Der Himmel fällt

Когда я умру, я не сгину, как искра во тьме. Когда я умру, я очнусь на высоком холме. Там, где не бывает ни горестно, ни одиноко, Очнусь оттого, что большая собака лизнёт меня в щёку. И я потянусь, просыпаясь, и на ноги встану, И вдаль посмотрю сквозь жемчужные нити тумана. Умытым глазам не помеха рассветная дымка – Свой путь разгляжу до конца, до заветной заимки. Тропой через лес, где тяжёлые ветви — как полог, Где голову гладят зелёные лапищи ёлок, А если решу отдохнуть на пеньке у дорожки, Тотчас на колени запрыгнут пушистые кошки, И там, где траву водяную течение клонит, Без страха ко мне подойдут любопытные кони… Чего им бояться — созданиям доброго мира, Где только сухие поленья и рубит секира? И вот наконец сквозь прогалину леса — увижу Дымы очагов и дерновые низкие крыши: Там встретить готовы меня без большой укоризны. Все те, кто был мною любим в завершившейся жизни, Готовы принять и судить не особенно строго Все те, кто меня обогнал на небесных дорогах. Обиды и гнева не будет во взглядах знакомых… И я улыбнусь. И почувствую сердцем: я дома. ©М.Семёнова. «Истовик-камень».

       …Над дальним горизонтом простирались тонкие переливы ясного аквамарина и светлого коралла, граничившего с оттенком мякоти сочного персика. По мере того, как шафрановый диск солнца погружался в объятия ослепительного поднебесья, холст пестрящего гипертрофированными колоритами неба преображался, словно заново оживая под магическим воздействием и трепетным прикосновением наведавшегося в Кеттердам заката. Облака тянулись по небесной сфере ватными клочьями, хрупкими мазками расплывающейся акварели, лениво бредущими в никуда, пока мягкий ласковый бриз нёс запах соли по округе порта и как будто перстами природы служил вестником того, что пришло время покоя и умиротворения.        — Давай, не отставай! — пронёсся по окрестностям порта полный душевного подъёма девичий голос.        Инеж охватила тонкая вибрация, заставляющая сердце то замереть, то биться чаще, а душу волноваться от величия ещё не наступившего мгновения. Неожиданно она почувствовала себя живой, тако-о-ой живой, отданной во власть пойманного в цепкие сети момента и погруженной в него с полным благоговением перед затерявшимся среди высоченных синих волн и мула будущим.        В руке у неё небольшой чемодан со всем нужным. За ней — Каз, которому она сразу после обработки ожогов сказала взять всё самое необходимое, из-за чего он прихватил с собой ещё и трость.        — Если на нас вдруг нападут, у меня будет оружие, которым я привык атаковать, — сказал Каз в особняке, завидев, что недоуменный взор Инеж припал к его клюке.        Золотистая пыль песка мерцала под пересинами хлеставшего каскадом солнца. Под ногами он медленно воссоединялся с морской водой, создавал диковинные орнаменты, скопления отпечатывающихся на зыбкой поверхности непредсказуемых рисунков, словно повесть, целая хроника, рассказываемая веками прибоя, словно дыхание непрерывно утекающего в никуда времени, напоминающего крохотные песчинки.        Инеж могла смело, не гиперболизирую и не умаляя, заявить всем на свете, что грузные тучи над головой рассеивались, а она сама переполнялась неописуемой благодарностью к миру за каждый вдох и каждый миг. Тяжесть трагедии всё ещё висела на ней и ощущалась стальным якорем, цепью, впившейся ржавым звеном к горлу, но за ней каменной стеной стоял готовый в любой момент пуститься в её защиту Каз: живой, настоящий, любивший её, вопреки всему и ради них же отчаянно желавший, чтобы она была рядом с ним.        Её.        Святые, смилостивившись и улыбнувшись, великодушно подтвердят: ей этого достаточно, чтобы сказать, что она счастлива.        — Куда мы идём? — наконец-то спросил не выдержавший её непрекращающейся утайки Каз, который почти всегда отличался среди банды завидным терпением.        Пользуясь тем, что с подобного ракурса он не мог того разглядеть, Инеж мстительно ухмыльнулась.        — Ты увидишь, — насилу пряча довольство собой, озвучила она то, что слышала от него же невероятное количество раз, пока они плыли в Новый Зем.        И уловила, что шедший позади Каз, мужественно приняв на себя её удар, коротко усмехнулся.        Ей от этого звука стало тепло, так тепло, как не было почти всю весну, принёсшую с собой лишь горести и вой глухого траура, который никто не мог и не собирался делить с ними.        Инеж показалось, что мир стал благосклонней, — и всё равно, что в Бочке принято говорить, что пресловутая благосклонность наживное дело, а вовсе не благородное — раз ей предоставили шанс зажить новой жизнью, лелеять её, как холёного младенца, и любить Каза, не боясь, что его отнимут у неё или что покою их придёт конец.        Некогда во взгляде её металась скачущая вдоль горизонта свинцовая буря, но она с сегодняшнего дня растворилась, исчезла в небытии, и теперь там плясали цветастые блики заката.        Инеж остановилась у пришвартованного к пятой гавани корабля, слабо покачивающегося на мелких волнах.        У «Призрака», на коем она создавала истории, вытаскивая детей из лап работорговцев. За штурвал его в последний раз Инеж становилась в прошлом году, планируя вновь сделать это в середине весны, как только оттепель не только обнажит землю, а ещё и согреет воду, но напавшие на них власти не позволили тому произойти.        — Я догадывался, — произнёс подошедший Каз, и в голосе его проскочило довольство не столько догадкой, сколько тем, что этот корабль подарил ей именно он и что «Призрак» был всё же отобран у оголтелых властей. — Значит, плывём на нём в Новый Зем?        Перед тем, как дать ответ, Инеж опустила трап.        — Новый Зем — это на первое время, — заключила она, взбираясь по лестнице на палубу и маня Каза за собой. — Может, останемся там на пару дней. Или недель. Не уверена, что Джеспер и Уайлен захотят вернуться в Кеттердам со Шрифтпорта, как и мы с тобой, поэтому я не знаю, когда мы сможем увидеться с ними ещё раз. Но наш пункт назначения будет не там.        — А где тогда?        — Везде, где захотим, — уже на палубе произнесла Инеж, показавшая на никем нетронутую карту, всё это время валявшуюся неподалёку от носа корабля. — Перед нами открыт весь мир, Каз. Мы можем уплыть туда, куда нам хочется. Наша с тобой подруга — королева Фьерды, поэтому идея поплыть в Джерхольм тоже звучит хорошо. К тому же, это ещё не всё.        — В Амрат Ене у нас никого нет, — сразу напомнил Каз, подумавший, что она металась в поисках причины, чтобы навестить Шухан.        — Я не о Шухане, — ответила она, и воодушевленность в ней почудилась огненным закатом, окрашивающий безбрежные небеса в оттенки пылающего золота и оранжевого, указывающей путь световой вспышкой в океане серых будней. Она чувствовала: неугасимый огонь, словно будучи вечным, полыхал в ней, на сей раз не норовя сжечь собой всю округу. — Я так и не набрала экипаж, чтобы ловить работорговцев. Ты, наверное, и сам помнишь, потому что не раз пытался заставить меня перестать заниматься этим.        Каз нарочито шумно вздохнул, но удосужился ответить кивком.        — Не жди от меня сантиментов, что я волновался о тебе и твоём здоровье, — незлобиво прошелестел он.        Инеж и не ждала.        Возможно, потому, что сама знала, считывала по его глазам — единственным, что никогда не врало и говорило с ней предельно честно.        — Ещё в тот день, вернувшись в Кеттердам навсегда, я сказала, что не хочу бросать свою мечту охотиться на контрабандистов и сдавать их в тюрьмы, — изрекла она безбурно.        — Инеж, — протянул Каз, слегка омрачённый услышанным.        — И раз ты теперь полноправный член «Призрака», — продолжила она, точно не слыша укор в сорвавшемся с его уст имени, — который когда-то ещё и волновался, как бы мне не оторвали голову, то являешься частью моего экипажа и можешь помогать мне ловить работорговцев.        Взгляд Каза застыл в изумлении.        В нём пронёсся весенним ветром вихрь эмоций, и Инеж не могла предположить, как он воспринял услышанное, но пообещала себе, что в случае чего с достоинством примет отказ.        — Что ж, — погодя недолго и тщательно обдумав её предложение, провозгласил Каз по-бреккеровски смиренным голосом, — звучит как прекрасная возможность не разлениться в путешествии и не утерять сноровку, дробя черепа соперникам, и при этом следить, чтобы тебя не задавил какой-нибудь идиот, поэтому я согласен.        — Отлично, — воспылала энтузиазмом зашагавшая к швартовке Инеж. — Тогда… на ближайшее время мы прощаемся с Кеттердамом.        Не было в её словах при этом тоски, не было и эйфории от мысли, что они оставляли этот город. Кеттердам не представлялся ей родным, и за годы жизни в нём у Инеж накопилось сколько хороших, столько и плохих воспоминаний: её украли, как рабыню, но она смогла спастись и вырваться из блудливых рук мужчин. Она убивала людей, чтобы выжить, но нашла в трущобах Бочки новую семью. Она пережила бесконечную вереницу потерь, но именно в Кеттердаме Инеж нашла Каза.        Минутой спустя не было больше ничего, что связывало «Призрака» с воткнутым в причал пирсом. Корабль качнулся и тронулся от берега, рассекая лазурные воды холодеющего Истиноморья.        Инеж подняла взор к небесному плато. На расстеленном бесконечным покрывалом тёмном аметисте мерцали зажженные бескрайним космическим пространством звёзды, походившие на застывшие в нескольких метрах над ними драгоценные алмазы. Эти звёзды будут их спутниками в ночи, будут указывать им путь во главе с величественной Луной, что прольёт жидкое серебро на водяную тропу, чтобы они не сбились с пути. Они послужат им фонарями, которые не дадут столкнуться в иссиня-чёрной темени со скалой и утонуть в мутных глубинах моря.        Когда от расстояния Кеттердам принялся превращаться в гротескные очертания, Каз подошёл к ней, оперевшись руками на борт, и выдохнул.        Инеж не удивлялась: он не любил этот город, не любил саму страну, которая обчистила его дважды, но вся его жизнь, счастливая и несчастная, миновала именно здесь. Любое воспоминание, так или иначе, приведёт его обратно к Керчии.        Она даже не предполагала, что их ждало в поросшем затхлой неизвестностью будущем, какие невзгоды и радости их ожидали на тропе, но отчего-то была уверена, что готова возгореться ратной бравадой и с разбегу кинуться в новый омут, чтобы познать его, если только Каз будет рядом с ней в этот момент.        — Мы когда-нибудь вернёмся сюда? — неожиданно спросил он.        — А ты хочешь? — ответила Инеж вопросом на вопрос, стараясь скрыть, что услышанное немало изумило её.        Каз покачал головой.        — Нет, — раздался ожидаемый ответ. — Есть много вещей, много моментов, которые мне не захочется вспоминать, но этот город будет напоминать мне о них всю жизнь.        Инеж медленно скользнула рукой по борту и обхватила его механическую ладонь, понимая, что пусть она и чувствовала лишь твёрдость холодного железа, Каз ощущал её прикосновение и мягкость человеческой кожи.        — Порой некоторые вещи лучше помнить, какими бы они ни были, иначе, забыв, наговоришь или наделаешь ошибок, — со знанием дела произнесла она. — Поверь мне, как человеку, который когда-то потерял память. Представь, сколько всего, сколько… неприятных моментов… мы смогли бы избежать, не случись этого со мной.        Но внезапно разум рассекло пикой стальной сабли воспоминание, слова Каза, сказанные тогда, когда им было просто необходимо поговорить по душам:        «Может, не окажись Рейн тогда со мной, не скажи он мне, что Гарван не лгал, говоря, что ты помогала ему… если бы я впервые услышал правду от тебя в ту ночь, я отреагировал бы иначе. Я был бы очень сильно зол, Инеж. Это… это хорошо, что я узнал всё намного раньше и мы смогли уберечь себя от худшего».        Каз умел убивать не только оружием и тростью. Он мог делать это и словами.        Он мог сечь ими, бить наотмашь, и Каз, славившийся жестокостью Грязные Руки, проделывал это с ней не раз, не жалея ни её, ни себя, которому он не давал ни единого шанса быть счастливым.        Возможно, не почувствуй Рейн, что Гарван ни разу не лгал, выдав врагу их общую тайну, не поведай он Казу об этом, и в ночь их воссоединения он, узнав обо всём от неё, облачился бы в неистовство, обрамил себя яростью и сказал бы такое, чего Инеж от него никогда не думала услышать. Она бы знала, что это заслуженно, что он был в праве и сыпаться самыми страшными оскорблениями, и прогнать её, но его речи оставили бы на ней шрамы такие, которые не высекал на её теле ни один остро заточенный нож.        И вдруг над кораблём прокатилось гулкое раскатистое «кар!».        Они подняли взгляды, и Инеж в тот час же загорелась ликованием.        — Мджумбе! — крикнула она, узнав в витающей в цветном мареве неба кляксе ворона.        Птица, услышав своё имя, сделала изящный круг вокруг мачты и аккуратно спикировала вниз, а Инеж стремглав вспомнила, что видела его в последний раз за мгновение до того, как к ней вернулись утраченные воспоминания.        Тогда же обрушилось и понимание: это Мджумбе помог ей обрести их.        Ворон приземлился на плечо Каза и, горделиво дёрнув хвостом, словно он проделал великую работу, чинно выпрямился. Инеж потянулась, чтобы погладить птичку по пёрышкам.        — И всё равно ты маленький предатель, — на выдохе пробормотал Каз.        Возмущённый Мджумбе, топорща перья, тут же негодующе и громко, едва ли не оглушительно, каркнул ему в лицо. Каз сморщился, и ворон, взмахнув чёрными крыльями, отлетел в сторону каюты.        Инеж же тихомолком усмехнулась.        — Полагаю, нас теперь трое? — заговорщически поинтересовалась она, посчитав это неплохим успехом, если учесть то, что она только недавно нашла своему кораблю старое приспособление.        — Да, — с прищуром глядя на то место, где отдыхал нахохлившийся ворон, ответил потирающий ухо Каз. — Девушка с косичкой, самый кровожадный человек Кеттердама и орущий попугай — у нас отличная троица. Может, он будет отпугивать работорговцев своим криком, они оглохнут и их будет легче ловить.        Отвернувшись, он вновь припал к борту, вновь взглянул на бьющиеся о своды корабля треугольники светло-лазоревых волн, и вдохнул аромат морской воды.        «Казу идёт море».        Это всплыло в голове случайно, но для Инеж эти три слова за столь короткий промежуток времени стали непреклонной догмой, пусть море и было скорее её стихией.        Казу шло море. Шла её яркая голубизна, шла желтизна от солнечного света, который скоро разрисует его лицо россыпью рыжих веснушек, если он не придумает гуманный способ отделаться от них.        — Это так необычно, — задумчиво тянул он. — Когда-то я был главарём целой территории, когда-то меня боялись, когда-то я бился за то, чтобы оказаться на месте Хаскеля и учил тебя, как выжить в Бочке.        Зрачки Каза опустились. Он разглядел выцарапанного на древесине борта несуразного волчонка — Инеж сама сделала его кончиком так и затерявшейся в недрах чьи-то штанов Санкты Алины, когда ей стало слишком скучно — и шутливо поскрёб его за криво выведенным ушком.        — А теперь, — продолжил Каз, — теперь ты мой босс.        Удивление раскрылось в Инеж, как цветок на алчущей заре, но секундами спустя на губах её заиграла лёгкая улыбка.        — Я? Твой босс? — с обманчивой вкрадчивостью переспросила она.        — Ты капитан «Призрака», Инеж. Это твой корабль, — либо не услышав подоплёки в её голосе, либо старательно сделав вид, что не уловил того, объяснил Каз, — а я, как вечный член экипажа, отныне могу считать тебя своим предводителем, как бы… неожиданно это ни было.        Услышанное ассоциировалось с первым вдохом перед прыжком в холодные просторы воды.        Глаза Инеж блеснули, как гранённые чёрные шпинели, и она сама не осознавала, что заиграло в ней. Предвкушение? Азарт?        Неужто керчийская жадность, от которой она так ограждала себя?        — Получается…        Её пальцы скользнули вперёд, поправляя помятый воротник казовой рубашки, и он, дёрнув бровями в придушенном замешательстве, опустил взор.        Инеж приподняла руку, и Каз нервно выдохнул, стоило светло-умбровым перстам пройтись по его шее, припасть холодными кончиками к неистово колотившему пульсу, задеть кадык, чтобы вскоре ладонь прижалась к его щеке.        — Получается, каждое утро я могу просыпаться рядом с тобой, — ласково протянула она, проводя большим пальцем по мешковатому пятну под его глазами, — тянуться к тебе и шептать на ухо, — к тому моменту он, одурманенный этим любовным порывом, припал к её руке, и хоть Инеж очень любила его, готова была пройти через геенну ради него, прошептала мягко: — «Каз, вынеси мусор».        Каз застыл, и глаза его округлились сначала в недоумении, а после взглянули на неё в утрированном недовольстве.        — Или: «Каз, помой палубу, а то я тебя к акулам кину», — едва сдерживая вибрирующий в груди смех, продолжила Инеж.        Он фыркнул, но нисколько не обиделся таким раскладом событий.        — Вряд ли, — отозвался надменно. — Скорее: «Каз, обними меня». Или: «поцелуй меня, если не хочешь целоваться с голодной акулой».        Смягчившись и ощутив, как душа преисполнилась любовью ко всему, что окружало её, Инеж обхватила его в районе поясницы и подалась ближе.        — Ты можешь это делать и без моих приказов, — бесхитростно проворковала она, прижавшись к нему.        — Совсем ты меня не щадишь, сайни, — в притворном осуждении произнёс Каз.        — Надо было сказать: «спасибо, мой капитан», — надулась Инеж.        Но он, уже обняв её одной рукой, другой мягко взял за подбородок и притянул к себе, целуя, восполняя этим всё время, которое им пришлось потерять.        — Спасибо, мой капитан, хоть вы меня и не щадите, — саркастично бросил Каз, обнявший её так крепко, что в какой-то момент Инеж почувствовала себя раздавленной в его хватке.        — Грязным Рукам нужна пощада? Вот уж не думала, — полюбопытствовала она, но, приподнявшись, прижалась губами к бьющейся на его шее жилке. — Но раз уж я капитан, то вот мой первый указ: иди и подними флаг, или у акул и правда сегодня будет очень роскошный ужин.        — Ты меня не выкинешь. Тебе без меня будет слишком грустно и одиноко, — самоуверенно ответствовал Каз, но несмотря на дерзость, он всё же отпустил её и подался к флагштоку.        По душе прокатился трепет — как тонкий звук чувств, как свет, проникающий сквозь темноту.        И Инеж, идя к штурвалу, знала: она свободна.        Она счастлива.        — Ни траура! — воскликнула она.        Флаг поднялся и развеялся по ветру, как символ восхода и надежды.        — Ни похорон! — крикнул в ответ Каз.        А «Призрак» всё плыл, покачиваясь на волнах Истиноморья и унося заблудившихся в этой энтропии странников куда-то далеко.        А «Призрак» всё плыл, унося их под разверзающимся над мачтой падающим небом.