небо в алмазах

У Ильи во снах Макс всегда горит неправильно – не с криком и слезами, а с извиняющимся выражением лица и грустной улыбкой. С криком и слезами – это уже Илья, это он просыпается на мокрой подушке, оглушëнный своим же голосом, отразившимся от стен маленькой спальни. Снова закрыть глаза как правило удаётся только за час-два до будильника, когда видения огня, сантиметр за сантиметром пожирающего тело любимого человека, начинают истлевать в предрассветном сумраке. Илья только утром разрешает себе написать какое-нибудь банальное "приветкакдела" или вообще тупо кинуть стикер жопастого голубого кота, которому – Третьяков уверен на сто десять процентов – Макс улыбнëтся. После этого желательно с головой погрузиться в работу, чтобы этой самой головой не начать седеть, если вдруг отважный огнеборец Шустов не сможет ответить сразу. Или в ближайшие пару часов. Или почти целый день, доводя обладающего живым воображением и богатым профессиональным опытом доктора Третьякова до нервной дрожи в руках и никотинового отравления. Такое случается нечасто, но потом Максим обязательно звонит, жизнерадостно рассказывает про свои дела или смеётся в голос со сверкающей задницы стикерного кота. Илье, в общем-то, всë равно, ему норм даже если из динамика будет звучать состав освежителя воздуха, главное – голос Макса, настоящий и живой. Он усмиряет страшные ночные пожары и успокаивает оголённые искрящие Илюшины нервы тихим обещанием непременно вернуться обратно. И Илья верит. Какое-то время. Он живëт в таком режиме где-то полгода – с горящим ночью Максом, ожиданием ответа днëм и коротким периодом относительного спокойствия после. Потом всë повторяется, и Илья опять смотрит на голодные всполохи огня по чужой коже, пытаясь перекричать оглушительный треск горящего леса. С каждым новым циклом Илья всë меньше уверен, что его психика потянет эти отношения, даже если сердце любит дурацкого Макса просто до невозможности сильно. А потом наступает день, когда Максим не выходит на связь. Он не объявляется ни на первые, ни на вторые сутки. Илья перестаёт спать и практически не выпускает телефон из рук, отвечая на все подряд звонки. Он молча отключает настойчивые предложения кредитных карт и выгодных интернет-тарифов, а строгого майора полиции, начинающего втирать про подозрительный перевод денег и безопасные счета, психующий Третьяков от души обкладывает пятиэтажным матом с замахом на шестой. В конце третьих суток Илью насильно выгоняют с работы домой, не давая в очередной раз продлить смену "ещё на пару часиков". Он не успевает в полной мере осознать ужас перспективы оказаться в пустой квартире наедине со своими мыслями, кошмарами наяву и тишиной. Илья не успевает, потому что на телефон поступает очередной звонок с незнакомого номера, который он берёт чисто на автомате, и слышит в трубке сиплый до хрипоты голос Макса. Сначала Илью накрывает ватной волной ощущения нереальности происходящего – ему кажется, что он просто вырубился где-то на остановке или в автобусе по дороге домой. Голова пустая и хрустально-звонкая, в ней оседают отдельные фразы про потерянный телефон и сгоревшую гитару, динамик разражается надрывным кашлем ровно после того, как Максим говорит очень размытое "слегка зацепило". В этот момент Илья отмирает и задушенно всхлипывает в микрофон, на том конце тут же замолкают. И от этой тишины – откровенно ужасающей после только что закончившегося радиомолчания – Илью развозит ещё сильнее, он плачет навзрыд, захлëбываясь слезами, давится ими, не имея возможности нормально вдохнуть. Рациональная часть разума доктора Третьякова отстранённо диагностирует себе нервный срыв и истерику, правда это не то чтобы сильно помогает. Откровенно говоря – нихрена. Илья зажимает рот ладонью, пытаясь не допустить гипервентиляции и обморока, а заодно каких-нибудь поспешно сказанных слов. Каких именно – о том, как сильно он испугался, или как любит безумно, или что больше так не может – Илья сам не знает. Максим продолжает молчать, слышно только его сипящее дыхание, но даже так он умудряется звучать виновато. А потом шелестит еле слышное "прости", повторяя снова и снова, пока не хрипнет окончательно. Илья не знает за что именно, но всё же не уверен, что сможет. Теперь ночами Илье снится плеск чëрной воды, плотной как нефть или горячий мазут, она заливается в уши, забивается в нос, медленно прибывая, и в конце концов накрывает с головой, до краёв заполняя лëгкие, ложится ему на грудь неподъëмной бетонной плитой. Тонет Илья всегда молча, как-то безвольно и совсем безысходно. Он не пишет об этом Максу, но тот звонит сам и всё равно что-то улавливает – может слышит хлюпанье чёрной воды у Ильи в лёгких – и через неделю оказывается стоящим на пороге квартиры. Он торопливо объясняет, что решилось всё в один момент и почти что случайно, так-то хотели оставить в стационаре полежать, но спасибо Алексею Павловичу – воистину святой человек – замолвил словечко. Максим говорит немного сумбурно, временами сбиваясь дыханием, и от порога не отходит, даже сумку свою с плеча не спускает, будто ждёт, что в конце монолога ему укажут на дверь. Шустов даже на первый взгляд кажется прилично потрëпанным: на лице то тут, то там виднеются мелкие порезы, бровь, судя по отеку, вообще рассечена достаточно глубоко и зашита, из-под рукава ветровки видно край бинта, да и голос у него всё ещё хрипит. Максим выглядит как человек, которому крепко досталось. Перед глазами тут же вспыхивает до боли знакомая картина со стеной беснующегося огня, полыхающего до самого неба. Илья зажмуривается болезненно, чувствуя как по лицу пробегает судорога, потому что даже так – с Максом, стоящим прямо перед ним это всё равно /больно/. За закрытыми веками ему снова мерещится удушливая вода, но теперь Илья думает, что на самом деле это вовсе не вода, а чёрное беспросветное отчаянье, которым он будет дышать, пока не задохнётся. Потому что никуда от этого теперь не деться. Потому что вот он – Максим, такой самоотверженный, такой замечательный, такой лучше всех. С таким высоким процентом смертности в своей профессии. И Илюшино сердце знает, но всё равно любит. Кровью обливается от этой любови, жмётся болью и тонет в чёрной пучине отчаянья, но любить не перестаёт. Не может. Поэтому Илья выдыхает устало, вытаскивает Шустову его запрятанные подальше в шкаф тапки и идёт на кухню ставить чайник.