Весна

Сатору, ресницами хлопая в непонимании, уставился на нежданного собеседника, сидевшего на соседней ветке прямо напротив и срывавшего зеленые листья, кидая один за другим на землю, видимо, от скуки. — И долго ты за мной наблюдаешь? На располосованном лице промелькнула усмешка и вторая пара красных глаз раскрылась, на Сатору глядя. — Я не считал, — демон безразлично хмыкнул и встал прямо на хрупкой ветке, без опасений упасть, — Нашел, что искал? Сатору не особо понимал намерений Сукуны, он не ищет обычно легкую наживу, и уж тем более на Сатору он вряд ли бы полез — нет нужды. Но он собственной персоной возвышался перед ним и всем своим видом доказывал обратное. — Нет, тут кругом лес, а тебе-то что? — придвинувшись ближе на ветке, Сатору ухватился за нее обеими руками, уже заранее прикидывая в голове, сколько секунд ему понадобится, чтобы в случае нападения быстро принять устойчивое положение. — Мне-то ничего, а тебе до ближайшего населенного пункта идти километров двадцать, — насмехаясь, Сукуна сделал пару шагов, дойдя до ствола дуба и оперевшись на него спиной. — Тебе нечего делать, кроме как потешаться над моей оплошностью, да? — Пизда. Сатору, подняв одну бровь и поджав губы, тоже встал, ростом оказавшись повыше, и взглянул вопросительно на Сукуну, который, казалось, внимания на него не обращал и пялился куда-то вдаль, откуда Сатору пришел ранее. Сатору припоминал мелкие их пересечения, когда он только вознесся и Сукуна пытался разузнать о его планах, а позже, по всей видимости, бросил затею с выгодной стратегией сотрудничества и занимался своими делами, больше не попадаясь на глаза. Сатору, честно, похуй на то, что Сукуна явился позлорадствовать, однако просто так он никогда ни к кому не приходит, а потому Сатору уже был готов к каким-то уловкам или ловушкам. — Ты чего-то от меня хочешь? Извиняй, у меня больше нет никаких полномочий, — Сатору прекрасно знал, что Сукуна в курсе его изгнания, но напомнить об этом и себе же освежить память — лишним не будет. — Скорее наоборот: тебе моя помощь понадобится, — Сукуна наконец повернулся и позволил себе посмеяться вслух, смотря на то, как Сатору потрепала судьба, — В ту сторону даже не смотри, там озеро, — мотнув головой туда, куда был повернут Сатору еще до их разговора, Сукуна пояснил, — Обойти — не обойдешь, но утонуть или сдохнуть от голода вполне сможешь, но не думаю, что тебе нравятся такие перспективы. — Как же так, ты снизошел до простого смертного и решил стать моим личным гидом? За деревьями виднелась степь и годами протоптанная на ней дорога, ведущая в соседний, более темный со стороны лес, но Сатору уже понял, что идти придется именно туда, ибо ни за что другое его острый взгляд так и не зацепился. На высоте дул прохладный слабый ветерок, развевая кимоно Сукуны и спутанные волосы Сатору — оба смотрели друг на друга, выжидая очередной колкости. — Подумал, что сынишка богатенького папаши вряд ли справится в одиночестве в дикой природе, а на небесах явно не будут рады, если ты вернешься в ближайшие пару дней, — исподлобья надменно глядя на Сатору, демон вдруг схватил его за предплечье и спрыгнул вниз, утягивая за собой и заставляя на секунду забеспокоиться о безопасности сего действия. — Решил составить компанию, получается, — усмехнувшись криво и как-то натянуто, Сатору начал просчитывать, сколько времени идти эти самые двадцать километров до поселения и сделал вывод, что займет это около часов шести, если учитывать передышки, которые Сатору хотел минимизировать, если не полностью исключить, но Сукуна не даст ему покоя, Сатору уверен был почему-то. — Получается, Годжо, что к жизни на земле ты совершенно не приспособлен, — заключил Сукуна, начав шагать вперед, раздвигая ветки небольших кустарников. — Кто бы говорил, — Сатору своими большими шагами сократил расстояние между ними и даже вырвался вперед, а затем принялся идти аккурат перед Сукуной. Подцепив ветвь увесистую и оттолкнув с силой от себя, Сатору заметил, как эта же ветка прилетает по лицу его спутнику, и мгновенно ускорился, переходя на бег. — Хочешь пробежаться? Сукуна припустил за белой макушкой, скрывающейся за деревьями, и уже через минуту догнал Сатору, ничуть не устав бежать по камням. Завидев, как ему буквально грозятся наступать на пятки, Сатору начал стремительно вилять между стволами деревьев, до сих пор не выяснив цель этого побега, который мог бы быть бесконечным, если бы не поваленное дерево, внезапно объявившееся перед Сатору в то время, как он, обернувшись, дразнил отстающего Сукуну. — Старик, пора начать заниматься спортом, — крикнув через левое плечо, Сатору моментально поплатился за свои слова и перелетел через дерево, приземлившись на спину в какие-то колючие кусты. Обоюдно решили больше не устраивать догонялки. Сукуна всё-таки шел впереди, Сатору слепо доверился и шагал за ним, постоянно ноя о том, как медленно тянется время, и обвиняя Сукуну в том, что тот идет чрезвычайно лениво, и именно из-за него они в лесу так долго. Сукуна предлагал отказаться от его помощи и самому разгребать свои проблемы, и Сатору тут же затыкался, а по прошествии нескольких минут вновь начинал всё с самого начала. Когда небо затянули свинцовые тучи, а среди деревьев стало настолько темно, что Сатору едва видел белое кимоно Сукуны в паре метрах от себя, Сатору почуял неладное и остановился. Осмотрелся, уперев руки в бока и важно подняв голову, показывая, что он не опасается угрозы, которая, в теории, могла выпрыгнуть на него из тьмы и просто поджидала удачного момента. — Ты там идешь или так и будешь ныть? Такими темпами мы до деревни никогда не дойдем, — Сукуна скопировал позу своего спутника и тоже принялся оглядываться по сторонам, не особо понимая, почему тот внезапно перестал двигаться и даже выдавать очередную пачку насмешек вперемешку с причитаниями. — Где твои шестерки? Ты же не просто так меня вёл хуй пойми куда, — раздраженно начал Сатору и был перебит смехом Сукуны, который отчего-то показался таким громким и действительно страшным посреди лесной тишины, что лицо Сатору скривилось и он подошел ближе. — Ты думаешь, мне нужен кто-то еще, чтобы убить тебя? — чужой хохот всё еще отдавался в мозгах отвратительным звоном, — Вы, Боги, все такие наивные. Что вам внушили с самого начала, с тем и живете, как будто жизненный опыт не прибавляется совсем, — Сукуна аж хлопнул Сатору по плечу, делая вид, что его до сих пор веселит эта ситуация, — Пошли давай, пока окончательно не стемнело. И Сатору пошел. Доза нытья поуменьшилась и большую часть ночной дороги Сатору вовсе молчал, что Сукуне определенно нравилось — никто не капает на мозг и не мешает разбираться в дальнейшем пути. Было стойкое ощущение, что расстояние между ними и деревней не уменьшается, словно они ходят по большому кругу. Или Сукуна просто соврал про те двадцать километров. Сатору ничего не оставалось, кроме как идти по мнимо выстроенному пути и надеяться, что рано или поздно к чему-то он приведет. Чувство голода давало о себе знать периодически, а еще жажда, проявившая себя раньше всего — еще днем, но Сатору упорно терпел, успокаивая себя тем, что пытался об этом не думать и вести себя больше как робот — двигаться по запрограммированному маршруту и не сосредотачиваться ни на чем другом. Ближе к утру Сатору откровенно устал и, не в силах столько врать себе, попросил Сукуну сделать привал. Рассветное солнце струилось сквозь листву и слепило покрасневшие глаза — было бы неплохо поспать. Где-то вдалеке птицы переговаривались необычайно громкой трелью, запах древесины плотно врезался в нос — Сатору не мог учуять ничего съестного поблизости, поэтому, склонившись к земле, он принялся перебирать растения и вскоре добрел до скопища кустарников с какими-то сомнительными ягодами, но вовремя отвлекся на Сукуну, который, казалось, вообще пропал на некоторое время, и Сатору подумал было снова, что идти в компании с демоном было ошибкой. Левой рукой Сукуна держал только что подбитую утку, а правой уже по пути выдергивал перья, неспеша приближаясь к Сатору. — Окажи услугу — собери веток, а то от тебя никакой пользы, — Сукуна уселся на траву, продолжив словесно пилить Сатору, пока тот слонялся по округе в поисках валяющихся на земле веток — не срывать же с дерева. Хотя Сукуне глубоко плевать, Сатору осознал это, когда притащил охапку палок, и Сукуна, приостановив свою прогулку по лесу, мгновенно стрельнул в них огненной стрелой и попутно поджег пару деревьев рядом. — Ты сейчас весь лес спалишь и меня до кучи, — Сатору отпрянул от вороха разгорающихся веток, громко возмущаясь, однако Сукуна молча подошел к одному из горящих стволов и начал хлопать по нему руками, в считанные секунды устраняя проблему. — Доволен? Птицу сам жарить будешь, — после этой фразы в Сатору прилетела туша той самой утки, тот поморщился, подняв ее перед собой за крыло, но другого выхода не было, одно удручало — воды так и не удалось достать. Сатору спросил бы у Сукуны в очередной раз, почему демон вдруг вызвался к нему на помощь, но предпочел отмести вопрос, на который Сукуна уже отвечал, и размышлять о том, что в обличии Бога ему бы пришлось его убить — Сатору не рискнул бы больше законы нарушать. Один раз граблями уебало, так теперь не наступит, стороной обойдет. Сатору из двух путей выбрал самый сложный: продолжать лгать самому себе, что сидел в компании Сукуны он лишь из-за неимения возможности сбежать — Сукуна нагонит, из под земли достанет, если захочет. Непривычное спокойное общение моментами, когда тревога внутри утихала, вынуждало отворачиваться куда-нибудь вбок и подавлять улыбку — он не видел лица Сукуны, однако нутро подсказывало, что он не был против вот так непринужденно расхаживать по земным просторам. Но демонический склад ума не заглушить человечным отношением. — Ты не продержался всего пару часов, — Сукуна глядел в светлеющее небо, сидя гораздо ближе к костру. — Совсем сдулся, надо будет привести себя в форму, — лежа на холодной земле, Сатору то и дело уворачивался от лезущих в лицо комаров и говорил так тихо, словно кто-то смог бы услышать, кто-то смог бы осудить, поймать с поличным. Но Сатору больше не обязан подчиняться небесным законам, он не должен об этом думать и вспоминать ближайшие хотя бы пару месяцев — как повезет. В голову назойливыми мухами лезли мысли о том, что неплохо было бы устроиться на работу, вот только придется повозиться с документами; о семье и об оставленных друзьях — Сатору приметил, что не думал ни разу о знакомых Богах, с которыми поддерживал общение ради приличия — они не вызывают никаких чувств: ни ненависти, ни любви. Сатору скучал не по Богам, а по власти и своему большому дворцу. Там кровать всяко мягче, чем лесная земля с кучей мелких камушков, веток и насекомых, что так норовили заползти под одежду. Заснул достаточно быстро, не запомнил толком ничего из мимолетных диалогов с Сукуной, запомнил лишь фразу, брошенную на прощание, когда они уже расходились рядом с деревней. — Что теперь? Что тебе нужно взамен? — Сатору топтался на одном месте, просунув руки в карманы штанов и ощущая слабый весенний утренний холод во всей красе. — Иди давай, хотел бы что-то — сказал бы сразу. И Сукуна больше не появлялся нигде на его пути: ни в самом поселении, ни в городе, когда Сатору снял квартиру на первое время и начал строить из себя примерного офисного работника, но долго не продержался, ни в родительском доме, когда Сатору бросил идею с работой и перестал морочить себе голову мелкими кражами. Сатору много раз вспоминал, и мельком, на самом дне души оседала вина за то, что Сатору даже "спасибо" не сказал тогда. Надо будет когда-нибудь это исправить.

***

— Останусь здесь и посмотрю. Сукуна смотрел на мальчишку из Зенинов и каждый раз находился в немом удивлении. Никогда Сукуна на слухи внимания не обращал, старался верить только своему опыту, своим глазам и ушам, однако наслушавшсь о сынке Тоджи предостаточно за первые пару дней, Сукуна нехотя сделал вывод, что пацан горит желанием казаться не таким, как все: не контачит с отцом и не идет по его стопам, аналогичная ситуация с кланом, Фушигуро словно выбрал третий вариант — вообще ничего не делать. Сукуна таких не уважает. Но во время их первой встречи Фушигуро оказался совершенно не тем трусливым бездельником, каким Сукуна его представлял. Стоял на своем, держался уверенно и не пытался напасть, как исподтишка, так и в лоб, будто находясь в вечном спокойствии. Не излучал неистовой силы, Сукуна вспоминает, словно обычный человек осмелел и решил пойти на разговор, и Фушигуро мыслил именно по-человечески: жаждал вернуться на землю, отказывался развивать свой потенциал и был похож на затворника, отшельника, который ушел жить в горы подальше от цивилизации и тратить всё свое свободное время на пустые размышления. Сукуна наблюдал за Фушигуро младшим часами, теряя счет времени, тот действительно не нарывался на битвы, в отличие от других Богов, не общался толком ни с кем, кроме встречавшихся на пути демонов — вот с ними Фушигуро готов был болтать на любые темы, казалось, но демоны не были готовы. Им внимание нравится, да, Сукуна сам это прочувствовал на себе, но находясь в аду столько лет многие не выдерживают и порой теряют не только человеческий облик, но и умение складно и понятно говорить. Сукуна Фушигуро искренне не понимает. Не осуждает, просто ему не дано такую картину в голове сложить. Сукуна тоже жил трудно, тоже с далеко не самым лучшим детством, но именно по этой причине не хотел возвращаться на землю. Попав в ад, он перебил почти всех, установив господство и дав понять тем, кто выжил, что он не намерен отсиживаться в тени. Неконтролируемый гнев на вселенную выплеснуть только на демонов не получилось — Сукуна решил мстить людям за презрительное отношение к себе, когда он был человеком, но месть ослепила и оглушила, оставив голые инстинкты и чистую злость, которая впоследствии убила в нем человечность окончательно. В мести он нашел развлечение — в трапезничестве, если быть точнее, хоть в этом и не было смысла, кроме простого убивания времени, и в общении с его личным поваром. Сукуна ценит смелость Урауме по сей день, однако она не утоляет его социальную потребность — никогда не утоляла, поэтому Сукуна, как многие другие демоны, начал нарочно заводить разговоры с Богами. Без особого четкого умысла или односторонней выгоды, а просто ради интереса. Спрашивал разные вещи, а позже убивал на месте, если ему вдруг не понравилась их позиция насчет того или иного вопроса. Не проиграл ни разу. Фушигуро сражение он предложил сразу, подумав было, что тот, наслушавшись от Богов, что Сукуна множество людей, Богов и демонов уничтожил, сбежит или решит повыебываться — исход был бы очевиден в обоих случаях, однако Сукуна не увидел в его глазах страха, не услышал в голосе паники. Удивился. И снова, и снова, и снова. Сукуне нравилось удивляться, нравилось находить в Фушигуро — в Мегуми — что-то новое. Такой темперамент у новоиспеченных Богов ему еще не доводилось видеть, все, блять, как на подбор — Сукуна их даже не запоминал толком, кроме пары-тройки тех, что своей бешеной энергией действительно добились достойного положения: Юки Цукумо — Богиня безумия и веселья, за очень короткий срок сумевшая обеспечить себе хорошую репутацию, несмотря на насмешки над ее странным титулом, Кинджи Хакари — Бог удачи, полагающийся исключительно на собственное везение, но тем не менее пока еще ни разу не прогадавший, и Сатору Годжо — изгнанник по своей воле и далеко не глупый, далеко не слабый Бог Солнца, оставивший после себя, однако, такого же — не глупого и не слабого — но точно более жестокого Бога Луны, и заслуживший уважение Сукуны, еще пребывая на небесах, умением кичиться своей силой и оправдывать своё хвастовство битвами — ни разу не соврал, не проиграл, кроме случая с Тоджи, который, кажется, вообще всех Богов подкосил. Сукуна видел в Мегуми развеивание его скуки. Игрушку, — поначалу — которую можно будет в будущем забыть и поставить на полку в качестве приятного воспоминания. Сукуна жаждал встреч — чаще и длиннее, чтобы послушать его мнение, посмотреть, как меняется его характер, даже в ад Мегуми повел, быть может, это как-то повлияло бы на его мировоззрение и Сукуна словил бы каждое изменение, оставляя при этом в голове мысль, что, как только Мегуми, если такое, конечно, будет, превратится в того типичного высокомерного Бога, каких привык видеть Сукуна, то он вновь вызовет Мегуми на бой и, несомненно, убьет, ведь тогда в нем не останется ни капли чего-то интересного. Для Сукуны чувства — азарт, наглость, — не что-то, оставшееся от былой человеческой жизни — жизни на земле — от его человеческого образа ничего не осталось. Ничего не осталось и от его воспоминаний, не осталось мести — лишь инстинкт и привычка. А Мегуми одной фразой словно среди этих оправданий, инстинктов и привычек, жестокости и скуки вдруг нащупал выключатель и включил свет в полутьме его адского святилища. — За какие проступки попадают в ад? — Мегуми на Сукуну не смотрит, медленно наступает на бордюр у вымощенной дорожки. — Могу привести примеры, — Сукуна расхаживает по главной площади в метрах пяти от своего собеседника, потому говорит громко, — Вот он — попал за убийства и подстрекательства на убийства, — показывает на бледного длинноволосого парня с кучей швов и глазами разного цвета, — Он, — тыкает пальцем на одноглазого невысокого демона с вулканом на голове, — За сожжение своей родной деревни, а она — за каннибализм, — заключает Сукуна, указав на Урауме, что стоит чуть поодаль. — И никто из вас никогда не жалел об этом? На этот раз Мегуми подходит поближе, приземляя Сукуну прямым взглядом, вынуждая остановиться. — Вряд ли, — пожимает плечами, — Здесь ты напрочь теряешь совесть. — И человечность, — хмуро выдает Мегуми, не отводя чистого пристального взора. — Мы все когда-то были людьми, а что от нас осталось, — Сукуна разводит руками и продолжает свой путь, слыша рядом шаги Мегуми и убеждаясь, что рассказывает не в пустоту, — Разве что внешняя оболочка, и то не у всех, — чуть ускоряясь, Сукуна хватает вулканоголового Джого и небрежно откидывает его с дороги, ловя настороженный взгляд Мегуми. — А внутри — пусто? Так наивно. — Абсолютно, — усмехается, оборачиваясь. — Тогда почему ты до сих пор меня не убил? — Мегуми вмиг раздражается и теряет свой наивный тон с прошлой фразы, — Почему таскаешься, блять, за мной, проводишь целую экскурсию по аду и толкаешь мотивационные речи, чтобы я взялся за ум. Почему тебе не плевать на меня и на то, что я делаю? — Потому что внутри пусто. Действительно пусто. Сукуна, будучи человеком, был одержим своей обидой на весь мир, а в аду, где все, очевидно, ведут аморальный образ жизни, он нашел пристанище для своей злости, нашел вариант ее высвобождения — своего избавления. Ему и не нужно было ничего. Но когда от гнева и вселенской обиды ничего не осталось, больше нечему было заполнять пустой сосуд внутри — в легких не горел разъяренный крик, в желудке не растворялись чужие внутренности, а в сердце не трепыхалось желание всех уничтожить на своем пути. Сукуна сам не ощутил, как подловил уязвимого — и черт знает, про себя речь или про Мегуми. Сукуна слабых презирает. Презирает их отсутствие стремления к силе и власти, а Мегуми как раз и не стремится, принимает свое ничтожество и фактическое высокое положение одновременно — Мегуми интересный экспонат, он разбавляет рутину. Сукуне хотелось слушать-смотреть-разговаривать. Он никого подобного не встречал, а одиночество уже давным-давно его не беспокоило. Ровно до появления Мегуми — и вот в легких застывает разгоряченное наставление, в мозгах растекается непривычная ранее забота о чужом состоянии, а в сердце тлеет маленький огонек радости, которому, Сукуна знал изначально, суждено потухнуть. Угадал. Внутреннее ликование длилось недолго. Сукуна за Мегуми проследил, убедился, что тот попал под крыло к надежному человеку, но появиться на глаза так и не решился. Мегуми, наверное, не имеет потребности в общении с ним. Теперь. Он ведь так хотел на землю, теперь его голова наверняка занята людскими заботами, а Сукуна, вероятно, будет ему лишь в страшных снах сниться. В аду стало заметно тише — Сукуна пару дней не выходил из своего святилища. Стоило Мегуми на такой короткий срок появиться, и Сукуна свыкся с тем, что он где-то рядом. До него можно легко добраться, увидеть, поговорить на абсолютнно любую, даже самую глупую тему. Без Мегуми — уже скучно. Уже не то. Уже пусто.

***

— Я вернулся. Сатору вспоминает, как неохотно это было сказано, когда после долгого пути он наконец-то добрался до родительского дома. До родного района и знакомых до боли людей. Он откровенно устал от людской работы — на небесах он ничем таким не занимался и, шатаясь по земным просторам, часто думал о словах Сукуны о том, что он совсем не приспособлен к жизни на земле. Взрослой жизни. Это чистая правда, и сколько бы Сатору не пытался найти себе дело по душе — все попытки не увенчались успехом, он просто тратил время и нарабатывал опыт, которого у него, как оказалось, не достает, и это еще мягко сказано. Сатору разучился нормально вести себя в обществе, вечно тупил в разговорах и долго думал над тем, как формулировать ответ. Силами своими старался не злоупотреблять, но сказать, что первое время было очень трудно — ничего не сказать. Сатору очень понимает растерянность Мегуми, и если его в свое время подтолкнул Сукуна — помог, напомнил о том, что на земле всё-таки в одиночестве будет посложнее — то сейчас Сатору сам стал тем, кто будет об этом напоминать и направлять, ему с Сукуной опытом, конечно, не сравниться, но Мегуми — тем более. Сатору бы точно чувствовал непреодолимую вину, если бы оставил Мегуми тогда на мосту. Мегуми ведь и физически ребенок еще. Сатору видит, как тот завороженно глядит на снег, голыми руками собирает из ближайшего сугроба и наблюдает за тем, как он тает. Как пугается, когда Сатору уходит домой за телефоном и оставляет его одного посреди двора. Сатору возвращается и замечает проповедника в окне закрытого храма, он, кажется, всё в том же свитере и с таким же серьезным лицом. Вот кто в полной мере ощутил взрослую жизнь — после их последней встречи Сатору стал чуть лучше к нему относиться, сам не знает почему, быть может, проникся сочувствием или мысленно поставил себя на его место, однако проповедник больше не вызывал внутри желания врезать в челюсть или вывести на эмоции, как только появлялся в голове. Хотелось только снова поговорить и поспрашивать — верующие часто могут выдать что-то смешное. Но это всё точно не сейчас. Сейчас Сатору смеется над тем, как забавно Мегуми выглядит в его куртке и думает, что ему бы купить хотя бы несколько вещей по размеру — не хочется, чтоб пацан баловался кражами, как Сатору в свое время. Мегуми обиженно молчит после пары шуток в свой адрес, но Сатору знает, что ему нужно попривыкнуть к земной атмосфере и жизни в обществе. Вернувшись домой, Сатору еще пару месяцев ощущал жесткую, прожигающую душу ностальгию. Он вернулся не в свое детство, а в место, где его всегда ждали, ждут и будут ждать. Каким бы он не был. Но родителям не скажешь, что ты больше не ребенок, что тебе не нужно думать, куда поступать, что тебе не хочется периодически выходить гулять с друзьями — прежними, которые сейчас наверняка уже устроились на работу, завели семью, детей и познали прочие прелести людской взрослой жизни. Сатору не думает, что ощутит на себе что-то подобное. У Сатору не было потребности в отношениях — в школе, конечно, девчонки вешались ему на шею, но он никогла не был инициатором — непостоянство не доведет до добра. Сатору же прекрасно знал, что нужно всем тем красоткам, которые читали ему дифирамбы о его внутреннем мире и не по годам взрослом мышлении. Сатору инфантилен и эгоцентричен. И он соврет, если скажет, что таким его сделали не деньги. Всё в этом блядском мире крутится вокруг денег. Их заслужили его родители, они шли к этому всю сознательную жизнь, упорно работали и обеспечили Сатору безбедное детство. Но Сатору их не заслужил. Упав на землю и прожив около недели в какой-то маленькой деревушке, Сатору впервые задумался о том, что множество людей в мире живет именно в таких условиях. Они работают — тоже — но их старания вряд ли кто-то оценит по достоинству, и многие это понимают, но не бросают свое дело, не перестают трудиться. Почему? Сатору спросил однажды, и в ответ услышал, что им всё равно делать нечего, а разнообразить свой досуг посадкой каких-нибудь растений и уходом за скотом — лишним не будет. Для кого-то это даже вынужденная мера, и это действительно страшно — Сатору не хотел бы дойти до такого состояния своего достатка. Пускай именно своего достатка у него и нет сейчас. Такие люди заслуживают большего. Но никак не Сатору. Он убеждает себя снова и снова, что обесценивать себя и свои достижения нельзя, но каждую ночь так или иначе возвращается к этой мысли — этому факту — и хочется вскрыть свою черепную коробку, вытащить оттуда всё и оставить только пустоту. Чтобы ни о чем больше не думать, так и остаться на всю жизнь инфантильным тупым уебаном. — А чем он тебе не угодил? Сатору поднимает брови и идет спиной вперед, чтобы видеть выражение лица Мегуми. — Меня… Изгнали из-за него, — немного подумав, выдает Мегуми, останавливаясь у скамейки, откуда уже не слышно голос уличного музыканта. — Может из-за твоей глупости? С демонами общаться нельзя, слышал? Только убивать, — Сатору припоминает один из небесных законов наигранно высоким поучающим голосом, словно его классная руководительца из школы — самому противно стало. Мегуми кривится и отворачивается, садясь на скамейку и руки в карманы засовывая. — Я в курсе, — бурчит себе под нос, куда-то в воротник куртки. Мегуми не настроен на разговор — это видно сразу, но Сатору искренне хочет услышать его историю взаимоотношений с Сукуной и вообще о пребывании на небесах, пускай и столь непродолжительном. Сатору садится рядом, ощущая холод деревянной скамьи буквально всем телом, но вставать не спешит — смотрит на мимо проходящих людей и на лед, занесенный снегом и почему-то привлекающий народ — то и дело какой-нибудь прохожий норовит спуститься и пройтись по ровному белому полотнищу. Снег сегодня снова сыплет крупными снежинками — у Мегуми уже все ресницы словно инеем покрыты, и Сатору подмечает, что на его ресницах это было бы не так заметно. Руки без перчаток уже покраснели, поэтому Сатору поспешно повторяет позу своего молчаливого собеседника, разве что не утыкаясь носом в пуховик — дышать нечем будет. — Он нарочно сдал меня, может подговорил кого-то — я не знаю. Я как-то сказал о том, что был бы рад, если б меня на землю вернули, а он, видимо, взял это на заметку и осуществил мое желание. Ну спасибо, — хмыкнув и откинув голову на спинку скамейки, Мегуми медленно сползает и, почти лежа, чуть успокоившись, продолжает, — Я сам сглупил, да, что доверился демону и ожидал чего-то хорошего. Сатору не отвечает. Сукуна не обязан относиться ко всем так же, как к нему, спорить Сатору не будет, лучше каждый останется при своем мнении.

***

— Сатору! Довольно громкий крик за окном заставляет Сугуру моментально усесться на подоконник и высунуться в открытое окно. Рука сама тянется к сигаретам, однако Сугуру кидает их подальше — на стол — и молча наблюдает за парнишкой лет шестнадцати на вид с почти черными растрепанными волосами, которые мешают рассмотреть лицо, но, судя по голосу, он явно чем-то взволнован. Сугуру мысленно осмелится предположить, чем именно. Имя погибшего старшеклассника Сугуру запомнил настолько хорошо, что если его разбудят ночью и попросят написать его, он даже с закрытыми глазами изложит на бумаге всю скандальную историю с его смертью. Настолько это вынесло ему мозги лет десять назад, что свои подростковые годы он теперь вспоминает, только смакуя на губах это имя и прокручивая в голове всю цепочку событий: от его первого дня в городской школе, до прекращения общения с Секо. Но Сугуру не верит. Не верит своему слуху, своим глазам, видя пришедшего блондина за своим окном. Тот машет перед вторым пацаном телефоном, видимо, именно за ним он уходил обратно домой, чем заставил беспокоиться своего друга, и они пересекаются взглядами. Сугуру хочется прямо сейчас выйти и дотронуться до него — убедиться. В прошлый раз он не до конца еще осознавал, что перед ним стоял буквально мертвец — на его похоронах была чуть ли не вся школа. Это была инсценировка? Или это другой ребенок семьи Годжо, названный точно так же и просто сильно на него похожий? Бред. Сугуру не стоит сейчас об этом думать. Или, может, это знак, что пора отсюда уезжать наконец, забыть всё прошлое и устроить себе комфортное настоящее, чтобы не приходилось больше вспоминать об ужасах своей подростковой жизни. Сатору смотрит на него до последнего, пока не скроется за поворотом вместе со своим спутником, и Сугуру не по себе становится, но он тоже держится до победного, словно снова играя в игру, только на этот раз гляделки — слишком напряженные и неприятные. Сатору не отталкивает своим внешним видом, нет, но от мысли о том, что этот человек умер больше десятка лет назад — должен был умереть — у Сугуру появляется ощущение тошноты и разгорающееся желание пересмотреть те сводки новостей, что тогда крутили по телевизору. Или перечитать статьи, они по-любому где-то сохранены, и Сугуру знает их наизусть уже, кажется. Но когда кажется — креститься надо. Сугуру становится еще более невыносимо. От продолжительного сидения за компьютером у Сугуру болит голова. Болят глаза, болит спина из-за неудобного положения, а информация нужная никак не идет ему в руки. Почему, когда он совершенно не нуждался в этих блядских статьях об аварии, ими кишил весь интернет, а сейчас, когда он хочет убедиться в своей правоте, в том, что его мозг его не обманывает, то не всплывает ничего. Абсолютно. Будто и не было никакой аварии, судов, громких заголовков и поисков виновника автокатастрофы. Сугуру сходит с ума. Желание переехать заиграло новыми красками еще с утра, поэтому Сугуру принялся смотреть разные варианты домов и квартир, желательно в другом городе, подальше отсюда, посверлив взглядом пару минут банковский счет перед этим и решив, что ему этой суммы вполне хватит. Хочется куда-нибудь ближе к морю, чтоб потеплее и посвежее — вечный отпуск. Придется найти себе другую работу, но, Сугуру уверен, лучше зарабатывать меньше и не мучить себя нескончаемой ненавистью к собственному занятию, чем, как выразился Сатору, разводить людей на деньги и ни в чем себе не отказывать. Лежа ночью на полу своей спальни и смотря в белый потолок с парой разводов, которые появились благодаря прошлогоднему весеннему потопу, Сугуру мимолетно радуется тому, что в этом году дожди весной были не такие сильные и частые, и думает о том, что, живя вместе с подругой бабушки, он не ощущал такой острой необходимости в дождевике по весне. Такие мысли успокаивают, Сугуру вспоминает, что она всегда просила называть ее по имени — Азуми — и обращаться на "ты", Сугуру долго к этому привыкал, а привык только тогда, когда съехал. Азуми всегда забывала выключать телевизор, когда ложилась спать, критиковала нанотехнологии и больше любила читать газеты, которые хранила на полке с книгами, они всегда плотной пачкой появлялись в почтовом ящике, и за время проживания Сугуру заметил, как одна полка заполнилась, и Азуми переложила их на другой стеллаж, отдельно от книг, к каким-то старым журналам и дискам. Перед Сугуру всплывает черно-белая фотография с подписью "Разыскивается" и брюнет со шрамом на губе. Если из интернета можно удалить информацию, то заставить Азуми выкинуть газеты — не представляется возможным для Сугуру. В животе снова всё скручивается только от одного желания зайти к Азуми в гости ради того, чтобы проверить свои догадки. Увидеться с ней хотелось, правда, но Сугуру стыдно оттого, что поводом для их встречи стал погибший старшеклассник из его школы — одноклассником Сугуру называть его не хочет, он ведь пришел уже после… его смерти. Он не учился с ним, нет, быть может, для Сёко он действительно бывший одноклассник, однако для Сугуру это призрак прошлого. Просто погибший пацан из богатой семьи. Заодно можно посмотреть приглянувшуюся квартиру на другом конце города, Сугуру ищет плюсы, но идти всё равно не хочется. Никуда. Сугуру с пола встает, ощущает, как кружится голова, и быстрее опускается на кровать, но на холодной подушке голова не перестает раскалываться до боли в висках, Сугуру в шутку винит во всем мысли о Сатору. Что раньше башка болела от него, что сейчас — ничего не меняется, и Сугуру еще сильнее загорается идеей всё поменять: начиная от окружения, заканчивая собой, однако такие размышления посещают его в основном только по ночам, и из года в год ничего нового не происходит. Сугуру думает, что в таком случае лучше вообще не ложиться спать, чтобы наутро не забывать о своих грандиозных планах. Но утром, на удивление, Сугуру не забывает. Договаривается с владельцем квартиры о встрече, звонит Азуми — та радуется, говорит, что к его приходу даже торт купит, чтобы было с чем чай пить — и снова уставляется в окно минут на пятнадцать. Как бы не вошло в привычку. У Азуми дома всё по-старому: лампы с теплым светом, странный ковер в прихожей, множество каких-то цветков в зале — и на подоконнике, и на полу — и те самые стеллажи с дорогим для нее хламом. Сугуру примечает, что газет поубавилось на той самой полке, и надеется, что нужные ему всё-таки пылятся среди оставшихся, а не разлагаются на свалке. — А ты куда так официально вырядился? Или ты с работы? Голос разливается, как горячий чай, согревает нотками волнения — хотя бы кому-то на Сугуру не похуй. Еще бабушке с дедушкой, конечно, но к ним он хотел съездить ближе к весне, когда на улице потеплеет, сугробы растают и грязи поубавится, чтобы быть уверенным, что автобус не застрянет по дороге. — Квартиру ходил смотреть, переехать хочу, — говорит Сугуру куда-то в кружку, отпивая черный чай и наблюдая за тем, как Азуми разрезает на части торт, стоя напротив. — Родительский дом больше не греет, да? — женщина глухо смеется и поднимает на него взгляд, — Свое жилье — это всегда хорошо. Сугуру молча кивает, ставит кружку на светлый деревянный стол, и Азуми тут же пододвигает к нему тарелку с кусочком торта и маленькой ложкой. Сугуру благодарит, но есть не спешит, пускай и хочется уже давно, первым делом рвется спросить про газеты. — У тебя газет на полке меньше стало, неужели выкинула свою драгоценность? — Ой, что ты, нет, просто сложила в один из ящиков, — моментально прилетает ответ, и Сугуру рад слышать эту новость, — А что, поностальгировать хочешь по былым временам? — Да, — гордо и уверенно заявляет Сугуру и сует ложку с тортом в рот, отчего продолжать диалог не может на несколько секунд. — Я думала, я одна таким занимаюсь, — усмехается Азуми, — Но там столько смешных вещей можно найти, ты бы знал… Трапеза не длится слишком долго, по крайней мере, на кухне, потому что второй кусок торта Сугуру утаскивает в зал, поближе к газетам и его надуманной — или нет — истине. Не сказать, что Сугуру любил сладкое, даже в детстве никогда так не налегал, однако, разглядывая старые газеты, уже пожелтевшие, помятые, так увлёкся, что не заметил, как заполнил весь желудок только тортом. — Может, тебе еще чая принести? — Азуми забирает пустую тарелку и спрашивает, уже стоя в дверном проеме. — Я бы не отказался, — Сугуру быстро улыбается, возвращая взгляд на очередную газету в руках, замечает такую же короткую улыбку в ответ, а затем Азуми скрывается на кухне. Сугуру мгновенно начинает рыться в стопке лежащих рядом бумажек, в надежде найти хотя бы нужный год, а там уже недалеко будет и до аварии — все газеты лежат в хронологическом порядке, не то, чтобы Азуми их как-то сортирует, нет, она просто складывает всё друг на друга и больше их не открывает, потому и лежат они одной кипой: сверху — новое, снизу — старое. Стремительно пролистывая одну за другой, Сугуру проходится взором только по картинкам, складывая газеты на другую сторону, справа от себя, и когда глаза цепляются за ту самую фотографию виновника автокатастрофы, Сугуру выдыхает. Вчитывается в заголовок, мажет взглядом по абзацам и сразу видит уже знакомую фамилию. Облегченно откидывается на спинку старого дивана, тот под ним уныло скрипит, и в проходе появляется Азуми с двумя чашками, из которых валит пар — опять кипяток. — Чего довольный такой? Лисий прищур Азуми вызывает хриплый смех, Сугуру давно не чувствовал себя так… комфортно? Спокойно? Хотя бы в реальности, пускай в душе у него с новой силой полыхают пожары. Ничего, скоро сезон дождей. От пожаров не останется и следа. — Да… Наконец-то оторвался от городской суеты, — врет и не краснеет, — У тебя тут так хорошо, — вздыхает Сугуру, понимая, что квартира Азуми правда выглядит и ощущается обжитой по полной программе, в отличие от дома Сугуру, где всегда холодно и пусто. Одиноко, тихо, словно картинка какая. Фальшиво. Сугуру думает, что его дом полностью описывает его самого. — Это просто воспоминания, что ты провел здесь свои лучшие годы, — женщина грустновато улыбается уголками губ, — А так тут и полы скрипят, и отопление часто отключают, а летом душно, и ремонт сделать пора бы… Азуми начинает перечислять недостатки, очевидные даже для Сугуру, который провел здесь два года — далеко не самых лучших, но Азуми лучше об этом не знать. Сугуру одним ухом продолжает слушать беззаботную болтовню Азуми, глазами же утыкаясь в найденную газету и мысленно решая, что заберет ее с собой. Следующие газеты в стопке должны содержать продолжение всей истории и самое ее начало, поэтому Сугуру безмолвно поднимает одну из них перед собой и видит заветную фотографию: голубые глаза, улыбка с ровным рядом белых зубов и белоснежные волосы. Прорывается улыбка и на лице у Сугуру, однако он сдерживается, потому что поводов для нее, по сути, нет совсем. Для кого-то эта фотография стала горем, а он сидит тут и радуется. Просидев с Азуми еще около часа, полистав другие газеты и пообсуждав глупые анекдоты из них же, Сугуру видит, как Азуми собирается забрать пустую кружку из-под чая, и делает вывод, что сейчас самое время забрать с собой нужные газеты и отправиться домой. Уходить, честно, не особо хочется, но обременять своими проблемами Азуми хочется еще меньше, поэтому, когда она уходит на кухню помыть обе чашки, Сугуру аккуратно складывает все бумажки с доказательствами в глубокий карман пальто. — Уходишь? Азуми застает его в прихожей, и Сугуру кивает, отводя взгляд куда-то в угол, к своим ботинкам. — Да, завтра вставать рано, а мне еще доехать нужно, — оправдывается виновато, поднимает глаза на собеседницу и поджимает губы. — Ну, иди тогда, приходи потом снова, — неловко бросает Азуми, — еще газеты поразглядываем, да поедим что-нибудь. У Сугуру щемит в груди так больно, что хочется согнуться в три погибели прям здесь, но он выдыхает и стойко терпит до выхода на улицу. На улице уже попроще, знакомые стены не напоминают о двух последних годах учебы в школе, Азуми не вгоняет его в краску, лишь морозный свежий воздух бьет по щекам и заставляет взбодриться. Так намного легче. Сугуру смотрит в чистое небо и улыбается, вдыхает глубоко и хочет, кажется, подавиться холодным воздухом, но не выходит, к сожалению, потому что со двора его вдруг окликает знакомый голос. Как бы Сугуру не хотел больше его слышать. — Эй, — машет рукой Сатору, — Здрасте, — блондин подбегает за пару шагов и становится совсем рядом, так, что можно рассмотреть вблизи белые ресницы и эти блядские яркие голубые глаза. Сугуру точно сходит с ума.