Der Himmel fällt

       Воспоминание о взрыве в Клепке подобно огненной вспышке возродилось глубоко в черепушке, разве что теперь в эпицентре происходящего находились они.        Треск над ними сопроводился расползшейся по потолку широкой трещиной.        Вдали, как за плотной ширмой, послышались голоса, вещавшие готовиться к повторной атаке.        — Гезен, — мрачно прохрипел приподнявшийся на подрагивающих локтях Каз, отряхивая посыпавшуюся на волосы мелкую древесину. — Наше местоположение раскрыли! Придётся либо бежать, либо атаковать уже так.        Происходящее походило на антиутопическую сказку.        Им не повезло стать главными героями.        — Раскрыли… — шепотом повторила за ним Инеж, пока Каз, вряд ли услышавший её, тянулся к трости и неуклюже вставал.        Неверие в услышанное ударило по ней не хуже впечатляющего хука по рёбрам.        Их нашли.        Гарван солгал ей.        Кулаки сжались и разжались.        Ей не следовало отпускать его, она должна была поступить с ним так же, как поступила бы с любым другим человеком, заставшим её в лесу. Её наивность могла обойтись им обоим огромной и непосильной ценой: речи Гарвана полны враждебности и нахрапистости, а она приняла это за обыкновенное самодовольство.        Но какой резон ему выдать человека, с которым он неделями скрупулёзно составлял план по поднятию мятежа и смене власти в Керчии?        Ответ пришёл сразу: деньги.        Шестьсот тысяч крюге за неё и Каза — соблазн тут слишком велик, тем более для истинного керчийца.        Инеж вскочила на ноги, хватая затхлый воздух как на грани асфиксии: плохое предчувствие буквально вибрировало в груди. Каз вторил ему, ускоряя лихорадочные шаги по дому и, не обращая внимания на шум за покрытыми паутиной трещин стенами, принялся рыться в шкафах.        Образцовое хладнокровие, коим он мог похвастать в самых критичных ситуациях, познало крах: руки Каза тряслись, пока он вытаскивал аптечку и выуживал…        — Петразойская лазурь, — сбивчиво произнёс он, дергаными движениями кладя небольшой флакон ей в ладони. — Я знаю: есть риск, что разобьется и выльется, есть риск, что яд подействует раньше, чем успеешь применить противоядие, но лучше иметь при себе.        Несмотря на судорожность, с коей Каз говорил, он звучал по большей части спокойно, что отдалось в Инеж оторопью: он вещал о вещах непростых, как увечья и смерти, как будто ему на то всё равно.        Гам за стенами становился громче, будто мир вёл обратный отсчёт.        Это подействовало отрезвляющей оплеухой.        Инеж схватила Каза за запястье и стиснула так, что на бледной коже могли выступить со временем азуритовые синяки от её хватки.        — А как же ты? — задала она вполне уместный вопрос, хоть и знала, что в виду грядущей опасности не посмеет начать распри, если вдруг окажется, что Каз отдавал ей последний флакон и тем самым ставил себя под удар.        — За меня не бойся, — бегло ответил Каз. — Там есть ещё один.        Спросить, насколько то правда, попросить показать второй флакон — она не успела то сделать.        Он тут же, не мешкая, схватил лежавший на полке пистолет, которым однажды размазал мозги Броуди по земле и который мало чем поможет, если их атакуют вооруженные ядовитыми орудиями враги.        Следом — обернулся к ней, поманил за собой, когда голоса стихли, будто противники решили, что произошла ошибка.        Это фарс — живя в Бочке столько лет, Инеж знала это лучше любой молитвы. Это жалкая попытка обвести их вокруг пальца, вытравить из убежища, как крыс.        Всесильное крещендо страха и неверия подсекало под ноги, ударяло её наотмашь, отбрасывая на самое дно. Швыряло грубо об окаменевшую грязь, рвало на части, не оставляло места ни уверенности, ни хвалёной смелости.        Каз опрометью осмотрел территорию дома с окна.        Никого.        Единственные свидетели того, что это не галлюцинация, беспрестанная буря где-то внутри — застывший в ушах звон битого стекла и устроенный взрывом беспорядок в гостиной.        Выпрямившись, Каз медленно, опасаясь засады в самый неподходящий момент, шагнул к зияющей в стене дыре, открывающей панораму на укрытые рассеивающимся багрянцем сосны. Высматривая потенциальную угрозу из угла, он точно так же никого не обнаружил, но пальцы всё равно рефлекторно обхватили пистолет с такой силой, что костяшки рук побелели на тон.        Инеж оглянулась, стараясь и самой убедиться, что никто не выстрелит в них из укрытия. Им не впервой действовать в пылу битвы экспромтом, когда нападение ожидалось меньше всего, но именно сейчас дурное предчувствие напрочь изводило и мешало сосредоточиться.        Минута.        Две.        Возможно, и тридцать, или и того больше.        Сколько они стояли там — Инеж, затерявшись во времени, не знала.        «Надо сказать ему».        И пусть Каз обозлится на неё, если она поведает, что именно привело Вегенера к их укрытию, пусть обвинит во всех бедах — Инеж считала, что он более не заслуживал находиться в незнании так долго.        — Каз, я…        Но как только она открыла рот, как только связанный в прочный узел язык наконец-то зашевелился, Каз шагнул тяжело и ступил на траву.        Инеж замерла, затаив дыхание.        В любую секунду, стоило ей моргнуть, он мог оказаться застреленным и убого свалившимся в кровавую лужу.        Его взор устремился к тропе, по которой Инеж всегда покидала лес, но там никого, ни единого силуэта и никакой тени.        Напряжение нарастало вместе с убийственным молчанием леса.        Каз, выждав немного, махнул головой в противоположную сторону.        — Уходим, — это было всё, что он смог сказать.        Инеж осторожно выкарабкалась за ним, оглядываясь в намерении отыскать затаившегося где-нибудь в кустах противника. Сдаться и бежать восвояси Воронам было чуждо, они практически всегда были самонадеянными бойцами и стремились к приключениям, пусть оно и сулило кончину, но в этот раз уйти прежде, чем их настигнут — единственное верное решение.        Краем уха она уловила шелест листвы и напряглась.        За шелестом не пойми откуда последовал бросок.        В следующий миг нечто, совершавшее недолгий полёт, стукнулось о землю — именно стукнулось, а не пало с грохотом камнепада — всего в метре от них, бахнуло, но вместо того, чтобы сжечь заживо в яростном пламени, оно залило пространство плотным шлейфом бледно-охрового тумана.        «НЕТ!»        — ЛОВИТЕ ИХ!        Голос был столь громкий, заглушавший собой лейтмотив из нескольких смешивающихся фальцетов, что Инеж едва ли не сбило то с толку. Он звенел глубоко в голове, нарастая, разбухая, двигая по затянувшимся в узлы сосудам на грани сводящей с ума патологии, и скоро затухая эхом, и ощущение столь причудливое, точно тело вот-вот просто распадётся на сонму молекул.        Каза нигде не видно.        Звать его опасно: он мог услышать, ответить на её зов и мигом оказаться пойманным.        Инеж слепо ринулась куда-то, не зная, куда, не зная, с чем столкнётся.        Голоса звучали снова и снова, с разных сторон, смешивались и путали неимоверно.        Советники то, или Грошовые Львы — не поймёшь, но оба виделись ей одинаково опасными в бою.        Во мгновение ока в миллиметре от её лица воздух рассекло остриё керамбита.        Благодаря выработанной в рядах Отбросов реакции Инеж успела наклониться в бегу и увернуться от удара. Опоздай она хоть на одну секунду и оружие разорвало бы ей лик от подбородка до лба, а такой никчемной смерти паук Грязных Рук ни под каким предлогом не заслуживал.        Пространство сотрясло её рваным вздохом.        Адреналин неистово забурлил в кровеносных сосудах.        — Девчонка Бреккера!        — Держите её!        Туман рассеивался медленно, позволяя узреть окруживших её врагов.        Члены Совета окружили её одну, стоя бок о бок с Грошовыми Львами, но ни короля, ни Пекки Роллинса нигде не было.        «Плевать».        «Не до этого».        Обнажив Санкту Алину и Санкт Петра, Инеж непоколебимо бросилась вперёд. Внутренние демоны, затихшие давно, согласно завыли, остервенело срывая лязгающие цепи и запрокинув косматые головы. Так громко, так неистово, что едва ли не тряслась от гнева грудная клетка, а дыхание вырывалось из неё раскатистым рычанием.        Первый удар пришелся советнику метким и хлестким взмахом кинжальной пики по виску.        Второй умертвил пытавшегося напасть со спины Льва, ловко попав ему печень.        После третьего убитого ею некто хлестнул Инеж керамбитом по плечу, окропляя покрывало травы её кровью, но этот некто тут же помер с застывшим на устах криком боли, когда орудие со всей дури впилось ему в лоб.        Инеж сбилась со счета, не зная, скольких уже погубили её кинжалы и сколько успело вырезать на ней кровоточащие шрамы.        Она слабела, и только святым известно, как долго ей ещё биться, будучи отравленной по несколько раз.        Инеж не знала, как быстро таллий уничтожал организм и убивал человека, но она чувствовала, что если в ближайшее время не употребит противоядие, то просто умрёт.        Ещё один удар, который пришелся бы ей в лёгкие, не увернись она и не отделайся небольшой царапиной. Советник, который её нанёс, погиб такой же мучительной смертью, как и остальные валявшиеся рядом.        За Джеспера.        За Анику.        За Ротти и Пима.        За близняшек-сулиек.        За Дриггенса.        За каждого, кого в ту ночь погубила идиотская прихоть Вегенера и жадность Королевского Совета.        За каждого, кого им пришлось потерять.        Чьих-то грузных и торопливых шагов Инеж не услышала: ушную раковину застилала горячая струя сочащейся из виска крови, но в один момент чья-то тяжелая рука, столь большая, что ею бы крушить в пыль все кости разом одним сжатием кулака, крайней бесцеремонно отшвырнула её.        Устоять на ногах отброшенная в сторону Инеж не смогла, но полёт этот прервался так же быстро, как он и начался: спина познала болезненное столкновение со стволом ближайшего дерева, после чего она пала на землю не менее грубо, выронив лязгнувшие поодаль от неё кинжалы.        Она разлепила глаза, стараясь разглядеть в мареве хоть что-то, хоть кого-то, и уже потянулась было за оружием, не смея терять время, как вдруг громадные ручища сбившего с ног Льва схватили её и прижали к земле.        — Призрак у меня! Девчонка Бреккера поймана! — горделиво, едва ли не маниакально заголосил он, одной рукой хватая безрезультатно барахтавшуюся пленницу, а другой потянувшись за её кинжалами и спрятав их за пазуху.        — Держи её крепче, Кресвелл! Эта ненормальная может легко сбежать!        Один из советников, вставая на пошатывающиеся ноги, харкнул и сплюнул на траву кровавый сгусток.        — Да куда она там сбежит? — прокряхтел он, оттирая рукавом пиджака тянувшуюся по подбородку алую полосу. — Её столько раз изрезали, что она через пару минут откинется от яда.        Через пару минут.        Через пару минут она, возможно, присоединится к банде.        Инеж забилась пташкой в стальной хватке Кресвелла, поднявшего её так легко, будто она нисколько не весила, и понёсшего куда-то. Верещать клишированные повелевания из разряда немедленно отпустить её смысла не было, как и тратить на то и без того иссякающие силы.        «Святые» — взмолилась Инеж, чувствуя, как заживо горела на ней кожа: таллий начал паразитировать организм.        Флакон с противоядием, как в издёвку, подпрыгивал мелко в кармане и грозил выпасть.        Вся надежда на Казе, хотя Инеж не знала, насколько критично его состояние.        Он был ловок и силён, годы под руководством Пера Хаскеля даровали свои плоды, но и их было не достаточно, чтобы не получить ни одной раны в столь ожесточенной драке.        Вдруг, прерывая все её раздумия и пресекая любую попытку выбраться, Кресвелл вновь придавил её к твёрдой почве.        Левая рука Грошового Льва пала ей на щеку и насильно развернула лицо под таким углом, что Инеж представила уже, как смачно захрустит её шея.        — И это — ваш непобедимый Каз Бреккер?!        Инеж стоило нечеловеческих усилий, чтобы не закричать от ужаса.        На земле, за короткое время превратившейся в поле боя, обездвижено распластался Каз. Часть лица его, рассеченная ударом керамбитовой пики, залило багрянцем крови, а правая рука, наверняка старательно сломанная кем-то, согнулась под неестественным углом.        Над ним, придавив его голову обувью, восседал тяжело дышавший и запыхавшийся советник, крепко удерживая подрагивающими пальцами окровавленное оружие.        — Нет! — крикнула Инеж, рефлекторно дёрнувшаяся в попытке подползти к нему, отпихнуть наглеца и убедиться, что это не правда, что увиденное не имело с правдой ничего общего, что Каз жив.        — Держи её, Кресвелл!        Грошовый Лев едва ли не навалился на неё сверху, и Инеж, ощутившая, как заныла от боли спина, отныне была не в силах дёрнуться.        Она зажмурилась: лучи утреннего солнца слепили, а на глазах появились первые слёзы — слёзы гнева от того, что её даже не подпускали к Казу.        Несколько минут.        Несколько чёртовых минут, и яд убьёт её.        Тело, тем временем, горело сильнее.        — Что нам сделать с ним дальше? — глумливо спросил стоявший над Казом советник. — Отрежем ногу? Вырвем глаза? Или лучше голову? Как думаете, его величество поднимет нам зарплату, если мы попросим мастеров прикрепить голову Бреккера ему на стену?        — Не смейте! — выпалила Инеж, крикнула до разрыва аорты, но её порыв бессмысленной смелости лишь развеселил их врагов.        — А что тогда, а? — услышала она сквозь застилающий слух смех приторно-ласковое улюлюканье Крессвела. — Ребят, а давайте их обоих на стену Воллису! Помрут вдвоём и чучелами станут вдвоём, раз так…        Но конец предложения утонул в судорожном вдохе.        Найдя в себе силы, Инеж потянулась освободившейся рукой к торчащей из его пазухи рукояти своей Санкты Алины и замахнулась, не раздумывая ни разу, не слыша, как взревели вокруг враги. Со свистящим лязгом и выверенной лёгкостью кинжал вспорол ему глотку, и остриё кровоточившего лезвия, дробя мясо и кости в кашицу, высунулось с его хрипящего рта вместе с отвратительным бульканьем кипящей крови.        Его широко выпученные глаза — последнее, что Инеж увидела перед тем, как он рухнул, и перед тем, как советники и Львы накинулись на неё в одночасье.        Она билась с большим ожесточением, чем до того, как её сбил удар Кресвелла, пусть и приходилось изнывать от боли и огня, который жёг ей нутро и кожу.        Злость кипела в ней.        Вливалась в кровь, как горчащий яд, как тот, что бурлил в венах.        Мысли замыкались. Снова и снова, без остановки, без передышки, не давая ни вдохнуть, ны выдохнуть, не желая её ни секунды.        Оказавшееся под ударом сознание тормошило Инеж, било наотмашь монструозными и костлявыми эфемерными лапами по алеющим от огня щекам, будто крича: «проснись, проснись!»        Но это был не сон.        Она не проснётся.        Противники резали ткань её одежды и исполосованную свежими шрамами кожу, ускоряли процесс отравления и смерти, делали её на секунду ближе к смерти, но всё равно гибли отвратительными тараканами от её кинжалов.        Какофония из многочисленных криков заставляла барабанные перепонки проситься наружу.        «Ещё немного».        «Ещё чуть-чуть».        Последним слёгшим был тот, который нависал над Казом — его Инеж прикончила с особой злостью, разорвав горло и изуродовав лицо до неузнаваемости, пока тот не перестал кричать.        А потом наступила тишина.        Самая громкая в её жизни.        Уста исторгали из себя быстрые выдохи. Один тяжелее другого.        Инеж упала без сил.        Руки дрожали, ноги не удерживали её, и она подняла взор на всё ещё лежавшего неподалёку от неё Каза.        — Д-дождись… меня, — еле шевеля, дыша полувсхлипами.        Рука нырнула в карман, нервными движениями доставая и откупоривая флакон противоядия.        Петразойская лазурь полилась по горлу, но легче оттого не стало, и Инеж, превозмогая вселенскую усталость, поползла к нему, издалека выискивая хоть какой-то намёк на жизнеспособность.        Каз не мог умереть.        Он чёртов баловень фортуны, он выбирался из самых худших ситуаций, его по несколько раз вытягивали из того света, и пусть она думала долго, что однажды удача иссякнет, что святые отберут его, Каз не мог оставить её так просто.        Отбросив на изломанное ножами тело тень, Инеж, играя в догонялки с жизнью и смертью, принялась судорожно выискивать в его карманах противоядие.        Но его не было: карманы пусты.        Каз соврал.        Второго флакона лазури не было.        Он отдал ей единственный.        «Ид-дио-о-от» — чуть ли не сорвалось с Инеж, пока она вытаскивала тот, что Каз передал ей: она, благо, употребила не весь, на донышке оставалось несколько капель; того должно хватить, чтобы вывести яд из организма.        — В-вот так вот, давай.        Пальцы с трудом держали колбу, пока рука зажала ему щёки, приоткрывая рот Каза и переливая ему противоядие.        Инеж присела, хоть то и далось не просто в её состоянии, и приподняла его, уложила себе на колени, глядя на то, как откинулась его голова, точно у тряпичной куклы.        Она потянулась к Казу, пригладила его спутавшиеся волосы — дёргающиеся как в лихорадке руки тут же окрасились в ядовито-красный.        — Каз… очнись же, — Инеж не выдержала, опустилась до мольбы, но не смела ни тормошить его, ни дёргать за плечо, не зная, какие кости ему могли сломать в ходе битвы.        «Не оставляй меня одну».        Она мягко, невесомо почти, уложила ладони ему на лицо — оно всё в крови. Треснувшие губы, подбородок, взъерошенные и испачканные пылью волосы, левое ухо, — вся ушная раковина — кем-то разорванное.        И ладони её, точно так же, в крови, и слёзы оттого в глазах более не удерживались.        Присмотрелась, а опустив взгляд, Инеж не смогла сдержать сдавленный всхлип: правая рука Каза не была согнута или сломана, как ей показалось. Кисть полностью оторвана, и от ладони его остался лишь изуродованный кровавый обрубок.        Инеж прижала длань ко рту, дабы приглушить вырвавшиеся из неё тихие рыдания.        Она любила его руки. Она так их любила.        И лишь святым известно, сколько она просидела так, сколько молила всех известных ей богов, чтобы те не отнимали последнее, что у неё было, когда веки Каза вяло, точно крыльями побитой бабочки, дёрнулись.        У Инеж в тот час же сбилось дыхание.        Он открыл глаза против боли, подслеповато посмотрел перед собой, и её тогда охватила страшная тряска: склера очей его окрасилась в алый, на котором тёмно-яшмовые радужки и зрачок были беспросветно-черны, как укрывшее солнечную сферу затмение.        — Каз, — полушепотом позвала его Инеж, мягко проведя пальцами по его лицу, по волосам. — Смотри на меня, давай же. Мы должны уходить.        Он не сможет уйти, ей приходилось признать это, — ей страшно думать, в каком состоянии сейчас нога Каза — но он, по крайней мере, будет жить.        «Живи, Каз».        «Злись на меня».        «Проклинай меня самыми страшными словами».        «Прикажи больше никогда не появляться в твоей жизни».        «Только не умирай».        Каз смотрел на неё, будто не видя.        Губы его дрогнули так бессильно, что поначалу Инеж подумала, будто ей то показалось.        Он сжимал и разжимал ноющую челюсть, то ли в попытке что-то сказать, то ли стараясь сохранить сознание.        Инеж чувствовала вкус собственных слёз на языке.        Каз звал её.        Пытался позвать, как и несколько лет назад, когда Грязные Руки являлся для неё не более, чем простым преступником, которого грешно даже оплакивать.        «Скажи. Скажи мне хоть что-то».        «Дай мне надежду, что ты будешь жить».        Но его подрагивающие уста сомкнулись, а невидящий взгляд потух, будто и без того малахольный огонёк в недрах его очей не нашёл в себе сил гореть и дальше.        — Каз, — Инеж просипела это едва ли не на грани удушья.        Его веки норовили сомкнуться.        Глаза закатывались — так закатывались глаза почти-покойников.        — Каз, нет, — сбивчиво проронила Инеж, осторожно побивая его по щекам, не веря, просто не желая верить в то, что видела, и пусть горло сдавливало от усиливающегося плача — то не могло быть правдой. — КАЗ!        Он не мог уйти от неё именно сейчас.        Он не мог оставить её.        Он не мог умереть.        Он…        Каз мёртв.        Инеж пришлось признать это, когда голова его безвольно качнулась, и сам он, более не живой, исторг последний выдох, умерев на руках ответственного за его смерть человека.        И тогда её сотрясли рыдания, громкие и страшные, такие, от которых жгло внутри. Она прижала к себе Каза так, как, наверное, ещё ни разу за все годы, крепко и судорожно, зарывшись лицом ему в волосы и заглушая в них слёзы.        Каз выживал всегда, выскальзывал потрёпанным, но живым, из-под любого ножа.        Его не убивали ни остропикие клинки, ни самые смертоносные яды, ни страшнейшая во всём мире хворь.        Иронично: Каза убило его доверие к ней. Его любовь к ней.        Каза убила она.        — Прости меня, — как в бреду повторяла Инеж, вцепившись в него мёртвой хваткой и не веря, просто не веря, что в этот день ей придётся хоронить человека, ради которого она могла бросить всё на свете и который ещё несколько часов назад сказал, что любит её. — Прости меня…        Её прервала донёсшаяся из дома трель зычного выстрела.        Инеж передёрнуло, и она, всё ещё не отпуская труп Каза, подняла взор, слыша в звенящей тишине гул чьих-то шагов.        Звук усиливался, шаги приближались.        Силуэт человека прошмыгнул наружу и встал перед ней, и она ощутила, как только поутихшая ненависть вновь накатило наваждением, вытесняя неописуемое горе.        Перед ней стоял Гарван Мередит.        Человек, одной рукой державший пистолет Каза, а другой, схватив тонкую человеческую кость — его отрубленную кисть.        Человек, который давно должен был сгинуть от её кинжала.        Но он стоял перед ней живым, как будто уже нарёк себя победителем в этой схватке.        — Кто бы мог подумать, что у Бреккера будет настолько инфантильный паук, который ещё и бросит его в самый неподходящий момент! — ядовито сплюнул Гарван.        Его слова действовали пощёчиной.        Не отрезвляющей, нисколько.        — Вы… — прошептала Инеж; лёгкие болели, язык не слушался, превратившись в царапающий нёбо наждак. — Вы обещали… — насилу слышно, едва шевеление губ, пока она не сумела взять контроль над собой: — Вы обещали! Вы сказали, что не сдадите нас! Сказали, что не тронете Каза! Вы дали политическую клятву!        В ответ — чёртово фырчание, будто несогласие с её высказываниями        — Наши клятвы ничего не значат, Призрак, — жестко процедил он. — Кого ещё из банды вы прятали? Ну, говори, немедленно! — потребовал ощутивший властность Гарван, шагнув к ней.        Инеж инстинктивно прижала Каза сильнее, словно готовясь защитить.        — Не подходите к нему! — не щадя разрывающееся от крика горло приказала она.        — Не будь глупой, — свойственное Гарвану презрение в тысячный раз просочилось в его голосе. — Умирать за трупа будет последней оплошностью, которую ты совершишь.        Инеж подорвалась с места.        Всё ещё слабая, еле чувствующая своё тело, она, слыша, как в нескольких метрах от дома к ним бежала вторая волна советников и Львов, вытащила кинжал и пустилась на Гарвана, лелея надежду увидеть перед возможной смертью, как серебристая грань её оружия разрывала глотку предателя.        Мередит оказался быстрее. Он успел достать керамбит за секунду до того, как его разорвали бы на части, и одним метким ударом отбросил в сторону Санкту Алину.        Шум усиливался, и только Инеж подумала о побеге, только она дёрнулась, как советник схватил её за руку, едва ли не выкручивая и не ломая кость.        — А ну стой! За тебя король отдаст целых… Ах, твою мать!        Перед глазами встало чёрное марево, а в ушах зазвенело карканье налетевшего на советника Мджумбе. Не ожидавший атаки Гарван попытался оттолкнуть ворона и удержать её, но когда озверевшая птица полоснула его когтями по лицу, он, не выдержав, выпустил пленницу, и Инеж мигом рванула прочь.        — Держите её! Не дайте ей сбежать! — услышала она возглас Гарвана, пока скрывалась в листве.        Слабеющие ноги несли её в никуда. Инеж не знала, куда бежала, не знала, куда приведёт её путь, но знала, что не оставит Керчию, пока правительство не захлебнется в своей крови за все причиненные ей страдания.        Ей страшно бросать Каза, пускай и мёртвого.        Ей страшно думать, что вегенеровские твари сделают с его окоченевшим трупом. Страшно представить, как его повесят в центре Кеттердама на всеобщее обозрение, чтобы каждый, даже самый ничтожный, мог подойти и посмеяться вдосталь, что в таком унизительном положении был тот, от чьего имени бился в конвульсиях весь город.        Оставить его там, на полное распоряжение советников и Грошовых Львов — последняя ошибка, которую она совершит в этой жизни.        Сосновые иглы били по изрезанной коже, ветер хлестал по открытым ранам.        Прыжок. Ещё один.        Петразойская лазурь медленнее ожидаемого выводила яд из организма. Сердце неумолчно колотило, как обезумевшее, а покрасневшие от рыданий глаза всё ещё застилала пелена слёз.        Преследователи же, думалось, с каждым разом становились всё ближе. Они, ещё немного, настигнут её, скрутят и отведут во дворец.        Ей нельзя умирать. Не тогда, когда в мире живых у неё оставались долги.        Вскоре Инеж увидела обрыв перед собой. Небольшой, перепрыгнуть его было бы делом простым, не будь она отравлена таллием и слаба.        «Выбора нет».        — Вот она!        — Схватите её!        Инеж оттолкнулась от края отвесной скалы и прыгнула вперёд, паря над землёй и ожидая ощутить стопами каменистую поверхность. Этого не произошло. Ветер засвистел громко, оглушая, и её саму потянуло вниз, в саму пропасть.        Не то воздействие яда виновато, не то так оно и было, но Инеж казалось, что она падала вечность.        Скоро произошло столкновение с землёй. Голова ударилась о твёрдую почву, и в глазах всё поплыло как в пестроцветном тумане.        Где-то там, над ней, раздавались приглушенные ударом и расстоянием вопли преследователей. Её нашли. Кто-то указывал на неё, говорил, где она, велел поймать как можно скорее, и Инеж квёло подняла макушку на множащиеся в этой необузданной энтропии голоса, даже не пытаясь сбежать.        Она почувствовала себя вороньим пером, павшим на траву, и, вздохнув бесшумно, словно задыхаясь, закрыла глаза и позволила себе сдаться, погрузиться во мрак.        Перед тем, как лавировать в залитых чернотой чертогах контуженного сознания, Инеж надеялась, что очнётся она очень далеко от этого заплеванного дьяволами места, в согревающих руках печально улыбающегося ей Каза.