Der Himmel fällt

       Уайлен неожиданно отвлёкся от резки огурца и повернул голову к окну. Через прозрачную раму стекла он увидел безбрежное плато светлого пепла над рыжиной юрдовых полей.        На них — аляповатые платиновые мазки невесть куда снующих облаков.        Он поник ненадолго: солнца не было со вчерашнего дня, и Шрифтпорт, как в качестве лишнего подтверждения, что над миром получила законную власть осень, опустилась серость. Джеспер уверял его недавно, что земенская осень намного теплее керчийской, но с этой поры Уайлен мало верил в это. Ни разу ещё в первые дни сентября ему не было зябко от царапнувшего по коже стылого ветра, ни разу в это время ему не хотелось укутаться в плед и не выходить из комнаты, пока зацветёт на ветках первая сирень.        В одночасье с тем терзало предчувствие.        Ожидание ходившей рука об руку беды — то приём, которым обратившийся в охотника хищник изнурял свою жертву, доводя до крайнего бессилия в слепом бегстве от неотвратимости судьбы.        Он отмахнулся от того, как от шкодливой мошкары.        — Скоро дождь пойдёт, — невзначай бросил Уайлен, оглянувшись через плечо.        Неподалёку от круглого стола сидела уткнувшаяся в холст Марья Хендрикс, лёгким движением руки выводившая простым карандашом эскиз.        В метре от неё, время от времени тихо постукивая тростью по полу, примостился на стуле Джеспер.        Уайлену бы сказать, чтобы он перестал стучать по древесине, иначе он, того гляди, такими темпами скоро обзаведётся нервным тиком, но умолчал: кроме этого, звука режущего овощи ножа и карандаша, проходящего по холсту, на кухне стояла пугающая тишина.        — Это хорошо, — услышал он голос Джеспера. — Соседи посадили новые семена юрды. Можно будет хоть сегодня не поливать их.        — А… — на секунду Уайлен замолк, но тут же, уловив, что стрелок уже услышал его короткое «а», продолжил: — может, позвать Колма?        Помимо истории с Кювеем Юл-Бо, Колм Фахи знал о бесчинствах, которые Ян Ван Эк совершал со своим сыном. Когда они с Джеспером прибыли в Новый Зем в самый первый раз, он, погодя немного, предложил Уайлену звать его только по имени (сам Уайлен знал, что мистер Фахи намеревался предложить звать его отцом, однако не решился).        — Он любит дождь, — весело отмахнулся Джеспер. — За него не беспокойся. Па никакая болезнь так легко не возьмёт, даже если он зимой в майке проведёт пару часов в поле.        Уайлен вынудил себя согласиться с ним.        Он снова бросил короткий взгляд на окно. Увидел, как вялый порыв осеннего ветра заколыхал высокую зелень, норовящую как в поклоне невесть кому припасть к сухой от недавно минувшего знойного августа земле.        Уайлен не мог почувствовать того, находясь в стенах дома, но догадывался, что за ними пахло ещё не павшей на рыхлую почву дождевой влагой.        В разум стрельнула пулей револьвера другая мысль, спонтанная и ставшая лишенной ответа вопросом:        — В последнее время Каз тоже начал часто пропадать. Один.        Уайлен не знал, почему и для чего озвучил это, как и не знал, по какой конкретной причине его вдруг забеспокоил Каз Бреккер. Грязные Руки зачастую вызывал у него трепет, и если же Джеспер мог не страшась последствий подначивать Каза, доводя до желания пополнить список ощутивших на своём черепе прочность его трости, то Уайлен старался зачастую вести себя рядом с ним тихо и кротко.        Но этот факт не давал ему покоя: Каз куда-то исчезал.        Уайлен не стал бы придавать тому значения, бери он с собой Призрака, чтобы она бесшумно сновала по крышам его верной и преданной тенью, но Инеж всегда оставалась с ними.        Более того — её саму Каз не удосужился посвятить в свои планы, что Инеж воспринимала как утаённое недоверие.        «Что вообще у него в голове?» — как-то раз спросил себя Уайлен, краем глаза подмечая исчезающий за углом силуэт Каза.        «Крюге, маленький купец. Очень много крюге» — услышал он преисполненный ледяного спокойствия голос Грязных Рук у себя в голове.        Если сейчас вспомнить — кажется, он шутил над ним в своей излюбленной манере, пусть и оставаясь при этом мертвецки-апатичным. В то время Уайлен не питал иллюзий на то, что в чём-то помимо денег для Каза взыграет мало-мальская релевантность, ведь все его слова и речи иначе как суровой правдой окрестить было затруднительным делом, учитывая, какой властолюбивой и меркантильной натуры он керчиец.        — Если я его достаточно хорошо знаю, он пошёл соскребать монеты с фонтана, — беззаботно пошутил Джеспер.        Хотя Уайлена то не успокоило, это объясняло, почему он предпочитал не брать Инеж с собой: она явно утопила бы его в том фонтане за подобную проделку, а Каз был с ней порой слишком мягок, чтобы как-то противостоять.        В услышанное вопреки всему абсурду хотелось верить, потому как моментами в сознании вырисовывалось то, чему там быть не полагалось.        Под тяжестью размышлений, — самых разных, начиная со слепоты Джеспера и заканчивая возможной войной с Керчией — видел Гезен, голова однажды расколется или бахнет воздушным шаром, если вовремя не найти ей опору.        — Мы бы, кстати, могли заняться тем же, пока Каз все деньги себе не сгрёб, — дополнил стрелок.        Уайлен закатил глаза.        — А потом что? — незлобиво хмыкнул он. — Попасть в руки полиции за кражу принадлежащего государству имущества?        — Ой, купчик, — театрально-утомлённым голосом протянул Джеспер. — Двадцать лет, ума нет.        — Мне больше.        — «Двадцать один год» с «нет» не рифмуется, поэтому не поправляй меня. Во-первых, у нас будет оправдание: это не какая-то там кража денег, это настоящее романтическое свидание.        — Свидание во время кражи денег.        — И не перебивай, — с напускной строгостью повелел Джеспер. — Во-вторых, ты вроде бы настоящий коренной керчиец, а ведёшь себя как праведный фьерданец. Где твоя любовь к деньгам, Уай?        — Осталась в далёком прошлом, — ответил он буднично.        В прошлом — там ей и место.        Особенно когда для гниющего в Хеллгейте отца деньги и репутация встали на пьедестал выше него.        Уайлен снова посмотрел в окно, как будто глаза невмочь оторваться от открывшейся ему панорамы. Небо — чистое серебро, по которому плыли слоистые гиганты-облака, бледные и низкие. То даже не кое-как раскинувшаяся по небосводу белоснежная груда, а невиданная и креплённая природой мозаика.        Он вздохнул понуро: Уайлен никогда не любил пасмурную погоду.        Но сегодня почему-то от этого ему не так грустно, как-то бывало обычно.        — Скоро дождь пойдёт, — произнёс он, как пару минут назад.        Стрелок издал короткое «а?».        А после — нахмурился слегка.        — Ты говорил уже, купчик, — напомнил Джеспер.        — Дай хоть раз в жизни пожаловаться, Джес.        В ответ — тихий хохот:        — Ладно уж, жалобник ты мой. Мне не в тягость послушать, но ты только с жалобами не затягивай и режь овощи. Я такой голодный, что тебя бы съел и не подавился.        Но дождь так и не хлынул, несмотря на то, что мир на несколько добрых часов залило всеми оттенками ахроматического спектра. Напротив, бескрайний купол над Шрифтпортом вновь объяло родной глазу голубизной, а венчающее землю травянистое покрывало — свечением исходящего от солнца ослепительного шафрана.        Где-то голосисто запели ощутившие тепло на встопорщенных перьях пестроцветные скворцы, а у маленького пруда ловили мелкую рыбёшку ловкие зимородки.        Инеж прошествовала вдоль облюбованных полевыми цветами изумрудных лугов. В ушах неумолчно зазвенело пчелиное жужжание, и она, оглянувшись, приметила неподалёку небольшую пасеку, на которой выстроились в ряд разноцветные ульи.        Шрифтпорт был ей родным, пускай она и провела в нём пару дней из всех своих двадцати лет. Недалеко от фермы пестрящая колоритами городская суета, но именно здесь, среди юрдовых полей, прикасаясь к природе, Инеж чувствовала себя как дома, словно она вновь очутилась среди сулийских степей, оставленных приятным воспоминанием три года назад ради гулко свистящего ветра и ощущения дурманящей разум свободы.        Заметив небольшой холм, открывающий вид на морское побережье, Инеж взобралась на него и вдохнула полные лёгкие свежего воздуха.        Тут же, замерев, приглянулась: рядом с украденным политическим кораблём стоял Каз, о чём-то беседующим с мистером Фахи.        Он махнул рукой, — настоящей, не железной — будто рассказывал о корабле, и Колм понимающе кивнул ему.        «Знать бы, о чём они говорят» — безотрадно подумала Инеж.        Минуло несколько дней с той поры, как Казу вручили протез. Он научился им управлять, хоть тот иногда и не слушался своего носителя, но была бы проблема только в том, что порой у Каза загибался совсем не тот палец, которым он старался двинуть — Инеж была бы не настолько сильно поглощенной ненастными раздумьями.        Он стал пропадать чаще и на дольше.        Однажды она увидела его только рано утром, выходящим куда-то из каюты, но сон был настолько силён, что Инеж не смогла спросить Каза, куда он направлялся — отключилась мгновенно. Увидела она его снова часами позже, когда вот-вот должен был близиться вечер, да и то ненадолго, потому что Каз во второй раз куда-то удалился, оперируя тем, что это было нужно для плана (подробностей о котором он, на деле, ей и не рассказывал).        Это молчание изводило Инеж.        Любая другая на её месте непременно задумалась бы об измене и принялась протискиваться в толпе в поисках таинственной дамы, которую тщательно скрывал бы охмуренный чужим телом благоговейный, но Инеж была куда более разумной (и доверяющей: она бы ни за что не заподозрила Каза в чём-то подобном).        Она знала, что причина столь странного поведения совсем иная.        И что если она не выбьет её из Каза в скором времени, то её надолго не хватит.        Секунда. Две.        Каз повернул голову и наверняка уже заметил её на холме.        Инеж не дрогнула от неожиданного зрительного контакта, но удивилась малость: вряд ли он почувствовал её присутствие на такой дистанции, обернувшись в сторону холма по чистейшей случайности.        Ещё пара фраз, которыми он обменялся с мистером Фахи, и Каз не расторопно зашагал от побережья.        Инеж сосредоточилась на нём, готовая броситься к Казу, если он собирался удалиться и от неё, снова исчезнуть, чтобы вернуться либо вечером, либо в ночь, когда над городом взойдёт круглый шар серебристой луны.        Он того не сделал: Каз вышагивал к ней, и смотрел он на неё, а не куда-то ещё.        «Хоть это успокаивает» — поразмыслила Инеж, мысленно вознося благодарности святым.        — Я думал, ты с Джеспером, — совершенно обыденным тоном поделился мыслью Каз, поднимаясь по небольшому склону на вершину холма.        — Ты снова собираешься удалиться? — прямо спросила она, решив не тянуть и сразу перейти к делу.        Но Каз только покачал головой в немом отрицании.        — Нет, — честно ответил он. — Я беседовал с отцом Джеспера. Как я и говорил по пути в Гефвалле, возвращаться на этом корабле в Керчию будет слишком опасно. Если караульные увидят его, сразу поймут, что на нём я, и атакуют на расстоянии. Мистер Фахи сказал, что может убрать на нём всё, что хоть как-то намекнёт о причастности корабля к политикам, но для этого может понадобиться много времени.        — У нас есть столько?        — У нас столько нет. Поэтому я оставлю корабль мистеру Фахи. Навсегда.        Каз слегка дёрнул себя за ворот рубашки, точно дышать стало тяжелее, и выдохнул шумно.        — Мы обсудили планы Керчии относительно Нового Зема, — дополнил он, будто вспомнив что-то важное. — В одном только Шрифтпорте немало полезных ископаемых. Для Керчии, которая не в ладах с Новым Земом, это ещё одна причина начать войну и присвоить себе всё, что принадлежит земенцам.        — Я думала, Вегенер хочет уничтожить Новый Зем, — степенно уведомила Инеж.        — Вегенер хочет сделать Новый Зем государством-сателлитом, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: и получить желаемое, и не пролить слишком много крови. И чувствую, что все надежды на победу свалятся грузом на Шухан: Керчия — островное государство, намного меньше остальных четырёх. Шансы на триумф в войне уравниваются только благодаря оружию, да и то большая часть наверняка будет экспортирована из Амрат Ена.        Инеж досадливо выдохнула, но один только факт её немного утешал: оказавшись в рядах советников в чужом обличье, Каз скоро стал кладезью ценной информации, чем он и уязвил явственно ожидавшего кровавую вендетту Вегенера.        Каз вторил за ней — и выдох сорвался с него как мощным камнепадом.        — Если он начнёт войну, то всё равно проиграет её. Вопрос лишь в том, когда именно, — продолжил он. — И чем дальше Вегенер зайдёт, чем позже поймёт, что проиграл, тем хуже. Новый Зем потребует выплатить репарации за убытки, а это очередной удар по экономике Керчии.        — Как далеко продвинется Керчия в этой войне зависит от нас, — подытожила Инеж, не веря в то, насколько громоздкая ответственность навалилась на них. — У тебя ведь есть план, Каз?        — Я… — Каз нещадно томил отчего-то. — Я возвращаюсь в Кеттердам и расправляюсь с королём.        — Как детализировано, — саркастично бросила надеявшаяся на что-то большее Инеж. — Какая задача будет у меня?        Глаза Каза сузились, но смотрел он уже не на неё, а в сливающуюся с яркой лазурью морскую даль. Она присмотрелась к нему, к покрывшей его лицо маске хладнокровия, в его пылающие ослабшим огнём радужки очей, из чёрных залившихся тёмным цветом жжёной умбры от падающего на них солнечного света.        — Я возвращаюсь в Кеттердам и расправляюсь с королём, — повторил он, на сей раз отстраненно, будто находился не здесь, не с ней вовсе, и неторопливо отвернул голову.        Инеж внимательно посмотрела на него, пускай и не видя лица, пускай и не глядя ему в глаза, которые он спрятал от неё. В горле пересохло, а сердце забилось с новой силой, больно врезаясь в рёбра и оглушая своим битом. Ворох раздумий создавал ноющую головную боль, пока разум доводил её до исключительного аспекта.        «Я возвращаюсь в Кеттердам и расправляюсь с королём».        «Я возвращаюсь в Кеттердам».        «Я».        Точно вторя ему, Инеж резко отвернулась от Каза, вперившись взором в седые облака поодаль от них и ощущая, как рвали нутро восставшие шипы непонимания, обиды, злости.        — Ты собирался сбежать, — но она всё равно старалась говорить это как можно менее претенциозно. — Ты собирался оставить меня в Новом Земе и уйти, чтобы в одиночку расправиться с Вегенером.        После этих слов между ними образовалась некая неопределённость.        Они так и не взглянули друг на друга, но всё ещё таили безмолвие, гнетущее и говорившее больше, чем то могли сделать слова. Даже по меркам всего произошедшего и происходящего сейчас, — и того, что произойдёт в будущем — назревшая пауза ощущалась весьма странно.        Пока Каз не заговорил:        — Да.        Инеж зажмурилась: в беспросветной черноте тут же в неведомом танце заплясали колоритные искры, как в самой хаотичной абстракции.        — И как, по-твоему, я бы отреагировала? — на вздохе вопросила она, едва ли не на грани покрытого коркой льда равнодушия. — Как бы отреагировала, если бы ты вернулся? Или на то, что ты сбежал втайне?        — Я бы сделал это не втайне, — как можно вкрадчивее уверил её Каз.        Не сказать, что у Инеж отлегло от услышанного, но самым невесомым облегчением отдалось… пока Каз не решил и это разрушить:        — Я бы оставил записку.        Записку.        Чёртову записку, в которой он сказал бы…        …сказал…        …А что бы он сказал? Просто уведомил бы, что уйдёт сам, что ей велено спокойно сидеть в Шрифтпорте и сходить с ума от страха, отсчитывая не то, что дни или часы, а минуты с секундами, каждый раз отдаваясь походившей на правду мысли, что его план провалился и король давно повесил его голову в свой кабинет?        — Какая щедрость, — процедила Инеж, но, стараясь усмирить свой гнев, продолжила более невозмутимо: — В тот день, когда Вегенер вместе со всем Советом решал, что со мной делать, ты предложил изгнать меня из Керчии. Выпроводить обратно, откуда я попала в столицу.        — Да.        — Ты бы просто сплавил меня, так? — Инеж издала невесёлый, почти нервный, смешок. — Увёл бы из поля боя, воспользовавшись тем, что я ничего не помню, так ведь, да?        — Я всегда прихожу за тобой, Инеж.        — Но не в этот раз, — непоколебимо отрезала она. — Ты бы не пришёл за мной. Не перехватил. Ты бы стоял вдали, смотря на то, как я уплываю на корабле в Равку, но не пришёл бы. Не ври мне, прошу тебя! Скажи честно: ты бы хоть попытался вернуться за мной, если бы меня отправили обратно?        Каз не соврёт ей — Инеж знала это.        Чувствовала по тому, как он смотрел под собой, как долго раздумывал над ответом.        И она сама ни разу не соврёт: ей хотелось надеяться, верить, что Каз непременно сокрушит все её сомнения и уверит, что всё, что она сказала, неправда.        Но реальность оказалась в разы суровее и страшнее:        — Нет, — коротко изрёк Каз. — Ты бы осталась в Равке.        Инеж показалось, что она в тот час же услышала трель битого стекла.        Так, наверное, разбивались надежды.        — Осталась в Равке… — повторила она за ним, облизав нижнюю губу. — И что, на этом всё, Каз? Мы бы больше никогда не встретились?        — Никогда, — подтвердил Каз.        — Я бы продолжала жить с мыслью, что ты изверг, испортивший мою жизнь, не помня всего, что было между нами.        — Да.        — А потом, возможно, вспомнила бы обо всём, и сильнее корила бы себя за всё: за то, что была повинна в твоей смерти, за то, что я могла тебя забыть, что уплыла из Кеттердама, так и не отомстив за тебя. Я бы жила, думая, что ты мёртв, пока ты был бы здесь, не зная, что я всё помню.        — Да.        — И как, по-твоему, отреагировали бы мои родители? — Инеж не кричала, но по её надломленному голосу можно было услышать, как рвалась на шматы её душа. — Я исчезла на три года. Сбежала от них, несмотря на то, что они старались удержать меня рядом с караваном, хоть я и хотела другого. Думаешь, мы бы встретились так же, как тогда, когда ты попросил короля Ланцова найти их?        — Мне было важно обеспечить тебе безопасность. Реакция твоих родителей — не моя забота.        — И ты бы так просто сделал это, Каз? Ты бы так просто оставил меня, если бы не идея Вегенера с аукционом? Вычеркнул бы меня из своей жизни, даже не попытавшись ничего сделать?        — А что мне оставалось делать, Инеж?        Каз гневался, и это видно даже невооруженным глазом.        Видно по тому, как сжались руки его в кулаки. Тому, как он стиснул челюсть, как сузились от обузданной лишь им ярости мглисто-чёрные зрачки.        — Я думал, что тебя убили, — сорвалось с него признание. — Представлял, как уничтожу весь город. Я смог успокоиться только подслушав разговор Гарвана с Куароном.        Инеж затихла.        — Ты попала в темницу, не помня последние шесть лет. Ты помнила только несколько месяцев из Зверинца — и всё, — беспощадно напомнил ей Каз. — Ты была напугана происходящим, не знала, что с тобой будет и почему тебя держали в плену. Тебя заставили сесть за стол рядом со всем Советом, которые предлагали то казнь, то пытки, то ещё что-то. Я отбил тебя на аукционе в самый последний момент — представь, я бы опоздал, и ты снова оказалась бы у Хелен?        Он шаркнул ногой, не позволяя эмоциям завладеть им полностью, но Инеж заметила, как его ладонь, целую и настоящую, пробило дрожью.        — Ты дважды пыталась обмануть меня. Во второй — сбежать. Я почти не выдержал и хотел прекратить всё, усадить тебя на корабль и отправить как можно дальше от Керчии.        По мере того, сколько он говорил, Инеж чувствовала, что если не предпримет ничего, Каз не выдержит и сорвётся.        — Тебя обдурил Пекка Роллинс. Не почувствуй я, что ты следила за мной на празднике, ты бы снова оказалась у работорговцев или пьяных извращенцев, которые только и ждут, когда им в руки побежит оставшаяся беззащитной девушка.        Правда ударяла с прыткостью вонзившейся в спину стрелы.        — Ещё тебя сводили с ума галлюцинации со мной, из-за чего пришлось устроить переполох в клинике и срочно искать новые медикаменты.        Инеж отвела взгляд: за собственной болью она ни разу не удосужилась подумать, что Казу тоже было тяжело, и речь шла вовсе не о том, что ему изо дня в день приходилось слышать, как она надеялась, что он мёртв, что она его никогда бы не любила и даже не считала за человека.        — Я ничего не забыл? — задал Каз риторичный вопрос. — Ах, да-а-а…        Инеж передёрнуло от того, как это прозвучало.        Ещё сильнее — когда она догадалась, что он вспомнил.        — В день, когда к тебе вернулась память, ты решила меня добить своим грандиозным заявлением, что пока я был на работе, ты собиралась наглотаться таблеток и вызвать передозировку. Извини, Инеж, но вернуться и застать твой труп на кухне — такая себе радость была бы.        Она смотрела куда-то под собой, не в силах сказать что-то.        С того момента, как правда всплыла наружу, и ей оказалась дарована возможность заснуть в руках живого Каза, более не отягощенной осознанием, что приходилось беспрестанно лгать ему, Инеж теряла нить повествования. Концентрация на чём-то, помимо гнетущей обсессии, что он и сам соврал о том, что не таил обид за её поступок, превратилась в пустой звук.        В брешь, заполнившую черепную коробку страшным паразитом.        Инеж никогда не размышляла о том, каково было Казу во всех остальных ситуациях, не затрагивающих её ложь или её оскорбительные высказывания.        Он знал о том, что преследовал её во сне и наяву в облике вызванных таблетками миражей и монстра, являющегося в сновидения. Знал, что она пыталась покончить с жизнью, невмочь бороться с оказанным на неё давлением со всех сторон.        От последнего осознания Инеж едва сдержала тягостный вздох.        Что бы сделал Каз, не будь она тогда снова во власти злосчастного глюка, своим действием не позволившего ей наглотаться таблеток и уйти в мир иной? Он бы снова остался один и, возможно, винил бы всё на свете и в первую очередь себя за то, что не отправил её в Равку, когда у него была возможность, вместо этого попытавшись самому разобраться с её амнезией.        Инеж передёрнуло.        Быть может, обыкновенная формикация, или от раздумий её и правда пронизывало холодом, несмотря на явственно погожий день.        — Я хочу, чтобы мы всё решили, Каз. Чтобы мы поговорили, — наконец-то заговорила она.        — О чём? — менее сурово, чем он озвучивал до этого свою гневную тираду, спросил так и не обернувшийся к ней Каз.        — О нас. О происходящем с нами, — коротко объяснила Инеж перед тем, как вдаться в подробности: — Ты вёл себя странно ещё с того момента, как мы украли корабль. Потом, когда мы оказались в Новом Земе, начал вести себя отстраненно. Будто пытался отдалиться от меня. Теперь же я узнаю, что ты собираешься пойти в бой без меня. Я хочу знать, если ты мне не доверяешь.        — Почему ты решила, что я не доверяю тебе?        — Ты забыл о том, что произошло в апреле?        Каз закатил глаза: естественно, он всё помнил.        — Кажется, — истинно-бреккеровской индифферентной интонацией начал он, — ещё в первый день, как ты вспомнила обо всём, я уже сказал, что не злюсь на тебя.        — Но ты злишься, — с не скрытым отчаянием возразила Инеж. — На худой конец, несёшь в себе обиду, каким бы неподходящим словом то ни было для нашей ситуации.        Каз пытался сказать что-то, — наверное, выдать очередной протест — но Инеж не позволила тому произойти и заговорила первой:        — Я не хочу жить, думая, что у нас всё хорошо, чтобы годы спустя ты не выдержал давления настоящих эмоций, которые ты скрываешь от меня, и сорвался. Ты обещал, что не будешь таить от меня свои боль и тревогу, обещал, что мы разберёмся с этим вместе. Скажи мне, если тебя что-то гложет, Каз. Пусть тебе придётся накричать на меня, сказать что-то, что я запомню на всю жизнь — просто выскажи это.        Созерцая до этого даль соприкоснувшихся моря и неба, Каз вскоре неторопко прикрыл веки, будто они потяжелели, превратились в исполинские эстакады, а немного погодя — открыл их снова.        И тогда перед Инеж словно предстал совершенно другой человек: уставший, постаревший на годы вперёд, обожжённый бесчисленными пороками лишенного всего святого мироздания и без слов молящий не имеющей адресата пустоту о пощаде, когда молить о чём-то — удел склонившихся перед ним в предсмертном зове врагов.        — Почему ты думаешь, что я поступлю так с тобой, Инеж? — Каз спрашивал так, будто ощутил горечь и разочарование от того, что ему довелось услышать из её уст.        — Разве это не кажется чем-то… логичным? — она задумалась, не зная, какое слово будет более разумно звучать в их ситуации, да и то оно звучало как неправильно и чужеродно. — Когда я ходила на якобы сбор информации в городе, то думала, что если ты узнаешь, то нас ждёт именно это. Что ты захочешь прекратить всё. Отпустить меня.        — Я бы отпустил тебя только в одном случае, — послышался хриплый голос Каза, и только тогда он, впервые за последние минуты их долгого диалога, взглянул на неё. — Только если бы ты сама захотела уйти. Только если бы ты сказала, что больше не хочешь быть со мной.        Инеж опрометью взглянула на него.        Она не знала, что должно было произойти с ней, с ними, чтобы ей наскучило как присутствие Каза, так и прикосновения к нему, их разговоры и молчание, в котором она порой улавливала больше, чем в словах. Он был одной из причин, по которой она оставила свою прошлую жизнь, а её ещё не познавшая такого размаха любовь к нему — тем, что не позволило Инеж отчаяться и поставить на нём крест, когда многочисленные попытки побороть его страхи терпели громоподобные неудачи.        Каз сжал пальцы.        Тут же разжал их.        И снова вздохнул, тягостно и громко, понимая вместе с ней: это один из тяжелейших личных разговоров за все годы, что они вместе.        — Инеж, послушай, — ему было непросто говорить о столь откровенных вещах, она чувствовала, но Каз, собравшись с силами, что было не в его духе, начал: — я не буду отрицать, что мне далось тяжело то, что я услышал от Гарвана. В какую-то минуту я жалел, что выжил после нападения, но меня привело в чувство осознание, что надо вытащить тебя из плена. Я… я просто не мог понять, почему ты выбрала довериться врагу, а не мне. Потом начал понимать. Вспоминать, как люди в Кеттердаме перестали бояться меня, видеть во мне того, кем я был задолго до этого.        — Я не считала, что ты стал слабым, Каз, — поспешила отрицать его самые изощренные домыслы Инеж.        — Я знаю, — кивнул он, — но тогда мной управляла ярость. Может, не окажись Рейн тогда со мной, не скажи он мне, что Гарван не лгал, говоря, что ты помогала ему… если бы я впервые услышал правду от тебя в ту ночь, я отреагировал бы иначе. Я был бы очень сильно зол, Инеж. Это… это хорошо, что я узнал всё намного раньше и мы смогли уберечь себя от худшего. Но я доверяю тебе. Вопреки всему, что было — я доверяю: и свою жизнь, и свои идеологии. Ты годами была моим Призраком. Моими глазами, тенью, а со временем — и того больше. Я не могу перестать доверять тебе.        — Тогда почему ты хочешь идти сам? Почему ты не возьмёшь меня с собой, чтобы я снова стала твоими глазами и тенью, как было и раньше?        — Тебя всё ещё одолевает недомогание от таблеток, — наконец-то признался Каз.        — Причина кроилась лишь в этом? — недоверчиво переспросила Инеж. — Каз, я почти не чувствую влияния от таблеток. Мне стало намного лучше в последнее время.        Но Каз на то смерил её по-отечески строгим взором.        — «Почти» меня не устраивает, — отрезал он. — Я не хочу идти в бой, думая, что ты упадёшь в обморок в пылу битвы. Если бы мне было всё равно на то, что с тобой будет, я бы непременно взял тебя с тобой, но, прости, я за тебя беспокоюсь.        — Ты замечаешь это, Каз?        — Что именно?        — С тех пор, как мы вместе, с тех пор, как ты понял, что можешь свободно взять меня за руку и больше не будешь прогонять от себя, ты слишком смягчился по отношению ко мне, когда речь заходит о том, чтобы начать действовать или кинуться в битву.        — Это не так, — мрачно ответил он, но прозвучало это как весьма вялый протест.        — Ты не хотел, чтобы я шла добывать информацию в городе, думая, что меня поймают, и боялся отпускать одной во дворец, хотя мне было всего шестнадцать, когда ты отправил меня в горящий мусоросжигатель через пару дней после того, как я получила ножевое ранение.        Каз побледнел, и мешкотно опустил горько-кофейные глаза на почву.        Инеж понимала, что то был по-истине ужасный ход с её стороны: Каз давно понял, что в той ситуации он был не прав, и пытался не вспоминать о том, какие ошибки совершил.        «Я сама тогда не отказалась» — мягко заверила она его, будучи ещё юной, тогда, когда они заговорили о казалось бы забытом случае.        Но чей-то едкий фальцет нашептывал, как будто шипением гадючки, совсем иное:        «Он тоже не особо протестовал, когда говорил, что может внести изменения в план».        — Каз, — осторожно обратилась к нему Инеж. — Я не хочу сидеть и думать, что с тобой что-то произойдёт, и высчитывать каждую минуту, думая, что если пройдёт больше, то уже не выдержу.        — Я понимаю, — послужило ей ответом.        — Я… я уже один раз почти потеряла тебя, — напомнила она, будто Каз мог забыть об этом. — Я больше не хочу переживать что-то подобное. Это… было ужасно.        — Я понимаю.        Он понимал.        Конечно, Каз понимал: он-то сам, очнувшись после того, как его чуть было не придушили и отрубили руку, думал, что её убили, и ей оставалось только представить, какая неведомая сила побудила его отречься от этой мысли и двинуться в Кеттердам.        — И я тоже не хочу снова переживать это, — признался он. — Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты здесь, в безопасности, и что либо ты сможешь вернуться в Кеттердам, который больше не будет опасен для тебя, либо мы уйдём оттуда в другое место. Вдвоём.        — Но мне не будет спокойно, Каз. Мне не будет спокойно, если я буду знать, что ты там один против целой столицы, которая хочет тебя уничтожить. Тебя хотят поймать все до единого: и Вегенер с его советниками, и Грошовые Львы, и народ, который всё ещё жаждет денег за тебя.        Инеж взяла его за руку.        За правую, искусственную, и Каз, почувствовавший это касание, дрогнул и едва заметно скорчил уголок рта: ещё с первого дня, как ему поставили протез, он дал ей понять, что хотел, чтобы она держала его только за настоящую руку, а не за холодное бесчувственное железо.        — Давай подождём ещё немного, — почти шепотливо попросила Инеж, проводя пальцами по тыльной стороне его ладони. — Мне станет лучше, и тогда мы оба сможем уйти отсюда. Только не убегай тайком.        — А если начнётся война, Инеж? — задал вполне обоснованный вопрос Каз. — Если Вегенер даст приказ атаковать Новый Зем? Представь, что по Шрифтпорту будут лететь бомбы.        Но война в Новом Земе его мало беспокоила. Каза никогда не волновали судьбы чуждых ему людей.        Причиной того, что они не могли дойти до согласия, была она.        Инеж тоже боялась того, что Вегенер не выдержит и прикажет однажды направить бомбу на Новый Зем так же, как он уже приказал сделать это с Клепкой.        Она боялась за Джеспера и Уайлена, которые могли стать свидетелями войны, боялась за мистера Фахи и мисс Хендрикс.        Но в то же время…        — Я не позволю, чтобы ценой за победу в этой войне стала твоя жизнь, Каз.        Он смотрел сквозь неё.        Подслеповато, а может сознанием находясь далеко как от неё, так и от Шрифтпорта.        И эта мысль невыносима.        Но вдруг Каз, опустив глаза, уложил свою ладонь на её — немое утешение.        — Хорошо, — только и сказал он.        Инеж сначала удивилась, подумала, что то был отвлекающий манёвр. Что Каз соврёт, пустит пыль в глаза, чтобы потом совершить задуманное тогда, когда она будет меньше всего ожидать этого от него.        Но Каз не врал.        Не сейчас, по крайней мере.        — Ты… так легко согласился? — изумилась она.        — Если тебе так понравился наш спор, мы можем продолжить. Возможно, я смогу тебя переубедить, — и пусть то и было сказано в шутку, тон Каза отнюдь не шутливый. Напротив, серьёзнее некуда.        — Нет, — твёрдо возразила Инеж. — Нет… — чуть мягче. — Просто… удивилась слегка. Вот и всё.        — Я бы вряд ли согласился, если бы не вошёл в твоё положение и не понял твоё нежелание отпускать меня в Кеттердам одного.        Его большой палец дёрнулся, провёл по костяшкам на её ладони, погладил маленькие перламутровые шрамы на них.        — Если мы вернёмся в Кеттердам, если мы останемся в нём, — снова заговорил Каз, — то мне бы хотелось, чтобы этот город больше не был таким опасным для тебя. Чтобы ты зажила в нём спокойнее. Я знаю, что даже Грязным Рукам, каким бы грозным и страшным он ни был, не под силу сделать такое, но я мог бы попытаться. Я мог бы стать тем, о ком сулийцы говорят, что они дарят падающие небеса.        Инеж усмехнулась, крепче сжав его руку в своей.        — Ты уже сделал это, Каз, — любовно произнесла она. — Ты подарил мне кусочек неба. Как ты того хотел.        — Но я могу подарить тебе всё небо.        — С каких пор пошли такие сантименты?        — …Ты просто скажи, сколько оно стоит. У меня должно быть столько крюге.        Инеж беззлобно фыркнула и закатила глаза, потому что Каз был бы не Казом, не пошути он в такой момент про деньги.        Он же, напротив, коротко засмеялся над её ожидаемой реакцией, и наклонился, чтобы не расторопно поцеловать в бронзовую щеку.        — Пойдём узнаем, как эти лентяи, — по-юношески задорно, как тринадцатилетний мальчишка, не ведающий ни забот, ни тревог, предложил Каз, отпуская её руку.        — Пойдём, — в его же манере ответила Инеж, немного погодя добавив: — Иди передо мной. Я за тобой пойду.        — Боишься, что я сбегу, пока ты не видишь? — усмехнулся он.        — Вряд ли. Ты же не хочешь, чтобы с твоей ногой снова приключилась беда? — шутливо пригрозила Инеж, пока Каз спускался по высокой изумрудной зелени.        Она пошла за ним не сразу, смотря на то, как с каждой секундой он становился всё дальше и дальше. И, выдохнув, Инеж улыбнулась, наконец-то ступив за ним.        В одном она соврала: Каз никогда не дарил ей небо.        Он был её небом.