Der Himmel fällt

Уважаемый король Воллис Артур Йозефф Мари Ламмерт Вегенер I, Я посмею предположить, что вы были наслышаны обо мне ещё до того, как выдвинули свою кандидатуру на выборах, и потому вам известно, на какие меры я могу пойти, чтобы достигнуть своего. Я пойду на маленькую уступку и закрою глаза на тот факт, что вы уничтожили годы моих трудов, которые были руинами, пока я не взялся за них. Пятая гавань не принадлежала мне юридически, однако лишь с моими усилиями она начала приносить деньги как мне, так и Керчии, потому для того, чтобы мы разошлись с вами на мажорной ноте, я предлагаю вам вернуть мне право владеть ею (я более, чем способен восстановить то, что было уничтожено), вычеркнуть меня из чёрного списка и вернуть моему пауку её корабль. В противном случае, мне придётся перейти к моим привычным воспитательным методам, о которых власти наверняка наслышаны. Клепка, которую вы потребовали закрыть, в любом случае готова к противостоянию. Каз Бреккер.

       Каз перечитал письмо один раз.        Два.        Десять.        Сидя на подоконнике и время от времени уговаривая его то что-то дописать, то что-то переписать, Инеж тревожно поглядывала на его застывшую фигуру.        На то, как Каз задумчиво склонился над стопкой офсетных бумаг и сверлил взглядом письмо, которое он переписывал уже в седьмой раз.        Инеж устраивало в написанном почти всё.        Это пресловутое «почти» выворачивало наизнанку застланный молчаливым туманом рассудок, выбивало дыхание из лёгких.        «Клепка готова к противостоянию» — в одночасье горделиво и угрожающе гласила предпоследняя строка, высекающая в ней все отвратные сомнения пикой раскалённой сабли.        Каз считал, что Клепка, что каждый Отброс в его строю, готов.        А готова ли?        Знала ли Клепка, к чему ей приходилось настроить себя, или в конечном итоге Каз заставит их двинуться на поле боя в самый последний момент, впопыхах выдав каждому оружие и бросив под дуло пистолета пушечным мясом?        Ей не единожды приходилось участвовать в самых опасных заданиях и чудом выбираться оттуда живой, но практически всегда приходилось платить за спасение от лап смерти чьей-то жизнью.        Два года назад, когда Каз наблюдал за похоронами шестого и седьмого Отброса, которых Гезен великодушно приютил в своё царство, он уверял её, что это будет в последний раз, что больше никто из банды не погибнет из-за его жадности или невразумительности.        Инеж не хотела думать, что годы спустя это обещание станет лишь пустым звуком среди голых стен.        Наконец-то затишье прервал выдох Каза:        — Думаю, можно звать Пима и отправлять его во дворец, — сухо отметил он, запечатывая готовое письмо в конверт.        Инеж прижала колени к груди, смотря на то, как рука Каза тянулась к печати.        — Ты уверен? — прозвучал от неё жеманный вопрос, от которого он остановился за секунду до того, как на конверте мог бы остаться его штамп.        — А ты разве нет? — едва ли на грани удивления.        Инеж отвела взятый в оковы нерешительности взор и уставилась на неожиданно опустевшие улицы дневного Кеттердама.        Нет, она не была уверена.        Она совсем не была уверена.        Даже после многочисленных авантюр, при которых она могла трагически погибнуть на влажной от крови почве, Инеж считала, что её всегда вытягивало от грядущей смерти обыкновенное везение.        Ледовый Двор стал пожизненным отпечатком незрелости Каза, которым двигала юношеская импульсивность и падкость к деньгам, и в этом случае их и правда спасли от гибели непредвиденные обстоятельства вроде жертвенной аферы Нины Зеник с юрдой-паремом.        Игры с властями, которые предприняли не одну успешную попытку прижать Клепку к углу, могли окончиться для них более плачевно.        — Я не знаю, — квёло вымолвила она.        — Инеж, у нас нет другого выхода, — мрачно ответил Каз, наверняка уязвимый её недоверием. — Поверь мне, будь у меня другие варианты, я бы их обдумал и использовал, но у меня нет ни их, ни времени. Без пятой гавани мы можем окончательно обанкротиться.        Да, Инеж знала это.        Знала, что тянуть время было всуе.        Что из-за воли короля они медленно двигались к тому, чтобы Клепку накрыла бедность, что полагаться на вмешательство Торгового Совета бессмысленно, но отчего-то засевшее в ней волнение всё равно никуда не уходило и двигало в пропасть.        Каз, опять же, её оттуда не вытащит, даже если очень сильно постарается.        Но в противовес думам своим Инеж кивнула: сдавленно и неуверенно, будто готовая в последний миг передумать.        — Хорошо, Каз, — пробормотала она сбивчиво, не глядя на него. — Я просто хочу удостовериться, что ты точно уверен в том, что… что…        «В чём же, Инеж? — нахраписто, как в самую беспощадную издёвку, провозгласил некто в подкорках превратившегося в сплошной сумбур разума. — Что ты хочешь спросить? Уверен ли он, что не станет причиной гибели всей банды? Что не поставит конец существованию Клепки? Что он наконец-то вырос из самоуверенного мальчишки во взрослого мужчину, который думает, прежде чем делать? Это ты хочешь у него спросить?»        «Просто дай мне повод поверить, что всё будет хорошо».        — Да? — с прищуром отозвался Каз, выведя её из раздумий.        Инеж почти сжалась в комочек на этом чёртовом подоконнике.        Может, ещё немного, и она исчезнет, а мир проявит милость и убережет её от вынужденности дать ответ.        — Ничего, Каз, — она всё ещё не смотрела на него, охватывая взглядом низкие домики, открывающиеся ей с окна. — Передай это письмо Пиму и мы наконец-то поймём, что будем делать дальше.        Но Инеж слышала, что он не ушёл.        Вместо отдаляющихся тяжких шагов она слышала только дыхание Каза.        Равномерное.        Не хриплое от вызванных хромотой или болей мучений.        Раздался шелест бумаги, и Инеж поняла, что Каз положил конверт на стол.        Совершенно спокойно, без резких и чересчур громких движений, намекающих на вскипающее в нём раздражение или скрытую агрессию.        В тот час же слух уловил его шаги, но направлялся Каз вовсе не к выходу, а к ней.        — Инеж, послушай меня, — устало попросил он, подойдя чуть ли не вплотную, — я понимаю причину твоего смятения. Не отрицай этого: я ведь вижу. И не буду скрывать, что тоже пребываю в сомнениях, потому что не знаю, что можно ждать от короля. Я даже не смею просить тебя быть уверенной во мне, когда я и сам не уверен в этом до конца.        — Я верю в тебя, — возразила моментально повернувшаяся к нему Инеж, будто задетая одной лишь его мыслью, что она могла усомниться в нём. — Я просто… я… не знаю, как это объяснить. У меня предчувствие дурное, будто мы движемся ко дну. Будто конец всего уже близок.        Каза передёрнуло, но секунду спустя он вновь принял прежний облик.        — Прошу, гони их прочь, — серьёзно произнёс он, хоть сказанное и было скорее мольбой, чем простой просьбой или приказом, которые привык отдавать Грязные Руки. — Если Вегенер отправит мне ответ с отказом, Клепка двинется в бой. Мы восстанем против властей, поднимем мятеж, да хоть устроим революцию, но по итогу вернём всё то, что они отобрали у нас.        Инеж слегка приоткрыла рот.        Тут же, одумавшись, закрыла.        В мглистых очах Каза застыло такое не присущее ему отчаяние вперемешку с решимостью идти до последнего, даже если в конце такого долгого пути ему будет суждено обнажить клинки и сойтись в смертельном бою с заклятым врагом.        В этот бой он потянет за собой всех без исключения.        — Инеж, — тихомолком позвал он её, срываясь на мольбы, — я не могу позволить им отобрать у меня всё, что я создавал годами. Называй меня меркантильным и мелочным, но мне важна моя репутация, и оттого я не могу просто сидеть и мириться с тем, что за последний час мне пришло уже три письма от соперников, которые высмеяли потерю пятой гавани.        Она мельком узрела то, как его пальцы сжали набалдашник трости.        На миг Инеж показалось, что голова деревянного ворона вот-вот гулко треснет от его цепкой хватки.        — Я нажил очень много врагов за последние годы. Каждый третий непременно захочет воспользоваться ситуацией и устранить Отбросов.        Если же до этого Каз говорил в порыве слабого бессилия, то теперь он звучал куда более уверенно, алчно.        — Керчийцы меня не просто так называли Демоном Кеттердама. Люди боялись меня. Не каждый, кому природа даровала мозг, осмелился бы перейти мне дорогу, но посмотри же!        Неожиданно Каз взмахнул рукой, точно показывал на несуществующую толпу людей, и Инеж проследила за движениями его изящных пальцев, за его активной жестикуляцией.        — Большинство считает, что я утерял хватку. Что меня можно обвести, как филю. Знаешь, сколько из моих соперников — совсем юные парни, которые ступили на криминальный путь в том же возрасте, что и я, и которым сейчас по шестнадцать или семнадцать? Много, Инеж. И они считают, что моё время на исходе. Что они могут сместить меня так же, как когда-то я сместил Роллинса.        Инеж знала, как много для него значила репутация.        Как много значила Бочка, в которую он вложил много сил и лет.        Знала и то, что со временем Кеттердам позабыл, что должен был бояться Каза Бреккера, и что теперь многие противники и впрямь видели в нём только калеку, утерявшего весь свой авторитет.        Её стеклянный взор потеплел.        Инеж надеялась, что это было искренним.        Не уступка принципу, что горькая правда лучше любой самой сладкозвучной лжи.        — Когда мы… если мы поднимем восстание, — она прервалась, чтобы сглотнуть, когда во рту пересохло, а язык отказывался шевелиться, — знай, что в этот момент я буду рядом с тобой.        С Каза сорвался очередной шумный выдох.        Его руки, названные керчийским народом грязными за осевшую на них чужую кровь и не однократное воровство, до неверия мягко обхватили её лицо, когда он наклонился и прильнул губами к её лбу.        — Ты самое драгоценное, что даровал мне Гезен. Ты ведь знаешь это?        Когда ей показалось, что в глазах что-то безжалостно защипало, Инеж подалась вперёд и уткнулась ликом в его грудь.        Кожа ощутившая на себе обжигающее дыхание Каза, горела слабо, и самой ей дышать стало тяжелее, когда сказанное им, напротив, должно было даровать крылья и сделать самой счастливой.        Он сказал это не властно.        Не жадно.        Не по-собственнически.        Даже не в елейно-заигрывающем тоне, который был присущ Грязным Рукам.        Это прозвучало шёпотом, будто произнесённая в нетронутую никем тишину молитва.        Будто она и правда была для него самым драгоценным во всём мире.        — Знаю, Каз, — шепнула Инеж в ответ, — только вот бы ты говорил это как можно чаще.        Письмо было отправлено в тот же день.        Трое суток король Вегенер не отвечал, не писал им оскорбления на преподнесённые королевству угрозы и не давал соглашений на условия Каза.        Он просто молчал, ввергая в ещё большее недоумение.        Происходящее напоминало вереницу полнейшей бессмыслицы. Дисперсию, в которой они затерялись, как странники, пытающиеся сбежать из кутерьмы.        Несколько раз на них нападали соперники, усомнившиеся в том, что Каз Бреккер, утерявший пятую гавань настолько глупым способом, более, чем способен дать достойный отпор.        Несколько раз врывались в Клуб Воронов и устраивали обстрелы, под которые чаще всего попадали посетители и из-за которых люди боялись в дальнейшем заходить в это заведение.        Так или иначе, а большая часть противников слегла, стоило Казу замахнуться на них тростью.        — Что будем делать с…        Но Джеспер не договорил, скорчился невольно, мотнув головой на валявшегося на асфальте трупа так, будто ему впервые в жизни доводилось увидеть мертвеца воочию.        Каз провёл рукой по взлохмаченным волосам, заправляя их назад и возвращая им былую импозантность.        Затем, кривясь, с отвратно-хлипким звуком вытащил остриё ножа из вспоротого брюха своего убитого соратника.        — А ты как думаешь, Джеспер? — только и прозвучало от него.        Инеж сделала с трудом заметный шаг назад и нахмурилась, всеми силами скрывая оцепенение.        Позорно трепыхавшийся в луже своей же крови человек — ровесник Каза, которому не хватало той же хитрости, которая и возвысила Демона Кеттердама над ним.        Он не требовал от Каза ничего.        Он не угрожал расправой.        Он просто бахвалился.        В красках описывал, как сам Грязные Руки пал до настолько ничтожного состояния, что столь абсурдно потерял так давно оберегаемую и обожаемую пятую гавань.        Инеж каким-то образом пропустила тот момент, когда его самодовольное лицо исказила гримаса неописуемой боли, когда его живот со свистом и хлюпаньем пронзил выпирающий со спины нож.        Она вдруг забыла, как дышать.        Нет, Инеж бесчисленное количество раз видела, как Каз расправлялся со своими обидчиками, и в сравнении со всем доселе увиденным представшая перед ней картина виделась по-детски безобидной, до короткого да тихого смешка (уж после выколотых глаз у истошно визжавших и отбивающихся врагов да отрезанных на живую рук и ног ножик в пузо — чрезмерно смехотворно и просто).        Но Каз никогда не нападал первым.        Он ждал до последнего, даже если знал, что где-то с тёмного угла некто прицелился на него и мог пронзить его роковым выстрелом.        Он всегда ждал.        Он всегда давал противнику возможность показать первый удар, дать оценить его силу, чтобы потом самому совершить смертоносный прыжок.        Но Инеж смиренно молчала.        Казу, хоть он и всячески умалчивал об этом, сейчас нужен был тот, кто поддержит его и защитит от роившихся осиным гнездом сокрушительных сомнений.        «А кто тогда защитит его от самого себя?»        Поздней ночью третьего дня, когда король так и не удосужился одарить их своими вниманием и ответом, Инеж, мучимая неожиданной бессонницей, восседала на подоконнике.        Без компании, будь то человек или стая голодных воронов.        Её нога свисала с окна и маятником покачивалась в воздухе, пока она лицезрела серебрившуюся на азуритовом небе луноликую сферу в окружении бесконечной россыпи звёздной кавалькады.        Одна такая замерцала особенно ярко, словно подмигивая ей, словно звезда смотрела на неё чьими-то глазами.        «Санкт Пётр, — прозвучало внутри, в чертогах сознания, мудрым голосом матери, которая и поведала ей в детстве легенду о звёздах. — Значит, святые всё-таки оберегают нас от возможной беды».        Инеж не знала, насколько то достоверно и не всё равно ли святым на жителей прогнившего государства, но она по-детски капризно желала верить в то, что хоть кто-то был на их стороне.        Что и без того кровожадная судьба не отвернулась от них.        Её залитые свинцом веки приопустились, впуская её во мрак, принадлежавший уже не господствующей над Кеттердамом ночи.        «Защитите нас от бед и мы не останемся перед вами в долгу» — мысленно взмолилась Инеж.        Дунувший со стороны порыв холодящего ветра заботливо потрепал её чёрные волосы, развевал змеившуюся в воздухе длинную косу, и для неё это ознаменовало, что её короткая и вознесённая до ночных небес молитва была услышана.        Внезапно слух уловил прерывающееся шкрябанье откуда-то снизу.        Будто некто шествовал по щербатой брусчатке и каждый шаг для странствующего во мгле человека давался с трудом.        Инеж поначалу немало удивилась такой находке: время довольно-таки позднее, такое, что мало кто отважился бы выйти из дома, особенно живя в Кеттердаме.        Она опустила глаза на узкую улицу, пытаясь найти отважившегося высунуться гражданина.        И тут же удивилась ещё сильнее.        — Каз?        Бредущий в сумраке странник мигом остановился и поднял голову к её окну.        В чернеющей темноте его резкие черты лица вместе с болезненной бледнотой кожи и кругами под глазами выделялись сильнее, но вопреки столь непривлекательным дефектам и отталкивающей хромоте он не терял своего многолетнего величия.        Каз что-то пробормотал, и пусть оно и было сказано тихо, Инеж это услышала, как и мелкую хрипотцу в его голосе.        — Ты почему не спишь? — прохрипел он, не так громко, чтобы ненароком посеять лишнего шума в такое позднее время, но так, что ей не пришлось напрягаться в попытке расслышать его.        Инеж малость весело хмыкнула на такой невинный вопрос.        — Спрашивает тот, кто так поздно вышел на улицу, — незатейливо протараторила она, как вдруг беззаботные черты её лица сменились на обеспокоенные. — Что, переговоры? Прямо сейчас?        — Нет, — простодушно ответил покачавший головой Каз. — Просто вышел пройтись.        Инеж смотрела на него полминуты, прежде чем кивнуть и ответить коротким «а».        Взгляд Каза прошмыгнул то в одну сторону, охватывая неровную гладь тёмно-кварцевого асфальта, то в другую, на небольшой канализационный люк.        Выждав немного, он поднял и протянул руку, будто мог бы ухватиться за её ладонь на такой дистанции.        — Не соизволишь составить мне компанию?        Поначалу слегка сбитая с толку таким внезапным предложением, Инеж озадаченно посмотрела на своего собеседника, а секунду спустя край рта дёрнулся в подобии полуулыбки.        — Каз, — протянула она добродушно, с ноткой хитринки, растягивая единственную гласную в его имени, — ты время видел?        Опустив руку, Каз как ни в чём не бывало пожал плечами, точно это выступало мелочью в веренице всевозможных нюансов.        — Ну хорошо, — достаточно серьёзно произнёс он, развернувшись и готовясь шагнуть дальше. — Тогда спокойной ночи, я пойду сам.        — Нет, погоди.        Инеж тихо засмеялась и одним ловким акробатическим движением спрыгнула с подоконника на ближайшую крышу.        Ребристая черепица под подошвой обуви протяжно заскрипела, будучи настолько ветхой и шаткой, что даже её бесшумные шаги не спасали ситуацию.        Ещё один прыжок, и под ногами оказалась гладь неровного асфальта, а рядом с ней в длительном ожидании стоял Каз.        — Я не сказала «нет», — весело отметила подошедшая к нему Инеж.        — Это значит «да»?        — Да.        Ответом послужил благосклонный кивок, после которого Каз, выпрямившись, учтиво протянул ей руку, при виде которой Инеж не могла не напомнить себе, что она лишена всякой брони вроде перчатки.        Ей всё ещё не верилось, хотя с тех пор, как сцепленные руки в последний раз вызывали у него неистово бьющую по телу дрожь, миновало два с половиной года.        Инеж медленно, как будто старые страхи могли нагрянуть к Казу в самый неподходящий момент, протянула свою, уложила в его ладонь и позволила сжать её, переплести их пальцы.        Удивительно, однако.        Они разделили немало объятий, от обыкновенных дежурных до самых тёплых и долгих.        Они разделили множество поцелуев, лишь один раз попробовав поцеловать друг друга в губы.        Но самым особенным для них всё равно оставалось взяться за руки.        Инеж находила этому только одно объяснение: руки были их началом. Именно с них они с Казом начинали попытки побороть его гаптофобию, когда они сидели, переплетя пальцы, или когда она невесомо водила ногтями невидимые узоры по его голой коже на запястьях.        Они молча шли по пустующим улицам города. Фонари давно перестали освещать окрестности, из-за чего приходилось ориентироваться лишь на отливаемый серебром свет звёзд.        Они шли, пока асфальтная поверхность не сменилась буграми зыбкого песка, пока они не ступали по залитому лунным жемчугом пляжу.        В нескольких метрах от пенистых бурун моря Каз остановился, дабы набрать горсть морского воздуха в лёгкие.        Чувствуя ударяющий в лицо солёный бриз, Инеж опрометью взглянула на него, на то, как луна словно окаймляла его угловатый профиль лучисто-лазурным сиянием.        Ей приходилось признать: Каз был безобразно-прекрасен, даже когда в первые месяцы в её глазах он представал в облике страшнейшего порока и разом всех семи смертных грехов, которым сардонически хохочущий дьявол щедро дал человеческое тело.        Инеж отвела взор, будто бы всё это время гипнотизировала им казавшиеся голубыми песчинки, а вовсе не смотрела на Каза.        «Знала ли ты, что когда-нибудь ты полюбишь этот ходячий порок, а он полюбит тебя?» — впервые в жизни задала она себе этот вопрос, и ответ на него приходил очень быстро: не знала.        И не предполагала.        Ни разу, живя в Бочке.        — Бывает… — Каз прочистил горло, прежде чем продолжить: — бывает, я думаю о том, что хочу избавить себя от всех дел в Кеттердаме. Чтобы оставались только мы с тобой.        Инеж в лёгком изумлении воззрела на него.        — Я думала, тебе нравится всё это: бизнес, финансы… Ты ведь сам недавно говорил, что тебе это всё важно и ты не можешь это потерять.        — Я и не спорю. Оно мне нравится, — чуть строже проговорил Каз, — но когда ты юн, когда тебе пятнадцать или семнадцать, это притягивает. Тебя тянет в неизвестность. Тебе хочется большего, как жадному ребёнку, который выпрашивает игрушки у родителей. А потом тебе исполняется двадцать один и ты понемногу устаёшь от всего, — он хмыкнул, тихо, точно дойдя до нежеланного аспекта. — Это нормально. Мы стареем, Инеж.        Инеж вскинула брови на услышанное, но мгновением спустя прежняя маска невозмутимости вновь накрыла её лицо.        — Говори за себя, — с театральной обидой молвила она. — Мне всего двадцать.        — Ах, значит, все эти годы ты встречалась с богатым стариком? Бесстыдница.        — Все эти годы ты встречался с молодой девушкой? Бесстыдник.        Приглушенно хихикнув, Инеж мечтательно посмотрела на искрящиеся белоснежными бликами волны тёмно-синего моря.        И тут её так некстати пронзила продолговатым серпом старая смута, а сердце схватила в свои ледяные тиски паника.        Она, по правде говоря, устала от этого чувства.        — Сегодня уже четвёртый день, как король Вегенер не ответил на наше письмо, — опечалено сказала Инеж, устремив взгляд в накрывшую морской горизонт тонкую полосу сизого бархата. — Как думаешь, что будет с Клепкой?        От неё не укрылось, что Каза охватил мрак.        Инеж почувствовала себя виноватой от мысли, что он, возможно, выбрался на прогулку специально, чтобы отвадить потерпевший мук разум от нависшей угрозы, а она по необдуманности так великодушно напомнила ему о ней.        Но Каз не винил её.        Только с шумом набрал в лёгкие воздуха и произнёс:        — Дадим ему ещё время. Немного. Если так и будет отмалчиваться, я перейду к своим излюбленным методам.        Он стукнул тростью, кончик которой упёрся глубоко в песок, и выдохнул:        — Я никому не позволю остаться безнаказанным. Я как ворон, Инеж. Я запоминаю всё и мщу. Любому, — боковым зрением он взглянул на неё и беззлобно дополнил: — Даже тебе.        Посмотрев на него, она скуксилась в фальшивом недовольстве и скривила край рта.        — Если под местью ты имеешь в виду зарыться мне в надплечье со своей щетиной, то спешу тебя разочаровать.        На обвинения в свой адрес Каз сдержанно усмехнулся:        — Но согласись, — вкрадчиво заверил он её, — это было забавно. Ты ещё целую минуту так смешно отбивалась и кричала, что я колючий.        — Говорю же, — вздохнув, без укоризны вставила Инеж. — Бесстыдник.        — Я Грязные Руки, Инеж, — на удивление, вовсе не шутливо напомнил Каз. — У меня нет стыда и я могу и не такое сделать.        Инеж в ответ бросила на него оценивающий и незлобивый взгляд.        — И что ты имеешь в виду под «и не такое»?        Каз не отвечал.        Стоял так перед ней, точно он не живой человек, а созданная мрамором и лунным светом высокая статуя.        Но, вдруг, он расправил плечи, как если бы ему довелось вышагивать на ратную ниву и предстать перед своим противником в долгом и тяжелом бою. Отодвинул воротник рубашки, будто дышать стало тяжелее.        Казу хватило одного шага, чтобы оказаться вплотную к ней, чтобы расстояние между ними стало совсем мизерным.        Он отпустил её ладонь, и тонкие пальцы Инеж аккуратно скользнули по его белой коже.        Она не признается в этом слух, — по крайней мере, не в этот раз, сказав лишь подушке перед сном, как верному товарищу по ночам — но ей не хотелось отпускать его руку. Без неё ей холодно, как брошенной на растерзание лютой вьюги кошке.        До этого игриво-ехидные, одним махом посерьёзневшие глаза Каза заискрились чересчур редкостной для него нерешительностью, отчего он до парадоксальности противоречил своим недавним словам.        Каз напоминал больше застывшего в неуверенности мальчишку, чем человека, которого многие взаправду принимали за оголтело вырвавшегося из врат ада чёрта.        Он выглядел совсем как…        Как…        «О» — стрелой пронзило Инеж одновременно с осознанием.        Каз наклонился к ней.        Она же, привстав на носочки, потянулась к нему. На такой крохотной дистанции между их лицами Инеж снова ощутила его горячее дыхание на своей холодной коже.        «Давай, Каз».        «Закончи историю».        Глядя на неё из-под полуопущенных век и мелко трепетавших ресниц, он неторопливо, почти робко, взял её за плечи, будто отчаянно нуждался в опоре, и склонился к ней.        Инеж подалась навстречу.        Но именно тогда, когда их губы должны были соприкоснуться, когда история должна была получить новый толчок, застывший в безмолвии Кеттердам окатил взрыв.