Крем / Cream

Рей запирает дверь на несколько замков, оставляя ключ внутри.   Затем слегка наклоняет голову, чтобы прислушаться и убедиться, что Арми действительно не поднимается по лестнице и что он не подслушивает очень интересный разговор, который вот-вот произойдет между ней и ее питомцем.    Она слышит, как Армитаж сбегает по лестнице, затем тишина в коридоре по другую сторону двери перекликается с тишиной в квартире позади нее.   У нее возникает соблазн отпереть замки и выглянуть за дверь, чтобы проверить, действительно ли он ушел, но затем голос разума напоминает ей, что каким бы интересным ни был его очень короткий визит, у Армитажа, как у отца троих детей, должны быть другие приоритеты.   Она позволяет себе выдохнуть и наконец оборачивается.    Только для того, чтобы остановиться прямо на месте, прежде чем уткнется в очень твердую человеческую фигуру своего кота - потому что он, очевидно, покинул диван, чтобы молча подойти и встать позади нее, как привидение.    Она издает резкий вздох через нос. Он не замечает ее раздражения.   Слишком сосредоточен на собственном горе.   — ...почему ты сказала, что мы встретились вчера?   Тон не совсем обвинительный – опять же, он скорее выглядит и говорит так, будто она искренне задела его чувства, вот наглость. Она в недоумении поднимает руки.   — Ты никогда не называл мне своего имени. Что именно ты хочешь, чтобы я сказала в оправдание? — Она поражена тем, что ей приходится объяснять очевидное. — Ты живешь со мной уже месяц, и я не знаю твоего имени? Ты понимаешь, как я выгляжу?    Наступает короткая пауза, и пока он смотрит на нее сверху вниз, она видит, что ему действительно нужна секунда, чтобы подумать об этом. Но он издает мягкое, застенчивое «нет», слегка покачивая головой.    Как и в случае с «нет», он на самом деле не понимает, почему незнание имени человека, с которым вы живете, может восприниматься как что-то странное.   Она моргает, давая ему время дать понять, что он шутит.    Но он не шутит. Он невежественный.   — ...плохо, — категорически заключает она. — Это заставляет меня выглядеть плохо.   Короткая складка на лбу выдает его замешательство, пока он обдумывает ее слова, но не требует дальнейших объяснений. Вместо этого он сглатывает, а затем тихо задает дополнительный вопрос:    — кто он?   Она отступает, чтобы посмотреть на него хорошенько. Это то, чем теперь будет ее жизнь? Пойти на работу, провести десять часов, получая оскорбления от клиентов, а затем пойти домой и поспорить со своим котом?    Обсудить со своим домашним котом его чувство ревности?   Она бросает на него скучающий взгляд, затем проходит мимо и наконец возвращается на кухню; естественно, с ним по пятам.   — Он мой старый друг, если тебе интересно, Бенджамин.   Низкое урчание в его животе заставляет ее медленно повернуть к нему голову, прежде чем кто-либо из них скажет что-нибудь еще. Звук растягивается и заканчивается слабым бульканьем. Секунду она изучает его лицо, а он просто стоит. Вопрос срывается с ее губ прежде, чем она успевает понять, почему.   — Что ты ел в полдень?    Она не волнуется, но... что-то неприятное пульсирует прямо у нее под ребрами, и она не знает, откуда оно берется. Несмотря на то, что она не может относиться к мужчине перед собой так же, как она относится к своему коту, она как будто не может полностью забыть все о защитном инстинкте, который у нее есть по отношению к животному в нем. Том, который был у нее с тех пор, как впустила его во время шторма.    Однако она могла бы проигнорировать это, если бы его ответ был другим.   — Ничего.— Он относится к этому очень небрежно.    И ох, она не...она не может задуматься, почему так быстро расстраивается из-за того, что он пропустил хоть один прием пищи.    — Почему ты ничего не ел?    Он остается верным общей откровенности, которой придерживался до сих пор, и еще раз демонстрирует подлинное недоумение.   — Вы сказали, что еда в холодильнике, — довольно бесполезно замечает он.    — Да,    — Я… как я должен был его открыть? — спрашивает он, глядя ей в глаза.   Они стоят так несколько секунд, не делая ни единого движения. В конце концов она открывает холодильник. Ничего не тронуто. Ни лапша, ни шевра, ни яица, ни капуста, ни морковь в последнем отделении.    Ее холодильник постоянно выглядит так, будто сейчас конец месяца. Раньше она не торопилась с покупкой продуктов, у нее была энергия, она много думала об этом, потому что прикладывала много усилий к приготовлению пищи. Уже нет.    Прямо в этот момент она рассеянно думает про себя, что, должно быть, поверила, что его человеческая форма реальна настолько, насколько могла, веря, что сходит с ума, - чтобы оставить его без даже небольшого количества кошачьего корма в миске.   В любом случае, не то чтобы это было бы идеально. Она и не ожидает, что количество корма, необходимое для кошки весом в пятнадцать фунтов, такое же, как и для человека в сто восемьдесят фунтов.   Она смотрит вверх; последняя бутылка молока все еще стоит на холодильнике, нетронутая. Она поворачивается к нему, держа руку на ручке холодильника.   — Итак, когда я сказал тебе, что в холодильнике есть еда, ты, что... подумал, что я насмехаюсь над тобой?   Ей тайно нужно, чтобы он ее успокоил. Но он просто стоит там, весь в неловкости, и ищет слова, потому что да ... да, он, видимо, так и думал. Что она ушла на работу, запретив ему пить молоко и дав понять, что у него нет доступа к остальной еде. Ему. Взрослому мужчине с очень умелыми руками.   Она не готова выбивать из его головы то, что заставляет его верить, что он не может открывать и закрывать двери, или даже обсуждать это – не сегодня вечером.   — Сядь.   Доставая кое-какие продукты из холодильника, она ожидает звук стула царапающего пол. Когда наступает только тишина, она оборачивается и видит, что он действительно сидит — на полу, подтянув колено к груди, возле духовки - именно на том месте, где он всегда сидит как кот, если не на столешнице.    Глупо с ее стороны, ей следовало уточнить.    — Сядь на стул, тебе будет удобнее.   Она начинает готовить для него еду — густой омлет со сливками, шевре и луком, — оставляя холодную лапшу себе.   Неужели она действительно собирается смириться с тем фактом, что ее кот может превращаться в человека, не задавая вопросов?   Она вздыхает, потирая глаза.    Возможно, сегодня вечером она сможет позволить себе просто дышать. Накормить его, посмотреть телевизор, а потом лечь спать. У нее будут и другие возможности допросить его, если превращение в человека войдет в привычку.   Она время от времени поглядывает на него, пока готовит. Он просто наблюдает, как она двигается, как и всегда, когда она на кухне, хотя обычно он также уделяет иное внимание ее икрам и ступням или просит, чтобы такое же внимание было обращено от её рук — вещи, которые он не прочь сделать и получить от нее в своей человеческой форме, как она подозревает, но опять же, похоже, он сделал несколько выводов из её изменившегося поведения.   То есть она не держит его на руках и не гладит.    Мягкой благодарностью он приветствует тарелку, которую она даёт ему, прямо перед тем, как показать ему вилку, держа ее перед ним: — Используй это. Держи…   Ей не удается закончить предложение, потому что он забирает у нее вилку с тихим, раздраженным  — Я знаю, что такое вилка.   Она отступает назад, поднимая брови. Ему, блять, хватило наглости. Когда она садится напротив него, ей кажется, что она слышит, как он бормочет:   — ...Я не котенок.   Ей действительно приходится прикусить язык, чтобы не парировать излишне резкое «ты не знаешь, как открывать  двери». Вместо этого она соглашается на сарказм:    — Извините за предположение. — Как видишь, еда очень горячая, подожди немного, прежде чем есть.   Он не ждет и обжигается, вздрагивая и роняя кусок обратно в тарелку.    Хорошо.    В следующий раз он поверит ее словам.    Ужин проходит без каких-либо других происшествий — он умеет пользоваться вилкой, — но она чувствует, что что-то его расстраивает. Она полна решимости не спрашивать, в чем дело, но он выкладывает все сам, очень тихо бормоча слова.   — Я не хочу, чтобы сюда приходило так много людей.   Ей нужно время, чтобы понять: он, должно быть, подслушал ее разговор с Армитажем.   Она откладывает палочки для еды и садится, чтобы проверить телефон, уверенная, что не собирается говорить ничего важного, когда произносит, глядя на экран:   — Это не ваше место, когда я последний раз проверяла.   Она прокручивает уведомления, немного отключаясь, а затем замечает, что больше не слышит, как его вилка царапает тарелку.    Она поднимает взгляд. Он смотрит в ответ, совершенно пораженный; она практически слышит, как разбивается его сердце. В нем что-то разваливается, и она понятия не имеет, что произошло, пока он не спрашивает едва ли достаточно громко, чтобы она могла расслышать:   — ...это не?   И снова его реакция не сразу понятна ей, но она понимает, что сказала, и заикается, смущенная:   — Я имею в виду, что ты... не платишь арендную плату, но ты... ты все еще живешь здесь.   Он ничего не говорит, но она видит, что он совсем не успокоился. Он не доедает свою тарелку.   — Просто…  забудь об этом, — пытается она снова, — забудь то, что я сказала.   Он смотрит на свою еду и бормочет как бы про себя:   — Ты вела себя…так странно с тех пор… с тех пор…   И останавливается на этом, как будто действительно пытается понять, почему она ведет себя странно. Поскольку не похоже, что он скажет это вслух, она заканчивает за него предложение:   — С тех пор, как ты очень неожиданно превратился в человека?   Он делает паузу, ошеломленный. — Да, —кивает он, округлив глаза, как будто она только что разрешила чёртову загадку. —Именно.   Она не может в это поверить. Она прищуривается и медленно объясняет:  — Бенджамин, я не могу вести себя с человеком также, как с котом.   Он только еще больше смутился, как будто она только что указала на что-то, что никогда не приходило ему в голову. — Почему?   — Потому что!   Сначала она говорит это, потому что чувствует, что этого слова вполне достаточно, но сказанное, заставляет ее задуматься о том, какой будет остальная часть этого предложения, каковы ее превосходные, крайне законные основания, и в данный момент ничего не приходит в голову. И она повторяет это, но с еще большим чувством.   — Потому что.   Затем, когда это не приносит ей ожидаемого удовлетворения, она переводит тему: — Ешь!   Очевидно, его этот ответ тоже не вполне удовлетворил. Его печаль заметна, из-за чего ему трудно есть, несмотря на то, что он пытается подчиниться и доесть свою тарелку.   Она встает и идет выбросить засаленную упаковку от лапши, просто чтобы сделать хоть что-то, а не сидеть, почти не замечая его состояния, когда он горько бормочет позади нее:    — Ты тоже никогда не говорила мне своего имени.    Не оборачиваясь к нему, она делает это.    — Меня зовут Рей.    Он ничего на это не отвечает, но когда она оглядывается на него, то ловит его на том, что он произносит имя про себя.    Рей.