Der Himmel fällt

       Она встрепенулась, как юркая птаха, только познавшая волю, пусть её, напротив, и загнали в угол. Первой мыслью завибрировало в кромке подсознания Бочкой исподтишка навязанное сухое и безучастное «атаковать», но Каз бессловесно пресёк это, прикрыв её вытянутой рукой — не попытка защитить, скорее отвадить от необдуманных действий. Неведомая часть её существа усмирила пыл и невольно, не давая разуму прозреть себя в груде дикарского бреда, руки отстранились от кинжалов.        Коренастый матрос, который звался Холденом, рикошетил рассеянно-порицательным взглядом то на неё, то на Каза, но выглядел он смирным и покладистым, таким, что не спешил ослепить прочерком рубящего плоть лезвия за долю секунды.        — Ну? — кисти его вспорхнули, будто он пытался пригладить полосатую ткань тельняшки, не до конца скрывающей пивное пузо, но, передумав, внезапно отдёрнул ладони. — Ещё лаз сплашиваю: кто вы и что делаете на чужом колабле?        На Казе — глубокая сосредоточенность. Так воззревали на врага, которого хотелось изучить, прежде чем понять, какое орудие и куда правильнее будет всунуть.        Откровенно говоря, Инеж, самой не понимая, почему, ожидала увидеть проблеск желающего пойти на переговоры человека, нежели того, кто позволит сорваться кровожадной натуре Грязных Рук, но вместо этого Каз резче предполагаемого схватился за черенок её кинжала и наставил его к горлу в миг обмелевшего матроса.        — Не делай лишних движений, — только и сказал ему Каз.        Холден непонимающе распахнул глаза и в противовес услышанному отшатнулся от острия Санкты Елизаветы.        — Вы плоблались на чужой колабль, — повторил он укоряюще, — тепель ещё и смеете угложать его экипажу олужием?        — Иди к своему капитану, — повелел Каз, уверенный, что охламон перед ним капитаном быть не мог, — и скажи, что по важному делу пробрались двое зайцем. Если будет угодно — я заплачу как ему, так и тебе. Если нет — придётся решить дело более жестокими методами.        — Заплатишь? — Холден усмехнулся нахраписто, секундой спустя случайно хрюкнув, как вдруг взор его не столько похолодел, сколько взялся в тиски ярости. — Я похож на келчийскую шлюху, чтобы за деньги выполнять пликазы чужака?        Инеж стиснула челюсть от безмолвного отвращения.        Каз же снова приставил кинжал к его шее, не озвучивая угрозу рассечь артерию до стекающей по горлу уродливой киновари.        — Убели олужие! — взревел выпучивший глаза Холден.        С палубы же послышался чей-то голос, обращенный к матросу:        — На кого ты там уже кричишь, Холден? — невозмутимо спросил некто, будто матрос ударился мизинцем о ближайшую тумбу, а не вопил о том, что ему норовили порезать глотку.        Каз для полной демонстрации провёл кинжалом по его уху.        — Тут двое зайцем плоблались на колабль и плятались в тлюме! — крикнул в ответ Холден.        — А, — протянул задумчиво тот. — Ясно.        — И это всё? — недоуменно вопросил вскинувший брови матрос, и Инеж заметила, что Каз и сам немало изумился такой реакции. — Что нам с ними делать?        — Хочешь — оставь, хочешь — выкинь. Акулы нынче кушать тоже хотят.        — Я не могу их выкинуть, один из них мне ножом угложает.        — Тогда оставь.        — А вдлуг они бандиты?        — Тогда выкинь.        — Но капитан Ламплехт!        По трюму пронесся рассекающим гул волн лязг металла, столкнувшегося с заскорузлой древесиной: кинжал выскользнул с кинувшегося в бег Каза. Инеж с завидной скоростью подхватила оружие прежде, чем к нему успел бы потянуться Холден, и бросилась вслед за поднимающимся на палубу Казом.        Он застыл в ветреных узорах, как если бы оцепенел в неверии, окруженный готовым напасть на обидчика экипажем, и вперился хищным взглядом, точно наконец-то поймавший прыткую добычу зверь, в спину преспокойно управляющего штурвалом капитана.        — Вы — Натаниэль Лампрехт, — провозгласил Каз с присущей ему несомненностью.        Капитан не дрогнул и не спешил удостоить возможного самозванца вниманием.        Инеж проследила за тем, как он почти лениво обернулся к ним, как доселе ничего не выражающий взгляд объяло незыблемым ошеломлением, но вместо того, чтобы позволить страху завладеть им, капитан скрестил руки на груди и припал поясницей и обручу штурвала.        — Надо же, — слишком фривольно для главаря присвистнул Лампрехт, слабо тряхнув короткими рыже-каштановыми ворсинками. — Сам Каз Бреккер у меня на корабле, да ещё и с Призраком. И чем я заслужил такую удачу?        — Польщён. Обычно говорят, что моё присутствие к несчастью, — услышала Инеж безучастную реплику Каза, когда за рёбрами у неё всё ещё саднило непонимание.        — К счастью, или нет, — достаточно спокойно заговорила сидевшая на борту блондинка, по всей видимости приходившаяся капитану за спутницу, — а нам хотелось бы узнать, что делал опасный и вроде как мёртвый преступник у нас в трюме.        Лампрехт утешающе похлопал по её ладони.        — Всё хорошо, Клементина, — заверил он, со скуки проводя носком башмака по древесине пола, и мигом обратился к не званным гостям. — Однако я тоже хочу знать, что ты забыл у меня на корабле. Ещё недавно я читал «Кеттердамский Вестник», где сам король клялся, что Грязные Руки убит, а теперь ты стоишь прямо передо мной.        — Как жаль. Вегенер даже не удосужился уведомить город, что его план по моей поимке и убийству провалился. Ничего, кроме безобидного шрама, его шайка оставить не смогла, — надменно проронил Каз. — Раз уж наше с Призраком тайное укрытие больше не тайное, то я буду откровенен: мне нужно, чтобы твоя шхуна довела нас до Кеттердама.        Экипаж загалдел от возмущения:        — Снова в Керчию?        — Да ни за что!        — Что б она сгорела к хрену Гезена!        — Ноги моей больше там не будет!        — Тише! — пожурил их свирепо сверкнувший зелёными глазами Натаниэль. — Мы не поплывём в Керчию, а уж тем более в столицу, Бреккер. Можешь забыть об этом, как о своей руке, вместо которой у тебя протез.        — Я о ней не забывал, Лампрехт, так что сравнение неудачное.        — Всё равно, — на остатках самообладания строго отрезал капитан. — Кеттердам и так всегда был грязной лужей для свиней, а этот сумасшедший Винегрет и вовсе превратил страну в минное поле. «Голубой тукан» плывёт в Шухан, Равку, Новый Зем и Фьерду. В Керчию — больше нет.        Инеж взглянула на Каза, ожидая от него жеста, отдающего приказ пустить в ход оружие.        Однако он спокоен, и спокоен он вовсе не так, как-то бывало у пленённой обманчивой дрёмой ядовитой кобры, дожидающейся подходящего момента для броска. Каз, как ей подумалось, вовсе не собирался нападать.        — В тебе говорит обида на то, что люди выбрали королём Вегенера, — непререкаемо заявил Каз, точно другого варианта он не ждал и не рассматривал, и глаза Лампрехта сверкнули зимним холодом, — но ты не знаешь, что выборы были фальсифицированы, как и всё, что проводится в Керчии.        — Даже если и так, — голос капитана звучал по-вороньи сипло, — какая теперь разница? Судьба Керчии — не моё дело. Я простой торговец, Каз, а королём является именно Вегенер.        — Мы собираемся свергнуть его, — попыталась вклиниться в разговор Инеж.        — А проку? — строптиво возразил Лампрехт. — Оставите Керчию без власти, хотя, может, и то лучше, чем с таким-то королём, который обворовал народ. Не уверен, что Торговый Совет попытается решить эту проблему. Послушайте, — торопливо заговорил он, подняв руку как раз в тот момент, когда Каз собирался выдвинуть новый аргумент, — не хочу показаться бесчеловечной дрянью, которой нет дела ни до кого, кроме денег, но на этом корабле как керчийцы, так и земенцы. Люди двух враждующих государств. Тем не менее, мы все — одна семья, и мы не смотрим на происходящее между нашими странами.        — Неужели вам всё равно, что Новый Зем может пострадать из-за Керчии? — хмуро отдёрнула его Инеж.        — Хочешь в свою угоду посеять семя раздора в моём экипаже, Призрак? — почти рассердился мигом выровнявшийся Натаниэль.        — Нет, я хочу лишь понять, что мешает вам пойти на небольшую уступку ради тысячи людей и мира между двумя государствами.        Покашливание стоявшего между ними Каза прервало долгую полемику.        — Боюсь, с такими темпами добиться желаемого не вариант, Инеж, — неотрывно глядя на упорствующего вовсю соратника, выдохнул он.        Каз совершил странное движение рукой, — возможно, хотел стукнуть тростью по поверхности палубы, но вспомнил поздно, что трости у него больше не было — а следом, не обращая внимания на взгляды выстроившихся в шеренгу матросов, двинулся к Лампрехту.        — Учитывай одно, Бреккер, — холодно изрёк капитан. — Экипаж немаленький. Если попытаешься напасть, тебя не спасёт ничего — ты будешь сразу вышвырнут за борт.        — О, нет, — послышался протест Каза. — Я, к счастью для нас с тобой, умею не только черепа ломать, а искать корень и решение проблемы дипломатично… пока собеседник не даст мне повод использовать силу.        И, остановившись, заявил уверенно:        — Я хочу заключить с тобой сделку.        — Что? — не заинтересованно переспросил Лампрехт.        — Каз! — громким шепотом окликнула его Инеж, вспомнившая, чем окончилась её попытка заключить сделку, чтобы свергнуть Вегенера.        — Я не знаю, куда держал курс «Голубой тукан» до того, как твой матрос наткнулся на нас с Призраком, но твоя шхуна поменяет его на Кеттердам, — вопреки сказанному, в словах Каза ни намёка на властность.        — Не очень удачное начало сделки, — собеседник его раздраженно дёрнул плечом. — Что в этом случае получу я?        — Трон и корону.        «Нет!» — едва ли не взревела Инеж, уже желавшая податься к нему и отговорить от этой затеи, напомнить, что в своём время совершила она, и побудить решить дело захватом корабля.        Но в противовес её ожиданиям глаза Лампрехта не заблестели истинно-керчийской алчностью от одного упоминания о возможности занять престол, а, напротив, послужили отображением того, насколько он не заинтересован в сделке Каза.        — Мне не нужны ни власть, ни эта страна. Не тогда, когда её уже развалили, а мне предоставят, как раздробленную в крошево мозаику, которую надо срочно собрать. Моя судьба — море и торговля.        — А ещё запах дохлой рыбы и гнилых водорослей, — скептично огрызнулся Каз, чем наверняка вызвал ещё меньше доверия у Лампрехта. — Но согласись: будь то правдой, ты бы не подался в короли, а теперь сбегаешь сразу, как перед тобой предстала дилемма: голоса подделали и выбрали не тебя, а того, кто занял трон ради мести мне. Теперь ты говоришь, что это — всё, чего ты достоин. Выглядит как жалкий побег от правды.        — А это точно Каз Бреккер, о котором мы слышали? Слишком разумные речи он толкует, и при этом ещё не расписал в красках, как повесит чьи-то кишки гирляндой! — вопросил один из членов экипажа.        — Может, он вообще пьяный? — озвучил свою мысль другой, и, застав на себе прорву недоуменных взглядов, поспешил объясниться в свою защиту: — Ну а что? Люди когда выпивают, сразу такие умные вещи выдают, что их не узнаёшь! Вон, как старина Митчелл: как глотнёт рома, так сразу светлой души человек, а не зверюга с лопатой.        Нисколько не смутившийся услышанному, Каз посерьёзнел.        — Можете быть уверены: я трезв и говорю, что думаю. Помимо этого — предлагаю сделку, которая выгодна и нам с Призраком, и тебе, и для двух государств. Отказ от твоей обиды и несмелости приведёт к масштабным и неприятным последствиям.        — Это угроза, Бреккер? — процедил Лампрехт.        — Я говорю не о кинжалах Призрака. Я говорю о последствиях для Керчии и Нового Зема.        Капитан призадумался, точно искал в словах Каза не то подвох, не то истину, и с сомкнутых уст его вырвалось приглушенное ударами волн мычание. Последний же, видя, что его полемика безрезультатно, нахмурил тонкие линии бровей.        — Слушай, — привычно холодным фальцетом начал он. — Я буду честен: мне всё равно на людей в Керчии, которых грабят, и всё равно на людей в Новом Земе, которых бомбят и убивают. Может, даже больше, чем тебе, но у меня есть свои причины свергнуть власть в Кеттердаме. Вегенер убил мою банду.        — Я знаю, — без тени скорби ответил Натаниэль.        — Не захотел бы ты отомстить, случись что-то такое с твоим экипажем?        — Захотел, — вяло согласился с ним капитан, — именно потому я и отказываюсь от этой сделки. Ещё не известно, что с нами сделают в Кеттердаме, если обнаружат, что я помог пробраться в столицу опасному бандиту, которого ловит Вегенер.        Лампрехт не хотел ни продолжать разговор, ни ворошить эту тему в дальнейшем. Он отвернулся от Каза, уложив руку на штурвал и омраченно воззрев на омытую яркой лазурью морскую даль, будто желая запечатлеть панораму, которую ему и без того приходилось видеть со дня на день.        — У меня нет желания ни вступать во всё это, ни драться с тобой. Не будь упрямцем хоть раз, Каз. Скажи просто, куда вас высадить, и мы высадим, никого не тронув, но только не в Керчию.        Где-то далеко от «Голубого тукана», на обточенной периферийной грани подсознания, тонкой нитью ехидно затрепетал размытый образ мнимо-вкрадчиво ухмыляющегося ей мистера Мередита («я даю тебе политическую клятву, Призрак. Я не трону тебя»). И от этого дежавю снова саднило, как от коросты посыпанных солью и ядом открытых шрамов, но Инеж стоически пыталась не дать наваждению завоевать её разум.        Она привычно-бесшумной поступью прошагала по палубе и остановилась, оказавшись рядом с Казом.        «Если не вмешаюсь — по кораблю прольётся кровь» — рассекло твердокаменное понимание вереницу размышлений, выступая самой верной презумпцией из всех возможных, пусть именно она минутами ранее была той, кто собирался решить возможную проблему силой.        — В Новом Земе война, — оповестила Инеж. — Вы знаете об этом?        Лампрехт смотрел на неё внимательно и изучающе, как на равного себе, так, как большинство смотрело на Каза, и это малость потрясло Инеж: в тени внушающего страх Грязных Рук её привыкли не замечать или не считать за серьёзного противника, пусть о ней и её кинжалах и говорили в Кеттердаме с ужасом.        — Я слышал, что Вегенер собирается объявить её, — Натаниэль буднично пожал плечами: с такой интонацией говорили о надвигающемся шторме или ливне, но не о войнах. — Ума не приложу, что в голове у этого идиота.        — Он уже её объявил, — твёрже поправила его Инеж. — Мы решили вернуться в Кеттердам, потому что один из городов уже атаковали бомбами и захватили керчийские власти, а в Шрифтпорт прибыли раненые беженцы.        По палубе пронесся шепотливый говор.        Всё ещё сидевшая на борту Клементина оцепенела от такой вести, и только Лампрехт, будто обдумывая услышанное, не сразу позволил себе смягчиться.        — Звучит прискорбно, — послужил коротким ответом его грудной траурный голос. — Я больше стою душой за народ Нового Зема, чем Керчии, пусть и в одном, и другом государстве свои жертвы, но я не в силах устранить то, что натворил Вегенер.        — Ты можешь не позволить ему зайти дальше. Если керчийские солдаты захватят Министерство в столице, то Керчия объявит победу в этой войне, а Новый Зем будет полностью под контролем Вегенера, — вмешался Каз.        Лампрехт ощутимо замешкался, хоть и не подавая виду.        Инеж стояла перед ним, замерла, вглядываясь в расколотое мукой чудовищного выбора лицо и ожидая, когда палубу окатит раскатом грома его долгожданный вердикт.        Но Казу скоро ждать надоело:        — Если ты не хочешь занять трон и взять на себя власть над Керчией — хорошо, войне всё равно будет конец, если свергнуть Вегенера, но тогда хотя бы просто высади нас в Кеттердаме.        — Войне будет конец, но Ротокленд всё равно останется под контролем Керчии, — бойко встряла Инеж, не отважившаяся довольствоваться такой мелочью. — И есть вероятность, что если не вмешаться, то оттуда даже без приказа короля керчийские солдаты нападут с целью захвата и на другие города, — и, замолчав ненадолго, добавила с нажимом: — На Шрифтпорт, к примеру.        Натаниэль попытался слепо схватиться за штурвал, будто желая закрыть тему, но рука его наткнулась на пустоту, и он, бормоча что-то, спрятал обветренную длань в кармане штанов.        — Послушайте, — вновь заговорила Инеж, видя, что никто не пытался отобрать у неё право голоса, — если ничего не предпринять, жертв может стать ещё больше что в одной стране, что в другой. Вы, как кандидат на престол после Вегенера, можете предотвратить это и не позволить погибнуть большему количеству невинных людей. Как вы можете так просто отказаться от этого?        Экипаж тихо и неразборчиво заговорил между собой.        Натаниэль Лампрехт, оседланный гнетом тяжкого выбора, поник, и лик его прорезала тень немого замешательства, порождённого ватагой устрашающих сомнений.        Инеж видела: он хотел отказаться, но в то же время явственно понимал, какое последствие могло быть от его отказа.        И примостившаяся рядом Клементина, будто чувствовавшая охвативший капитана шхуны переполох раздумий, ободряюще стиснула его ладонь, лежавшую на полосе борта, в своей, стараясь утолить его тревогу и затопить её облегчением.        — Мы провели прекрасное время в море, — голосом всезнающего мудреца подытожила она мягко, — но, думаю, пришёл час тебе занять трон и позволить керчийцам с земенцами жить в мире не только на «Голубом тукане».        Зелень затуманенных глаз капитана Лампрехта тускло вспыхнула в отблеске солнечной пелесины — так представала перед светом лохматая сердцевина горделиво расцветающей эустомы. Он был точно клин, посаженный между ней и Казом, ещё не вогнанный в непроглядную и неопознанную глубину, и вопрос заключался в том, как скоро сей аллегоричный клинок расколет новонайденную жертву на очередные белые щепки.        «Скажите уже хоть что-то» — хотела было потребовать томившаяся в ожидании Инеж, уже предавшаяся раздумьям, на сколь долгий час Лампрехт бросит их на растерзание тишине и неопределённости, и в лихорадочной спешке сочиняла, что скажет, если услышит отказ.        Но то оказалось непотребным:        — Хорошо, — фальцет его был жгуч и глубок, как удар калёным тавром по голой коже, хоть удар тот и являлся снисхождением кощунственно возгордившегося мироздания. — Если у меня есть возможность остановить войну и предотвратить бессмысленные смерти, я не сбегу с поля боя. С меня приплытие в Кеттердам, с вас — победа над Вегенером и трон.        И в миг — черты его изломались, а с сомкнувшихся губ вырвалось на волю раскатистое отчуждённое «хм».        — Значит, вы согласны на такой уговор? — спросил Лампрехт, дробно стуча по борту шхуны.        — Более чем, — послышался ответ Каза, и краем глаза Инеж увидела, как он отвесил короткий и насилу заметный кивок головой.        — С меня только доплыть до Кеттердама? — снова хмыкнул капитан. — Я не отрекусь от своих слов, Каз: заключать сделки ты умеешь весьма странно, но именно там, где говорится о твоей части. С тебя и Призрака — победить целую столицу и свергнуть власть, оставшись незамеченными по пути ко дворцу, а после потом передать корону мне. С меня же требуется просто сменить курс с Сикурзоя на Кеттердам. Или же ты умалчиваешь о чём-то и в последний момент окажется, что моему экипажу придётся вступить в смертный бой?        — Нет, — сдержанно выступил Каз с отрицаниями. — Твоя задача, как и экипажа, оставаться на «Голубом тукане» и ждать. Однако незадолго до устранения Отбросов Вегенер отобрал у меня весь бизнес, после чего подал на меня в розыск, не поверив, что я мог быть в Клепке в момент взрыва, и записал в чёрный список по торговле. Было бы неплохо, появись в Керчии новый король и всё это прибрал.        — Ооо, — протянул безразлично Лампрехт. — Знай, что если вдруг тебя застанут на моём корабле и обвинят в том, что я пошёл против закона и помог преступнику тайно пробраться в страну, я скажу, что и сам не знал об этом.        Рука Натаниэля потянулась и застыла в воздухе для рукопожатия.        «Скрепления сделки» — про себя подкорректировала Инеж.        — Другого услышать я и не надеялся, — признался Каз, и мраморно холодная ладонь сжала руку капитана.        — Не говори так, будто ведёшь диалог с лишенным чести разбойником. Это всё ради безопасности моих матросов. А так — если заподозрят, что ты на палубе, я буду до последнего опровергать это, — и, сощурившись холодно, добавил: — Могу дать капитанскую клятву, если не веришь.        — Не надо клятв, — резче желаемого отрезала Инеж, вспомнив, чем в последний раз окончилась её слепая вера в якобы правдивый зарок политика.        «Наши клятвы ничего не значат, Призрак».        — Ладно, — поспешно изрёк плеснувший руками Лампрехт. — Без клятв, так без клятв. Сказал бы: «чувствуйте себя как дома, возьмите бутылку рома со склада», да вот только матросы мои не настроены на гостей, как я погляжу. Все вопросы — ко мне. На худой конец к Клементине. К Фиджу не лезть: он одной рукой шею сломает, если его достать, а Холдену на глаза после угроз оторвать ему ухо лучше не попадаться. Ещё вопросы?        — Скорее, пожелание. Хочу обсудить с тобой некоторые детали, — к её неожиданности заявил Каз, и только она шагнула ближе, как он, обернувшись к ней, дополнил беззлобно: — Наедине с капитаном, Инеж.        Не успела она вспыхнуть негодованием и возмутиться такому решению, как Лампрехт обратился к следовавшему за ним составу:        — Парни, за девчонкой проследите. Не бойтесь, главное: она обещает больше ни на кого кинжалами не махать.        — Это и не я махала… — неслышно пробормотала взятая в круг нескольких рослых матросов Инеж, вспомнившая, что Холдену угрожал именно Каз, а не она.        По пути к корме она услышала заговорщическое «а зря ты так всё-таки, без неё я бы тебя и слушать не стал» Натаниэля, но на смену решения Каза уже и не надеялась.        Не то, что бы ждать приходилось долго, но время тянулось неумолимо, а не прошенные мысли лезли в черепушку назойливее прежнего. Ещё больше раздражения накатывали, как всепоглощающей исполинской волной, разом обрушившиеся на неё неотрывные взгляды матросов, скрупулёзно и тщательно следивших, как бы она ничего недоброго не натворила, будучи и без того пригвозденной к чёртовой корме.        А ещё говор, которого, как те думали, Инеж не слышала:        — Напасть хочет.        — Да, по глазам вижу, уже мои мозги представила размазанными по палубе.        — А если сбежать захочет, то что? Задавить?        — Э, нет, она ж баба, а с ними нежнее чуток надо.        — У них с Бреккером какой-то план по захвату корабля, зуб даю.        Коротко-лаконичное «кхм-кхм» Инеж отвлекло ораву галдящих мужчин, до этого свято веривших, что она их громкую болтовню на таком близком расстоянии услышать уж никак не могла:        — Просто хотела предупредить, — с ангельским добродушием, за которым ютилась острастка, обратилась к ним Инеж, — что зубов вам в любом случае не хватит, поэтому лучше бы так серьёзно о подобных вещах не зарекаться.        — Так-так, — запричитал с напускной строгостью один из матросов, панибратски махнувший рукой, будто говоря тем самым жестом отвернуться. — Больше молчи, меньше слушай.        «Ну извините, что я не глухая» — почти буркнула Инеж в ответ на грубость, но увидев шагающего к ним Каза, отпустила и оставила то на лучшие времена.        Другой мужчина из экипажа, высокий и хмурый земенец, деловито проредил сизую бороду и хмыкнул, взглянув на него. Проследив за его изучающим взглядом, Инеж подметила, что интерес матроса вызвал его протез.        — Настоящая рука где? — прозвучал его баритон, и тогда же земенец указал пальцем на механическую ладонь.        Остановившись, Каз встал лицом к экипажу, посланному следить за ней. Он дёрнул плечом, обвитым лямкой рюкзака, и та, соскользнув, пала ему на локтевой сгиб.        — Настоящая рука? — с прежде невиданной в его голосе задоринкой переспросил он, и в следующую секунду, выудив что-то из сумки, бросил прямо перед ними. — А вот она!        Те, замерев, приглянулись боязливо, будто не поверив сначала и подумав, что перед ними муляж, но не прошло и полминуты, как они завизжали и бросились бежать не то в ужасе, не то в отвращении, пока за их спинами раздавалось «керчийцы говорят, по ночам она оживает и душит людей» Каза.        В ответ на колкость его раздался малость рассерженный вопль Лампрехта:        — Правило номер двенадцать для особо одарённых, Бреккер: не пугать моих матросов!        Закатив глаза, Каз удобно примостился на толстой полосе борта.        — Жаль нашего наследника, если его матросы испугались вида на обычную отрубленную и вычищенную от крови руку.        Инеж, не оценившая его проделку, скептично взглянула на Каза.        — Ты говорил мне и Рейну в Кеттердаме, что надо взять с собой всё только самое необходимое, — напомнила она, — а сам взял свою отрезанную руку?        — Эта рука — часть меня, — чересчур серьёзно выдал он.        — Уже нет, Каз.        — Но была ею, — послышался его не терпящий возражений протест. — Я бы взял и трость, но места, к сожалению, не нашлось.        На его хорошее расположение духа Инеж почти с хрустом разломила угнездившиеся в уголках губ тени фантомной улыбки, но вместо этого, словно с головой ныряя в пену молчаливого негодования и не раскрытых тайн его поведения, распрямила горящие в этот разморенно-солнечный день спину и плечи.        — О чём таком вы говорили с капитаном, что ты решил отослать меня? — до этого созерцая безобразно распластавшуюся на палубе человеческую и лишенную указательного пальца ладонь, Инеж поспешно повернулась к нему.        — Хотел предупредить его о планах Вегенера насчёт войны и дальнейшей экономической ситуации в Керчии.        — И всё? — далась она диву.        — И всё, — согласно молвил ей Каз.        — И только ради этого ты сказал мне ждать здесь, в окружении этих… этих… — Инеж замялась, не зная, какое слово могло быть наиболее подходящим для описания экипажа «Голубого тукана», а «дикари» казалось ей слишком грубым.        — Прости, — торопливо ответил он, уведя взор к бьющимся о гребной винт шхуны мелким волнам, — но заговори я на такую тему при всех, матросы начали бы вставлять свои реплики в каждое второе предложение, что знатно затянуло бы процесс. Я знал, что если попросить тебя подождать вдали, Лампрехт пошлёт за тобой почти весь экипаж, так что пришлось пожертвовать своим пауком и отдать на временное растерзание этим убожествам.        Несговорчиво спрятав глаза, Инеж побудила себя поверить в то, что в прорехах навязанного сознанием подозрения всё же мелькала правда.        — Хорошо, — изнурённо и отчасти жеманно, вздохнула она, заговаривая с настороженной вдумчивостью. — Что-то ещё?        Каз возвёл взор к разверзающейся над морем и кораблём блакитной акварели ясного неба.        — По подсчётам капитана, мы прибудем в Кеттердам чуть раньше, чем я ожидал: завтра днём. Может, ближе к вечеру.        Инеж бросила глухое «мгм» — полубезразличная констатация факта.        Завтра вечером она, возможно, встретится лицом к лицу с врагом, которого могла давно прикончить, не встань у неё на пути амнезия и старательно аргументированные заверения политиков, что Отбросы и руководящий ими Каз Бреккер — те, кого ей стоило опасаться и на кого в случае угрозы придётся наставить дуло пистолета.        Время менялось, близилось к концу. Солнце опускалось к затянутому багрецовой лентой поднебесью неумолимо медленно, постепенно погружая цветастую округу в пестрящий рдяным отливом закат. Желтизна солнца меркла, рассеивалась во вступившем во власть малахольном сумраке, будто мир вовсю намекал о грядущей ночи, и некогда голубое Истиноморье укрыло неприкосновенной вуалью светлого азурита. Волны — как болкатые и незаметно искрящиеся протокой затухающего золота крохи, бессильно забившиеся о прочные своды качающейся на их карамазых старших братьях шхуны.        Инеж сидела неподалёку от упёршегося вперёд деревянного носа бушприта. Слушая неумолчный говор, а то и гогот матросов, она вспомнила тоскливо, что так и не набрала экипаж для своих путешествий и поимок работорговцев.        «И как он это сделал?» — подумала Инеж, исподтишка глядя на добродушно воркующего с Клементиной Натаниэля Лампрехта, которому чудесным образом удалось собрать на одном корабле враждующих по вине политики керчийцев и земенцев. Быть может, это совсем не тот вопрос, которому ей стоило задаться в этот момент, когда впереди её ожидала решающая битва, но он всё равно лез и лез к ней, не давая покоя.        Охота на контрабандистов в одиночку давалась Инеж тяжело. Не редко ей приходилось возвращаться с путешествия с новыми синяками, вывихами и кровоточащими ранами. Каз сначала реагировал невозмутимо — хотя она отчетливо видела по его взгляду: ему хотелось найти и уничтожить тех, кто напал на неё — и посылал к Дриггенсу, а позже, будто заняв позицию её родителей, в порыве ража и вовсе хотел положить её борьбе с работорговлей конец, пока она не соизволит наконец-то найти себе компетентных в этом деле помощников.        — Отчасти я понимаю, почему Лампрехт так яро противился сесть на трон, — признался ей Каз после не хитрого ужина (лососина была напрочь лишена соли, но Инеж, вспоминая своего лабскауса, не стремилась критиковать кулинарные способности других).        — Я думала, причина в том, что Керчия почти разрушена, а он не знает, что будет со всем этим делать. Опыта, думала, не хватает.        Он качнул потяжелевшей головой.        — Нет, — смутно страдальчески сморщился Каз. — После провала в выборах он понял, что его путь в море, с экипажем и возлюбленной, а не в пыльном кабинете у кучи бумаг и за решением проблем целой страны. Лампрехт сказал, что хотел накопить больше денег, а потом стать корсаром. Мы со своим предложением встать под венец Керчии не вовремя заявились в его жизнь.        Инеж оглянулась на капитана, и в чуткое сердце её так некстати прокралась жалость. Ей тоже однажды пришлось взяться за оружие и заняться не тем, о чём она мечтала, пускай то и было необходимо для спасения от стен Зверинца, потому понять Лампрехта ей было не сложно.        — Мы обсудили с ним королевский Совет, — слишком простодушно начал Каз вещать о новой теме. — Сошлись во мнении, что его надо поменять. Да и всё равно если напасть на дворец, то советников тоже придётся атаковать.        — Где взять новых? — вопросила Инеж.        — Я предложил поставить на их места матросов, — ответствовал Каз, но оглянув экипаж, понял, что это далеко не лучшая идея. — Понимаю, на политиков не тянут, но это уже нас не касается. Главное — свергнуть правительство, которое уничтожает Керчию сейчас, а потом пусть трон занимает хоть пьяница из бара.        «Всё равно» — прочитала слабо улыбнувшаяся Инеж запекающуюся на беспрестанно артикулирующих губах Каза не воплощенную в звук правду.        Скоро приблизилась и ночь, накрыла иссиня-чёрным звёздным полотном, разливая по шхуне серебристые масла круглой луны.        Корабль был не слишком большим и Лампрехт честно признался, что матросам часто приходилось тесниться в каютах, чтобы места хватило всем, потому виновато — хоть и не приглашал их на судно и вообще хотел выкинуть — развёл руками, когда речь зашла о ночлеге и тахте. Каз же, внимательно слушавший его, без всякого намёка на недовольство вздохнул и заключил, что трюм для перевозки товара мог бы неплохо сойти за место для одноразовой ночёвки.        — Вы не боитесь наткнуться во сне на крысу? — полюбопытствовал капитан, пока Инеж уже спускалась во мрак трюма.        И услышала, как на то Каз скомканно усмехнулся.        — Я бы на вашем месте беспокоился больше за зверька, если он вообще там есть и ещё живой. Думаю, на вкус он будет немного лучше сегодняшней рыбы.        С Лампрехтом они разошлись быстро. Трюм тогда же накрыло почти беспровестной теменью: Каз закрыл ведущий в помещение люк на случай, если внезапно хлынет дождь, и единственным источником света служил им пропускающий внутрь лунный перламутр круглый иллюминатор, который в середине дня был прикрыт шторами и оставался незамеченным. В качестве кровати Инеж послужил слегка завалявшийся в пыли гамак, который Каз, улёгшийся на некое подобие деревянных нар, великодушно уступил ей (она пару раз предложила ему лечь рядом, но он отказался, назвав гамак слишком маленьким и неуютным для двоих).        Сон одолел её далеко не сразу, да и то походил больше на краткую дрёму. Корабль ощутимо покачивался, но это не напоминало привычную колыбель моря, которую Инеж всегда чувствовала, ночуя среди морских пустошей.        Во сне она поморщилась и инстинктивно зажмурилась сильнее: по древесине «Голубого тукана» забарабанила первая дробь дождя, и шум этот сливался с грохотом бездумно полосующих гребной винт волн, ставших мощнее и яростнее. Шторм охватил Истиноморье, но то, что по палубе не носились в первородном ужасе матросы, не кричали команды или взывания с мольбой прекратить их жизнь без мук, уверяло Инеж, что беспокоиться не о чем.        За плотной крепостью трюма послышался грохот — кварцевое небо разорвал стержень ивово-белой молнии.        Не открывая глаз, Инеж потянулась к нарам, пытаясь отыскать руку Каза, и неважно, настоящую или протез. Ещё с детства она страшилась внезапного раската грома, и потому в стенах Клепки её успокаивала по-братски стиснувшая её пальцы рука Джеспера. Погодя немного, когда Инеж пусть и не чувствовала больше страха, её держал почти лишившийся неприязни к прикосновениям Каз — просто так, будто желая быть чем-то пригодным.        Его руки она не почувствовала.        Слепо проводя по деревяшкам пальцами, Инеж поняла, что Каза на кровати и не было. Открыв глаза и встретившись с тёмным маревом проникнувшей в трюм ночи, она подскочила практически без сил, повертев головой в попытке отыскать его, и нашла едва ли не за считанные секунды: Каз стоял к ней профилем, вперившись ничего не выражающим взглядом в иллюминатор, по которому чеканили приглушенно прозрачные дождевые бисеринки.        «Чего ему не спится?» — наверное, неуместно было задавать такой вопрос, когда она сама едва дремала от шума по ту сторону, но Каз, в отличие от неё, хотя бы выглядел бодрым.        Инеж без труда соскользнула с гамака на пол, не издав ни единого звука от приземления. Коса хлестнула по тонкой шее шероховатой змейкой, а холод дождливой ночи ловко высекал на плечах зыбучую пустыню гремучих мурашек. И тогда же она прошла к нему, благодаря невесть кого за иллюминатор, который впускал в мглистое помещение хоть немного света.        Её не остановил ироничный смешок Каза, с трудом различимый в этой какофонии:        — Снова не смогла подкрасться, — мягко и в то же время победоносно пробормотал он.        Инеж же, подойдя, прильнула к его плечу ласковой кошкой, ища то ли физического, то ли духовного тепла в нём (но, впрочем, она бы и не отказалась и от одного, и от другого). Будто поняв всё без слов, — или ощутив, насколько она холодная — Каз приблизил её к себе и, обняв за талию, прижал так, что холод хоть немного отступал.        — Я и не пыталась, — бесхитростно промолвила Инеж, ощутившая кем-то отобранный уют в его руках.        Она поглядела в иллюминатор, вспоминая, как часами назад лицезрела через это стекло исчезновение последнего осколка заката в ядовитых красках звёздной ночи.        Ладонь Каза — настоящая, человеческая — скользнула по её запястью и обхватила пальцы, а подбородок его пал ей на тёмную макушку.        — Лампрехт был прав, — неожиданно подытожил он, на песчинку секунды позволивший себе выйти из набившего оскомину образа угрюмого командира.        — Мм? — не чувствуя напряжения от столь странного умозаключения, промычала Инеж. — Насчёт чего?        — Он сказал, что если бы не ты, меня бы и слушать не стали, — припомнил ей Каз, сильнее стиснув её ладонь в своей в попытке согреть замёрзшую кожу. — Он… прав. Без тебя бы не обошлось. Ты смогла найти правильные слова, чтобы убедить Лампрехта согласиться на эту сделку.        — В этом нет ничего особенного, Каз, — преспокойно отметила она. — У нас с тобой немного отличаются мотивы. Ты хочешь отомстить за банду и обезопасить Новый Зем для Джеспера и Уайлена.        — А ты — нет?        — Я тоже, — угрюмо ответила Инеж, будто оскорблённая его сомнениями. — Но помимо этого я хочу ещё и предотвратить смерти невинных земенцев и керчийцев, даже если мы с ними не знакомы. Я не укоряю тебя в том, что ты не желаешь помочь чужим людям. Я… понимаю. Жизнь в Бочке вынуждает больше бороться за себя и своих, а не чужаков.        — Ты тоже провела немало времени в Бочке.        Верно. Она тоже.        Она тоже могла сейчас биться только ради своих, а не травить себе душу мыслями о гибели людей, которых она даже не знала и не видела в глаза, но кому, как не человеку, в своё время вставшему на бой против торговцев людьми, проявить эмпатию к незнакомцам?        — Но не так много, как ты, — слетело с неё, как только Каз наклонился, чтобы поцеловать её в покорно подставленную шею. — Мне был дан выбор оставить Бочку, как только я выплачу долги Хаскелю, и только эта мысль не позволила мне примкнуть к её законам. Даже когда я решила, что останусь с Отбросами, мне казалось, что во мне отныне жили две девушки: одна — это та, какой я была до прибытия в Кеттердам, а другая — то, какой я стала, попав в Бочку.        Инеж прикрыла глаза, досконально понимая абсурдность ситуации: они завтра ринутся в один из опаснейших боев и встанут против всей столицы, которая так долго хотела повесить их головы на дыбы, а они обсуждали своё прошлое вместо того, чтобы предаться размышлениям о наиближайшем будущем.        Они обсудили ожидающую их баталию незадолго до сна, поделились своими надеждами и страхами, но этого почему-то казалось недостаточно. Инеж не чувствовала себя так, будто вот-вот выйдет на ратную ниву и либо сама сляжет на ней, либо заставит противника убого заваляться в уродливо-багровой лужицу. Она, думалось, и не осознавала, куда шла — с таким-то настроем можно было и на простой переговор идти. Её сознание словно расщепило, вырвало со скальпом и отбросило далеко от неё, и вернётся оно лишь тогда, когда до дворца останется несколько незначительных шагов, а пути обратно уже не будет.        Одно облегчало, пусть и слабо: в команде Лампрехта был зова-сердцебит, который мог незаметно понизить давление караульным и увеличить им шансы на удачный побег ко дворцу.        — Пойдём спать, — обратился к ней потеребивший её по плечу Каз. — Я лягу с тобой.        — О-о-о, — мягко и почти усыпляюще тянула Инеж. — Таки на гамаке удобнее, чем на деревянных нарах, верно?        Каз с прохладцей сощурился, но мгновением спустя усмехнулся задиристо на её безобидную колкость.        — Ты на ощупь как фьерданский ледник, душа моя, но если планируешь простыть и победить правительство, просто чихнув на Вегенера, то кто я такой, чтобы помешать твоим монументальным планам?        «Было бы всё так просто» — не безотрадно, точно в попытках сохранить остатки энтузиазма, подумала Инеж, но вслух мысль так и не озвучила, хотя в другой раз на подобное высказывание она непременно закатила бы глаза шутливо.        Благо, в один день упрямство Каза таки уступило здравому разуму и ему заблагорассудило позволить сердцебиту излечить его травмированную ногу, иначе вскарабкаться на её ложе было бы в разы тяжелее (Инеж бегло вспомнила, как два года назад они так же беззаботно лежали на гамаке, но минуту спустя тот, не выдержав их вес, с треском порвался, и Каз не хило приложился больной ногой к выпирающему из-под земли камню, из-за чего остаток дня провёл в постели). Следом и она залезла и осторожно плюхнулась на ткань, чтобы в последующий миг податься к нему, найти желанное и отобранное ненастной погодой тепло.        Инеж с упоением ощутила, как Каз сгрёб её в охапку, как зарылся лицом ей в вороную макушку, путая волосы сильнее прежнего, и при всём этом старался не дотрагиваться до её кожи холодным железом протеза.        — Ты тёплый, — шепнула Инеж, когда зубы наконец-то перестали биться друг о друга, и кучнее зарылась в его руках в надежде полностью согреться.        Каз, наклонившись, прильнул губами к её лбу, к которому припали сбившиеся с прически тонкие ворсинки. Она же, приподняв ладонь, осторожно и практически неосязаемо, точно боясь причинить боль, провела кончиками пальцев по его шраму, по дикому отпечатку её самой непростительной ошибки. Следом — приподнялась слегка, аккуратно и ласково целуя позоровевший росчерк рубца, очертившего рефлекторно прикрывшиеся веки.        — И всё-таки, — на полувыдохе тихо заговорил Каз, пока она удобнее устраивалась на гамаке, — Лампрехт был прав тогда, что бы ты не говорила мне.        Тихо хихикнув, Инеж провела кончиком носа по его шее, и Каз, дрогнув, как от щекотки, поёжился.        — Я твой паук, — довольно подытожила она, как если бы то могло выветриться из его памяти. — Или ты забыл уже?        — Нет, — не расторопно посерьёзнел Каз. — Я говорю это тебе именно как предводитель банды своему подопечному, а не как… как…        И он вдруг замолк, не в силах подобрать в целом ворохе самых подходящих эвфемизмов. Слова, которых Инеж не знала и не узнает, так и потонули в дряной немоте, пока до этого всё летело на волю с языка его короткими шелестящими толчками.        В такую оказию они попадали не в первый раз, но ни разу Инеж ещё не ведала разочарования.        — Ты всё ещё не можешь назвать нас парой, — молвила она в прерываемую содомом разбушевавшейся природы тишину, и завидев, как отобразилось виноватое замешательство на меловом лице Каза, поспешила отвадить от того: — В этом нет ничего такого, Каз. Я не нахожу это чем-то оскорбительным или непонятным. Твои слова могут не прозвучать и застрять в немоте, но поступки всегда скажут за себя сами.        Инеж прильнула к нему, зарываясь носом в мужское плечо, и горячий выдох несильно обнявшего её Каза тут же ощутимо отпечатался на бронзовой коже.        — Ты больше, чем просто «моя пара», сайни.