Der Himmel fällt

       Багряное солнце слепило, чудовищно резало глаза, со всей дури вонзаясь в горящую сетчатку и разрастаясь шероховатой змейкой, с ужасающей скоростью полосующей блистающими трепещущими клыками глазное яблоко. Не худшее пробуждение за всю жизнь, — лучше, думал, чем под чьим-то грохочущим кашлем проснуться на горе хлипких и покрытых гноящимися волдырями трупов — но ощущение сродни пару раз старательно проехавшейся по нему нагроможденной гужевой повозке.        Кажется, что без красного глаза не воспринимали этот мир. Будто без него видимая картина неполноценная, будто она — лишь скудная тень того, что уже существовало.        А потом — раз! — поле зрения резко рассёк бесцветный росчерк, оставляя отпечаток размеров с брешь, намереваясь освежевать все воспоминания. Как одно сплошное упоминание о себе.        Правая рука болела так, что о ноге Каз уже и позабыл, но как только он предпринял попытку протереть окровавленные веки, понимание врезалось в разум стальной кувалдой: руки этой у него не было. Лишь уродливый обрубок, разорванные мышцы и сухожилия, да открытое мясо, которое сгниёт на нём заживо, если он ничего не предпримет.        Каз обессиленно уронил голову на залитую алым землю, в упор глядя на рассеивающийся на небосводе рубин, на то, как над сосновым лесом медленно разверзалось плато утренней лазури.        — Ин-не-еж…        В память врезался отрезок, когда он открыл глаза, сквозь беспамятство слыша звон её голоса. Она звала его, просила очнуться, возможно, в уме вспоминала все сулийские молитвы, чтобы он не помер так ничтожно. Каз хотел позвать её в ответ, но отключился на руках Инеж прежде, чем сумел хоть что-то произнести.        Он приподнялся. Тело не слушало, горело страшно и мучительно, как если бы его закинули в эпицентр могучего пожара, застилающего пространство ослепительно-рыжим.        Каз попытался обернуться. Оглянувшись, замер.        Неподалёку от него блистала в столпе света воткнутая в травянистую землю серебристая грань оружия.        Кинжала.        Санкта Алина.        Каз ринулся к ней, стараясь встать, выпрямиться настолько, насколько то позволительно в его состоянии, но нога, которая отныне не просто хромала, а бесполезно влачилась по земле, заставила его скорчиться и позорно пасть. Он всё равно не смел сдаться, и потому упорно пополз вперёд, пока рука не схватилась за рукоять и не вытащила кинжал.        Оглядывая орудие, Каз стиснул его и сам поёжился.        «Убили» — наведалась одна единственная мысль, одно слово, но оно отдавалось с таким гамом, с такой силой, вдавливаясь в него против его же воли, что Каз уже представлял себе в бурных красках сгорающий дотла Кеттердам.        Инеж была отравлена таллием точно так же, как и он. Лазурь не вывела бы яд из организма так быстро, чтобы она успела отразить атаку и сбежать.        Но Каз всё равно не хотел думать об этом.        Он просил Инеж, чтобы в случае его смерти она не смела думать об ответной мести и убегала из Керчии как можно скорее, но чувствовал, что эту просьбу она не выполнит.        Возможно, она пряталась в глубинах леса, скрываясь от преследовавших её советников и членов банды Пекки.        Возможно, она таки прислушалась к нему и сновала в поисках корабля, который увезёт её куда-нибудь подальше из этого прогнившего королевства.        Каз найдёт её, — если только отыщет в себе силы встать и не обратиться в корм для парящих над головой воронов — перевернёт все моря и горы, спросит о ней в каждой таверне и дубильне, но найдёт способ дойти до Инеж.        Сколько он лежал так, опаляемый лучами солнца? Долго, наверное, если вокруг него ни единого уложенного им трупа, а о недавнем бое напоминали только прочерки крови.        Каз невольно вспомнил эту бойню. Вспомнил, как один из советников в пылу битвы воззрел на него с нескрываемым вызовом, как тщетно взмахивал пикой керамбита в воздухе, стараясь задеть его, и в какой-то момент едва ли не сбил с толку и не заставил утерять выработанную годами бдительность.        «Передай благодарности Призраку за свою сегодняшнюю смерть».        Каз убил его.        Вернее, думал, что убил, пока реалия не оказалась куда более коварной и не выяснилось, что он одновременно с другим советником притворялся мёртвым, чтобы застать его врасплох. Каз тогда приосанился, насколько ему позволяла ломота в спине и больная нога, и проковылял к покойнику, чтобы пнуть в сторону слабо удерживаемое оружие.        А дальше всё было как в головокружительной ряби картины Де Капелля, разве что там не нашлось места ни зелени, ни дневному ультрамарину: всё залило горячим бордовым.        Советник вскочил, замахнувшись неотвратимо и едва ли не швырнув его на спину ударом полоснувшего по лицу оружия.        Каз не успел сориентироваться: левая щека, глаз, подбородок, лоб — всё горело огнём, и только он попытался разглядеть что-то в кровавой пелене, как он бросился на него, сомкнув руки вокруг его шеи в попытке задушить.        Касание к голой коже оказалось слишком спонтанным — разум сам собой отключился за пару мгновений до того, как Каза погиб бы от удушья.        Иронично. Кто бы мог подумать, что собственный иррациональный неконтролируемый страх, от которого он годами спасался лишь благодаря перчаткам, однажды спасёт ему жизнь столь абсурдным способом?        Нога снова скривилась, отчего Каз чуть не рухнул, только в последнюю секунду обретя шаткое равновесие.        Он оглянулся в поисках трости, но её нигде не видно.        «Твари, — шипел засевший в голове всесильный шепот в явственной ненависти, раже таком, которого он давно не испытывал. — Трость, даже трость забрали!»        Каз захромал в дом. Полученные в ожесточенной баталии раны не убили его, но никто не гарантировал, что он не помрёт через пару суток от возможной инфекции.        Гостиная, кухня — всё было перевернуто, всё застыло в учиненном их врагами хаосе. Чашки разбиты, большой шкаф сломан и повален, по полу растекались алкогольные лужи, в то время как осколки разбитых бутылок небрежно раскинулись в разные стороны.        Он всё ещё тешил себя фантомной верой, что Инеж пряталась где-то в комнате, в ванной, что она готовила себя к атаке, но нет. Инеж не дома, а Каз боялся тратить время и ждать, что она вернётся, когда он даже не был уверен в том, что она жива.        Казалось, прошла вечность, пока он рыскал в поиске аптечки и латал себя, невмочь не думать о том, что сей процесс не такой мучительный, когда ответственность за него брал на себя Дриггенс. Цокот часов досаждал, действовал на нервы. Будто каждая минута на счету, каждая секунда — редкостная драгоценность, и впечатление такое диковинное, чудаковатое даже, будто стрелки скоро разобьют стеклянную сферу и вопьются в глаза.        Проводил дезинфекцию и зашивание ран Каз долго.        Закончив, встал и поплёлся на второй этаж.        Ему бы отдохнуть, набраться сил, а ещё лучше залечь на дно в ожидании дня, когда жизнь сама предоставит ему возможность поквитаться с властями за всё, что они сотворили с ним и его бандой, но это будет чрезмерно непрофессиональное и непозволительное решение с его стороны.        В шкафу на втором этаже Каз отыскал пыльную накидку. Тусклый чёрный кашемир укрыл плечи, прикрыл обезображенное копьём лицо. В таком, спрятав в карманах деньги и кухонный нож, можно рискнуть выйти в город (хотя Каз не отрицал, что в его шатком положении это равносильно самоубийству, но мысль, что Инеж могла быть сейчас там, двигала им сильнее здравомыслия).        До города он брёл долго: нога недурственно досаждала, особенно когда привычной опоры не было, а наспех зашитые раны саднили. Наверняка к вечеру места ударов злорадно распухнут и причинят массу неудобств в дальнейшем.        Чуть дрожащие с непривычки пальцы дёрнулись. Солнце хлестало каскадом по нагретой спине, свежие увечья горели, как если бы к ним поднесли спичечное пламя.        В Кеттердаме с самого утра переполох и суета. Люди спешили, дети капризничали и вымаливали у раздраконенной матери конфеты, продавцы-шарлатаны кричали о продаже сушенных пальцев равкианских святых, а пьянчуги в местных тавернах нетрезво хохотали, точно напор воды разносил массивные каменистые валуны, и громко стучали шашками по доске для нард.        На таинственного странника, проходящего мимо, дела никому не было.        Каз искал зацепку часами.        Сутками.        Прятался у резиденции в ожидании, что хоть кто-то из Совета выйдет оттуда или ничтожные охранники выдадут всё за обыкновенным разговором.        Ходил кругами.        Выискивал.        Результат один: он не натыкался ни на что, но чувствовал, что начать и закончить должен был именно на дворце Вегенера.        Спал Каз всегда в безлюдных местностях. Зачастую то были развалины, от которых и без того побитое тело потом болело пуще прежнего, или же бесплодная пустошь, на которую не забредёт никто, кроме парочки голодных бродячих собак и воронов. Сном, разве что, назвать то тяжело, и не столько из-за того, что альтернатива привычному ложе не давала сомкнуть глаз, сколько из-за нежелания терять время.        «Инеж может прятаться в Кеттердаме ночью».        Ночь всегда была любимым временем суток Призрака. Она содействовала ей, горделиво и выспренно шествовала с Инеж шаг за шагом, как верный товарищ, который укроет её в своём беззвёздном покрывале и скроет от людских взглядов.        Но Каз её не находил ни днём, ни ночью.        Каз её не чувствовал, не мог уловить её беззвучных шагов или присутствия.        — Где же ты? — он спрашивал это каждую ночь, созерцая звёзды, как это делала когда-то и Инеж, разве что в отличие от него она всегда верила, что звёзды эти — глаза смотрящих на неё святых. Для давно утерявшего веру Каза они как были, так и оставались бессмысленными точками на иссиня-чёрном холсте.        Это никак нельзя назвать, чтобы сложившаяся оказия приняла хоть какую-то малую адекватность. Исчезновение, похищение — любое обозначение или мало-мальски смягчающий обстоятельства эвфемизм вертелись безумным хороводом, всё это одновременно имело долю истины и лжи.        Люди не могли исчезать по щелчку пальцев.        Их не могли утянуть под землю черти, — хотя в бреду Каз даже о таком задумывался — они не могли бесследно пропасть и остаться в забытьи, словно их никогда не было.        Хотя Инеж и имела повадку выделяться своими особенностями (иначе он никогда бы и не подумал забрать её у Хелен).        Она, наверное, и не на такое способна.        Однажды утром, потирая обветренной ладонью дрожащие веки, — бренное существование без кофеина давало знать о себе, причём весьма пагубно — Каз случайно уловил краем уха чей-то говор:        — Я вернулся из Равки совсем недавно, а уже узнал о последних новостях. Вынужден признать, впечатлений у меня немало.        — Да, как видите, мы не прохлаждались в ваше отсутствие, мистер Куарон.        — Я хотел услышать подробности, а не колкости в свой адрес.        — И какие же подробности хочет услышать права рука Вегенера?        — Бреккер и его Призрак точно мертвы?        Каз повернулся на голоса.        Двое советников завернули за угол, и он, оглянувшись и убедившись, что за ним никто не наблюдал и не мог заметить его странное поведение, незаметно поплёлся за ними.        Он помнил одного из них: Каз слышал его крамольные замыслы на празднике, то, как он хотел увидеть падение короля, и он же почти убил его в день нападения.        — Грязные Руки убит. Вернее, я убил его, — в голосе советника просочилась презрение, точно он негодовал, что его заслуги могли незаслуженно присвоить. — Точно так же, как и проинформировал, где они скрывались, поэтому Вегенер честно решил, что награда в сто пятьдесят тысяч крюге достанется мне.        — Поменьше спеси, Гарван, — осуждающе предостерёг его второй. — А Призрак? Его паук сбежал? Или вы её тоже прихлопнули?        — Призрак пыталась сбежать, но не смогла перепрыгнуть обрыв и ударилась головой. Теперь сидит в темнице и утверждает, что потеряла память и помнить не помнит никакого Каза Бреккера, а на всякое обвинение в пособничестве ему говорит, что ни за что не стала бы помогать преступнику. Вера сулийская, видите ли, не позволит проткнуть человека ножом.        Каз не решался ни вдохнуть, ни выдохнуть, подслушивая их диалог.        Нутро сводило от энтропии чувств, начиная от счастья, что его интуиция не подвела и Инеж не разорвали на части, как он подумал, когда сжимал трясущимися руками её кинжал, продолжая злостью, что её держали в темнице, и заканчивая замешательством оттого, что по заверениям Гарвана она ничего не помнила.        «Она и впрямь меня не помнит?» — неуверенно спросил Каз у самого себя.        Быть может, это был её хитрый план, способ втереться в доверие советников, убедив их, что она не представляла никакой опасности, когда на деле в её мыслях они были давно похоронены заживо.        — Вы… — раздался отстраненный возглас Куарона. — Вы идиоты? Какого чёрта вы держите приспешницу Бреккера в темнице?        — Так захотел король, не я.        — Король сегодня хочет держать её, как заключенную, а завтра ему неожиданно взбредёт в голову, что он женится на ней. Призрака надо было немедленно отправить на казнь. Ты ни разу не задумывался, что она может врать о своей амнезии? Что перед тем, как Грязные Руки оказался убит, они продумали какой-то план, включающий её игру на публику?        — Это уже меня не касается, Эйнер, — безразлично ответил Гарван. — Буду честен: я бы тоже предпочёл, чтобы её казнили, и даже предлагал Вегенеру такой вариант, но он всё думает, что Призрак может скрывать ценную информацию, которую добыть от неё можно только силой.        — Ты.Убил.Бреккера, — по слогам отчеканил Эйнер, тыча пальцем в грудь соратника. — Если она вспомнит это, то ты умрёшь смертью пострашнее. А если она и так это помнит, но просто притворяется…        Гарван чуть сощурился со змеиным холодом, не давая Куарону закончить, и усмехнулся надменно, озвучивая ответ в сплетении с каверзной ухмылкой:        — Именно по этой причине я не наведываюсь к ней в темницу, как это делают наши коллеги. Не хочу подставлять своё горло под её кинжал, которого у Призрака, впрочем, и нет уже.        Далее Каз просто брёл в противоположном от толпы суетившихся керчийцев направлении, в окружении людей, но в то же время совсем один (его, на деле, этот нюанс никогда не беспокоил, но Инеж и это умудрилось в нём перекроить нечаянно).        Холодный ветер просачивался меж пальцами, разбухая под руками.        Нога ныла, моля об отдыхе.        А он шёл.        Куда — и сам не ведал, но так рьяно и отчаянно жаждал выбраться из этого ада.        У Каза была возможность, он мог сейчас же бежать отсюда, надеясь, что банда простит ему эту немощность, но он не мог уйти отсюда один.        Инеж в темнице.        В руках властей.        Пятьдесят процентов внутреннего анализа утверждали, что провал в памяти — чистой воды блеф, чтобы противник сам повернулся и выставил незащищенную спину для ножа.        Остальные пятьдесят бесчестно разбивали вдребезги эти утверждения.        «Она не смогла перепрыгнуть обрыв».        «И ударилась головой».        «Ударилась головой».        Каз остановился в толпе, невзирая на недовольное верещание чуть не врезавшейся в него старушки и последовавшей за тем нецензурной брани, что он мешал движению. Опустил студёный взор, смотря на своё побитое отражение в грязной лужице. Закаменевшие черты лица обмякли, деформируясь в уставшие, из разбитой губы сочилась бордовая протока крови.        Взгляд на самого себя — очередная хлесткая пощечина от жизни, как и совокупность всех добытых фактов.        Семнадцатилетний Грязные Руки устыдился бы своей будущей немощности, но Каз пытался об этом не думать.        Любая мысль, издали походящая на предвестие самобичевания, побуждала утерять контроль над собой.        Он должен вызволить Инеж.        Должен придумать, как пробраться во дворец и выхватить её до того, как Вегенер решит, что избавиться от неё — единственное верное решение.        Он должен придумать план на случай, если теория властей о потере памяти подтвердится и она, глядя на него, либо не узнает человека напротив, не вспомнит ни одного дня, который они разделили вместе, либо заверещит на всю округу от ужаса, что перед ней убийца.        На следующий день Кеттердам очнулся в свете карминового зарева, как ощеренный волк, сверкающий в полумраке сумерек воротами слюдяных клыков, и пару часов спустя впервые за последнее время проявил к нему небывалую благосклонность, о которой Каз не смел ни мечтать, ни надеяться.        Он сновал бесцельно по закоулкам, когда в толпе показалась чья-то светлая макушка.        Каз бы отмахнулся, — среди керчийцев много светловолосых, это ему природа даровала вороные волосы — но вместо этого присмотрелся ближе. Внимательнее.        Юнец, который и не догадывался о слежке, — или же догадывался, но трусил перед преследователем — окинул потерянным взглядом округу, случайным образом демонстрируя ему знакомый профиль. Каз, не думая больше, не смея терять ни минуты, шагнул за ним, пока тот, ускорившись, не скрылся за дверьми невзрачного здания, и если бы не табличка с выцветшей надписью, он бы и не подумал назвать это общежитием.        Каз шагнул за ним грузным ходом.        Внутри его встретили побитые временем стены да старый, обглоданный молью ковёр.        Вместе с тем — обзор на бегло юркнувшего за угол парня, учуявшего, что некто следил за ним.        «Последняя надежда, Бреккер» — невольно поставил он себя перед фактом, прежде чем пройти по коридору.        Но не успел Каз сделать и десяти шагов, как путь ему прервала пухлая и неопрятная женщина на вахте:        — А ну стоять! — пискляво буркнула она, мигом выпрямившись на жалостливо скрипнувшем деревянном стуле. — Капюшон сними и иди, а то приходят тут всякие.        Каз стиснул челюсть от недовольства.        — Мне нужен человек по имени Рейнард Торбьерн, — степенно оповестил он, однако предполагал, что этого будет недостаточно.        — Придурок Рей-Рей? — небрежно переспросила та. — Знать таких не знаем. И вообще, посторонних в общежитие впускать запрещено по протоколу, поэтому пошёл вон отсюда.        Каз изнурённо вздохнул.        В следующую секунду на стол перед вахтёршей легла купюра размером в тридцать крюге, отчего женщина, стремглав переменившись в лице, заметно замешкалась.        — Ну-у-у… — протянула она, бегая глазами по углам. — Вообще, это незаконно, знаешь.        Ещё тридцать крюге.        — Мистер Торбьерн живёт в комнате двести двадцать четыре. Разрешается навестить его, но только на один час.        Ещё тридцать крюге, и Каз, невозмутимо пройдя дальше, услышал за спиной визгливое «можешь остаться тут жить!».        Подняться на шестой этаж с изувеченной ногой и без трости выдалось делом куда более сложным, чем он мог бы предположить. Лифт был забаррикадирован табличкой с коротким и лаконичным «не работает», хотя Каз уверен, что не работал он с тех пор, как керчийцы построили это общежитие.        Двести двадцать четыре терялось в нагромождении дверей и цифр, пока он из них всех не отыскал нужную и не постучался.        Пока дверь не открылась.        — Да, что произ… Хмпф!        Каз знал, — или догадывался, по крайней мере — что застать в коридоре прикрывающего лицо человека перспектива не из лучших. Он прижал руку ко рту бедолаги раньше, чем тот успел бы закричать и созвать всё общежитие, и, резво шагнув вперёд, грубее ожидаемого толкнул его на пол и закрыл за собой дверь.        Пытаясь отдышаться и оборониться, юнец поднял руки в полной решимости понизить противнику давление или и вовсе замедлить сердцебиение до фатального последствия.        — Не спеши, — не выдавая абсолютно никакого страха перед фактом, что на нём могли применить древнюю силу, Каз стянул с себя накидку, позволяя соратнику увидеть не званного гостя. — Я пришел за помощью, Рейн.        Парень сузил глаза, точно не узнал его поначалу, и за долю секунды охнул неверяще.        — Каз? — пораженно уставившийся на него сердцебит мигом вскочил, отряхиваясь от осевшей на штанах пыли. — Я… ты жив?        — По всей вероятности да, если я стою перед тобой, — с не скрытым скептицизмом выдохнул Каз.        Рейнарда Торбьерна Каз помнил хорошо, пусть и прошли годы с тех пор, как они пересеклись в последний раз: беженец из Фьерды, которому мать выдала целую кипу фальшивых справок о непригодности к армии и грядущей войне с Равкой, дабы уберечь его от проблем с несправедливыми судами за гришийные силы. Если верить всему, что Каз услышал в своё время, Рейн попал в Керчию благодаря письму о поступлении в кеттердамский университет, из которого он был отчислен меньше, чем через полгода, и вёл жизнь бродяги, пока не попал к Отбросам.        — Газеты вещали, что ты мёртв. Дважды! Я… я ведь… вот, смотри!        Будто всё ещё не веря в увиденное, Рейн понесся к комоду и быстро выудил оттуда ещё свежую газету, которую тут же протянул ему на нужной странице.        И Казу от прочитанного не становилось ни лучше, ни хуже:        Кеттердамский Вестник.        Каз Бреккер, известный как Грязные Руки, был найден и убит политическими силами и бандой Грошовых Львов в лесу Грюнкифе.        Каз что-то глухо промычал.        Он официально числился мёртвым. Инеж для властей была последним выжившим из банды Отбросов, если только кому-то из Совета или Пекке Роллинсу не взбредёт в голову подозревать, что он мог выжить даже после нападения в сосновом лесу.        Оно, впрочем, к лучшему, если Вегенер объявил Кеттердаму, что Грязные Руки мёртв: меньше вероятности, что за ним будет хвост, когда он попытается добраться до Инеж раньше, чем король объявит свой вердикт.        — А до этого я услышал, что в марте подорвали Клепку, — Рейн замолчал, осознавая, что мог ворошить наверняка не лучшие воспоминания, но, выждав, продолжил сочувственно: — Что вся банда мертва. Я думал, тебя убили ещё тогда.        Голова Каза вяло качнулась с пламенем догоревшей свечи.        — Мы с Призраком были за территорией Бочки, когда власти кинули бомбу на Клепку. Потом прятались в лесу, придумывая план мести, однако на нас напали за шесть дней до того, как мы должны были выдвинуться. Король думает, что смог меня уничтожить, но не знает, что это я собираюсь уничтожить его.        — А… Призрак? — робко поинтересовался Рейн. — Она…        — Жива, — твёрдо отрезал Каз, будто не позволял даже думать о противоположном, — но я подслушал разговор советников и узнал, что она в плену. Поговаривают даже, что потеряла память, но я не могу быть уверен, что это не часть какого-то плана.        — А если нет? — он спросил неуверенно, явно не желая обрушить на себя полный студеного осуждения взгляд Грязных Рук. — Если она и правда не помнит ничего? Почему ты идёшь на такой риск?        «Потому что я обещал, что всегда приду за ней».        Но вслух Каз произнёс совсем другое:        — Предлагаешь мне бросить её и терпеливо ждать дня, когда Вегенер приговорит Призрака к казни?        — Н-нет! — оторопело выпалил дёрнувшийся Рейн. — Просто… просто ты не в лучшем виде. Я, конечно, за пару месяцев среди Отбросов повидал твои умения выбираться из самых критичных ситуаций, но сейчас…        — Поэтому я и пришел к тебе, — перебил его Каз, прежде чем собеседник обрёк бы его на выслушивание трёхчасового бессмысленного лепета. — Мне нужна помощь сердцебита-портного. До тех пор, пока Призрак не окажется на свободе.        — А, — протянул сердцебит, и тут же, отведя взор, вопросил невинно: — А что я получу взамен?        — Ты уже мыслишь как настоящий керчиец, и это не комплимент. Есть способ одновременно получить и Призрака, и кучу денег. Пятьдесят процентов я передам тебе.        — Мне не нужны деньги, — угрюмо пробубнил Рейн.        — Шестьдесят не дам. Это наглость даже по кеттердамским меркам.        — Последние полтора года я живу в этом общежитии, Каз, хотя у меня есть дом, и я слышал, что смена короля позволила гришам спокойно существовать на территории Фьерды. Помоги мне вернуться.        Каз раздраженно закатил глаза.        — Я бизнесмен, Рейн.        — Ты вор и преступник.        — Это одно и то же, но я смягчил углы правды. Суть в том, что я не работник агентства по туризму.        — Даже ради Призрака? — парировал Рейн, и от Каза не укрылось, что на нём выцветала не бесхитростная, но лишенная всякого злорадства улыбка. — Каз, это равный обмен! Все деньги останутся при тебе, твой… партнёр — тоже, а я вернусь в Гефвалле.        Каз недоверчиво воззрел в блеснувшие детской надеждой глаза соратника. Тот протянул руку, намереваясь скрепить сделку, но либо же Рейн посчитал то нетактичным по отношению к человеку с одной рукой, либо вспомнил о том, что Босс Бочки не отличался тактильностью от ржавой кочерги, однако, дрогнув, ладонь он бегло спрятал в карман.        Каз вымученно вздохнул.        Это всё ради Инеж — одна эта фраза могла подтолкнуть его к крайностям, которых он ещё не познал.        — Ладно, — чопорно отчеканил он. — Могу ли я надеяться, что ты научился владеть своей силой?        — Да, — Рейн с энтузиазмом кивнул ему, устремившись за стулом и жестом попросив Каза присесть. — Меня тренировал дезертир из Равки. У него были такие же способности, что и у меня. Приходилось, конечно, работать до ночи, чтобы оплатить уделённое моему обучению время, но позже он подарил мне один из своих усилителей из барсучьего когтя.        «Это хорошо» — только и подумал Каз перед тем, как ему дали указание не двигаться.        Латал его Рейн долго. Разорванное ухо зажило, пара рубцов на запястьях и плечах исчезли, но самый большой, тот, что пролегал длинным росчерком на лице, Каз велел не трогать, лишь приостановить возможный риск загноения.        В процессе оказалось, что ему сломали нос, а на губе громадной трещиной улеглась кровоточащая рана.        Закончив, Рейн потянулся к его ноге, но Каз, сразу узнав его намерения, схватил его за кисть прежде, чем тот успел бы что-то сделать.        — Даже не думай, — пригрозил он тихомолком.        Брови Рейна тут же взметнулись в высь от его реакции.        — Каз, — возмутился он немало, хмурясь и позабыв, что ещё пару минут назад боялся обратиться к нему не тем тоном, — твоя нога и раньше была не в лучшем состоянии. Сейчас — тем более.        — Переживёт, — отмахнулся Каз. — Как-то прожил с нею пару дней и доковылял до шестого этажа на ней.        — Это ещё больший риск, чем твоё желание пойти против властей. Ты едва ходишь. Если так будет и дальше, то Призрака мы не спасём.        Рука Каза, взглянувшего на сердцебита исподлобья, стиснулась в кулак.        — Если будешь каждый раз шантажировать меня ею… — но очередная угроза так и осталась не озвученной, утонув в несуразном кряхтении. — Хорошо. Попробуй вылечить ногу.        Рейн набрал в лёгкие воздух, хоть от Каза и не укрылось, что на краткое мгновение он замешкался.        Пара выученных движений руками.        Треск срастающейся кости.        Пальцы Каза вцепились в ручку стула, едва ли не выламывая её, и он понятия не имел, откуда нашёл в себе силы как минимум не вскрикнуть от скрутившей мышцы боли.        Он пару раз пошевелил ногой из стороны в сторону — та безропотно и легко дёрнулась, более не отзываясь старыми неприятными ощущениями.        — Ого, получилось! — радостно воскликнул Рейн.        Пытавшийся отдышаться Каз окинул его недоуменным взором.        — Мне не нравится искреннее удивление в твоём голосе.        — Я хороший портной, но плохой сердцебит. Как-то раз меня попросили вылечить рёбра какому-то керчийскому солдату, так я случайно вскрыл их. Мужик помер, а я кое-как отделался от камеры в Хеллгейте.        И тогда же Рейн не только вспомнил, а ещё и ощутил, насколько тяжёлой могла быть рука Каза, выдающая размашистый подзатыльник.        — Есть ли вероятность, хотя бы самая малая, что ты сможешь отрастить кисть руки?        Потирая ушибленный затылок, Рейн скептично и даже слегка мстительно посмотрел на место разрыва.        — Я сердцебит-портной, а не древний маг, — вставил он преспокойно, хотя в голосе отчетливо сочилось негодование от столь неблагодарного отношения к проделанной работе. — Отрастить потерянную конечность могу только в том случае, если ты будешь перекроен, да и то это займёт немало времени.        — Во всяком случае, это тоже имеет свои достоинства: без смены внешности не обойтись, если мы хотим обмануть Вегенера и весь его сброд.        Каз подхватил отброшенную на пол кашемировую накидку, стелившуюся всё это время подобно чернильной реке, и вновь укрыл себя, скрывая под плотной тканью лицо человека, пришедшего повидать кончину этого города.        — Идём, — только и сказал он.        Рейн в неподдельном ошеломлении округлил светло-лазоревые глаза.        — Куда? Во дворец?        Не глядя на него, Каз хмыкнул и рассёк затишье комнаты своим безмятежным ответом:        — Для начала на Гольденбахштрассе 13.        Путь к пункту назначения был недолгим, но для Каза ощущение времени исчислялось совсем не так, как раньше. Каждая секунда скрывала за собой небывалую релевантность, и он боялся, что потеряет слишком много и обнаружит, ворвавшись во дворец, что опоздал.        Что король давно отдал приказ убить Инеж за преступления, которых она не помнила.        «Если она и правда ничего не помнит, — Каз поднял взор к небу, когда поодаль в трескотне города раздался вороний грай, — ей, наверное, страшно сейчас там».        Щербины старого асфальта скоро сменились золотом пожухлой травы. Им повезло: особняк Гарвана занимал немалую площадь. Людей рядом не было, и оттого не придётся волноваться о случайных свидетелях, которые заподозрят неладное, увидев, как на чужую территорию заходили чужаки.        С замком Каз — под нытьё Рейна, нервно оглядывающегося в страхе, что их застанут за проникновением — управился за считанные секунды. Бесшумно толкнув вперёд дверь, он мелкими шагами побрёл внутрь.        Прислушался: с кухни доносился разговор, и Каз досадливо сцепил зубы от понимания, что Мередит дома находился не один.        С другой стороны…        «Остальные советники тоже провинились в гибели банды. Хуже не будет, если убить ещё одного».        Оглянувшись через плечо и обменявшись взглядами с Рейном, Каз немо подал ему сигнал. Тот, поколебавшись недолго, всё же прополз вперёд и несмело высунул голову, чтобы оценить обстановку.        Сразу же Каз услышал, как Гарван заверещал о том, что в его доме грабитель, и Рейн, пискнув, лихорадочно щёлкнул пальцами.        По первому этажу прокатился грохот: оба советника бессознательно рухнули на пол.        — Я понизил им давление, — невзначай объяснил он, по всей видимости решив, что Казу то не будет интересно.        Каз же, бросив украдкой «хорошо», прошествовал на кухню.        Гарвана Мередита он узнал сразу, — да и вряд ли он забудет лицо человека, который почти убил его — однако второй советник ему незнаком.        — Мне нужен этот, — указав на Гарвана, с нажимом оповестил Каз.        — А со вторым что будешь делать? Он очнётся и будет помнить, что я вырубил его.        Но Каз, не смея тратить ни минуты на раздумья, спохватился и неторопливо прошел к аккуратно лежавшим на полотенце ножам.        — Каз, что ты…        Но опешивший и утерявший дар речи Рейн так и не договорил: Каз, вооружившись ножом, пнул советника ногой, чтобы перевернуть того на спину, и одним выверенным движением прошелся лезвием по его горлу.        — Не повезло ему оказаться не в том месте, — хмыкнул он, как ни в чём не бывало отбросив окровавленный нож в сторону. — Снаружи я видел проход к подвалу. Второго ведём туда. Он долго будет без сознания?        — Я… я не знаю, — промямлил только отошедший от увиденного Рейн. — Я м-могу отключить его во второй раз, если что.        — Отлично, — без тени энтузиазма бросил Каз, погрузив руку в карман и скоро вытащив моток верёвки. — Свяжи ему руки за спину, а я открою двери.        Выходя из особняка, он видел, что перспектива остаться наедине с трупом и человеком, который мог в любой момент очнуться, Рейну не нравилась, но он, пересилив страх, — и рвотные позывы, если приглядеться к его лицу — принялся за дело.        Дотащить Гарвана до дверей подвала было непросто, но, дойдя до них, не выдержавший того Каз толкнул советника вперёд. Тот прокатился по ступеням, пару раз больно стукнувшись о дубовые выступы, и, судя по доносившимся снизу гневным возгласам, очнулся.        Однако этого никто бы не услышал, потому что плотные двери захлопнулись раньше, чем Мередит приземлился.        — Кха-кха! — мертвецкую тишину подвала окатил сначала грохочущий кашель, а затем и шипение, когда отошедший на второй план шок позволил Гарвану почувствовать боль от падения. — Кто здесь?!        В полумраке и тонком шлейфе поднявшейся пыли Каз, не спеша, спустился к нему.        Стараясь сфокусировать взгляд на маячившей в поле зрения тусклой точке, Гарван пару раз зажмурился, отгоняя прочь блеклую рябь, и присмотрелся, а узнав, кто стоял перед ним, выпучил глаза от неверия.        — Ты?! — ненавистно провозгласил он, моментально забившись в тщетных попытках выбраться, точно не сразу осознав, что ему связали руки.        Тогда же Гарван закряхтел не то от боли, не от унижения: спустившийся вниз Каз придавил его к полу сапогом, улёгшимся советнику на лицо.        — Как я рад, что ты меня узнал, — безразлично ответил Бреккер, но в голосе всё равно плескалась неуловимая ярость от столкновения с врагом. — Пропустим твои беспомощные «я тебя убил» и «ты не можешь быть живым». Перейдём сразу к делу: где вы прячете Призрака?        Лик Мередита исказился в ухмылке победителя, несмотря на его явно проигрышное положение.        — Ты думаешь, я знаю, где королю угодно твою девушку прятать? — издевательски хохотнул он, извиваясь и без всякого результата стараясь вывернуться из-под его сапога. — Ах, да! Кажется, Вегенер вчера вечером вынес приговор казнить её. Ты опоздал, Бреккер.        — Он лжёт, — отозвался стоявший за ними Рейн.        — Я знаю, — сквозь зубы процедил неотрывно смотревший на советника Каз. — Я слышал твой диалог с Куароном. Оттого, насколько честно ты мне всё выложишь, зависит, как быстро ты умрёшь.        — Не умеешь ты сделки предлагать, чтобы это было выгодно для обеих сторон. Ясно теперь, от кого Призраку это неумение передалось.        Каза мелко потряхивало, и он не мог понять, злость ли это от встречи с врагом, или оттого, что он говорил про Инеж.        — В тот день, когда Совет и Грошовые Львы напали на нас, — на глубоком вздохе начал он, — ты сказал что-то о…        — А, ты про «спасибо» своему Призраку? Неужели ты не знаешь? — глумливо вопрошал Гарван. — Неужели она тебе не настолько доверяет, чтобы открыть свою страшную тайну?        — Какую ещё тайну?        — Твой паук по вечерам приходил ко мне, помогал придумывать план, чтобы поднять восстание против Вегенера. Сказала мне, что ты помер под завалами. Думала, я не узнаю, что она играет на два фронта, но я бы ни за что не подумал, что Призрак будет действовать за спиной Каза Бреккера.        — Я велел не лгать мне!        Его передёрнуло от мысли, что кто-то имел смелость и наглость оклеветать Инеж, и сделать так, чтобы он хоть на секунду усомнился в её верности.        — Каз, — послышался голос Рейна, и он удивился, различив в нём сожаление, — он не лжёт.        Каз застыл.        Маска образцового безразличия задребезжала и пала с него, а уцелевшая после нападения рука задёргалась.        Гарван не лгал.        Гарван, Гезен его подери, не лгал: Инеж врала ему почти месяц, уверяя, что она всё это время следила за советниками в Кеттердаме.        Она связалась с врагом.        Она помогала врагу.        Она доверилась врагу.        Не ему, который перевернул бы всю столицу вверх-дном ради неё.        Врагу, который в этот момент беспомощно барахтался под ним.        И резкая смена мимики от Мередита не укрылась:        — Что я вижу? — протянул он каверзно. — Бреккер и впрямь не знал о тайных похождениях своего паука. Хотя чего я удивляюсь? Она за пару часов до нападения вымаливала у меня, чтобы я тебя не трогал. Кажется, даже Призрак уже давно поняла, что Грязные Руки утерял хватку.        С Каза сорвалось нечто отдалённо походившее на остервенелый звериный рык, когда он схватил Гарвана за шиворот пыльного пиджака и приподнял над полом.        — Где она? — как можно более невозмутимо спросил он, пусть его и била дрожь от злости: на Мередита, на Инеж, на себя, чёрт возьми!        — Какая тебе разница? Если уши есть, сам слышал: Призрак потеряла память и не помнит тебя, а с нашей подачи ещё и уверенно считает, что Каз Бреккер чудовище, достойное быть убитым, — ядовито сплюнул советник. — Смирись: ты проиграл как банду, как этот бой, так и её.        В следующую секунду Гарван снова плюхнулся на пол, но только он подумал, что его отпустят, как Каз со всей силы заехал ему сапогом по рёбрам.        — Где она?! — повторил он громче, так, что барабанные перепонки невольно просились наружу.        Мередит сжался, сплёвывая кровяной сгусток на пол.        — Т-темница во дворце… — проблеял он, жмурясь от боли в сломанных рёбрах. — О ней знает любой советник. Тебе туда не попасть. Сиди послушной собачкой и жди, когда Вегенеру надоест держать преступницу подле себя и он прикажет казнить её… кха!        Гарван закашлялся: теперь обувь Каза давила на горло, грозясь разломить кадык.        — Руку за руку, Мередит.        И советник наверняка закричал бы на всю округу, если бы нависший над ним Каз не пресек эту возможность: он сжал рукоять переданного Рейном топора, который одним махом отрубил Гарвану сразу обе руки.        Затем остриё заехало ему в грудную клетку.        В голову.        В горло.        Даже когда Гарван перестал кричать, Каз не переставал кромсать его сильнее.        Ярость разрасталась, пленила его, затуманивала, побуждала отыграться на трупе. Ярость на то, как Мередит поступил с ними. На то, что Инеж, единственный человек, которому он мог доверить своё сердце и свои мысли, отвернулась от него. На то, что в это время её держали в заключении, где она не просто не помнила о нём, а желала, чтобы он был мёртв.        На то, что он не смог сделать ничего, чтобы они не дошли до такого.        Когда злость отступила, а в оставшемся от кровавой бойни месиве невозможно было узнать Гарвана Мередита, Каз отбросил гулко звякнувший топор и упал коленами на залитый багровым пол.        Дыхание сбилось, челюсть ныла оттого, как он сжимал и разжимал её в раже таком сильном, что доселе Каз его, кажется, не испытывал.        «Если ты решишь поднять восстание, знай, что в этот момент я буду рядом с тобой».        Его трясло, пока взор упирался в своё гротескное отражение в кровавой лужице. Инеж сказала это за пару дней до того, как Клепку уничтожил взрыв, а он верил ей, верил искренне, и чувствовал себя счастливым, что она готова была быть с ним до самого последнего.        «Ты обещала! — и это звучало в голове убого-жалостливо, оскорбленно, и оттого ему становилось ещё хуже. — Ты обещала! Ты сказала, что будешь биться на моей стороне!»        И он обещал.        Говорил, что знал, что делал, а на деле позволил Вегенеру уничтожить Клепку и похоронить всю банду.        Даже Инеж, сидевшая с ним, пьяным и плачущим от своей ничтожности, понимала, что он не сможет. Что он создаст пожар, в котором сгорят они оба.        — Каз, ты…        Рейн говорил тяжело, срываясь на прерывистые вдохи и выдохи от открывшегося ему зрелища.        Он протянул руку, но как только она легла Казу на плечо, как тот со скрипучим «не трогай меня» увернулся от неё, вперившись в сердцебита настолько диким взглядом, что тот дёрнулся и неосознанно шагнул назад.        — Пошли отсюда, — пробормотал он.        — Н-но какой план? — торопливо спросил шедший за ним Рейн.        — От этих двоих избавляемся, пока от трупов не начало разить за километр, а потом выставляем себя ими.        — Чего?!        — Тебе придётся перекроить меня в Мередита, а себя — во второго советника, который сейчас валяется с разорванной глоткой на кухне.        Рейн роптал, уверяя, что на такое он не подписывался, но красноречивого взора Каза оказалось достаточно, чтобы он замолчал и подчинился его прихоти.        Второго советника, если верить документам в рабочей сумке, звали Орвэлл Кензи, и если же перекроить Каза в Гарвана, фотографии которого он отыскал на первом этаже, было легко, то на себя Рейн потратил почти час. Он то и дело переворачивал труп с одного бока на другой, в один момент осмелившись предъявить претензии, что Босс Бочки мог бы горло перерезать чуть более удачно.        Когда над ним прозвучало тихое и лишенное всякого энтузиазма «готово», Каз подошёл к зеркалу, не помня, когда ему в последний раз было так отвратно лицезреть своё и в то же время не своё отражение.        Он смотрел на себя, но видел лицо человека, который чуть не убил его.        Человека, который солгал и сдал Инеж Вегенеру.        Каз нервно выдохнул: сколько раз он брал участия в опасных заданиях, но ни разу не позволял себя перекроить (Женя Сафина не в счет: кроме вправленного сломанного носа и кровоточащих пятен синяков она ничего в нём не поменяла).        — Пришло время реализовать план, — произнёс он, не отводя жёлтых глаз от зеркальной глади.        «Пришло время спасти Инеж».