***
Каждая осень для Сугуру начиналась одинаково — полупустой класс с угрюмым учителем, стоящим у доски покосившейся, и с такими же недовольными учениками, как и он сам. Сугуру не жалел, что закончилось лето и теперь снова придется занимать голову учебой, нет, для него не было разницы — все времена года сливались в единое непонятное месиво, трудно перевариваемое детским сознанием. Бабушка с дедушкой уделяли ему много времени, даже слишком, но Сугуру не смел раздражаться — они всяко лучше к нему относились, нежели его родители, бросившие его воспитание и ударившиеся в веру, потонувшие в ней с головой, кажется, и у Сугуру не было и шанса вытащить их со дна. Ребенок никогда не сможет достучаться до взрослого. Потому что ребенка никто не воспринимает всерьез. Но даже в детстве Сугуру прекрасно понимал, что не уделять внимания своему чаду, не обеспечивать его и вообще никак не участвовать в его жизни — ненормально. У всех его одноклассников по-другому. Их не так много, чтобы судить глобально, но Сугуру хватило и десяти человек, чтобы это осознать. И принять. Будучи капризным ребенком, он злился, плакал и обижался. Родители приезжали совсем редко, занимаясь своими делами в городе и оставляя Сугуру тухнуть на природе. На свежем воздухе, который ближе к подростковому возрасту ему порядком надоел. В деревне негде гулять и не с кем толком общаться, он всё здесь наизусть знает, все окрестности — как свои пять пальцев, и из-за этого выходить из дома совсем не хотелось. И Сугуру не выходил. Родители приезжали примерно раз в год и постоянно, ссорясь с ними, он слышал одно и то же. — Вырастешь — поймешь, — мать говорила об этом так спокойно, и Сугуру раздражался еще больше. Он не хотел понимать, не хотел, как мать с отцом, тратить всю свою жизнь на веру в непонятно что. Он хотел верить только в себя и свое будущее, хотел быть в нем уверенным, не боясь за завтрашний день и находясь в вечной неопределенности. Сугуру не дано этого понять. Наверное. Он рвался в город всё детство, грезил о небоскребах и толпах людей на улицах, о больших магазинах, больших парках, набережной и собственной квартире. Мечтал о хорошей карьере и думал, что всё свое время будет уделять работе, пока наконец не добьется того уровня жизни, который мог ему только сниться. И бабушка с дедушкой перестали его держать. Помогли разобраться с документами и переездом и, вручив накопленные деньги, оставили жить в городе у их знакомой. Сугуру не сильно возражал насчет новых соседей, он дома надолго не задерживался — ноги сами несли его прогуляться по центру, посмотреть на достопримечательности. Перед школой нужно было хоть как-то узнать город и обосноваться на новом месте, чтобы потом не позориться перед новоиспеченными одноклассниками. Первый день в школе нельзя назвать провальным — Сугуру просто растерялся в городской суете. Помнил только, что ему обязательно нужно зайти к директору перед началом занятий, но у администрации было не протолкнуться, в толпе кто-то плакал, кто-то насмехался — явно не над ним, но Сугуру всё равно обходил таких людей стороной, не желая сталкиваться с неприятностями. Подождав до звонка, пока все разбегутся по кабинетам, Сугуру понял, что лучше опоздает по уважительной причине, чем его задавят в толпе какие-то зеваки. Пробравшись в тишине к кабинету директора, Сугуру заметил, что прямо напротив двери, у стены, стояла парта с фотографией с черной полосой в правом углу, и около нее были расставлены и разложены цветы и даже пара игрушек. Не вовремя. Директриса ничего не сказала насчет парня, изображенного на фото, видимо, решив не тревожить Сугуру в первый же день, однако не слышать о нем в коридорах от случайных разговоров учеников было невозможно. Сугуру четко запомнил ярко-голубые глаза и лучезарную улыбку беловолосого старшеклассника, от нее хотелось скрыться где-нибудь в укромном месте, и если от назойливых школьников сбежать ему удалось, то у гардероба на входе его подловил какой-то мужчина с микрофоном. Журналист? Сугуру, оглядевшись и увидев массивный объектив камеры, тут же рванул из коридора на лестницу, оставляя представителей СМИ без комментариев. Неужели дело о смерти подростка такое громкое, что об этом знают за пределами их школы? Сугуру мучило множество вопросов, поэтому, раздвигая руками толпы собравшихся на третьем этаже учеников, он влетел в кабинет и сел на первое попавшееся место у стены. — Ты не спросил, но здесь, если что, не занято, — к нему мгновенно повернулась девушка с короткими темными волосами. От нее пахло сигаретами вперемешку с ядерно-мятной жвачкой, по всей видимости, чтобы учителя не узнали о ее вредной привычке. Но Сугуру учуял сразу. Сёко оказалась доброй и понимающей, не стала осуждать за большое количество вопросов на самые разные темы в дальнейшем, когда Сугуру уже выслушал ее рассказ о погибшем ученике из их класса. Блондин, застывший навсегда на той единственной фотографии, достал его даже дома, потому что подруга его бабушки любила смотреть телевизор, а там в каждом выпуске новостей трещали о скандальной аварии, в которую попал местный предприниматель со своей семьей. В дорогую машину бизнесмена — главы семьи Годжо — врезался на светофоре какой-то лихач и скрылся с места происшествия, а автомобиль перевернулся на тротуаре и загорелся. Вытащить всех пострадавших из помятой машины не удалось, сын бизнесмена погиб на месте, а его родители чудом выкарабкались и теперь угрожали судом виновнику автокатастрофы, личность которого даже удалось установить и его объявили в розыск — фотография брюнета со шрамом на губе тоже въелась в память Сугуру. Сёко держалась стойко, но Сугуру видел, что ей неприятно об этом говорить. Он по случайному стечению обстоятельств в первый же день сел на место погибшего ученика — рядом с ней — и как-то прижился. Со временем всё успело забыться, но периодически Секо так хорошо отзывалась о Сатору — погибшем — сквозь слёзы на какой-нибудь вечеринке, в хлам напившись, что Сугуру невольно снова вспоминал всю ситуацию и почему-то винил себя за то, что заменой этого Сатору для Сёко он никогда не станет. Он и не стремился, Сугуру вспоминает, он просто вел себя так, как считал нужным. И больше морочил себе голову тем, как обеспечить себе светлое будущее, а потому много времени уделял учебе и подготовке к экзаменам, совсем не думая уже о родителях, больше не злясь, не обижаясь, — пустая трата нервов. Спустя год его пребывания в городе храм его родителей сгорел, неизвестно: от каких-то неполадок с проводкой или же это был умышленный поджог. Денег на судебные разбирательства не было — он же не Годжо, Сугуру потратил свои первые заработанные деньги на похороны родителей, что в храме жили последние лет десять и так в нем и остались во время пожара. Сугуру не было грустно. Не было их жалко, он не был к ним привязан, не уважал их и не любил — не было причин. Но жить до конца своих дней на съемных хатах, когда есть по наследству своя — грех, как сказал бы его отец. Сугуру бы впервые в жизни с ним согласился, поэтому принялся реставрировать здание своими силами, однако не ожидал наплыва верующих, которые каждый день сбегались к сгоревшему храму и хвалили его за проделанную работу. — Благое дело совершаете, Вы — молодец, что не сдаетесь и продолжаете семейное дело. Скривившись в неразличимой гримасе, Сугуру осознал, о каком семейном деле шла речь, но отказаться от помощи прихожан не мог — он не всесилен. Никто из них не знал, что его отношения с родителями оставляли желать лучшего, их было не за что винить или посылать куда подальше. Сугуру понял, насколько он слаб, когда его общение с Сёко сошло на нет из-за его постоянных дел в храме. Он хотел обустроить его под обычный дом, жить там, пока не найдет вариант получше, но верующие приносили пожертвования и предлагали свою помощь в разных этапах реставрации, и Сугуру раз за разом слышал кучу благодарностей в свой адрес, хотя сам должен был их благодарить. Верующие — люди странные и наивные, Сугуру до сих пор так считает. Он никогда не хотел бы стать таким же, как его родители, и по сути, он им и не стал: деньги были нужны на самостоятельное проживание после окончания школы, а прихожане мимолетно сравнивали его с Богом и каждый день, стоя за воротами по утрам, возносили ему молитвы, как с небес сошедшему и восстановившему их обитель веры. Сугуру не нравился такой расклад. — Вы бы не хотели стать Богом? Вы смеётесь, тут у любого спросишь — каждый ответит, что хочет. Это был единственный честный ответ в том разговоре — нет — Сугуру запомнил. Просыпаясь каждый день в доме, где жили раньше родители, Сугуру всё больше себя ненавидел. За ложь — другим и самому себе, за неоправдавшиеся надежды и за свою безответственность. Он растерял всех друзей в слепой погоне за деньгами, отказался от продолжения образования в пользу развития храма, все его мысли в моменте были поглощены ебучим храмом и идеями, как стрясти с прихожан больше денег. Каждое утро, вставая с кровати, и каждую ночь, в попытке заснуть, он обещал себе, что однажды уедет отсюда навсегда. Заработает достаточно денег и уедет так далеко, чтобы больше не вспоминать о детстве и о молодости, проебанной на дело его родителей. — Может быть и нет, Вы ведь тоже не от веселой жизни здесь поселились и стали таким заниматься. Сугуру зашагивает на порог, чувствуя, как с него сейчас, кажется, натечет лужа прямо в прихожей. Мокрый свитер придется отправить в стирку. Сугуру, замешкавшись на входе, снова смотрит на уже высохшую холодную руку, которую несколько минут назад протягивал парнишке из школы, куда на днях приходил проповедовать учения, которые откопали еще его родители в его глубоком детстве. Фантомное прикосновение жжет ладонь, контрастные ощущения вынуждают согнуть и разогнуть пальцы. Он должен был поддерживать образ последователя своих родителей, вершить то же "благое дело", но чтобы быстрее отсюда уехать — быстрее заработать больше денег — нужно больше прихожан, поэтому такие вылазки по учебным заведениям были не редкость. Сугуру не ожидал тогда такой резкой реакции, но нарываться на споры не хотел, в отличие от особо выделившегося ученика, разговоры с которым Сугуру заставляют изворачиваться всеми возможными способами, лишь бы этот парень не залез к нему в душу и не соскреб бы истину с его внутренностей, а тот так и норовит, не отстает никак, специально выводит на эмоции. Сугуру открывает окно — то самое, куда прилетел снежок, — и вытягивает из пачки сигарету. Поджигает, ощущая на своем лице холодный ветер, задувающий дым прямо в глаза, и от знакомого едкого запаха вспоминает Сёко. Вспоминает, как он начал курить, чтобы за компанию с ней за школой проводить больше времени, лишь бы не возвращаться домой, где его ждет очередная сводка новостей из гостиной от подруги его бабушки. Широкая улыбка, голубые глаза и белые, как снег, волосы. Ужасные снимки сгоревшей машины в СМИ. Смотря на свою ладонь, Сугуру, так и не закурив, выкидывает сигарету в снег, выглядывает из окна, высовываясь буквально наполовину, но пацана и след простыл.***
— Тебе что-то нужно? Сатору застает Мегуми за своим столом. Мегуми мотает головой, молча смотрит на своего нового знакомого, который выглядит, мягко говоря, потрепанно, но лицо вполне довольное, пускай одежду хоть выжимай. Мегуми не совсем понимает, что так порадовало Сатору, но на всякий случай отходит от деревянного стола и усаживается на застеленную кровать. Сатору со стороны не похож на чистоплотного, однако комната в целом не выглядит сильно захламленной, что, несомненно, радует, потому что уходить куда-то у Мегуми в планах пока нет — он города совсем не знает. И не знает, что делать в таких ситуациях, как обратно влиться в человеческую жизнь и не вызывать подозрений. Хотя, кажется, что подозрений и так нет, но, быть может, Сатору просто хороший актер, а Мегуми и в это готов верить. От его родителей тоже не поступало странных — обычных в таком случае — вопросов о его, например, жилье, родственниках или хотя бы о том, почему при нем нет даже телефона. Обокрали? Наверное. Сатору, увидев, что Мегуми не требует от него ничего и не собирается никуда уматывать, как ни в чем не бывало отворачивается к шкафу в поисках сменной одежды. Его слегка потряхивает, или это у Мегуми уже в глазах двоится с перепугу, Сатору снимает толстовку, насквозь промокшую, и Мегуми поначалу отводит глаза, желая не вгонять в краску ни самого себя, ни Сатору, но последнему, если честно, вообще по барабану. Аккуратно вытягивая футболку из стопки других на полке, Сатору мотает головой в такт какой-то мелодии у себя в мозгах на радостях, а Мегуми переводит взгляд нехотя на чужую спину, где тут же замечает два шрама, точь в точь как у себя. Моргает пару раз, трясет головой, словно это галлюцинация и такие действия помогут ему избавиться от нее, но, нет, ему не померещилось. Мегуми пересекается с Сатору взглядами, тот, приподняв брови, уже открывает рот, чтобы спросить о причине такого пристального внимания, но Мегуми опережает его, выпаливая только им двоим понятные вопросы. — Ты сразу всё понял, да? Сколько ты здесь? — Мегуми не знает, с чего начать, но очень надеется, что Сатору не посмотрит на него в ответ, как на дурака, и не вышвырнет на улицу в такой холод, психом посчитав. — Около года, совсем мало, так что терпимо, — усмехается, натягивая белую футболку и делая уже свое предположение, — Ты так похож на Тоджи, вы ведь родственники, да? Мегуми закатывает глаза, появляется желание схватить чужую подушку и спрятать там свое лицо, но секундный порыв Мегуми подавляет, оставаясь на месте и выдыхая. — Даже здесь он не даст мне покоя. — Твой отец, должно быть, обеспечил тебе место на небесах, а ты так недоволен, — Сатору смеётся, глядя на хмурое лицо собеседника, — Жаль я не застал твоего вознесения. — За что тебя изгнали? — Мегуми игнорирует очередную фразу о том, что он должен был радоваться тому месту, и решает поинтересоваться тихо о более волнующей теме. За этот день он уже успел миллиард раз, кажется, перебрать варианты тех, кто мог бы распустить слухи. И под раздачу попал и сам Сукуна — Мегуми больно о таком думать, но это не больнее ран на спине. Почему-то слишком хорошо складывается их разговор, где Мегуми на эмоциях говорит, что был бы рад вернуться на землю, а Сукуна, словно словив каждое слово, взяв на заметку, записав этот пунктик у себя в голове, берется за дело и подстраивает изгнание Мегуми: сам начал и сам закончил — жестоко, но вполне в его стиле. Мегуми хочется утонуть, правда, в той реке, прыгнув с моста, насмерть удариться об лед головой, задохнуться от холодной воды в легких и от собственной наивности, до того осязаемой — Мегуми знал, нутром чувствовал, к чему это приведет — что она в силах прорезать внутренности осколками, разломать легкие и добраться до сердца — остановить. Заставить остановиться. — За битву с твоим отцом, — непринужденно и так легко, будто это событие не тяготит Сатору вовсе, — Я тоже сначала ничего не понял, — Сатору понимающе наклоняет голову набок и устремляет глаза в потолок, вмиг натягивая улыбку, — Но он заставил меня спуститься на землю во всех смыслах, — издает смешок, а Мегуми до сих пор не понимает. Как можно говорить об этом, чуть ли не скалясь во все тридцать два — для Мегуми такое чуждо. — Тебе… Нравится жизнь на земле? Ты чему-то рад? — Жизнь сама по себе скучная вещь, неважно — на земле или на небесах, — Сатору высказывает отчего-то охрипшим голосом, головой на дверной косяк опираясь устало, — Вот за что изгнали тебя? У Мегуми за доли секунды образовывается ком в горле и все слова оседают на языке, так и не получив должного внимания. Мегуми губы поджимает и взгляд опускает в пол, нервно сжимая покрывало на кровати в одной руке. Знал бы Мегуми, как объяснить сию ситуацию, случившуюся с ним буквально вчера — по правде, на протяжении всего его нахождения на небесах, но Мегуми такого не признает, и так стыдно до жути, — рассказал бы в подробностях. Стыдно и страшно, ведь если его изгнание действительно подстроил Сукуна, то он может явиться к Мегуми, даже когда тот находится в облике человека, на земле, демонам небесные законы не писаны, их никто из ада пинком не вышвырнет, не устроит суд, тем более такому, как Сукуна. Его некому осуждать — он ведь найдет и убьет за лишнее сказанное слово, и как бы на Мегуми тоже такая угроза не свалилась. — Я не хочу об этом говорить, — Мегуми выдавливает ничтожный ответ, тут же уводя тему их диалога в другое русло, — Ты не ответил на мой вопрос, — скорее, возвращая обратно. — Если выбирать между жизнью на земле и жизнью — если это вообще можно назвать жизнью — на небесах, я бы выбрал второе, конечно, но у меня нет выхода, так что со временем и ты привыкнешь. Сатору скрывается в коридоре, слышно, как хлопает дверь и в душе включается вода. Мегуми всё это время не шевелится, впадая в фрустрацию и наблюдая за тем, как за окном медленно темнеет. И в комнате темнеет тоже к тому времени, когда Сатору возвращается, суша волосы полотенцем. Мегуми так хотел вернуться на землю, но, попав сюда, он вдруг понял, что все мечты вернуть прежнюю жизнь навсегда останутся неосуществленными. Цумики давно переехала, Мегуми давно числится умершим, а из родственников искать кого-то еще на всём земном шаре в одиночку сил не хватит. Он не вернется в свой класс, где и друзей-то у него не было толком, не вернется в родной район, где его знала каждая собака, ничего не будет, как раньше. А на небеса вернуться шанс есть. Сукуна, пускай и говорил прямо всё так, как есть, был прав, и Мегуми теряется совсем — быть может, ради этих мыслей Сукуна и подстроил его изгнание так, чтобы Мегуми, не веря на небесах никому, сам пришел к рассуждениям о жизни на земле и о том, как тут плохо. Плохо, когда ты уже видел, что можно жить по-другому. Мегуми думает, что не хочет привыкать.***
На полу в комнате Сатору спится почти так же, как на земле в лесу, только открыть глаза Мегуми заставляет не рука Сукуны на плече, а запнувшийся спросонья Сатору, упавший на него и распластавшийся по полу. Мегуми, зажатый между Сатору и полом его комнаты, словно в бутерброде, очевидно, просыпается, не сказать, что выспавшийся, но для нормального провождения этого дня сил ему должно хватить. Мегуми бросает взгляд на маленький календарь на столе — рассмотреть не может из-за неудобного положения, но четко видит месяц — декабрь. В самом начале числа зачеркнуты красным, а потому Мегуми, насчитав семь красных крестов, решает, что сегодня восьмое. — Какое сегодня число? — Мегуми пыхтит еле слышно, потому что Сатору так и не удосужился встать, — Ау, подъем, — пытаясь подняться и устойчиво усесться, Мегуми толкает хозяина комнаты ближе к кровати, слыша недовольный бубнеж, и Сатору, наконец, отрывает голову от пола и усаживается рядом, взлохмачивая белые спутанные волосы своей рукой еще больше. Сатору наощупь находит телефон на кровати и уставляется в экран, помедлив минуту, а затем отбрасывает обратно, потирая лицо ладонями, будто это поможет проснуться окончательно, если, конечно, падение его не взбодрило. — Семнадцатое, — коротко бросает и удаляется из комнаты. Мегуми не слышал будильника, да и время на часах говорит о том, что сегодня Сатору не нужно в школу — выходной — Мегуми подходит ближе к календарю и понимает, что расчеты были заведомо неверные: восьмое декабря — четверг, а сегодня суббота, и это значит, что, скорее всего, он не останется в одиночестве на весь день, как вчера. Мегуми такая перспектива не особо веселит, однако, если смотреть с позитивной стороны, то у Мегуми есть больше времени на разные расспросы Сатору, как более опытного изгнанного. Пока Мегуми не спешит вставать с импровизированной кровати и идти вслед за Сатору умываться, Сатору успевает даже переодеться, а затем в Мегуми прилетает небольшой прозрачный пакет с зубной щеткой и пастой. Сатору ловит его непонимающий взор. — Купил вчера, — поясняет и усаживается на край стола, — Чтоб от тебя не несло, как от бомжа, — усмехается в уже привычной манере, и Мегуми понимает, что тот окончательно пришел в себя после сна. — Откуда ты берешь деньги? — откровенно тупой вопрос в таком положении, когда Мегуми уже познакомился с его родителями. Если Сатору упал с небес примерно год назад, то о каких родителях вообще может идти речь? — Кто вообще эти люди? — Мегуми кивает вниз, имея в виду мать с отцом, которые, вероятно, уже на работе. — Ну, смотри, — Сатору вздыхает, принимаясь загибать пальцы на руке, — Я уже был офисным планктоном, курьером, водителем и студентом и сделал вывод, что школьником быть лучше всего — тебе не нужно зарабатывать деньги, тебя обеспечивают абсолютно всеми благами для жизни, а ты можешь делать что угодно и не заморачиваться, — подмигнув, Сатору вспоминает про второй вопрос, — А на родителей не пизди, они и впрямь родные. — И их не смутило то, что ты умер? Сатору слезает со стола и снова садится на пол рядом с Мегуми, оборачиваясь на прикрытую дверь. — Понимаешь, чтобы отобрать силы у Бога на небесном суде, прежде чем пустить в свободное падение на землю, судья должен быть выше по рангу, нежели подсудимый, а в моем случае таких кандидатов не нашлось, — говорит вполголоса Сатору, складывая руки в замок, — Поэтому я не бросился убивать себя, только-только приземлившись, а пошел искать, чем себя занять, — плечами пожимает так, будто это самое обычное дело, — Знаешь, кстати, что если тебя изгнали на землю и ты решил самовыпилиться, то ты не попадешь обратно, а просто умрешь, без возможности вернуться на небеса? — глаза Мегуми округляются, потому что его в такие подробости никто не посвящал. Сатору ухмыляется, испытывая искреннее удовольствие оттого, что просвящает кого-то в порой запутанной системе дел небесных, — Оказаться на небесах снова ты сможешь только после естественной смерти — не обязательно ждать до старости, конечно, но ты не должен никого подговаривать себя убить или самому пытаться решить эту проблему, просто ждать, ждать и еще раз ждать, пока кому-нибудь не придет в голову сбить тебя на пешеходном переходе или поджечь этот дом, например. Опасностей на самом деле множество, просто поубавь градус удачи и плыви по течению. Ну, как, обнадежил? — Мне никто об этом не говорил, — отчего-то раздраженно произносит Мегуми, игнорируя последний вопрос и возвращаясь к родителям Сатору, — Так каким образом ты добрался до родителей и как они это приняли? — Ничего принимать им не пришлось, — беззаботно тянет Сатору и треплет Мегуми по волосам, — Я сам им это внушил. Я не умирал, не было никакой аварии, просто вернулся домой со школы как ни в чем не бывало. Спустя десять лет. Мегуми, выгнув бровь, пытливо смотрит на Сатору, ожидая услышать адекватный ответ, но похоже, чем больше он молчит, тем дальше разум Сатору уходит от сути их диалога, и через еще пару минут он начнет разговор о чем-то совершенно другом, то ли желая съехать с темы, то ли забывая, прямо как его мать. — Внушил? — Да. Молчание. Неловкое и очень напряженное, но, кажется, только для Мегуми. — И учителям, и бывшим работодателям, только в случае последних просто отключил действие техники и всё вернулось на круги своя, словно меня там и не было, — Сатору решает не томить и всё-таки попытаться разъяснить суть своих сил, — Но такое я могу провернуть только с людьми, поэтому внушить тебе не прыгать с моста я не смог, — вновь пожимая плечами, Сатору говорит уже громче, — Поэтому я сразу понял. Мегуми сверлит мутным взором усмешку Сатору, вопросы в его голове медленно отпадают, оставляя всего один. На расспросы про работу он пока забивает, дает себе время переварить всё и подумать самому о том, что ему делать в будущем. — Почему ты зачеркивал дни в начале декабря? Кивая на календарь, Мегуми уставляется на Сатору. — Считал, сколько до дня рождения, — и Мегуми резко понимает, что Сатору явно старше, чем выглядит. По-хорошему бы обращаться на Вы, но у Мегуми язык не повернется. — И сколько исполнилось? — Двадцать восемь, — гордо заявляет Сатору, повергнув Мегуми в шок, и немое удивление трудно не заметить, поэтому Сатору спешит объясниться, — Авария произошла, когда мне было шестнадцать, еще чуть больше десяти лет я успешно проебал на небесах и в двадцать семь был изгнан, когда проиграл твоему отцу, — расхаживая по комнате, вспоминает Сатору, — Хорошо сохранился, да? Наверное, пора вставать. Пора тоже что-то делать, куда-то двигаться — Мегуми наконец-то не сидит на месте, Сукуна бы похвалил. Мегуми осекается и отрезает эту мысль, отгораживаясь от нее десятью железными заборами, лишь бы не прошла, не сломала, не пролетела. Нет ничего плохого в том, чтобы о ком-то думать, никто же не услышит мысли, не вскроет ему черепушку и не посмотрит на все спутанные размышления, словно их вообще можно увидеть. Мегуми оставляет без ответа последнюю фразу Сатору, поднимаясь на ватные ноги и улавливая вновь чужой голос позади. — Пошли прогуляемся, в магазин зайдем, или ты собираешься пропасть куда подальше и я могу не строить совместных планов? — Сатору драматично вздыхает, руку к груди прикладывая и усаживаясь на подоконник прямо перед Мегуми. — Ты думаешь, мне есть куда идти? Мегуми мысленно благодарит, хотя по лицу задумчивому так и не скажешь, но Мегуми еще долго пробудет в таком состоянии, что-то внутри подсказывает. Сатору не нужны слова, видимо, и Мегуми не понимает до сих пор, чем снова заслужил к себе такую благосклонность судьбы. Или Сатору, но сам Мегуми предпочтет думать, что это очередное случайное стечение обстоятельств и ему снова везет — в случае с изгнанием, правда, что-то его удача не помогла, однако кто говорил, что вечно в его жизни будет белая полоса? Исходя из такой русской рулетки, можно сделать вывод, что скоро Мегуми снова где-то облажается. В куртке Сатору Мегуми еще сильнее походил на ребенка со стороны — по сравнению с Сатору он действительно ребенок, но рассуждения в этом направлении Мегуми не хочет продолжать в своем разуме — стыдно и как-то нелепо. Он нагружает своими проблемами взрослого человека. Безработного, на первый взгляд легкомысленного, но всё-таки взрослого человека. Сатору неспеша повествует о том, что происходит в городе, где какие торговые центры и интересные места, рассказывает о комичных ситуациях на тех или иных улицах, когда они проходят мимо, кивает на витрины кафе и кофеен, болтая о том, насколько там скудный ассортимент и неоправданно большие цены. Мегуми вставляет свои пять копеек раз в пять минут, завороженно разглядывая пестрые улицы, уже украшенные к Новому году, и в голову приходит осознание, что он никогда не отмечал этот праздник с именно такой атмосферой — как в рекламах, с ощущением чего-то теплого в груди, в семейном кругу, с сугробами за окном. На юге круглый год всё вокруг одинаковое, и Мегуми отчаянно хотел разнообразия, но позволить не мог, а на небесах благополучно об этом забыл, хороня воспоминания о прошлой жизни под слоем немой печали и бессилия. А сейчас, снова раскапывая погребенную память, будто разбирая свои старые вещи в какой-нибудь пыльной коробке с самой верхней полки шкафа во время генеральной уборки, Мегуми улыбается беспечно и на душе так легко становится почему-то. Всё, что всплывает в голове — пройденный этап, Мегуми испытывает совершенно новые ощущения и копит новые воспоминания, которые потом тоже отложит в дальний угол, когда придет время. Из подземного перехода к набережной раздается голос, довольно звонкий и эхом отражающийся от бетонных стен, не теряющийся в гудящей толпе. Сатору и Мегуми подходят ближе — в переходе обладателя сего голоса не оказывается, и Сатору чуть ускоряется, желая посмотреть на уличного музыканта и расслышать слова песни получше, поэтому Мегуми приходится быстрее перебирать ногами, в попытке успеть за длинноногим блондином, норовящим в куче людей скрыться бесследно. У стены, прямо за углом, с гитарой наперевес и спортивной сумкой перед собой стоит парень, закончивший песню и, по всей видимости, давший себе немного времени на отдых, в сумке приличное количество бумажек скопилось за весь день, а рядом собралась нехилая толпа народу. Мегуми застывает. Сатору дожидается начала следующей песни и, вникнув в слова и, кажется, уйдя в себя, начинает не торопясь искать наличку в кармане, несмотря на то, что на сумке лежит маленький листок с номером карты. Отправляя пару купюр музыканту, Сатору дергает Мегуми за рукав, вынуждая отойти чуть подальше и приводя того в чувства. — Знакомая физиономия, да? — Сатору чуть ли не шепчет, посмеиваясь и бросая косые взгляды на людей в толпе. Парень, видно, старается, в ноты попадает через раз, но улыбается собравшимся людям, и у Мегуми внутри всё сворачивается в клубок, путаются все нити так, что хоть режь. Нет ни полосок черных на лице, ни красных глаз, насквозь смотрящих, волосы того же розоватого цвета растрепаны ветром. Мегуми думает, что его опасения подтвердились, вот только в таком людном месте Сукуна вряд ли стал бы появляться, что заставляет усомниться в прежних рассуждениях и поскорее скрыться. — Настолько, что аж тошно, — Мегуми знает, что Сатору не нужны объяснения о том, с кем они оба заметили сходство того музыканта. Сатору на своем опыте наверняка тоже виделся с Сукуной не раз, и Мегуми об этом обязательно спросит. Но не сейчас. — А чем он тебе не угодил? Немой крик застывает на лице Мегуми, который не знает, что отвечать — рассказать о своей нелегкой судьбе в роли Бога Мрака, или оправдаться и загнобить невинного мальчишку, сделав вид, что на Сукуну он вовсе не похож и Мегуми вообще о нем впервые слышит.***
Налитые мутью глаза были ослеплены пустотой. Буквально. Сатору казалось, что он где-то на обрыве и вот-вот упадет вниз, если не уже, но воздух не ударял в лицо, а земля не приближалась стремительно перед глазами, потому поводов для паники стало на один меньше. Над головой — ничего, под ногами — ничего, по сторонам — бескрайняя пустота, и почему-то Сатору подумалось, что это сон. Возможно кома, он не силен в подобной сфере, и объяснить свое видение с точки зрения медицины не получилось. Первое, что пришло тогда в голову — банальщина — ущипнуть себя за руку и убедиться. Но догадки не подтвердились, Сатору четко ощутил собственное прикосновение и начал мысленно перебирать события, последними засевшие в его памяти. Запах гари, жженой резины, сирена не то скорой помощи, не то пожарных, бьющая по ушам до того оглушающе, что хотелось спрятаться, свернуться в комочек и выждать, пока все уйдут, пока не настанет полная тишина. И боль, медленно возвращающая сознание в реальность. Боль. Сатору ничего не чувствовал. Он ощущал, как кожу на лице стянуло от засохших слез, и с места сдвинуться боялся — вдруг боль снова разольется по всем конечностям, обволакивая каждую клеточку еще почему-то живого тела. Сатору медленно опустил голову, осмотрел себя на наличие повреждений и, к его же удивлению, не нашел абсолютно ничего. Не было ожогов, ужасно ощущавшихся тогда, в горящей машине, вся одежда словно только что из магазина — всё было в целости и сохранности. Сатору успел порадоваться, что хорошо выглядел в столь неловкий, больше непонятный момент, поэтому когда к нему поднялась невысокая блондинка — подлетела в прямом смысле, однако Сатору до последнего не замечал крыльев — он гордо выпрямил спину и поднял голову. Девушка неуверенно начала рассказ о том, что Сатору, как бы прискорбно это не звучало, уже умер и, если он, проще говоря, не будет выебываться — нарушать небесные законы — то на землю он вернется не скоро. Перспективы такие Сатору не радовали от слова совсем, на земле у него родители и друзья, куча завистников и какая-никакая популярность среди местных благодаря богатой семье. Но Хана успокоила тем, что распределение выдало ему хороший титул и он будет чувствовать себя как дома. Сатору поначалу не понял ничего, но в процессе разговора оказалось, что, во-первых, родственников на небесах у него нет и он буквально прокладывает им дорогу своим перерождением, во-вторых, переродившись в Бога Солнца, он делит вершину только с Богом Луны. — Небесная история делится на периоды правления Богов Луны и Богов Солнца — вместе стоять плечом к плечу они не могут, так уж повелось, что даже на небесах все гонятся за властью, — Хана пожимает плечами, — Тебя никто не заставляет убивать нынешнего Бога Луны, просто обычно всем не нравится делить власть с кем-то еще. Хана объясняла размеренно, разжевывая каждую деталь, чтобы Сатору точно понял. Различием Богов Луны и Солнца оказалась их жизнь на земле — всё-таки на что-то влияет — сделал поспешный вывод Сатору, пока Хана не уточнила, что по силе они всегда равны изначально. Богом Солнца становится человек, в прошлом имеющий признание в обществе. Богом Луны становится человек, в прошлом так же высоко оцениваемый обществом, однако из-за незнания всей правды: скрытые от СМИ корыстные финансовые махинации, преднамеренные убийства, и любые другие преступления, которые могли бы испортить репутацию. — Но ведь таких людей на всей Земле тысячи, а мест всего два, — Сатору, сведя брови к переносице, уже видел, что Хана что-то недоговаривала, пытаясь, видимо, отложить на потом. — Да, но если по распределению два человека становятся Богами Солнца, например, то они сражаются, пока один из них не умрет, а другой не останется на вершине. Точно так же и с Богами Луны, битвы между Богами — не редкость, все хотят силы, власти и всеобщего признания хотя бы здесь, поэтому даже на низших рангах часто происходят сражения, — последнее пояснение Хана говорила слегка насмешливым тоном, снова вгоняя Сатору в ступор, — Ранг не определяется силой. Ранг определяется количеством верующих, и чем их больше, тем сильнее ты становишься. На людей повлиять как-то нельзя — запрещено законом — однако многие прибегают к сделкам с демонами, что тоже запрещено, или самолично спускаются на землю, выстраивая больше храмов и надеясь, что это привлечет больше людей. Из разговора с Ханой Сатору понял три вещи: жизнь на небесах отличается лишь наличием небесных сил и окружающей природой; мириться с существованием еще какого-то Бога, имеющего такие же привилегии, как и у него, Сатору не хочет; отдохнуть не получится даже после смерти. Долгие десять лет прошли в бесконечных битвах, Сатору искренне нравилось в первое время, потому что побеждать только-только вознесшихся в разы проще, он сам, правда, удивлялся, вспоминая, как ему самому удалось выиграть сражение сразу после своего перерождения. Обычно именно из-за количества боевого опыта и разницы понимания собственной силы один и тот же Бог остается на вершине десятки, а то и сотни лет, поэтому Сатору не особо напрягался насчет своего будщего. На землю не спускался ни разу — сила вскружила голову, а потом из-за нее же появилось множество проблем: постоянные подставы и предательства, демоны, пытающиеся обманом заключить контракты и сделки, но Сатору отмечал, что живется здесь попроще, как минимум благодаря отсутствию естественных потребностей. Появилось много времени на раздумья о совершенно разных вещах, о себе и взаимоотношениях с другими Богами, которые зачастую выстраивались только из-за корыстных целей. Сатору всегда открыт к общению, да только никому оно не нужно просто так, оттого и довериться некому, и высказаться-пожаловаться-излить-душу. Сатору привык. Не сказать, что на земле он когда-то подобным занимался, потому и не в новинку эта зависть и лесть с клеветой за спиной. Сатору привык, но потом объявился Тоджи Фушигуро и все его привычки выебал в рот. Разгромил и его жилище, и его слуг, а затем добрался и до самого Бога Солнца, и Сатору, не став терпеть всеобщего унижения, ввязался в бой и тоже был повержен, загнан в угол, начал умолять заключить контракт и обещал обеспечить ему должное количество верующих любым способом, лишь бы тот остановился, но на шум сбежались и другие Боги, и Сатору, узнав, что Тоджи должен был отправиться в ад, и осознав, что только что предлагал демону помощь в продвижении, попал под суд, в ходе которого Сатору сам предложил условия, на которые бы согласился и его оппонент: дать продолжить бой и в случае, если выиграет Тоджи, изгнать Сатору на землю и назначить Тоджи Богом Луны, а в случае выигрыша Сатору — изначально маловероятного — помиловать его за нарушение небесных законов. Сатору всё предусмотрел. Никому на небесах не нужна была такая проблема, как Тоджи в качестве демона — в погоне за властью он перебьет и половину ада, и половину небес, если не все, а значит оставлять его в рядах демонов не выгодно. Сатору понимал, что если он с самого начала не вел их счет, то и в дальнейшем он не победит, сместившись по распределению каким-нибудь слабачком, и его этот вариант не устраивал, как и тот факт, что, проиграв Тоджи, он умрет, поэтому Сатору убил двух зайцев одним выстрелом, дав себе шанс остаться в живых и оставив после себя действительно сильного Бога. Сатору даже не стал сопротивляться, поэтому после избиения до полусмерти, когда Сатору уже валялся без сознания, Бог Справедливости и местный судья остановил бой и Сатору благополучно отправился на землю. Падать неизвестно куда было не страшно, однако боль вновь ощущалась так же сильно, как тогда, в горящем помятом автомобиле его отца. Сатору упал в какой-то нежилой местности, а потому мог себе позволить проспать на поляне хотя бы пару часов и привести себя в чувство. Нахлынувшие воспоминания рекой потекли по венам, доплывая до сердца, кажется, затопили всю душу, и Сатору был готов захлебнуться, насытиться чем-то, от чего давно отвык. Смотрел на небо долго-долго, пока голод не дал о себе знать, наслаждался весенней природой и бродил в лесу в поисках деревни или села, где можно было бы поселиться на первое время или взять хотя бы что-нибудь для дальнейших путешествий — хотелось добраться до родного города. Будучи человеком, Сатору много катался по миру вместе с родителями, но это были в основном поездки на море, в другие страны, но никак не во всеми забытые поселения в глуши. Ориентироваться на местности Сатору не умел совершенно, и уж тем более не знал, что делать при встрече с диким зверем — сила-то не подействует — это не демон и не человек. В надежде, что если идти по прямой, он обязательно куда-нибудь дойдет, желательно не до реки или болота, и не встретит никаких враждебных животных, Сатору недолго расхаживал по наполовину сгоревшему лесу, попутно выискивая усердно устойчивое высокое дерево, чтобы прояснить обстановку хотя бы таким способом. — Со стороны ты похож на обезьяну, жаль они здесь не водятся, конечно Сатору заметно испугался, потому что слышать чей-то голос после звенящей тишины, да еще и совсем рядом, посреди леса — на дереве — любого заставит вздрогнуть как минимум. Найдя толстый раскидистый дуб, Сатору взобрался почти на самый верх, усевшись на одной из веток чересчур неустойчиво, поэтому чужой басистый голос вынудил его пошатнуться, и Сатору, забывшись, отпустил ветку, за которую и так держался всего одной рукой, но тут же был пойман и возвращен на место из слишком неестественного положения, с ветки вниз головой свисая. — Ты держись покрепче, больше ловить не буду.