Весна

Дождь крупными каплями бьет по стеклам, оставляя разводы прозрачные буквально перед глазами, замыливая картинку за окном в коридоре, но забирая своим глухим шумом все навязчивые мысли о приближении экзаменов, которые так и норовят растечься по голове благодаря одноклассникам, что рядом рассиживаются на скамейке и громко жалуются друг другу. Сатору не считает важным думать об этом, его будущее уже проложено, предначертано, и остается лишь неспеша идти по вытоптанной тропе и ни о чем не беспокоиться — Сатору так и делает. Поэтому уходит на первый этаж, к автомату с напитками у входа, где можно и освежиться, и Секо подождать, пока уроки не начались. Кажется, Сатору приносил несметные богатства тем, кто его сюда установил, потому что никто больше не тратил столько денег на бездумные перекусы. Обычно никаких проблем не возникало, однако сегодня у автомата уже минут пять стояла недовольная девчонка, бранясь и пиная автомат ногой. — Не поможешь? Еще один пинок прилетает по бесполезной железке, девушка гордо отмахивается от длинных русых волос и вздыхает. Сдается. Сатору подходит ближе, рассматривая суть проблемы — застрявшую банку с газировкой, что никак не хотела падать вниз — и смеряя оценивающим взглядом школьницу, которая потратила деньги и упрямо пыталась достать нужный ей напиток. Сатору решает отмести попытки своей силой вытащить банку, просто покупает тот же продукт второй раз, приходя в голове к логичному выводу, что следующая банка вытолкнет впереди стоящую. Так и происходит, а девчонка мгновенно меняется в лице, натягивая благодарную улыбку и забирая напитки, предлагая Сатору тот, за который он заплатил, но Сатору отмахивается, говоря, что такие копейки для него ничего не значат. Сёко на горизонте не видать, а вот смутно знакомая девушка продолжает виться рядом по пути в класс, говорит "спасибо", кажется, бессчетное количество раз, Сатору уже решает игнорировать ее, и получается неловкая ситуация, больше для девушки, конечно, но Сатору тоже не сильно доволен такой назойливостью. — Не за что, — отодвигая ее рукой от двери в кабинет, Сатору шагает за порог, но тут же замирает, ощущая крепкую хватку на своем запястье. Сатору вынужденно оборачивается, поднимая одну бровь и искривляя лицо, давая всем своим видом понять, что такое отношение к нему неприемлемо. — Нет, есть за что, — протестует девушка, — Как мне тебя отблагодарить? Может, тоже купить что-то? — Харуко, не приставай к людям, — глухой голос из кабинета заставляет школьницу осечься и замолчать, не осыпая больше Сатору своими вопросами. — Я подумаю, — Сатору улыбается так широко, чтобы контраст с тем, насколько резко он вырвал руку и захлопнул дверь перед носом, не чувствовался так заметно. Семья Накамура переехала в их город сравнительно недавно, старший сын Хитоши оказался ровесником Сатору, поэтому, учась с ним в одном классе, Сатору быстро выведал, что у него есть сестра, что на год младше — она сама стала инициатором их знакомства. Сатору не нужно было прилагать каких-то особых усилий, просто Харуко настолько часто приходила в их класс на переменах, что рано или поздно им бы пришлось познакомиться. Однако Сатору не интересовало наличие Харуко где-то в классе, нет, он предпочитал в свободное от учебы время общаться с Секо по поводу того, куда можно сходить на выходных, или выводить из себя одноклассников, которые вдруг посмели высказаться у него за спиной. Харуко в его поле зрения сливалась с интерьером кабинета в большинстве случаев, поэтому неудивительно, что при первом их разговоре Сатору не сумел сориентироваться. С тех пор Харуко прилипла к нему, как подтаявший снег к ботинкам после зимней прогулки — Сатору ждал, когда растает. Однако среди таких же назойливых девушек, что рядом с Сатору вились роем громких жужжащих мух, Харуко отличалась своей прямолинейностью и скверным характером, она не старалась Сатору угодить, если тот вдруг сообщал, что ему что-то не нравится, она хотела, чтобы Сатору играл по ее правилам, а он никогда ранее с таким не сталкивался. Потому что правила, признаться честно, довольно странные. В Харуко не было баланса между симпатией и раздражением, было трудно предугадать ее желания и распознать истинные намерения, а это действительно страшно. Она могла закатить скандал из-за того, что Сатору купил ей не те цветы, могла осыпать его извинениями на протяжении всей прогулки из-за того, что не отвечала вчера на сообщения, могла нарочно пролить на него свой кофе, а могла в порыве гнева разбить ему телефон — американские горки, где Сатору десять раз за день попадает в мертвую петлю. Первые отношения оказались не такими, какими Сатору их себе представлял — безусловно, все эти романтичные походы в кино и дорогие рестораны за счет Сатору создавали некое ощущение, что это именно то, что он мог наблюдать в сериалах и фильмах, но Харуко многих отталкивала, возможно, из-за того, что семья Накамура переехала сюда из совсем маленького провинциального городка, и Харуко привыкла общаться там именно в таком — наглом и своенравном — тоне. Два сапога пара — Сатору тоже не подарок, вот только он не задавался вопросом, как Харуко его терпела, потому что его волновали только мысли о своем состоянии: о своем терпении, о своих чувствах и о своих проблемах. Сатору привык видеть именно такие отношения и считать их здоровыми, примером служили его родители, где каждый сам разбирался с трудностями, где были уместны ссоры по мелочам и скандалы на ровном месте, и Сатору поражался, поистине восхищался тем, как его родители проживают все эти недопонимания, как остаются вместе спустя долгие годы, не теряют эту искру между ними, которую потеряли Сатору и Харуко буквально через полгода. Харуко действительно привлекательная, внешностью своей она могла бы гордиться, но Сатору не настолько слеп, чтобы бросаться на каждое яркое пятно. Бросился. Увидел, что вся яркость оказалась месивом из множества несовместимых качеств и черт характера. Харуко, будучи младше на год, ментально оставалась еще ребенком, несозревшим к чему-то серьезному, неготовым к ответственности, а Сатору не нужны такие спутники по жизни. Харуко своим однообразием пробудила позже в Сатору лишь равнодушие и легкое отторжение, едва уловимое, как ему казалось, но она всё чаще начала кидаться подозрениями и обвинениями в том, какой он безэмоциональный и скучный, как он ее не ценит и упускает свой шанс. Сатору не понимал искренне, почему его эмоции упорно игнорируют, а его чувства и слова пропускают мимо ушей. Почему даже Харуко, которая на первый взгляд казалась именно тем человеком, кто мог бы в Сатору разглядеть личность, спустя какое-то количество времени всё равно стала видеть в нем кошелек и просто удобный вариант, ведь любой девушке будет выгодно иметь парня из богатой семьи. Сатору впервые ощутил в себе неконтролируемый гнев, позволил даже выместить его на Харуко, словесно, конечно, однако она залилась слезами и перестала отвечать на звонки. Наверное, такой исход можно было предугадать с самого начала. — А вы ну…Всё, окончательно? — переложив руки на чужую парту, Хитоши уставляется на Сатору вопрошающим взором, намекая на подтверждение или опровержение догадки о их расставании, — Харуко сегодня в школу идти отказалась даже, всё утро в комнате просидела, — вздыхает, почему-то о сестре не особо волнуясь. — Да сдалась она мне, — Сатору издает смешок, откладывая на край парты новый телефон, — Я устал слушать ее бесконечное нытье, — переводя взгляд на Хитоши, он тоже руки на парту складывает, неосознанно повторяя позу, — И от ревности тоже устал, пусть подтянет уверенность в себе, — задумывается вдруг, как человек может сделать себя более уверенным, и навязывается только один логичный ответ: — Я не знаю, пусть шмоток себе новых купит, прическу поменяет, похудеет или, в конце концов, сходит в психологу, я думаю, ей не помешало бы провериться, — Сатору насмехается, не стесняясь, и Хитоши, кажется, вовсе не возражает, тоже улыбается в ответ и смотрит неотрывно прямо в глаза, заставляя Сатору чуть смутиться, но потом продолжить, — Мне не нужны такие глупые люди в моем окружении. Не уточнил Сатору, что Хитоши тоже, по его мнению, умом не отличается. Вся эта семейка изначально не вызывала доверия — от них же слабостью веет за километр. Если люди не могут себе чего-то позволить, значит, они недостаточно сильны для такого жизненного пути — такого, как у Сатору. Как у его родителей. Значит, люди недостаточно старались, недостаточно были уверены в своих намерениях — оказались недостойны. И если люди не понимают таких банальных вещей, значит, им не место в окружении Сатору. Он не жадный, ему не жалко на кого-то денег. Но если человек из раза в раз продолжает ныть о своей бедности и ничего не делать — пора перестать воспринимать всерьез такого человека. Харуко и Хитоши не понимают ценность денег, можно только посочувствовать их родителям и всё. На большее Сатору уже не станет тратить свои силы — он выше этого, он знает ценность и денег, и своих сил. — Она и так у матери постоянно деньги выпрашивает, и всё мало… Хитоши вздыхает, видимо, подхватывая мысль о новых покупках и курсе психолога, а затем отворачивается, чтобы взять со своей парты телефон. — Так пусть устроится на работу, в чем проблема, — Сатору проблемы здесь не видит. Он откидывается на спинку стула с громким скрипом, вперед вытягивая ноги и ударяя по стулу Хитоши, перед ним сидящего, — Все её проблемы так просто решаются, я же говорю, — Сатору мгновенно наклоняется чуть ли не к самому уху брата Харуко и повторяет: — Мне не нужны такие глупые люди в моем окружении. Хитоши отшатывается, впериваясь в Сатору глазами, полными легкого испуга и воодушевления. Сатору лишь смеется, говоря о том, что Хитоши довольно комично пугается и совсем не беспокоится о сестре. Вернувшись в прежнее положение, Хитоши ухмыляется, словно пытаясь Сатору подражать, но получается, правда, несуразно и чересчур нелепо, поэтому Сатору продолжает смеяться, получая неодобрительный взгляд от Секо. — На день рождения к ней не придешь на выходных? Сатору прекращает смех без причины, склоняя голову влево, на голос Секо, и делает вид, что усердно думает над этим вопросом. — Она меня не звала, значит… — Я зову, — перебивает Хитоши, глядит на Сатору достаточно серьезно, чтобы было понятно всю его настойчивость, чтобы ее можно было в воздухе прочувствовать и наверняка согласиться. И Сатору соглашается. Ворует у отца бутылку виски, чтобы взять от этой тусовки максимум, и весь вечер Харуко игнорирует, не пересекаясь с ней нигде и не оставив даже подарка, а вот Хитоши удачно вклинивается в компанию, на которую они делят украденный виски, и стоит допить им бутылку до дна, как все разбредаются по дому семьи Накамура, застревают в совершенно других компаниях по разным углам. Сатору ближе к часу ночи надоедает тратить энергию на незнакомцев — алкоголь перестал так бурно действовать на разум — и он отправляется на поиски хотя бы кого-то из его класса, чтобы скоротать время не наедине с собой. Ни в коем случае. Или свалить домой. Всё равно идти минут десять от силы, Сатору уверен в том, что дойдет даже быстрее, потому что заряд бодрости у него пробивает потолок, в отличие от Хитоши, которого Сатору обнаруживает на пороге дома. — Ты уже уходишь? Но Сатору даже не думает останавливаться. Он за предплечье Хитоши хватает и тащит его к воротам, собираясь выйти во двор и пойти туда, куда глаза глядят. В просьбе дойти с ним до круглосуточного еле связывает слова, но Хитоши послушно его сопровождает, Сатору не замечает, что он тоже пошатывается, тоже бормочет непонятно что, старается не концентрироваться вообще на окружающих его звуках, а потому разговор с Хитоши толком и не может поддержать. В магазине ведет себя чрезвычайно шумно, пытается даже для Хитоши что-то купить, но тот отпирается, сдачу не забирает и буквально спотыкается на ровном месте на выходе. Сатору ощущает себя на пике своей неуклюжести, однако Хитоши не спешит высмеять его оплошности по пьяни — он и сам не лучше. Они возвращаются к дому, не торопятся заходить внутрь и усаживаются прямо на траве перед окнами, и Сатору лезет рукой в карман, с удивлением находя там зажигалку и пачку сигарет, которые он так и не отдал Секо. Нужно вернуть. Поднимаясь с травы и начиная отряхивать штаны от мелких соринок, Сатору не обращает внимания на то, что Хитоши также становится рядом, и решает вдруг вытащить одну сигарету и поджечь — быть может, и закурить, — но Хитоши не дает ему этого сделать, после единственной вспышки зажигалки вырывает ее вместе с сигаретой и бросает в кусты, перехватывая руки и к холодной стене прижимая, впиваясь в губы Сатору своими, такими же ледяными. Сатору мало что понимает, но Хитоши берет всё в свои руки, становясь таким же наглым, как Харуко, и Сатору совсем не нравится такое сравнение, но мысли не способны привести его к рациональному решению и вернуть порядок в голове, поэтому он молча следует за одноклассником, который уверенно шагает к машине. Автомобиль заводится настолько громко, что из окон высовываются другие гости, но Хитоши давит на газ и не удосуживается закрыть за собой ворота, уже скоро умело выезжая на проезжую часть, пустующую в поздний час. Сатору невидящим взором пялится в окно, не думая о том, куда Хитоши может его увезти и что он вообще сделал несколько минут назад — Сатору заботит лишь то, что он не вернул сигареты и зажигалку, Секо ведь его убьет завтра за такое. Словно специально на дороге впереди внезапно материализуется силуэт полицейской машины, и когда Хитоши пролетает мимо них на красный, те тут же вступают в погоню. Кажется, что Хитоши пугается не на шутку, вжимая педаль в пол и постоянно оглядываясь — игнорируя, видимо, зеркала заднего вида — но Сатору неосознанно повторяет за ним, и уже никого из них не волнует, куда они направляются и что будут делать дальше. Хитоши заезжает во дворы, между однообразными многоэтажками петляя и заметно сбавляя скорость, однако долго их приключения на неизвестной им улице не длятся — оглядывания Хитоши не приводят ни к чему хорошему, и фонарный столб радушно встречает их своими объятиями. Господа полицейские проявляют доброту, решая первым делом удостовериться, всё ли в порядке с нарушителями порядка, но этого самого порядка недостает только разбитой машине, а водитель и пассажир в целости и сохранности, всё-таки скорость была совсем низкой. Пока Хитоши проверяют на наличие алкоголя в крови, Сатору в стороне беседует со вторым патрульным, терроризируя разными крупными суммами, которыми планирует откупиться. Полицейский отмахивается и протестует, совсем нехотя, приличия ради, и Сатору приходится вывернуть карманы, отдав позже всю наличку, которая у него есть, и наконец услышать в ответ: — С Вами приятно иметь дело. И остаться в гордом одиночестве. Вернуться домой под утро, потому что Хитоши своими окольными путями увез его непонятно куда, и все выходные провести в переваривании всего случившегося. В медленном поедании новых вопросов в голове к самому себе и к Хитоши, которому Сатору не звонил, не писал — их друзьями-то не назвать. Но теперь их связывает та злосчастная ночь, и становится уже не так просто отбросить все мысли насчет произошедшего и продолжать перекидываться парой слов за день, не придавая этому никакого значения. Вот только Хитоши, кажется, всё это время цеплялся за каждое слово и, словно какое сокровище, откладывал подальше, копил — и истратил всё именно в день рождения Харуко. Следующая неделя начинается с еще одной неприятной новости, о которой трещат даже те, кого на тусовке не было: прихожая в доме семьи Накамура ночью продолжительное время была охвачена огнем, однако другие комнаты сильно не пострадали — пожар потушили гости, а родители Харуко и Хитоши быстро обнаружили виновника сей ситуации. Собственного сына. Хитоши вместе с Сатору попал на камеру у входной двери, и эта запись каким-то чудесным образом утекла прямо в руки их одноклассникам, которые прямо с утра в понедельник показали ее, наверное, даже тем, кто Сатору в лицо не знает, и Хитоши тем более. Просидев весь день со смутным ощущением стыда и отчетливым чувством гнева, Сатору решает вновь воспользоваться проверенным способом — устранить проблему деньгами. Он догадывался, что это Харуко решила насолить ему за всё, что между ними было, однако первооткрывателями этой записи стали два ее одноклассника, Сатору назвал бы их просто мелкими глупцами, потому что таковыми они и являются, но тратить на них еще больше своего внимания будет еще глупее. — Сколько? Сатору осматривается по сторонам, пытаясь увидеть что-то за деревьями, забором с узкими тонкими прутьями, но никого постороннего так и не замечает, заметно расслабляясь. — Давай тридцатку, и больше никаких разговоров не будет, — пацан, что повыше, строит из себя невесть кого, словно они в какой-то сцене из фильма, понижает голос, сводит к переносице брови и ухмыляется, в надежде показать свою власть в этой ситуации. По правде, деньги — не гарантия того, что Сатору больше не будет терпеть косые взгляды и насмешки в коридоре. Никто ведь не подойдет и не скажет в лицо, уже хорошо, однако репутация его уже упала. Деньги ее не поднимут. Сатору мимолетно удивляется тому, как мало они просят и насколько у них притуплена эта напускная наглость, передает купюры, два пацана спешат скрыться за поворотом, а Сатору торопливо утыкается в телефон, рассматривая иконки на рабочем столе и ничего не делая. Наверное, устал. Перегорел. За последние дни. — Спасибо. Сатору отлипает от экрана телефона и видит перед собой Хитоши, который своей опущенной головой и бегающим взглядом дает понять, что ему совестно за произошедшее. Но Сатору слабо верится его мимике и жестам, его тону голоса и темным глазам, которые тот не смеет поднять на чужое лицо. — Спасибо, что… хотя бы как-то пытаешься пресечь распространение… того видео, да, — кивает своим словам едва заметно, чувствуя, что молчание — это плохой знак. Пытается исправить ситуацию, хотя уже достаточно дров наломал и даже сжег их дотла. — Спасибо? — положив телефон в карман брюк, Сатору позволяет проявить свое возмущение, — И это всё, что ты скажешь? Ты испортил мне репутацию и сделал посмешищем даже для младшеклассников, и после этого ты пришел, чтобы просто сказать спасибо? Хитоши отходит на шага два назад, стараясь укрыться от обвинений Сатору, но слова летят пачкой сюрикенов, вонзаются точно в него — Сатору не простит себе, если промахнется с такого маленького расстояния. Потому что знает, что дома словит такую же горсть колкостей, будто жизнь ему мстит за каждое действие, показывая обратную сторону слишком быстро. — Ты никогда не думаешь прежде, чем что-то сделать, — отец отпивает кофе, взглядом утопая где-то в кружке и не смотря на Сатору совсем. — Это не я начал, а… — Мне не важно, кто начал, мне важно, что ты не додумался предотвратить, — кажется, что он ставит точку, но на самом деле просто вновь прерывается на глоток кофе, от которого вьется к потолку пар, и Сатору вскользь думает, что такая температура напитка может обжечь горло, — Ты мог не садиться в чужую машину, мог не водиться с такими безмозглыми людьми, но что я вижу? — отец, наконец, поднимает взор и смотрит на другой конец стола, на Сатору, который краснеет, поджимает губы, но держится вполне достойно. Глава семьи вздыхает, не дожидаясь очередных оправданий, — Что связывает тебя с тем парнем? Сатору ожидал всё что угодно, но не это. — Ничего, — сдается, склоняет голову виновато, — И никогда ничего не связывало. Отец кивает, допивая кофе и вставая из-за стола, грозясь снова оставить Сатору наедине со своими внутренними бесами, что покоя сегодня уже явно не дадут. — Больше не смей так позорить нашу семью.

***

— У меня нет выбора, — Сатору вынужденно улыбается и поднимает брови. — Перед тобой открыты все пути, а ты отказываешься идти дальше родительского дома, — Юки насмешливо смеряет взглядом собеседника, — Засел там, корни пустил, ведешь себя, как ребенок, — посмеивается, шутливо прикрывая рот рукой, — Где твоя смелость перед неизвестностью? Где жажда развития? — Мне не нужно всё это на земле. — Да что ты, — Сатору задумывается, что и впрямь, наверное, похож на клоуна, раз Юки так много смеется в его присутствии, — Тоджи бы тоже посмеялся. Знаешь, почему ты проиграл? Потому что твое становление произошло только на небесах. Сатору не претендует на какую-то весомую роль на земле. Ему не нужно это становление в обществе людей, если на небесах он уже познал истинный смысл существования. Ему не нужно пытаться исправить все ошибки, допущенные при жизни, — он просто переждет этот этап и вернется в уже обустроенное гнездо, незачем устраивать его вновь на земле, оно уже есть и силы на него уже потрачены. — Если хотите, можете свалить на меня всё, что на Вас навалилось… Столкнувшись с неудачами единожды, больше не захочется возвращаться к ним снова, так ведь? — Становление многих произошло только на небесах, — Сатору уворачивается. — Но на вершине сейчас только Тоджи. — Это всё воля случая. Сатору не настолько асоциален, чтобы не знать истории других известных Богов, как минимум тех, что рвались к его силе приблизиться, к нему самому — угодить, укрыться под покровом лести и одурачить впервые столкнувшееся с подобным неопытное сердце. В подростковом возрасте Сатору жаждал внимания, не мог без него, как без воздуха, даже когда его было в избытке, но тем не менее говорил, что знает себе цену — полностью себе противоречил. И по-настоящему удивлялся, почему никто не видел в нем личности — той самой, которая знает себе цену — и не понимал его душевных страданий. А они вообще были? Сатору припомнит только переживания за свою репутацию и за отношения с родителями, которые, часто именно с отцом, складывались не лучшим образом, и сейчас, спустя столько лет, Сатору может осознать, что он действительно был не самым примерным ребенком, и разложить по полочкам все свои недочеты. Сатору вознесся, будучи незрелым и глупым, себя из прошлого он искренне презирает. Он правда не знал ценности денег, того, как их трудно зарабатывать и как лучше тратить, не видел ценности окружающих его людей, клевеща на них по поводу и без, и не знал своей ценности. Все видели в нем исключительно мешок с деньгами, потому что он ничего из себя больше не представлял. Потому что он сам видел себя таким. Потому что ничего его больше не заботило: ни чужие чувства, ни свои собственные, которые он так умело научился подавлять в угоду своей репутации, но так неумело начал их проявлять позже, когда было уже поздно, что это сказалось на настоящем довольно ощутимо. Ничему, кроме этого, его жизнь на земле не научила. Всему остальному учили лишь небеса. Он был не настолько юн, чтобы его отдали на воспитание специально обученным Богам, но и не настолько зрел, чтобы самостоятельно разгребать множество дел, которые мигом свалились на него, стоило только победить в самом первом сражении. И по возвращении на землю Сатору думал, что теперь он действительно изменился — повзрослел, поменял принципы и жизненные цели, однако слова Юки натолкнули на мысль, сидевшую уже очень долго в тени других, более крикливых и наглых. А что, если Сатору придется пробыть на земле еще год? Десять лет? Сотню? Он продолжит прятаться за родительскими деньгами, прямо как в детстве? Но спустя сотню лет и родителей не станет, и бывших одноклассников, и всех знакомых, больше не будет никакого запасного плана. Сатору привык думать, что он опирается только на себя, что никто больше ему не поможет, что никому больше нельзя доверять или давать слабину и позволять кому-то помочь нарочно. Именно этим он руководствовался на небесах. А падение на землю словно вернуло его обратно к подростковому мышлению. Физически он взаправду являлся подростком — было бы странно во взрослом теле приходить в школу и пытаться слиться с толпой учеников — но мозгами он уже давно перерос всё то, что происходит сейчас в его жизни. И сколько бы он это не отрицал, не загонял в угол, не запечатывал тысячей печатей и не закрывал за семью замками — мысль всё равно всплывает в сознании и маячит где-то на берегу. Если Сатору не вернется на небеса еще долгое время, то ему ничего не мешает вновь обустраиваться на земле. Вот только обидно будет, если все старания пойдут насмарку и не принесут в итоге ничего — ни удовольствия, ни пользы. Сатору рассчитывает хотя бы на что-то одно. На себя. Цифры два в его голове не существует больше — это в два раза больше мороки и в два раза больше радости в случае чего, но Сатору готов потерпеть и обойтись без умножения на два, боясь банальных рисков. На небесах он бы над собой тоже посмеялся. — Слушай, — тянет Юки, обводя глазами все помещение храма, — Ты же часто пересекаешься с тем проповедником, который недалеко от тебя живет, — бросает как бы невзначай, но Сатору прекрасно понимает, что она что-то от него хочет. Или от Сугуру. Сатору поднимает бровь и смотрит непонимающе, неотрывно, но так невыносимо, что Юки быстро решает перейти к делу и не занимать его расспросами о том, как Сатору вообще до этого докатился. Он и сам не знает. Ничего не знает, из того, о чем успел сегодня подумать. Он потерялся, запутался, и так сильно хотел бы начать всё сначала, что боится, как бы не начать гнобить себя сожалениями и виной. Но пока держится. Снова стойко, снова краснея и поджимая губы. — Передашь ему кое-что? — Юки проводит рукой по воздуху, выуживая из ниоткуда ключ, — Не от меня. Это Сукуна передал, — и Сатору заливается еще бо́льшим недоумением, продолжая мирно молчать и выражать всю реакцию лишь выражением лица, — Он сжег тот храм около десяти лет назад, но забрал ключ у мужчины, который там жил. В подробности не вдавался, сказал, что там есть подвал, где тот мужик ночами пропадал вместо того, чтобы спать, и сказал, что "его сынку наверняка будет полезно узнать, чем он там занимался", — зажав нос, Юки пародирует голос Сукуны, не попадая ни капли, а затем возвращается к своему привычному тону, — Сказал, что сам вряд ли сможет передать, а я как раз еще на небеса не вернулась тогда, так что хотела сама узнать, но ничего в этом храме не нашла, — разочарованно пожимает плечами и кидает ключ в сторону Сатору. — Ты намекаешь на то, чтобы я тоже поискал этот подвал? Отчаянно пытаясь сложить всё сказанное и унять в уме вопросы о том, почему Сукуна не передал ему ключ лично и не заикнулся о нем даже в их последнем разговоре, Сатору прикрывает глаза и слегка трясет головой, но всё созревшее в недрах сознания так и остается там, выпадать не желая упрямо. — Если хочешь, — не дает точного ответа, но улыбается в тени довольно коварно, — Теперь всё в твоих руках, я лишь посредник, попытавший удачу, — щелчок пальцами и Юки скрывается во тьме окончательно, не оставив после себя и следа. Юки имеет неоднозначную репутацию в небесном пространстве, а ее последователи одариваются нередкими появлениями Божества в собственных храмах, но чаще Юки предпочитает прятаться среди людей и иногда злоупотреблять своими силами в личных интересах. Явив себя перед Сатору она, конечно, не нарушит закона, однако был бы в храме обычный человек, такой как, например, Сугуру или Юджи, то она наверняка подверглась бы очередному суду. Для Юки такие преграды — не помеха, она не отличается своим высокомерием и не разделяет людей и Богов, считая, что простым смертным ничего не будет, если они увидят свое Божество хотя бы один раз. Другой вопрос, если увидят ее в быту, на улице где-нибудь в толпе или в магазине, то не перестанут ли ей поклоняться так усердно? Но и это для Юки тоже не является проблемой. Обходить небесные законы можно легкими изменениями во внешности, ведь никто не гарантирует, что на земле нет кого-то еще с такой же внешностью. Юки такими уловками успешно пользуется несколько лет, но и ошибок у нее хватало — иначе не низвергли бы два года назад. Сатору не задумывался, что она успела вознестись снова, но, наверное, верующие будут рады вновь видеть ту, кто действительно не брезгует водиться с людьми на земле. Сатору до такого далеко. Наверное. Ключ в руках твердит о том, что насколько бы далеко ни была его смерть, он точно не станет долго с этим ключом возиться. В конце концов, это не его дело. Снова. Столько развелось не его дел, и везде хочется свой нос засунуть, поглядеть со стороны или дать непрошенный совет. Раньше Сатору таким не интересовался, кажется. А еще кажется, что его чужие дела и по сей день не интересуют, просто его мозг больше не считает их чужими. — Ты был у меня, скажи честно? Последние два слова въедаются в разум едким запахом. Сатору только и делает, что врет. И Сугуру, и самому себе, но на вопрос отвечает правду. А врет ли сам Сугуру? Сатору честно скажет, что нет. Иначе не краснел бы и не отворачивался, и Сатору не хочет издеваться дальше, переводит тему, переходя на что-то более привычное им обоим. Сугуру пропитывает всё вокруг сигаретным дымом и, вероятно, даже прихожане в храме смогут потом учуять и понять, чем он тут занимается. Его, видимо, не волнует то, что он вот так просто ушел со своего поста и стоит сейчас прокуривает свой балахон и распущенные волосы, которые этот запах наверняка впитают. Давно впитали. Сатору заостряет внимание на челке и мысленно пытается представить Сугуру без нее, но потеря бдительности обходится ему боком и фраза про работу получается на редкость подозрительной. А молчание — напряженным. Теперь очередь Сатору краснеть и в сторону отводить глаза, словно Сугуру отразил его выстрел и ему самому прилетело нещадно. С Сугуру почему-то всегда так получается, и думается, что это наглядный пример того, что пора бы перестать плеваться ядом и вести себя нормально. Пора перестать противиться, найти баланс и… Прекратить врать? Ведь так делают нормальные люди, да? Но Сатору не может. Не может себе позволить хотя бы на секунду даже подумать о том, что ему придется рассказать Сугуру о его пребывании на небесах, и не столько потому, что у Сугуру вопросы появятся и придется углубляться в прошлое, а больше из-за того, что он не поверит. Это как подойти к любому прохожему и сказать, что Сатору на самом деле удостоился титула Бога Солнца, но его изгнали, потому он сейчас здесь, среди простых смертных. Сравнение Сугуру с левым прохожим уже заставляет мысленно исказиться в гримасе неприязни к самому себе, но атеист до мозга костей никогда не посчитает правдой слова богатого школьника, скорее подумает, что Сатору крышей поехал, свихнулся совсем со своими деньгами. Не своими. С этим Сатору тоже должен разобраться. Со всем. И Сатору самому не верится, что он сможет. Язык не повернется рассказать правду. Проще будет сбежать от такой ответственности, но сейчас бежать некуда — и Сугуру, на удивление, не спешит покрыть Сатору обвинениями в неправдивости его речей. И его действий, его мыслей, его образа, Сатору бы поблагодарил его искренне за это, да только молчит, продолжая тупо пялиться на чужой профиль. — Замерз, да? Да. Еще лет одиннадцать назад, кажется.

***

Цифры теряются и расплываются, смешиваются с темнотой неба и бледностью мокрого асфальта на дороге, Юджи под ноги не смотрит и едва не спотыкается, на ходу пересчитывая купюры в руках и держа в уме сумму монет в сумке. На пустынных улицах больше никто на него не смотрит — все разошлись, а Юджи нарочно прождал так долго, но ничего так и не дождался. Купюры летят в сумку к монетам, гитара в другой руке чуть перевешивает, однако Юджи не уделяет внимания таким деталям, пытаясь придумать способ снова встретиться с Фушигуро, который не появлялся на набережной в качестве зрителя уже три дня. Сколько бы Юджи в лица людей не вглядывался, сколько бы не сбивался из-за этого и сколько бы текст не забывал, ни одного лица знакомого в толпе не нашел, и пускай остался сегодня допоздна, и Чосо наверняка волнуется сейчас, но хотя бы убедился, что Фушигуро не сделает исключение и не одарит его своим присутствием снова. Зато денег получил больше. Быть может, он просто не хочет общение продолжать, как и подумал Юджи еще перед уходом из дома Годжо, но такая неопределенность всё равно покоя не дает. Ноги тянут в другую сторону — заявиться к Годжо — но душа противится, разум пытается мыслить рационально. Эти мысли приводят к тому, что Юджи сам виноват: не попросил даже номера, не обменялся соцсетями с другими. На всякий случай. А может, никто и не хотел давать ему контакты, потому что со стороны все трое выглядели хотя бы чуть-чуть, да знающими друг друга. А Юджи затесался среди них так неудобно. Так неуместно. Нет даже желания говорить об этом с Чосо — слишком ничтожная проблема из всех, что можно придумать. Люди приходят и уходят, Юджи уже уяснил это, и такие одноразовые встречи лучше оставлять в душе на полке с чем-то хорошим, нежели искать поводы для вины и грусти. Юджи заворачивает в сторону уже приевшихся родных дворов, в темноте скрываясь и ловя на своих руках лишь отблески света из окон домов, думает, что в подъезде снова будет точно так же темно, но не успевает посмотреть в его сторону, как из кустов выныривает мужчина в капюшоне и сумку из правой руки выхватывает, устремляясь к выходу со двора. Юджи пускается в погоню, по пути рассуждая, что выбегать на улицу со стороны этого мелкого вора будет верхом глупости, ведь там не найдется укромных мест и толп людей в такой поздний час, несмотря на это мужчина с сумкой сворачивает именно к яркому свету фонарей и сбавляет шаг. Успев обрадоваться, Юджи облегченно выдыхает, а затем ускоряется и выставляет правую рук вперед, чтобы вернуть то, что по праву его. Думая из-за поворота выскочить, наконец поворачивает голову к улице, и движения его опережают ход мыслей, потому ноги продолжают бежать, а в голове мгновенно назревает смятение. Улица уходит далеко за горизонт, и всё, что попадает в поле зрения Юджи, это лишь пустая дорога и пустой тротуар с ровным рядом фонарей, один из которых добавляет атмсоферы и решает помигать, словно лампочка вот-вот погаснет. Юджи тормозит и, перед ним застывая, глядит вверх на мелькающий теплый свет. Спустя секунд тридцать фонарь успокаивается и уже ничем не отличается от остальных, Юджи вынужденно поднимает одну бровь, осматриваясь вокруг и невольно предполагая, что ему показалось. Нет, не мужчина. Фонарь. Сумки в его руке до сих пор не наблюдается, такое показаться не может. Юджи вновь окидывает взглядом окружение и не цепляется ни за что, опуская руки. Стоя каменной статуей посреди заснеженной улицы, Юджи ждет, пока окончательно замерзнет и из камня превратится в лед, упадет и разобьется, а потом растает и лужей растечется по весне. Но за несколько минут этого не происходит, он молча разворачивается и шагает обратно к подъезду, совершенно не замечая мигающий за ним тусклый фонарь. — Надо в полицию, — громко возмущается Чосо, смотря на равнодушного Юджи в прихожей. Тот скидывает ботинки на пороге, едва уловимо улыбается и, махнув рукой, направляется в свою комнату. — Жаль, сумку новую купить придется, — пожимая плечами, Юджи ощущает чужой взор на своей спине, но не спешит бросить ответный, уставший и спокойный, с ноткой вины. Всё-таки спортивную сумку, с которой Юджи всё это время таскался на набережную, он удачно приватизировал у Чосо, когда переехал сюда. Естественно, никто не станет в полиции таким делом заниматься, да и не так уж много денег там было, Юджи только понять не может, куда сбежать умудрился тот мужчина за такой короткий срок. Словно испарился, хотя, по ощущениям Юджи, вовсе и не собирался быстро бежать. Наверное, тоже какой-то спортсмен, но зачем такому вообще подростка обворовывать — не для себя? Да, кажется, в этих домах абсолютно все не купаются в деньгах, глупо надумывать причину. Юджи, свет не включая, падает на кровать, смотря на бледный потолок, где то появляются, то исчезают блики желтоватого цвета. Мелькающие огни в полусонном взгляде смешиваются воедино, и Юджи на них внимания не обращает, думает только, что правая рука болит гораздо меньше, потому что гитара в левой была тяжелее сумки. Пляски отблесков нарушает загоревшийся экран телефона, яркостью своей перебивая одинокий поломанный фонарь и вынуждая Юджи усесться, поднять гаджет с подушки, смахнуть пачку уведомлений, хмыкнуть себе под нос и откинуть смартфон обратно. Укладывая голову туда же, Юджи ложится набок и теперь отчетливо видит моргающий вдалеке огонек. Похоже на начало какого-то ужастика, но Юджи уже убедился, что ничего страшного там нет — дорога до сих пор пуста, будто все владельцы автомобилей уже разъехались по домам, а на тротуаре одинокий прохожий тоже, наверное, возвращается с работы. Юджи бы не хотел работать так, чтобы пешком возвращаться поздно вечером в такой район. Это ли не значит, что человек ничего не добился в жизни? А хотел ли? Юджи не должно волновать. Он видит этого прохожего первый и последний раз. Чернеющий силуэт никуда не спешит, наверное, дома никто не ждет его, дома так же холодно и темно, как у Юджи в комнате, однако Юджи до сих пор не один. А силуэт ощущается одинокой песчинкой посреди белой длинной улицы. Неудобно, неуместно. Если б в воскресенье Юджи не остался у Годжо дома, то шел бы домой ровно так же, разве что не так далеко — прохожий не заходит во двор, уходит по улице дальше, исчезая во тьме за горизонтом. Фонарь перестает мигать.

***

Нагло вешая на уши лапшу невинным покупателям, Сатору прибавляет верующих в свою копилку, избегая мыслей о других Богах и ловко уворачиваясь от советов со стороны прихожан. Сугуру, кажется, буквально весь день исподтишка наблюдает за ним, потому что стоит Сатору взгляд свой поднять с товаров и покупателей, так он сразу с глазами Сугуру сталкивается, от которых уже не увернуться. Не избежать, не навешать лапши целую гору — не хочется уже — Сатору устал. Держать в голове непомерное количество лжи, не полагаясь на свою технику, и в это же время городить бессвязную чушь направо и налево, внушая прихожанам то, что им обязательно нужно купить ту или иную вещь, — трудно. Действительно трудно. Сатору совсем чуть-чуть сочувствует тем, кому приходится работать продавцом больше одного дня. Совсем чуть-чуть жалеет, что вызвался на такую помощь просто ради единственного удивленного взора, который он ловит весь день. Но даже не думает о деньгах, рассовывая покупки в чужие руки. Думает только о том, что это бесплатное развлечение для него, для разнообразия досуга. — Сколько заработал? Смех Сугуру гулко отзывается в сердце, глухо разносясь по храму непонятным шелестом. Никто, кроме Сатору не услышит. — Сам потом посчитаешь, — теперь Сатору придется убегать от этих нелепых разговоров о деньгах, он отшагивает назад, мнимо пытаясь отдалиться. — Ты же сам заикнулся о том, что хочется быть независимым. Сугуру выходит на участок, направляясь к покрытому снегом пруду, и Сатору в голову лезут не самые приятные воспоминания. Создается ощущение, что Сугуру этого пронизывающего холода вовсе не ощущает, с ним сливаясь, его поглощая, а потом выпуская наружу на всех тех, кто рядом находится. Или накапливая в душе, начиная леденеть не снаружи, а изнутри. И теплого света фонаря не хватит, чтобы растопить. — Ты правда думаешь, что я нуждаюсь в этих деньгах? Не нуждается. А Сугуру, кажется, не нуждается в том, чтобы все айсберги вокруг него растопили. Тогда весь его храм затопит, все три этажа и всю придомовую территорию, а у Сугуру ничего не останется. И от него самого тоже. Сугуру ненароком глаза опускает, словно провинившийся ребенок, и Сатору думает уже подойти, хлопнуть по плечу непринужденно и попрощаться, чтобы своим присутствием не напрягать больше, а то так навязался, что на весь день задержался здесь, однако Сугуру быстро возвращает прежнюю собранность и смеряет таким отстраненным взглядом, будто Сатору — грабитель, который пробрался на его участок, в попытке обчистить пустующий дом, и случайно лицом к лицу с хозяином встретился. — Принципы не позволяют, да? — усмехается отчего-то и даже не дает Сатору права на ответ, — Голос срывал, крича, что разводить людей на деньги карается судом, а сейчас сам весь день таким занимался, сложно, да? — да, — А я десять лет таким занимаюсь, — на выдохе говорит и отворачивает голову, больше не решаясь, видимо, на Сатору смотреть. А Сатору в растерянности прокручивает в голове мысль о том, что он радоваться должен — Сугуру наконец-то признал, раскрылся, всего неделю продержался. Но горечь сушит горло, сковывает его, не давая и слова проронить, и Сатору молчит, ресницами хлопая и щурясь от растаявшего на них снега, а Сугуру продолжает, так и не дождавшись ответа, — Знаешь, я правда думал раньше, что с возрастом пойму, втянусь. — спиной повернувшись, Сугуру окончательно перекрывает возможность разглядеть его эмоции, поэтому Сатору полагается только на слух, прикрывая глаза, — Первое время было очень сложно, честно, я думал всё бросить, я и сейчас каждый день об этом думаю, потому что люди реально верят, у них реально глаза горят на то, чтоб всю жизнь посвятить каким-то сплошным выдумкам, а я не могу ответить таким же огнем в глазах. Вера во что-то не делает их плохими людьми, они не заслуживают к себе такого отношения с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Я втянулся, но так и не понял. А ты смог с первого раза устроить весь этот цирк, даже бровью не повел, — бросает с долей вины и отчаяния, через плечо смотря на выход из храма. Не с первого. — Нет. — Что? — Принципы позволяют мне вещи и похуже, — Сатору всё-таки осуществляет недавнюю мысль, вперед делая пару шагов и почти с Сугуру равняясь, — Я не самый честный человек и ты тоже, можешь не оправдываться, я… — Ты называешь это оправданием? У Сугуру, кажется, сейчас мозг вскипит от спокойствия Сатору, он забивает на неловкость своего положения и рывком разворачивается, перебивая и выдавая возмущение прямо в лицо, голос повышая и сразу же замолкая, по сторонам озираясь боязливо. Сатору грозится истерически рассмеяться, наблюдая за тем, как Сугуру и сам сегодня сыплется на кусочки, не ограничиваясь простой оговоркой, а роняя слово за словом, о которых пожалеет наверняка уже спустя пару минут, но в данный момент он выглядит действительно самым честным человеком в мире. — Можешь называть это как угодно, — руки потирая, Сатору впитывает не только фразы, Сугуру выброшенные, но и ледяной воздух, от которого пальцы медленно коченеют, а горло продолжает засыхать и инеем покрываться, такими темпами Сатору наконец-то закроет свой рот и убежит греться домой. Наверное, Сугуру будет рад. — Ты тоже можешь называть это как угодно. И думать можешь о чем угодно. Мне не нужно знать твое мнение. Сатору хватает на всего пару секунд серьезного выражения, и он прекращает сдерживаться, поднимая голову к темно-синему небу и смеясь так громко, чтоб мимо проходящие люди обернулись и осуждающе посмотрели. Это не радость, не веселье, а доля безысходности, смешанная с обреченностью, которая наружу жаждала вырваться еще в первую встречу, еще в воскресенье, еще несколько часов назад, и, наконец, обрела свободу, в небеса улетев вместо самого Сатору. — Ты так заврался, не устал? Сатору прекрасно знает, что из них двоих по горло во лжи — только он сам. Сугуру, скорее, по колено, но и это похвально — столько информации в голове держать обычному человеку, несколько лет подряд не давая себе продохнуть, действительно нелегкая работа. Состояние Сугуру тому наглядный пример, и Сатору даже снова стыдно становится за то, что не дал ему отдохнуть за прошедшую неделю, а заставлял всё это время снова и снова в собственную ложь погружаться. Опять это "уже не новшество". — Устал, — Сугуру всё не решается в глаза взглянуть, но в тени лицо больше не прячет, лишь вздыхает с каплей сожаления в голосе. — По тебе видно. — Обычно я не беру выходных без веского повода, — взор метнув на вход в храм, Сугуру быстро возвращается к привычному разговору, но делать вид, что ничего не произошло, уже вряд ли получится. Обоим придется привыкнуть. Сугуру приподнимает уголки губ, вероятно, обдумывая последние минут десять и осознавая всю глупость, по большей части, конечно, свою, но Сатору ни в коем случае его не обвиняет. Рано или поздно это должно было произойти, Сугуру не робот, чтобы после всех провокаций оставаться в строю со свежим разумом. Сатору ставит галочку мысленно, отмечая, что его методы работают отлично, и думает уже вновь выдать насмешку, однако Сугуру пресекает его попытку своим отстраненым вопросом: — Почему ты отговаривал людей покупать какую-то продукцию? Голос звучит так тихо и хрипло, но Сугуру по-прежнему улыбается, глядя куда-то себе под ноги. Сатору еще сильнее норовит сгореть от стыда, молча красными пятнами покрываясь и держась до последнего произнесенного слова. — Ради разнообразия, — Сатору отмахивается, — Ты не замечал, что спрос на… конкретные товары больше? Мне же нужно было распродать всё, — плечами пожимает, говоря размеренно ровно таким же пониженным голосом, но Сугуру не убеждают слова и, кажется, вызывают еще больше сомнений, он всё-таки взгляд полуприкрытых глаз поднимает на чужое лицо, не выражая непонимания, но расспрашивая дальше. — Ты читал что-то из того, что продал? — Приходилось, — хочется от посторонних глаз спрятаться, Сатору не определился, что принимается хуже: врать так, чтобы слышали все, или врать только Сугуру. Только ему морочить голову, даже когда он сам уже выпутался из личной лжи и теперь перед Сатору как на ладони, — В школе, от скуки. — Ты сегодня как раз туда не пошел, — примечает и едва заметно усмехается, ненарочно натягивая на лицо ту же маску с лисьим прищуром, что и тогда, в школе, когда Сатору еще не цеплялся за детали и не придирался к словам. — Ты чем-то недоволен? Вернув былую стойкость, Сатору выдыхает, тяжелую голову опуская вслед за Сугуру, и слышит звонкий смешок, засчитывает это за ответ моментально, снова шумно выдыхает, словно кросс пробежал только что, и парой пальцев по лбу проводит, убирая с глаз упавшие волосы. Не разговор, а эмоциональные качели, но заканчивать, на удивление, не хочется, поэтому Сатору не торопится бежать домой, хоть уже изрядно подмерз и на ногах еле стоит, по правде говоря. На два мигающих вдалеке фонаря падают крупные хлопья снега, Сатору обращает свой взор к почерневшему небу и ловит еще несколько снежинок ресницами и носом, отвлекаясь на секунду от реальности. Мегуми на снег так же реагирует, Сатору невольно улыбается от воспоминания и их первой встречи, и думается почему-то, что если бы события последней недели произошли, например, весной, то в них бы не было этого особого шарма. За десять с лишним лет Сатору привык не спускаться на землю ни при каких обстоятельствах, посылая на решение разных дел низкоранговых слуг, которые желали добиться его расположения в настоящем и получить больше влияния и верующих в будущем, потому Сатору лишь давал им дорогу, оставляя единственной своей обязанностью сражения с теми, кто претендовал на его место, в качестве поддержания власти. Не сказать, что он жалеет, что не наведывался в людской мир, просто будучи Богом все прелести земной жизни воспринимаются иначе. И сейчас, стоя в окружении людей и людских творений, в окружении еще нетронутой природы, Сатору может наконец прочувствовать то, ради чего и Мегуми, и Сукуна коротали ночи на земле, о чем говорила Юки и что пытался когда-то донести до него Нанами. Баланс. — Бог Луны правда убивал людей при жизни? Табличка с надписью "спокойствие" в голове Сатору падает на пол, но пока не разламывается на части. Отвечать честно на такой вопрос слишком долго, ведь Сатору заикался только о действующем Боге Луны, не ручаясь за предыдущих, которые вполне могли натворить кучу бесчинств, не марая руки чужой кровью, однако врать больше не хочется, Сатору слишком расслаблен сейчас, чтобы запоминать все нюансы своей лжи. — Можно сказать, что да, — двинув головой в сторону Сугуру, но так и не повернувшись, решает продолжить на свой страх и риск, — Написано, что он добился своего статуса нечестными путями, — аккуратно сглаживая углы, Сатору надеется, что Сугуру не будет углубляться в данную тему, потому что не уверен, если он продолжит рассказывать то, что знает сам, не факт, что оно окажется в книгах, Сатору не вдавался в подробности, не смотрел на авторов, и может оказаться так, что ни единого правдивого слова в них нет. — Тебе домой не пора? — Выгоняешь? Конечно, выгоняет. Сатору весь день проторчал с ним, после такого вряд ли стоит ожидать приглашения выпить по кружке чая по второму кругу. — Беспокоюсь, — одна рука опирается на холодную стену, вторая отряхает свободное одеяние от напа́давшего снега — объясняться Сугуру больше не собирается, да и Сатору того не требует, ему бы сейчас поесть да поспать, а завтра снова в школу. Подпортить кому-то из Богов жизнь своим вандализмом уже не так заманчиво выглядит, а до недавнего времени других занятий у Сатору не было. Небесные законы на него не действуют, он может творить всё, что хочет, но за год земной жизни его желания стали ограничиваться только первичными потребностями, а всё остальное Сатору считал своей работой — школу, разговоры с первыми встречными людьми потехи ради, поддержание техники в родительском доме, беспорядочные прогулки по незнакомым улицам. За такую работу ему никто не заплатит, наверное, поэтому Сатору противился всему этому поначалу, считая всё же, что он, как высшее существо, должен заниматься более важными делами. Однако исправлять внушением свои ошибки оказалось труднее, чем самостоятельно разруливать каждую проблему — видимо, проблемы были не такими масштабными. Искуственными. Никто ведь без Сатору не умрет, без его никому не нужных убеждений, без появления на уроках и без метаний по улицам. Они Сатору не касались, он лишь пытался найти себе применение, доказать, что на земле он не такая же ничтожная пешка, как все остальные, и нужность свою ощутил только в родительском доме. Такую же искуственную, надуманную самим же собой, чтобы хотя бы где-то найти свое пристанище. И когда нарисовалась естественная, настоящая проблема, подумалось вдруг, что без техники никак не обойтись. Наконец-то исключительность Сатору пригодилась. Но самому себе ничего не внушить. Не обойти дворами чувство стыда и неловкости, не закрыться от растерянности и тревоги из-за собственной беспомощности перед ситуацией. Не закрепить в своих мозгах сопротивление и стойкость железную, так, чтоб не сломить, не разрушить парой ударов. Сатору ничем не отличается от тех жителей деревни, что встретил, только-только на землю упав. И количество лжи за его спиной не имеет значения, если рано или поздно он сдастся, и вся эта ложь превратится в горсть пепла, не принеся никакой помощи. — Еще позже не мог вернуться? Дверь хлопает сегодня чуть тише, низкий голос вынуждает Сатору остановиться на пороге, а суровое лицо перед ним отражает все оттенки недовольства, мешая его с неразличимой отцовской строгостью. Сатору концентрируется на взгляде напротив, перебирая варианты, где он мог ошибиться, но, кажется, главным проебом была лишь безответственность. С самого начала Сатору ограничился тем, чтобы вселить в своих родителей мысль о том, что он школьник, который никогда и не попадал ни в какие автокатастрофы, этого было достаточно, но, со временем привыкнув, словно переместившись на одиннадцать лет назад, отец вернулся к порой пренебрежительному отношению к Сатору. Будучи неугомонным ребенком, Сатору всегда получал от отца укоризненные фразы, повествующие о том, что Сатору никак не может вырасти, застряв в детских годах, даже находясь в подростковом возрасте. И сколько бы Сатору при жизни не пытался доказать отцу, что его мышление уже давно на голову выше, чем у его сверстников, тот всё равно приземлял его одним взором и словами о том, что на ровесников равняться не стоит. Сатору никогда не был достаточно идеальным в глазах своих родителей, и кажется, что расскажи он им про свои сражения на небесах, про то, сколько власти было в его руках в свое время, сколько силы, и каков был авторитет — они бы всё равно считали его глуповатым ребенком. Они бы не поверили, во-первых. А во-вторых, сила и власть не показатель ума, на небесах особенно, Сатору это понимает, потому не предпринимает больше попытки убедить их в своей правоте. Наверное, это достаточно по-взрослому с его стороны. — Мог, но не захотел, — улыбается, не сводя глаз с отцовских, и тот постепенно меняется в лице, смягчаясь и чуть поднимая уголки губ, непривычно по-доброму кивая и медленно удаляясь из прихожей. Сатору выдыхает, чувствуя ту же сухость в горле, и со всех ног срывается на кухню, не снимая куртки, только ботинки скинув на порог. Мегуми не слышно и не видно, быть может, он и вовсе спит уже — Сатору не обратил внимания, горит ли в его комнате свет — и будет снова неловко, если лицом к лицу он так его и не поздравит. Мегуми наверняка остался доволен подарком — он не выглядит привередливым, это не значит, конечно, что стараться над подарком не нужно было, просто Мегуми не такой замороченный, как все, с кем раньше Сатору общался, и он далеко не взрослый человек, у которого уже всё есть и ему от жизни надо лишь спокойствия и благополучия. Мегуми просто ребенок с трудным детством, такого удивить не составит труда — на небесах тоже таких полно, он и сам, наверное, знает об этом не понаслышке, и Юки была права, говоря, что такие люди отродясь сильнее, чем родившиеся с золотой ложкой во рту — баловни судьбы, как Сатору.

***

Вылавливая в темноте силуэт, который быстро растворяется прямо на бегу, кажется, что это была галлюцинация из-за переработки. Цепляясь за следующий силуэт поменьше, который тормозит ровно на том месте, где пропал предыдущий, разум подсказывает, что это уже не игры пьяного рассудка. Нанами трезв, но бодростью не блещет. Глаза никогда его не подводят. — Обворовывать людей так низко с твоей стороны, — прождав, пока простой смертный скроется, Нанами становится аккурат перед мерцающим фонарем и поднимает голову, смотря в пустоту, — Можешь не прятаться, здесь всё равно никого больше нет. — Не смей надо мной смеяться, — выдавливая по слову, во тьме проявляется смутная фигура, но почти сразу исчезает вновь, не давая разглядеть свой облик во всей красе, делая это скорее ненарочно — по своей неопытности. — Будем играть в гляделки? Убить не получится, пока наглец не явит свою сущность, да и сражаться с невидимкой Нанами желанием не горит. С демонами он никогда не церемонится, обычно хитростью они не отличаются и либо пускаются в бегство, либо вступают в изначально неравный бой. Раньше Нанами бы отступил, но каждая деталь, которая бросается в глаза, говорит о том, что этот демон — новичок, совсем свои способности не опробовавший, не изучивший до конца, но уже обретший чрезвычайно высокое самомнение. — Думаешь, у меня других дел нет? Или имевший его еще при жизни. — Видимо, — вымученно пожимая плечами, склоняет голову набок, — Зачем тебе людские деньги? Демоны по своей натуре подлые, однако по отношению к людям отличаются особой жестокостью, ведь, кроме утоления жажды убийств, как таковой пользы человек для них не представляет. Поэтому воровать никуда не пригодные деньги у человека, которому они по факту нужнее — слишком глупо, даже если посчитать это легкой местью или попыткой проучить. Демоны таким брезгуют — читать нравоучения людям никто в здравом — насколько это возможно — уме не будет. В ком-то еще остались человеческие качества, в ком-то остались лишь воспоминания, в других же — ненависть и презрение, и всё из этого вряд ли подходит к тому экземпляру, который Нанами сегодня обнаружил. — Я просто хочу помочь, — звучит довольно фальшиво, но тихий голос выдает едва уловимую дрожь, — Хочу, чтоб Мегуми вернулся… домой, — под "домом" демон наверняка подразумевает небеса. Незавидная слава сына Бога Луны среди адских созданий дошла и до ушей Нанами, однако он не думал, что всё запущено до такой степени.