Der Himmel fällt

       Ропот стих, сменился на приглушенный изнурённый говор, как только от Совета не осталось ничего, кроме страшного месива на зелёном газоне. Пришедшие ради торжества забытой справедливости, люди скоро остудили свой пыл, позволили остервенелому наваждению покинуть разум, и острые пики окровавленных вил, до этого вздымающихся к гвоздичному вечернему небу, опустились, как будто знаменуя триумф своих хозяев.        Толпа двигалась к образовавшейся в стене арке без спешки, чуть ли не прогулочным шагом, как если бы минутой ранее они побывали на унылой королевской аудиенции, а вовсе не свергли правительство и не убили целую группу политиков. Не было на их лицах вины, не было первородного ужаса от мысли, что они лишили кого-то жизни. Не было даже торжества или облегчения, что правившие Керчией тираны мертвы и что своей кончиной они сняли с народа невидимые кандалы. Казалось, люди превратились в бесчувственные каменные статуи, живущие по кем-то возложенным инстинктам.        Несмотря на свой маленький рост, Инеж удалось пробиться через толпу, не оказавшись при этом затоптанной. Нещадно расхлябанная коса билась о плечи. Взгляд её был то устремлён вперёд, словно компас, указывающий путь, то блуждал по сторонам, отыскивая в этом пестрящем колоритами вечера мареве куда-то запропастившегося Каза.        Должна ли она остаться ждать его у территории дворца? Или, напротив, ему сейчас нужна была её помощь?        В ушах звучали приглушенные звуки окружающих голосов, но Инеж была не в силах сконцентрироваться ни на одном из них. Мысли в её голове кружились хаотично и беспорядочно, словно обезумевшая стая каркающих воронов, пытающихся найти выход из не бесхитростной ловушки. Пресловутая обеспокоенность, пронизывающая порывом студёного ветра, побуждала её чувствовать себя уязвимой и одинокой, оставшейся лицом к лицу с неведомым, в ватаге людей, которые полгода назад могли не моргнув глазом убить её, если им пообещают за это гору крюге.        «Куда ты подевался, Каз?» — мысленно вопросила Инеж, вглядываясь в меркнувшие от расстояния очертания невысоких зданий.        Она мигом встрепенулась: угловатый силуэт не торопко шедшего к развалинам дворца Каза промелькнул среди неровных сводов домов. Даже на такой дистанции Инеж с лёгкостью увидела, как в вяло покачивающейся руке — в протезе, точно играя с излюбленными символизмами — он держал знатно помятую корону.        «Нашёлся» — с долей облегчения пронеслось глубоко в черепной коробке, как только она с обыденной грацией вынырнула из толпы и устремилась к нему.        Однако стоило ей совершить пару шагов, как весь былой покой померк, оставляя на своём месте лишь нестерпимую горечь неверия и страха, и Инеж, бледнея, застыла испуганно: одежда Каза была пропитана ядовито блеснувшей в свете солнца кровью.        «Нет!» — завопил некто, накрепко засевший в её сознании.        Не смея медлить, боясь, что опоздает, — хотя куда именно опаздывать, ей упрямо думать не хотелось — Инеж стремглав понеслась к нему, оббегая заросли и откинутые от взрыва камушки от дворца.        В сознании живо всплыло трагичное воспоминание, как после поставленной точки на истории с Ледовым Двором к ним, пошатываясь при ходьбе, шёл подбитый своим же и истекающий кровью Матиас Хельвар, как он минутой позже умирал на руках рыдающей от безысходности Нины. Всплыли события полугодней давности, когда вместе с цветением первых апрельских нарциссов жизнь вознамерилась сыграть с ней без правил и заставила поверить, что Каза убили.        Мысль, что её постигнет та же участь, что и подругу, мысль, что ей придётся пережить всё заново, на сей раз по-настоящему, казалась нереальной.        — Каз! Каз, ты…        Он остановился на полпути к ней. Механические пальцы крепко стиснули золотые края отобранного венца, и в противовес состоянию выглядел Каз безмятежным, таким, что по нему нельзя было сказать, будто он вот-вот не выдержит и свалится пораженным воином на грязную землю.        Взор его медленно опустился вниз, и он словно только сейчас приметил заляпавшие его одежду кляксы свежей киновари.        — Это не моя, — коротко заключил Каз, когда ей оставалось сделать всего шаг к нему.        Её бег тогда же прервался. Метавшаяся в думах буря, которая не давала ей покоя, наконец-то утихла. Бремя, сдавливающее хрупкие плечи громоздким камнем, вскоре отпустило Инеж, давая свободно выдохнуть и почувствовать, что всё кончено. Тянувшая вниз тяжесть растаяла, оставив после себя лишь лёгкое, практически невесомое покачивание, как отголосок истлевшего страха. Она явственно ощутила, как затянутое прочной тетивой тело распрямлялось и расслабилось, а тихие шаги становились легче.        Всё кончено.        — Вегенер… — сипло выдавила Инеж, и это было всё, что смог выдать заплетающийся от недавней аффектации язык.        Ответ находился прямо перед ней, прямо перед носом, но ей невыносимо мало просто увидеть и зарыться в эфемерных догадках. Ей необходимо было услышать это.        Челюсть Каза непроизвольно дрогнула, бледно-розовые губы едва раскрылись, но вскоре сомкнулись, так ничего и не произнеся, и он ответил ей дёрганым кивком.        — Мёртв. Я прострелил ему глотку, — всё же озвучил он, не желая тяготить её бременем непосильного ожидания.        Сразу после убийственного страха за Каза Инеж постигла резь нежеланной досады, поглотившей собой что сердце, что рассудок — то, что столько времени отчаянно благоволило отомстить за себя и всех тех, кому пришлось погибнуть или пострадать по вине чужих скудных идеологий.        Ещё весной Каз убил Гарвана. За ним — Пекку Роллинса, которому вскружила голову так и не состоявшаяся расплата, сделав его достаточно уязвимым, чтобы без труда вонзить ему в шею нож. Вернувшая память Инеж заключила, что в таком случае Вегенер, единственная столь важная фигура в этой безумной истории, останется на ней, что именно она будет той, кого король увидит последним перед смертью, но возможность совершить желанную вендетту оказалась безжалостно отобрана.        Всё кончено.        И пусть факт, что свершить задуманное не удалось, что все трое погибли от рук Каза, она старалась не думать об этом и сконцентрироваться на том, что души их банды отныне и навеки отмщены, а всё надуманное минутой назад так и осталось частью больной фантазии.        Инеж подалась ближе, пока не приблизилась вплотную, пачкая жакет в крови своего врага, и вопреки боли в малость обгоревших руках обняла Каза за исхудавшую талию. Обняла так же, как и в ночь, когда святые позволили ей узнать, что он жив: боясь отпустить, крепко, словно она не видела его целую вечность и пыталась восполнить утерянные годы прикосновениями, но в то же время мягко и любяще, как если бы она могла ненароком сломать его (от этой мысли Инеж бы усмехнуться: когда-то давно Каз сам так делал, и выглядело то куда логичнее).        Одна рука его обхватила её плечи, прижимая Инеж к себе сильнее, пока вторая, свободная от короны, улеглась ей на затылок. Длинные пальцы того, кто перед городом представал душегубом, слишком нежно для преступника зарылись ей в волосы.        Стоя так, в тиши вечереющего Кеттердама, неподалёку от руин резиденции и трупов советников, на которых Каз натравил народ, Инеж не могла не думать о том, что хотела простоять так, пока не засверкают над полосой поднебесья первые звёзды. Стелившаяся перед ними неизвестность больше не пугала, смотрела на них вкрадчиво, как прирученный людьми дикий зверь, покорно склоняющий косматую макушку своему драгоценному хозяину. В её омут хотелось кинуться, броситься, не находя пути обратно. Было ли дело в том, что рядом будет Каз, а за ней более ни одного врага — Инеж того не знала, как и не грезила о том, чтобы затеряться по тропе к ответу.        Сколько прошло времени с тех пор, как они встали друг напротив друга, как она, наконец-то сбросив весь груз с плеч, смогла его обнять, а Каз наклонился, чтобы прильнуть губами к её лбу? По ощущениям — целый час, хотя Инеж уверена, что прошло не больше минуты.        — Я думал, что закончил эту историю сразу же с Ледовым Двором, — хриплым прошелестел Каз, пока его ладонь опускалась, чтобы мягко пройтись по её спине. — Не думал тогда, что конец увижу только через четыре года.        Инеж шумно сглотнула.        — И что цена этого конца будет настолько велика, — мертвецки-отстранённым голосом изрекла она.        Совет устранён. Вегенер, Пекка Роллинс и вся его банда отданы во владения земле, которая одинаково примет покойников, какими бы грешными или святыми они не были при жизни. Пускай душу сводила отрада за настигнувшую их расплату, Отбросы всё равно не восстанут из мёртвых, Джеспер не обретёт утерянное из-за взрыва зрение, а Казу как не вернут его настоящую руку, так и не уберут очертивший его лицо огромный шрам.        Этакий нелепый эффект Бабочки: вся эта сумятица брала своё начало двенадцать лет назад, когда одному бандиту взбрело в голову назваться Якобом Герцуном и предложить сиротам дом и тепло, которые позже он у них отнял и оставил умирать ни с чем.        Каз отстранился от неё не сразу, но сделав это, позволив расстоянию снова встать между ними, не спеша двинулся в сторону развалин. Оказавшись подле небольшого шмата, отломившегося от стены резиденции, он, не колеблясь, уложил на неё корону и потёр ладони так, как будто в эту секунду проделал величайшую в своей жизни работу.        — Моя часть сделки выполнена, — произнёс Каз таким тоном, как если бы она могла осудить его за подобное. — Мы с Лампрехтом не договаривались, что после всего я вернусь к порту и лично уложу венец ему на голову.        Инеж спорить с ним не стала, но и согласие своё не озвучила, осознавая, что её то нисколько не волновало.        — Пошли, — только и сказал обернувшийся к ней Каз.        — Куда? — вопросила она, сбитая с толку.        — Домой, — раздался простой ответ, точно это было чем-то само собой разумеющимся, и так оно и было, если бы не целая мириада сакраментальных «но».        Инеж помрачнела от услышанного.        — С тех пор, как Клепка уничтожена, мы кочевали с одного места в другое, — напомнила она. — Что именно ты сейчас подразумеваешь под домом?        — Возможно, тебе не захочется это слышать, — уклончиво тянул Каз, и продолжил за мгновение перед тем, как она бы сказала, что горькая правда всегда лучше: — но до отплытия в Новый Зем домом нам служил особняк Мередита.        Инеж заставила себя не скривиться. Стараясь уклоняться от мысли, что лучше бы ей было и впрямь того не слышать, она тихомолком прошествовала за Казом.        На злополучный Гольденбахштрассе 12 они добрались довольно-таки быстро, несмотря на её ярое нежелание возвращаться в этот дом. Инеж зашла туда с опаской, будто за углом кто-то мог выжидать их появления, или же хозяин особняка, каким бы глупым то ни было, восстанет из мёртвых и вернётся, чтобы отомстить за свою кончику.        «Хватит с нас мести» — сурово отрезал внутренний голос.        Инеж оглянулась по сторонам, но никакой ностальгии не чувствовала, глядя на кухню, где разворачивалось невыносимое количество отвратных событий.        Она вспомнила резко, что не рассказала Казу о своём сне, где он предстал в облике монстра, убившего сначала Гарвана, а после за дерзкое непослушание вонзившегося по-звериному острыми клыками ей в глотку. Тогда же Инеж попыталась забыть об этом: Каз и без того столько лишнего от неё услышал, пока ей приходилось пребывать в забвении и считать его своим главным врагом.        На этой кухне она помогала Мередиту придумать стратегию восстания, не зная, какую яму себе рыла, не зная, что человек, который согласился помочь ей, столь подло пленил её сознание сладкозвучной ложью. На этой же кухне она спрашивала перекроенного в Гарвана Каза, как выглядел Грязные Руки при жизни, чтобы в случае неожиданного столкновения забить тревогу, а сутками позднее, узнав всю правду о том, что их связывало, вопила, что никогда не стала бы любить подобного ему изувера.        Инеж старалась убедить себя, что если её поведение и оставило на сердце Каза шрамы, то в один день они заживут, что вопреки всем её неосторожным словам он всегда знал, что она любила его.        Хотелось бросить взор на крыльцо, вспомнить, как они сидели там незадолго до того, как Каз отправился в Беллендту на поиски убийцы, которым он же и являлся. Как она гадала при нём, правда ли человек вроде Каза Бреккера мог искренне любить её. Как она после этого провалилась в сон, заснула на его плече, а он, сгребя её на руки, впервые сумев прикоснуться к ней так, как ему было позволено делать это раньше, унёс в комнату и уложил в постель.        «Наверное, он тогда впервые за эти месяцы был счастлив» — прозвучала скорбная мысль, как только напоминание о том, как Казу не хватало её с момента их последовавшей после нападения в лесу разлуки, настигло разум.        — Оставайся тут, — на вздохе проскрежетал он. — Я скоро вернусь.        Куда именно он держал путь — Каз того не уточнил, и даже не спешил удалиться перед тем, как град вопросов посыпется на него.        Инеж проследила за тем, как он поднимался по лестнице, более не хромая и не волоча за собой выпрямленную силой гришей ногу, и вскоре Каз исчез среди стен второго этажа. Она прикрыла глаза: победа досталась им страшной ценой вереницы сломанных жизней, вывернутых наизнанку душ, и обретённые честь и свобода не чувствовались горстью щадящего лёгкие свежего воздуха. Выигрыш в войне против правительства должен был скинуть невыносимый груз траура, но, напротив, от понимания того, по какой причине приходилось бороться, что сделал Вегенер незадолго до того, как по Кеттердаму затрубили о денежном призе за поимку кого-то из Отбросов, не позволяло в полной мере ощутить удовлетворение от возмездия.        На коротком вздохе Инеж открыла глаза и снова взглянула на отвратительно-знакомую кухню. В далеком уголке времени ожидание раскрывало цветочным бутоном свои непостижимые измерения. Эмоции замирали звёздами, выцветающими девственно-белыми скоплениями на ночном небе, как и жизнь, что застыла на краю своего порога в робкой нерешительности.        Как-то раз мать сказала ей, что когда холодный рассудок паразитировал страх неизведанного, тишина ожидания позволяла узреть, как в пространстве, словно за аспидной туманной хмарью, начинали вырисовываться контуры будущего. Неужто в словах её не было ни грамма правды, если сейчас, в полном затишье и наедине с самой собой, со своим разумом, желавшим познать полную чистоту, она чувствовала себя обездоленной и отданной в рабство бытованию?        Инеж отвлёк от рефлексии скрип открывающейся двери.        Она напряглась и торопливо, почти судорожно, обернулась, полагая, что перед ней встанет желавший атаковать её недруг, но по коридору вальяжной походкой шёл на кухню никто иной, как капитан Лампрехт.        «Король Лампрехт» — резко откорректировала Инеж про себя, увидев на его тёмно-тициановых волосах местами аляповато согнувшуюся корону, которая при этом легла ему на голову весьма криво. В руках он держал рюкзак, который Каз оставил перед тем, как ринуться ко дворцу.        — Как вы узнали, что мы тут? — немного погодя поинтересовалась она, толком не зная, как общаться с королём и не водрузит ли на себя Натаниэль метафорический венец, решив, что обращаться к нему обязаны были с поклоном и почтительным «ваше величество».        Но несмотря на давнюю попытку занять престол, Лампрехт в душе был и оставался простаком, который многого к себе не требовал.        — Каз рассказывал, на какой улице вы прятались до того, как сбежали из Керчии, — просто ответил он, изучающе оглядывая помещение. — Я всё же подумал, что вам понадобится помощь, и решил присоединиться, да вот только увидел лишь опустевшую территорию разрушенного дворца. Кстати, довольно-таки милый домик вы себе присвоили.        Инеж пыталась не показывать того, но от реплики Лампрехта она посерела.        — Хозяин особняка особо не противился, — резко отметила Инеж, уверенная, что у Гарвана и времени не было биться за свой дом, пока Каз размазывал его органы по полу.        Король кивнул, поправив сползшую набок корону, которая всё равно скоро сползла на своё первоначальное место и грозилась упасть.        Наконец-то он, точно более ничего интересного в чужом особняке не найдя, шумно выдохнул и повернулся к ней.        — Итак, подведём итоги, — тоном дипломата заключил Лампрехт. — Вы прикончили целый Совет, взорвали половину резиденции, — что, кстати, отстраивать придётся мне, как новому королю — помяли корону и убили предыдущего правителя. Хороший список. Главное, что до смерти разнообразный.        Напряжение, как натянутая струна, готовая лопнуть при малейшем прикосновении, схватила Инеж в свои стальные силки и побудила хмуро взглянуть на своего соратника.        — Я надеюсь, вы не собираетесь причислять всё названное к преступлениям и повторять ошибки Вегенера, который после уничтожения Клепки ещё и подал на нас с Казом в розыск.        Лампрехт покосился на неё в театральном потрясении.        — И в мыслях не было, — фыркнул он, как если бы то было чем-то невероятно очевидным. — Я не особо разбираюсь в давнишних деяниях Бреккера, но у меня достаточно мозгов, чтобы понять, что с ним лучше связываться как можно реже. Несмотря на то, что вы устроили полный кавардак в столице, мне стоит отблагодарить вас за предоставленную мне корону.        Уперевшись взором в блуждающий по столу солнечный зайчик, Инеж кивнула.        — Вы знаете, что делать дальше, так? — спросила она.        — Остановить войну в Новом Земе, — отрапортовал новый король.        — Верно, — смягчилась Инеж. — Что будет с Советом?        — Мои матросы — мои лучшие советники, — уверенно ответил Натаниэль. — И пусть люди сомневаются в этом, но кого уже удивишь, если королём этой страны становится самый простой торговец, когда-то обогнавший на выборах нудиста и владельца пивного бара?        Никого. Прежде всего — её.        Ей было всего четырнадцать, когда жизнь сокрушала ударами столь мощными и громоподобными, что с годами удивляться чему-то настолько мелочному у Инеж не хватило ни сил, ни чувств. Всего за полгода ей пришлось пережить невероятное количество происшествий: потеря банды, бегство от властей в сосновом лесу, предательство человека, которому она помогала вынашивать план мятежа, нападение, убийство Каза, амнезия, плен, война, революция — список был настолько обширным и устрашающим своей разнообразностью, что Инеж потрясал тот факт, что она смогла стоически вытерпеть всё и не тронуться умом.        — Я знала хозяина этого особняка, — заговорила она после долгого молчания, и взгляд Натаниэля приобрёл взрослую степенность: верный показатель того, что он внимательно слушал её. — Когда-то я доверилась ему, дала возможность пробить себе путь к трону, чтобы он сверг Вегенера и позволил Кеттердаму стать свободным для меня и Каза. Я попросила его сделать так, чтобы этот город стал лучше, чем он был раньше. Попросила сделать так, чтобы закон не был пустым словом для керчийцев: чтобы притворяющиеся порядочными работодателями бандиты больше не смели дурить сирот и выкидывать их на улицу ни с чем сразу, как те выполнят свою работу. Чтобы больше ни одного ребёнка не воровали из чужих земель, не отбирали у родителей и не волокли в Керчию, дабы продать их на аукционе. Он не собирался это выполнить. Он хотел устроить тиранию в королевстве, и я узнала об этом слишком поздно, как и о том, что он не собирался помогать мне.        Инеж взглянула на него коротко, и Лампрехт под куполом её стального взора ни разу не шелохнулся.        — Когда-то я была того же мнения и о вас, думала, вы обдурите и захотите избавиться от нас сразу, как получите корону, но со временем я начала возлагать на вас надежды. Обещаете ли вы мне, что сможете навести порядок в Керчии? Что ваше правление принесёт пользу Кеттердаму? Что простые люди не будут страдать, а…        Но Инеж замолкла.        «А преступники попадут в Хеллгейт» — хотела заявить она, но встречный вопрос — а кто тогда вы с Казом, если не преступники и дебоширы, вырывающие всем врагам кишки и глаза? — не позволил тому произойти.        К её счастью, уточнять Лампрехт не собирался.        — Я сделаю всё, что в моих силах, — поклялся он, — но преступность всегда будет, Призрак. Высокая, низкая — всегда будет как минимум один злоумышленник, который сможет паразитировать так, что власти и офицеры не смогут поймать его и сдать в Хеллгейт. Я давно заметил, что Керчия и без того мало беспокоится об этом, если, к примеру, работорговля процветает, несмотря на закон. Строгость правительства может понизить уровень преступности, но не искоренить.        К сожалению, Лампрехт был прав.        Инеж всегда старалась рассуждать трезво и не позволять грёзам делать её наивной, но иногда её попытки терпели полный крах.        Со второго этажа раздался шум. За ним — характерное «кхм», и она, повернув голову, увидела стоявшего недалеко от них Каза. В одной руке он держал небольшой сейф, — Инеж подумала отчего-то, что принадлежал он Гарвану — в то время как в другой была заполненная водой орнаментированная пиала.        — Ты таки нашёл корону, — без всяких приветствий бесстрастно заключил он, пройдя вперёд. — Мы были знакомы незадолго до того, как ты стал королём, поэтому обойдёмся без официального «ваше величество», даже если мы не старые добрые товарищи по несчастью.        Лампрехт изогнул бровь от саркастичной реплики Каза, но зацикливаться на ней не стал.        — Что в сейфе? — ни с того ни с сего поинтересовался он.        — Мои вещи, — не меняющимся тоном ответил Каз. — Надеюсь, ты не хочешь проверять?        — Нет, — хмыкнул новый король на шумном вздохе. — Не хотелось бы, чтобы там были деньги советника, который жил в этом доме.        — Не хотелось бы, — уклончиво согласился с ним Каз.        — Они бы пошли на перестройку резиденции.        — Есть такое.        — И на починку короны, которую ты помял.        — Все претензии по поводу короны к Вегенеру.        — Он дохляк, — презрительно отчеканил Лампрехт. — Ещё и тупой дохляк, судя по ситуации в столице, поэтому предъявляю претензии его сопернику.        Каз молча поставил пиалу на стол, и зеркальная гладь воды мелкими волнами моря ударилась о расширяющиеся бока расписной чаши.        — Ты помнишь наш уговор? — резко посерьёзнел он, всматриваясь в своё истомлённое отражение и задавая этот вопрос как будто просто для виду.        Король скрестил руки за спиной и качнулся с пяток на пальцы, как от скуки.        — У вас на двоих одни и те же вопросы ко мне, — без доли негодования произнёс он. — Я прекращаю войну с Новым Земом, отозвав солдат из Ротокленда и запретив им нападать на Шрифтпорт. Если земенское правительство учтёт то, что в Керчии произошла смена власти, и позволит перевезти гуманитарную помощь пострадавшим, я прикажу отправить в атакованные города еду, одежду и аптечки, которые помогут раненым при бомбардировках.        — Насчёт Нового Зема мы уже договорились, — отрезал Каз, — но это ещё не всё.        — Я убираю тебя из чёрного списка торговли и возвращаю весь бизнес, который отобрал предыдущий король. Пятая гавань твоя, хоть и нелегально. Только потому, что ты вдохнул в неё жизнь. Клуб Воронов тоже вернётся под твою опеку.        Лампрехт прервался, и тогда, когда Каз хотел ответить согласным кивком, продолжил:        — И… уже от меня лично: когда дворец будет отремонтировав хотя бы на семьдесят пять процентов, я дам задание строителям восстановить Клепку.        Инеж, поражённая услышанным, бегло повернулась к нему.        — Каз, — воскликнула она, вдохновлённая словами короля.        — Нет, — к её неожиданности отрезал он строго.        Обескураженность возлегла на неё, как накинутый на плечи тяжёлый чёрный плащ, сотканный из неведомых тайн и недопонимания.        Бровь Лампрехта изогнулась, выдавая недоумение, и взгляд его — как у путника, потерявшегося в лабиринте, уставившегося в ничто, пытаясь найти выход из темноты и смятения.        — Нет? — переспросил хмыкнувший Натаниэль.        — Нет, — так же повторил Каз. — Клепка была домом всех Отбросов. Без них в ней больше не будет никакого смысла. Я лишь попрошу убрать развалины и не ставить на костях моей банды ничего: никаких псевдо-благотворительных ярмарок, бирж, сиротских домов и тому подобное.        — Предлагаешь оставить целый участок земли пустовать?        — Хотя бы до тех пор, пока ты правишь страной и можешь следить за тем, чтобы моя просьба была выполнена.        Лампрехт был слегка ошеломлён, и это отчетливо заметно по блеску в ярко-зелёных глазах, но скоро он снова выглядел по-королевски спокойным и непоколебимым.        — Хорошо, — не желая тратить время на споры, согласно ответствовал он. — В любом случае, если ты изменишь решение, можешь обратиться ко мне и мы пересмотрим его. А сейчас я должен идти.        Они не провожали Лампрехта как старого друга. Не потому, что знали его от силы два дня — было просто не до этого, и потому король ушёл из особняка в полном одиночестве, погодя немного превратившись в выглядывающее из окна размытое пятно.        Инеж оказалась вынуждена согласиться: Клепка никогда не станет домом, если она больше не проснётся рано утром от медвежьего храпа Битла или не увидит, как Ротти с Пимом дрались за очередь в душевую, которую позже занимала ухватившаяся за момент Аника. Даже если Лампрехт найдёт самых профессиональных строителей, они не смогут сделать так, чтобы Клепка была такой же, как и до взрыва, да и если смогут, то сможет ли она назвать это место домом, когда её семьи там больше не будет?        «Никогда» — раздался ответ на заданный себе вопрос.        — И что всё-таки в сейфе? — спросила Инеж, не поверившая в фарс с личными вещами.        Каз усмехнулся:        — Деньги Гарвана, — довольно заявил он.        — Ты не меняешься, — с поддельной укоризной посетовала на него Инеж.        — Хочешь, чтобы я поменялся, сайни? — полюбопытствовал Каз, не выдавая ни обиды, ни недовольства её словами.        Инеж покачала головой.        — Если честно, то нет, — ответила она, садясь на ближайший стул. — Моя жизнь и без того слишком сильно поменялась за последние месяцы. Не меняйся хотя бы ты.        Каз наклонился, чтобы поцеловать её в висок. Прикосновение его было подобно дуновению гладящего кожу лёгкого ветра, приносящего облегчение и умиротворение.        — Не буду, — пообещал он. — В сейфе не только деньги. Что делают люди после того, как заканчивают тяжёлую битву и идут латать боевые раны?        — Молятся?        — Оставлю это на тебе. Можешь помолиться за нас обоих, потому что у меня есть дело поважнее молитв: позаботиться о тебе. Дай руки, я видел, ты заработала неплохие ожоги, когда побежала во дворец сразу после брошенной туда бомбы.        Инеж погрузила покрасневшие от огня ладони в воду. Та холодила всё ещё разгорячённую после контакта с горячей вспышкой кожу и неприятно щипала рубцы ожогов, но ощущения эти были куда лучше, чем когда её руки впервые познали отбрасываемый взрывом жар.        Она посмотрела на Каза, открывающего сейф и позволяющего увидеть его содержимое. По одну сторону аккуратно располагалась гора бумажных крюге, — и это Инеж была уверена, что Каз всё же наступил на горло своей жадности и, разочаровываясь жестокостью мироздания, взял не все деньги — пока на другой были уложены бинты и пузырьки с различными перекисями.        — Каз, — осторожно обратилась она к нему.        — Мм?        — Сначала ты спросил меня об этом, теперь я спрошу, потому что момент самый подходящий: что будем делать дальше?        Он понуро вздохнул, застыв с мотком белых бинтов на руках и выдавая, что этот вопрос и его ум немало мучил. Нелепо, как ни глянь: они свободны, вольны, перед ними весь мир открыт, от Равки до Шухана, но при этом им некуда деваться.        В долгих километрах от Керчии их терпеливо ждал Джеспер, которому они пообещали вернуться сразу, как Вегенер будет убит, но что им делать после? Куда держать путь? На что рассчитывать, кого бояться, и где пустить корни, которые им беспрестанно отрубали, как будто они — два никому не сдавшихся сорняка, от которых впору бы избавиться?        — Я не знаю, Инеж, — честно признался Каз. — С того дня, как Отбросы приняли меня, я не видел себя кем-то ещё, кроме как их лейтенантом или боссом. Когда… когда ты вернулась и сказала, что останешься со мной, когда у нас получилось, я думал, что однажды мы либо оставим Кеттердам, либо заживём где-то на окраине, подальше от интриг и убийств, но это был план на далёкое будущее. Теперь же, когда банда мертва, я больше не могу зваться боссом Бочки.        Что-то пробормотав, — возможно, проклятия — он уложил бинты рядом с пиалой.        — Я чувствую себя так, будто снова стал мальчишкой, который пытался выжить в этом городе, но не знал, как, но сейчас у меня есть ты, — последние слова его немало обнадёживали. — Мы можем остаться в этом особняке…        От мысли, что она будет жить в доме Гарвана, в доме, в котором осталось столько ужасных воспоминаний, Инеж едва ли не перекосило.        — …или уплыть жить в Беллендту или в Эйл Комеди, потому что экономическая ситуация в Кеттердаме следующие несколько лет будет нестабильной, из-за чего открыть бизнес здесь будет сложно, — продолжал размышлять Каз. — А может, и вовсе оставить Керчию. Что ты думаешь?        Задумчивость окутала Инеж тонкой вуалью невидимых мыслей, замедляя течение времени и уводя в глубины души. Глаза, окутанные туманом размышлений, беспечно скользили по пространству и остановились на рыжеющем небосводе, точно ища ответы где-то там, за стенами особняка.        Что она думала?        О покое. О жизни, в которой больше не придётся терпеть потери. В которой их с Казом больше не разделят, в котором ему больше не причинят боль и не бросят ей под ноги изрезанным до полусмерти.        Это утопия — Инеж знала. Знала и то, что такой гармонии она нигде не отыщет, даже если очень постарается и перевернёт весь земной шар, чтобы отыскать такое место.        Тем не менее, ответ у неё был:        — Есть у меня одна мысль.