Крем / Cream

Полтора месяца проходят без малейших происшествий. Новая жизнь Рей с котом — это живая мечта. Она не тратит на него столько денег, сколько думала, и могла бы потратить даже меньше, если бы захотела, но довольно рано узнает о себе одну вещь: она слабая смертная и абсолютно не может сопротивляться тому, чтобы не баловать его. Она не из тех, кто делает что-то наполовину. В первый же день, когда она пускает кота в свою квартиру, она возвращается с работы с лотком, купленным во время обеденного перерыва, выглядящим слишком маленьким для его размера, кошачьим кормом, несколькими банками тунца и конечно, вопреки здравому смыслу, крем-фрешем, который она изначально планировала приберечь до момента, когда он будет хорошим мальчиком. Как выясняется, у нее очень низкие стандарты, потому что она постоянно что-то предлагает ему, даже до того, как он сделал что-то, чтобы заслужить это. Ее мальчик, малыш, милый, любимый, котенок следует за ней везде, все время, с того момента, как она вошла в квартиру, и до момента, когда она ушла. На кухне, в спальне, в комнате, которая должна была быть кабинетом, а вместо этого она использовала ее как кладовую - он идет прямо за ней, бежит рысью. Однажды она закрывает за собой дверь ванной, чтобы принять душ, и проводит половину своего времени, закатывая глаза от царапающих звуков, ожидая, пока он сдастся, прежде чем сдаться самой и открыть чертову дверь. Она очень скоро принимает привычку никогда не закрывать двери. Она больше не может лежать на диване или сидеть за кухонным столом без того, чтобы он не прижимался к ней сверху, на коленях или на груди мурлыкая до онемения, или без того, чтобы он не лежал на ее босых ногах, как будто стремится держать их в тепле. Помимо того, что она заставила его использовать лоток (хотя помещение его туда все еще вызывает у него скучающий хмурый взгляд) она не смогла установить никаких правил. Первые несколько раз, когда он прыгает на столешницу, она осторожно отталкивает его тыльной стороной ладони, пытаясь избавиться от привычки, которая сформировалась менее чем за три дня, но он тут же прыгает обратно, как ни в чем не бывало, откровенно подрывая её авторитет решительным энергичным мурлыканьем. Ее домашний кот - полный отродье. Иногда она называет его так, хотя никогда, когда он так себя ведёт, и почти всегда тоном, который явно говорит о том, что она совсем не возражает против того, что он негодник. Слава Богу, никто с работы не видит ее такой. Каждую ночь он бежит к ней, а она раскрывает ему объятия, приседая со вздохом: — Малыш! Мама так соскучилась по тебе. Несмотря на всю отвратительную любовь, которую она изливает на него, она обнаруживает и несколько раз получает подтверждение того, что он по-прежнему не уверен в ее решении оставить его навсегда, когда даже после месяца, проведенного в ее доме, он реагирует на то, что она открывает окно кладовой, чтобы проветрите, немедленно отойдя от него и выйдя из комнаты - по-видимому, боясь, что она попытается вытолкнуть его и бросить на пожарную лестницу. Он относится к входной двери с одинаковым недоверием каждый раз, когда она уходит, и держится от нее подальше, подбегая к ней только тогда, когда она возвращается домой с работы. Кажется, ничто не может угрожать ее вновь обретенному домашнему счастью, пока однажды вечером в среду она не приходит домой и не обнаруживает простой, маленький, невинно выглядящий стакан в центре ее кухонного стола и почти пустую стеклянную бутылку из-под молока рядом с ним. Она останавливается прямо на месте, в нескольких футах от стола, и воркование, которое она обращала к коту, мгновенно замирает у нее на губах. Ее ребенок продолжает атаковать ее икры мурлыканьем и ударами головой, невозмутимо, в то время как она пытается понять, на что смотрит. Она чувствует себя слегка парализованной, затаив дыхание, глазами быстро просматривает всё, что можно увидеть в квартире с того места, где она стоит, чтобы понять, не слышит ли она что-нибудь подозрительное, но все, что она слышит, это тревожное биение ее сердца и тихий, нежный стон-мычание кота у ее ног. Проходит первоначальный страх и замешательство, приходит /не очень успешное/ объяснение. Сначала она пытается вспомнить, пила ли молоко перед уходом на работу, и не помнит ничего подобного, даже если очень старается. Если она действительно пила молоко и не помнит, что делала это, что, по-видимому, является лучшим сценарием, это, мягко говоря, настораживает. Это в лучшем случае, а в худшем случае, она ходила во сне, что тоже не является хорошей новостью — и это означает, что она должна просто смириться с тем, что она проснулась сегодня утром, оделась и выпила чай... Не заметив стакан и бутылку молока в центре ее кухонного стола? И это все без учета того, что она никогда не пьёт молоко так, а также того, что бутылка уже почти кончилась. Она всегда заранее держит несколько бутылочек, которые ставит на холодильник на тот случай, если ей понадобится немного для рецепта, а не чтобы выпить пол бутылки из-за жажды. Должно быть, она ходила во сне. Но опять же: сегодня утром она не заметила стакан и бутылку? Была ли ее голова так глубоко в заднице, что она это пропустила? Дело в том, что представление о том, что кто-то проник внутрь, ничего не повредив и не украв, просто для того, чтобы выпить почти целую бутылку молока, определенно превосходит ее предыдущую гипотезу с точки зрения абсурдности. Это также невозможно. Кроме ее домовладелицы, ни у кого нет ключа от этой квартиры, и она точно знает, что домовладелица в Канаде, по крайней мере, еще на год. Опять же, если предположить, что она входит в квартиру своих арендаторов, чтобы выпить их молока. Наконец она подходит к столу, кот плетется за ней по пятам, и берет бутылку в руки. Молоко внутри теплое, и она подходит к раковине, чтобы вылить его. Затем она моет бутылку. Пока кот на прилавке ест своего тунца, она гладит его, но ее сердце не полностью в этом. Слишком рассеяна. Благодаря тому, что голова кошки прижата к ее боку, через два часа она без особых проблем засыпает. Инцидент, конечно, беспокоит ее, но она осознает его только тогда, когда вернувшись домой с работы два дня спустя, она находит еще одну полупустую бутылку молока на своем кухонном столе с кружкой рядом с ней. И снова она не помнит, чтобы пила молоко. Она садится. Ее сердце громко бьётся. Ей требуется десять минут, чтобы проверить всю квартиру. Скрытый ужас в груди едва даёт ей дышать, она ходит по всем комнатам и открывает шкафы, платяной шкаф, занавеску в душе, заглядывает под кровать; она проверяет замки на своей двери, затем на каждом окне - потом, она проверяет все во второй раз, а затем в третий. Все это время кот следует за ней, растерянный, но послушно не отходящий от нее, его хвост в воздухе, как будто все это было игрой. Но она никого и ничего не находит. Так что она официально сходит с ума. Сев на диван в тишине своей квартиры, позволив кошке устроиться у нее на коленях, она, наконец, начинает думать о том, чтобы установить где-нибудь камеру. Но чем больше она думает об этом - о том, какую камеру использовать и где ее спрятать, - тем больше она думает о ее практичности. Ей нужна настоящая камера слежения, которая может снимать часами и в темноте. Поскольку эти устройства не из тех, что люди одалживают друг другу, это означает, что ей, вероятно, придется купить одну, и она очень сомневается, что может себе это позволить, особенно если это покупка чего-то, что она сможет использовать только один раз. Также было бы неудобно объяснять кому-либо, зачем она ей нужна. Полиция, конечно, не вариант, пока она не уверена, что это не она пьет молоко. На этот раз она не успокаивается так легко, как два дня назад. И кот это замечает. После душа, пытаясь отвлечься просмотром телевизора, она садится на диван, и не прошло и секунды, как милый мальчик сидит у нее на коленях, милосердно массируя ее живот, уткнувшись головой в ее подбородок и трется своей шеей о ее. Через двадцать минут она выключает телевизор, прижимает кота к груди и несет его в спальню. Животное не протестует. Не отпуская его, она зарывается под одеяло и ложится на спину, пытаясь расслабиться под его мурлыканье, когда он передвигается, чтобы получше прижаться к ней, и его голова оказывается прямо под ее подбородком. Она не засыпает так быстро, как засыпала с котом всё это время, но все же намного быстрее, чем раньше. И ее сон настолько глубок, насколько это возможно. - Однако глубокой ночью она просыпается. Она просто смутно осознает, что уже проснулась. Ее глаза не открываются, а ноги лишь слабо вытягиваются, ее пальцы растопыриваются под одеялом, когда она тихонько мычит. Таким образом, обстоятельства почти во всех отношениях напоминают эпизод сонного паралича, хотя также совсем не похожи на него. Сейчас полночь; она проснулась, но не совсем; она чувствует, что не может по-настоящему пошевелиться, и тяжесть на ее груди, на животе, на плече и на бедре тоже там, горячая и твердая, удерживающая ее — за исключением того, что она не чувствует себя в ловушке, и она не чувствует себя бессильной. Она умиротворена, дышит в ритме теплых и тихих выдохов, которые она чувствует у основания шеи. Ее ногти слегка царапают кожу головы под левой рукой возле плеча, пальцы зарылись в пряди мягких волос. Ее глаза открываются очень медленно, чтобы посмотреть в темноту. Ее рука неподвижна. Она остается такой, ее дыхание по-прежнему тихое, но становится чуть более неровным, сердце сильно бьется о ребра. Не издавая ни звука, она тянется той же рукой к выключателю прикроватной лампы. И когда она находит - щёлкает по нему. Теплый свет распространяется по комнате. Она тут же зажмуривает глаза, а затем постепенно открывает, щурясь в потолок. Ее грудь вздрагивает, когда, глядя на себя, взгляд ее падает на макушку темной шевелюры на правом плече и на бледную кожу толстой, тяжелой руки, лежащей на ней. Одеяло скрывает остальное. Большая рука рассеянно гладит ее левую грудь через рубашку, мягко сдавливая. Она не двигает ни одним мускулом. С легким предупредительным ворчанием голова отрывается от ее плеча, и два глаза за черными волосами, падающими на них, косятся прямо на ее широко открытые глаза, лицо, которому они принадлежат всего в нескольких дюймах от нее. Мягкие губы сжимаются в тонкую линию, потом все ее тело переворачивается под одеялом, шея тянется к старому будильнику возле ночника и телефону. Те же глаза, что смотрели прямо на нее, смотрят на часы с тяжелыми веками, прежде чем решительная рука хватается за выключатель и щелкает им, снова выключая свет. Она тихонько всхлипывает, когда её тело притягивает к теплу груди, руки смыкаются вокруг нее. Низкий голос бормочет ей в волосы. — Иди спать, еще не время. Мгновение спустя её глаза закрылись.