инеж увидела, что его рядом не было. Постель полностью принадлежала ей, как и вся комната.        Она присела, притягивая одеяло и укрывая им покрывшиеся гусиной кожей ноги. Воспоминания ночи всё ещё въедались в сознание, изводили, и Инеж попыталась вытеснить их чем-то другим.        Тогда же она вспомнила признание Каза, неожиданное и оттого трогательное, его тихое искреннее «я люблю тебя». Его взгляд, которым он смотрел на неё. Его пальцы, которые прикасались к ней. От всей гаммы эмоций Инеж не было ни холодно, ни горячо. Ей тепло, как от горящего в душе маленького костра, как будто невзгод на её тернистой и беспощадно надиктованной святыми тропе никаких и не было.        Инеж откинула от себя одеяло и неторопко, не издавая ни звука, понеслась к лестнице.        На четвёртой ступени она увидела Каза, стоявшего лицом к окну, и прошествовала в его сторону, даже не пытаясь подкрасться к нему незаметно: знала же, что он давно её присутствие уловил и только выжидал подходящего момента, чтобы прервать сие ребячество.        — Доброе утро, — бодро поприветствовала его стоявшая в метрах от окна Инеж. — Как твоя нога?        Каз усмехнулся.        — Доброе, — его скрипучий голос прозвучал мягко, и он, опустив взор, посмотрел на качнувшуюся вперёд-назад больную ногу. — Уже намного лучше. Вряд ли она заболит ещё сегодня. Почему ты так рано встала?        — Тебя не застала, — призналась она бесхитростно. — А ты?        Каз повернулся так, что Инеж увидела его очерченный тонкой полосой ослепительного гренадина профиль. На губах его играла лёгкая полуулыбка (она вспомнила: в первое время улыбка Каза походила скорее на отпугивающий злорадствующий оскал), а взгляд, упершийся в щербины на полу, был необычайно мягок.        Когда-то Инеж и не предполагала, что его взгляд мог быть таким.        — Мне нравится начало этого дня, — заключил он. — Оно дарит уверенность, что мы выиграем. Мне кажется, небо скоро упадёт.        «Небо скоро упадёт».        Каз, говоривший ей такое, был прекрасен в столпе рубинового свечения. В это мгновение он подобен надежде, единственной и всемогущей, и Инеж не могла не довериться его интуиции. Он сокрушал её кошмары, уничтожал воображаемых чудищ одним своим присутствием, вызволял из гнета сомнений, не осознавая того.        «Я люблю тебя» — табуном пробежалось в мыслях, и не поймёшь, было ли то ответом на его вчерашнее признание, или Инеж хотела сказать ему это снова.        Каз обернулся к ней, на редкость спокойный и умиротворенный.        И тут что-то резко переменилось, и Инеж на секунду приняла всё происходящее за сон: взгляд его ожесточился, как у дикого зверя, чернильные зрачки обратились в мелкие точки на белой склере, а пальцы напряженно сжали трость.        — Инеж, — произнёс Каз, уже вовсе не мягко, и она увидела, как сбилось его дыхание, — пригнись.        — Что? — недоуменно переспросила Инеж, опустив глаза и тут же узрев блуждавшую по её верхней одежде ярко-красную точку.        Она не успела посмотреть на Каза: он прыгнул в её сторону, сбив с ног и придавив к полу.        В тот час же раздался окативший утренний лес шум выстрела.        За ним — дребезжание разбитого на дождь осколков стекла, после которого стена, находившаяся в метрах от них, продырявило и искорёжило от взрыва.