небо в алмазах

По итогу, виноват во всём оказывается, конечно, Петя Хазин. Это он с лисьей улыбкой предлагает Игорю "расслабиться", и, если честно, за одну эту его интонацию можно двести двадцать восьмую пришивать. Он соловьëм разливается про доказанные медицинские свойства и то, что травка вообще-то много где легализована, а в конце всë с той же хитрой лыбой тянет мерзенько "да ты просто ссыкло, Гром", и на этом Игорь, само собой, кончается. Петя забивает косяк слишком умело – вот и шути после этого, что в наркоконтроль только торчков берут – раскуривает и с явным наслаждением затягивается во всю мощь лёгких. Игорь наблюдает со стороны, смотрит, как Петя прикрывает глаза, задерживая дыхание на долгие секунды, а потом откидывается расслабленно назад и медленно выдыхает белëсый дым. Вместе с ним под потолок будто уходит эта неизменная хазинская резкость, напряжённость, как у готового к прыжку хищника, становится мягче вечно готовый к удару разворот плеч. Когда дым в Петиных лёгких, наконец, заканчивается, Игорь переводит взгляд на свои пальцы, которыми держит мирно тлеющий косяк, и понимает – сука Хазин в очередной раз был прав, и доблестный майор Гром откровенно ссыт. Он с самого начала подсознательно ждёт, что к нему в окошко спецназ с ноги постучится, а вбитые с детства правила и социалочка нулевых буквально орут в затылок срочно спустить эту дрянь в унитаз, открыть нараспашку окно и спрятать палевно растекшегося по дивану Петьку куда-нибудь в шкаф. "Какой ты всë-таки хороший мальчик, Игорëша, – Хазин смотрит из-под ресниц влажно и немного мимо, – аж зубы ноют". Игорь мысленно меняет планы прятать пиздливого Петю в шкаф, лучше сразу в открытое окно – и толку больше, и вообще заслужил. "Ты ж не герыч малолеткам в подворотне толкать собираешься, просто хочешь немножко релакса", – продолжает мурлыкать со своего места Петя. И Игоря бесит, насколько убедительно это мурлыканье звучит. Юридический плачет по Хазину горькими слезами, этот и Сатану в судный день отмазал бы. Косяк уже не кажется таким страшным, а чужое благостное состояние очень располагает присоединиться. Игорь медлит ещё несколько секунд, а потом затягивается – слишком поспешно, слишком глубоко – дым дерет горло, сжимает судорогой диафрагму, выдавливая весь кислород. Петя ржёт откровенно в голос, пока Игорь пытается выкашлять свои лёгкие, сука заливается так, что хочется схватить его за волосы и слегка приложить головой о стену. "Сюда иди, – Петя всё ещё тянет лыбу и похлопывает рядом с собой, не реагируя на убийственные взгляды в свою сторону, – так и быть, научу тебя плохому". Игорь делает ещё несколько вдохов, вытирает собравшиеся в уголках глаз слëзы и, напомнив себе, что лупить Хазина – дело воспитательно-бесполезное, тот только сильней от этого окрысится, придвигается ближе. Петя косится хитро и забирает прилично уже измочаленную самокрутку, затягивается до обидного легко и даже красиво, а второй рукой давит Игорю на затылок. Игорь не сопротивляется, во-первых, Хазин из тех друзей, с которыми под пиво и засосаться можно, а во-вторых, потому что иначе эта драмаквин разобидится и будет обзываться латентным пидорасом с пару недель так точно. Петя немного мажет, попадая в подбородок, и Игорь сам наклоняется, уверенно касаясь обветренных губ. Чужое дыхание, наполненное тягучим дымом, неспешно растекается по языку назойливой сладостью, в какой-то момент аж до горечи, потом ласкается мягко вниз по гортани, оседая в груди приятным теплом. Игорь отстраняется только когда лёгкие начинает нахорошо жечь от нехватки воздуха. Он задерживает дыхание ещё на пару мгновений, а потом выпускает остатки дыма в потолок, наблюдая отстраненно, как густые завитки становятся ничем. Петя снова затягивается, наполняясь дурманящей дымной пеленой под завязку, и Игорь прижимается к его губам аккурат в начале выдоха, скользит внутрь языком, обрывая тихий смех. После второй дозы Игоря уже откровенно размазывает, в теле, кажется, не остаётся ни молекулы кислорода, вместо него по венам с кровью разносится густой сладкий дым. Петя под боком смеëтся, а Игоря кроет не по-детски – у него в голове карусель и непроглядный молочно-белый туман, какой бывает на северных болотах. Петя голосом сильной независимой женщины напевает что-то попсовое про Титаник, и он должно быть всё ещё близко, но звучит приглушенно, как громко включённый телек где-то у соседей сверху. Игорь глубоко вдыхает, пытаясь выгнать туман из своего кровотока, и закрывает глаза, потому что воздух травит хуже яда, и карусель в голове набирает обороты. В темноте под веками он видит тот самый Титаник, который идёт ко дну. /машина камнем идёт ко дну, выпуская на поверхность сотни крошечных пузырьков, и в лобовуху ей бьётся грязная озёрная вода/ Игорь открывает глаза, но во взгляде всё ещё мутно: от мягкого дыма, болотного тумана, илистой воды – чëрт его разберёт. Петино мурлыканье вполголоса уже слышится как из старого радиоприёмника, со скачущей громкостью и постоянными помехами на фоне. Игорь очень хочет повернуться, чтобы посмотреть – может никакого Пети и нет вовсе, но тело так расслаблено, что даже глаза скосить не получается, только снова закрыть. /и окунуться с головой в дым, но не тот тягуче-сладкий морок, а в густо-чёрную перехватывающую дыхание копоть, с терпким запахом хвои и нестерпимым жаром открытого огня/ Игорь почти что давится этим иллюзорным смолистыим запахом, почти перегибается через подлокотник, чтобы выблевать его на пол до самой последней капли. Но тело по-прежнему слишком ватное, слишком неподъемное, слишком не его, позволяющее существовать только на правах пассажира. Голоса рядом больше нет ни бубнящим соседским телевизором, ни даже убито хрипящим приёмником, и Игорь сидит в глухой тишине, давящей по ушам своей неестественностью. Темнота наваливается будто сама собой, не дожидаясь, пока он закроет глаза. /темнота пахнет застоялой влажностью и канализацией, а ещё – неприятно узнаваемо кровью, причём так сильно, что сразу понятно – где-то рядом мертвец; кромешную тьму вспарывает луч, как от фонарика, равнодушно выхватывая очертания тела; неприятно узнаваемого/ Игорь распахивает глаза сразу до боли, пульс разгоняется с нуля до сотни и в ушах бешено стучит кровь, сердце клокочет в горле, а рядом кто-то задушенно хрипит. Внезапно щëку хлëстко обжигает крепкой оплеухой, Игорь торопливо смаргивает мутную пелену, и смотрит в упор на отчаянно матерящегося, нависшего над ним Петьку. "Майор Гром, блять, ну-ка быстро пришёл в себя!" – Игорю прилетает по второй щеке, и боль достаточно отрезвляет, чтобы понять, что хрипит его собственное горло. Он замолкает, и это, вероятно, спасает его от третьей пощëчины и будущего позорного синяка. Хазин разворачивает его лицо чуть ли не за уши, всматривается требовательно своими пронзительно-чёрными – слава богу, этими дурными вороньими, а не мëртвыми грязно-серыми – глазами, потом выдыхает немного дрожащими – но не синюшными в черноту – губами, и, конечно, начинает орать. Классика. "Иди ты нахуй, правильный мальчик Гром! Хули ты тут устроил?! Решил сдохнуть у меня на руках?!" – Хазин орёт как всегда смачно, от души, во всю мощь тренированных лёгких. Последний раз он так заливался после особенно неудачного задержания, когда Игоря загнали в угол, и чуть с этого угла вперёд ногами не вынесли. Петя полторы недели околачивался у его палаты, пока Игорь был на ИВЛ, скользил по коридорам мрачной молчаливой тенью. Зато потом отыгрался – в отделении чуть стëкла от его ора не повылетали. Игорь облизывает пересохшие губы таким же сухим языком и пытается сглотнуть – как наждачкой по горлу, чуть морщится, но взгляда от Петьки – живого, сука, живого – не отводит. "Какой-то херовый получился релакс", – голос у Игоря сипит и чудом не даёт петуха. Хазин набирает воздуха, наверное, чтобы снова высказать всё, что он на эту тему думает, но замирает на полувдохе и как-то резко сдувается, выдавая смешок, больше похожий на всхлип. "Максимально хуëвый, – тихо соглашается он и с остервенением давит остатки тлеющего косяка прямо о стол. – Больше так не будем". Сил у Игоря хватает только на осторожный кивок всё ещё тяжёлой чуть плывущей головой; он смотрит на мелко подрагивающие Петины пальцы – двигающиеся и живые, не скрюченные жутко посмертной судорогой – и боится закрыть глаза, словно ему пять лет, и под кроватью снова сидит страшный кровожадный монстр. Игорь вздыхает, и начинает растирать занемевшие руки. Больше точно не стоит.