***
Теперь утро встречает не солнцем в окне и галдежом Сатору в комнате, а едким будильником. Глаза раскрывая с трудом, Мегуми понимает, что снова проснулся в одиночестве. Ему привычно. У него везде так, видимо: при жизни обычно каждое утро Цумики уходила на работу раньше, чем Мегуми вставал, зачастую оставляя на столе завтрак и изредка — записку с какой-нибудь родной приевшейся глупостью; на небесах Мегуми проводил утро в безлюдной местности нарочно, не желая встречаться с кем-то из Богов, с кем-то из людей, Сукуна, по правде говоря, разбавлял это полотно одиночества, но Мегуми соврет, если скажет, что никогда не думал о количестве убийств на его счету, что не испытывал из-за этого и капли страха — испытывал только судьбу, позволяя Сукуне на чистом полотнище оставлять побольше красных пятен. Не отстирать — остается только вырезать, наделать дыр зияющих и искать потом, чем их перекрыть. Мегуми смирился давно с тем, что одиночество за ним идет по его же следам, они словно связаны одними путами на двоих, единым наказанием, вот только чем Мегуми это заслужил? Жалеть себя не хочется, еще больше не хочется думать о своей непригодности абсолютной, считать это фактом достоверным — подтвержденным самим лишь Мегуми — и ладно бы на этом всё закончилось, Мегуми был бы рад, однако эта привязанность на него чересчур пагубно влияет: чем больше Мегуми наедине находится со своими мыслями, тем глубже в них закапывается, отдаляясь от начальной точки и не понимая потом, как вернуться обратно. А нужно ли? Привязанность к одиночеству. С ним — плохо, но без него тоже уже некомфортно. Это невыносимый абьюз, и Мегуми сам поражается тому, как умудряется столько времени терпеть. Обязательно поставит это в своей голове на полку с достижениями, но это никак отвязаться не поможет. Сукуна не развязал их путы, не перерезал, просто набил одиночеству морду и кинул его на произвол судьбы в таком состоянии. Над ним можно было насмехаться, добивать дальше самолично, но Мегуми не перенял инициативу. А потом внезапно появился Сатору и тоже дал одиночеству пару ударов, несерьезных, будто дружеских вовсе, и даже здесь Мегуми не среагировл никак, не поддался, оставаясь верным псом на цепи, принимая эту участь за свою судьбу, за предсказание на всю жизнь, в которое охотно верится. И только Юджи, кажется, напал на одиночество с ножом. Потому что Юджи человек, его мнение не обременено слухами, он вообще ничего о Мегуми не знает, потому и набросился на одиночество без выяснения обстоятельств. Но так и не успел нанести ни одного удара. Отметив день рождения в одиночестве, Мегуми очнулся только под вечер, когда пришел Сатору, не удосужившийся поделиться тем, где он был весь день, но поздравивший вполне прилично, на этот раз без стихов с тостами, без помощи интернета, чисто от души — как он сам сказал. И Мегуми поверил, поблагодарил, чтобы сегодня снова проснуться одному в пустой комнате. По полу чуть ощутимо веет холодом, поэтому Мегуми побыстрее встает, распахивает дверь и на лестнице медлит, слыша голоса родителей Сатору на первом этаже. Мегуми в этом доме вечный гость, более обширную опцию требовать от Сатору слишком стыдно, не один раз в голову приходили мысли о том, что стоило бы наконец оторваться от чужой поддержки, и если уж суждено сдохнуть от голода или холода в ближайшем дворе, то так тому и быть. Но Мегуми не хочется позиционировать себя в своей больной голове, как самоубийцу, больше не хочется. Он уже прочувствовал на себе всю гамму эмоций, когда незнакомый человек спасает тебя от смерти, снова испытывать все болезненные ощущения от чужих отговорок Мегуми не желает. Тогда все старания Сатору будут напрасны. — Ты видел трещину на заборе, не заметил, когда появилась? Женский тихий голос почти не колеблет гладь установившейся в доме тишины, тогда как мужской вызывает крупные волны на поверхности, словно ударяет чем-то тяжелым. — Какая еще трещина? Вчера утром ничего не было. — Значит, за сутки что-то случилось. Может, соседские дети? Глава семьи поспешно выходит на улицу, проносясь мимо лестницы, у которой застыл Мегуми. Через панорамное окно видно, как мужчина осматривается, а потом резко шагает к нужной стороне, где действительно на массивном заборе расходится огромная трещина с несколькими ответвлениями. Даже Мегуми разглядеть может, не сходя со второго этажа, а еще может предположить, что это дело рук не соседских детей, а каких-то неземных существ — кого именно, пока утвердить не решается. Ясно лишь то, что дети вряд ли могут оставить такой след. Позже Мегуми и сам идет рассмотреть забор поближе, замечая при этом и вмятину со стороны участка, которая дает полную уверенность, что это сделал кто-то на территории семьи Годжо. Обойдя весь участок и не обнаружив более никаких отметин, Мегуми возвращается в пустой дом, ловит себя на мысли, что последние дни он никуда не выходил, а это значит, что прямо перед его носом произошла какая-то, возможно, драка — полноценным сражением трудно назвать, тогда бы и от дома живого места не осталось — и он даже не заметил, не услышал, не почуял неладное. Это не может быть случайностью, иначе Сатору бы с самого начала рассказал о том, что за окном у него каждую ночь происходят ожесточенные баталии, и трещина на заборе — не редкость. Теперь желание развеяться играет в сознании новыми красками, Мегуми мельком глядит на время и прикидывает, что у него есть еще час в запасе, за который можно успеть привести себя в порядок и направиться на набережную, в надежде снова увидеть того, чей разум не затмлен предрассудками, обязанностью соблюдать небесные законы и чрезвычайно праведными думами. На улице холоднее, чем обычно, больше половины декабря уже позади, а за неделю, проведенную здесь, Мегуми уже смог прочувствовать все плюсы и минусы настоящей зимы. До Нового года остается не так много времени, хотелось бы, конечно, наперекор судьбе, осуществить свою детскую мечту и отпраздновать в небольшой компании, взорвать салюты в полночь, выпить шампанского — всего бокальчик и желательно без тостов от Сатору — построить планы на год вперед и ничего из этого не выполнить. Мегуми способен только на последнее. Думать о будущем в таких условиях бесполезно. Юджи улыбается так же широко, как и в первый раз, словно никогда не устает, Мегуми садится на скамейку за толпой людей, слушая только голос и гитарные аккорды, затем скромные аплодисменты и приближающиеся шаги. Сквозь людей Юджи прорывается без своего инструмента, перед Мегуми становится и довольно приветствует, говоря, что все эти дни ждал, пока Мегуми снова явится сюда. Неловко уводя в сторону глаза, Мегуми сует нос в воротник и потирает руки, предварительно вытянув их из карманов. — Никто не подумал, взять контакты или договориться о встрече снова, — неуверенно начинает, — Наверное, это похмелье сказалось. Я пришел исправлять ситуацию, — уже чуть смелее выдает Мегуми и встает с нагретого места. Обменявшись аккаунтами, они снова расходятся: Юджи не задерживает собравшихся зрителей и идет исполнять очередную песню, а Мегуми остается у скамейки, присматриваясь к толпе и выцепляя наконец рядом с Юджи еще одну фигуру. Парень с прямыми темными волосами, собранными в две пряди у лица, периодически что-то подсказывает Юджи или выступает в качестве держателя гитары — очень важная роль — некий помощник, смутно знакомый, но Юджи о нем точно не рассказывал раньше. Что-то подсказывает, что это не просто случайный прохожий, но времени, чтобы узнать, у Мегуми предостаточно, он не планирует уходить раньше, чем Юджи закончит. Всё равно им в одну сторону. Нечто гложет душу и шепчет еле слышно, что он навязывается, однако Мегуми сам себя успокаивает словами Юджи о том, что всё это время он ждал и надеялся. Что не поставил точку на той постыдной пьянке. А Мегуми думал, и от этого становится совестно сильнее, чем от осознания своей неопределенности. К вечеру одни люди сменяются другими, а Мегуми клонит в сон, потому он начинает по набережной круги наворачивать, обмениваясь с Юджи парой слов каждый раз, но так и не решаясь познакомиться с тем парнем рядом, будто и не нужно это вовсе. — Давайте чаю выпьем у меня, — Юджи складывает гитару в чехол, кивая Мегуми, словно он единственный, чьего одобрения осталось дождаться, и первое, что приходит в голову, это то, что парень, с ним стоящий, никто иной, как его брат, о котором Юджи уже говорил. Но этот вариант сразу отметается, ведь тогда Юджи бы обращался только к Мегуми, не делая упор на множественное число. Проще спросить. — Пойдем, я уже замерз здесь стоять, — руку на плечо Юджи положив, незнакомец на миг раскрывает глаза шире, вздыхая и еще больше вгоняя Мегуми в ступор. — Пойдешь? На этот раз без вина и ужастиков обойдемся, правда, — смеется Юджи и заставляет Мегуми залиться краской, но согласиться. Вещи собрав и отдав сумку с деньгами незнакомцу на попечение — Мегуми замечает, что прошлая спортивная сумка сменилась на другую, поменьше — Юджи шагает вперед, разворачивается спиной к направлению движения через пару секунд и начинает разговор с новой силой: — Это Норитоши, — говорит, поворачиваясь к Мегуми, — Норитоши, это Мегуми, — на этот раз смотря на Норитоши, представляет Юджи, и эти двое пересекаются взглядами, оба прищуриваются, но осекаются от чужого смеха, — Вы выглядите так, как будто уже знакомы. Мегуми позволяет себе улыбнуться, а затем все трое останавливаются на перекрестке у знакомого моста, на который Мегуми даже смотреть не хочет. Он пропускает мимо ушей несколько фраз диалога, приходит в себя лишь на соседней улице, отчаянно пытаясь выкинуть из головы первую ночь на земле после изгнания, прежнее замешательство и ощутимый страх, которые сменились на легкую растерянность и бесконечную задумчивость, а если Мегуми позволяет себе много думать о жизни, значит, чувствует, что думать о безопасности не нужно, и это радует. Рядом с не самыми приятными панельными домами они останавливаются, Мегуми пялится невидящим взором в пустоту темного двора, но продолжает двигаться вперед, пускай и самым последним в их компании. — Не отставай, — оборачивается Юджи и машет рукой, но Мегуми, беглым взглядом оценив ситуацию, реагирует на блондинку, что заходит в подъезд прямо перед ними. Бровь приподняв, Мегуми кивает слегка в ее сторону, Юджи пожимает плечами и ждёт, пока Мегуми дойдет до входа. Темнота во дворе сменяется непроглядной тьмой подъезда, где не видно даже собственного носа, не то что ступеней лестницы или зашедшей ранее девушки, Мегуми включает фонарик на новом телефоне первым делом — неосознанно, руки сами тянутся — и идёт вперёд, рукой со светом мотая в разные стороны и оглядывая новое место. Чуть в стороне, около ящиков почтовых, вьется та блондинка, на них внимания не обращает никакого, Юджи, с прискорбным видом потыкав кнопку лифта, сообщает, что электричество отключили, по всей видимости, во всем доме. Девушка проходит мимо, когда все трое направляются в противоположную сторону, чтобы подняться по лестнице до нужного этажа, и Юджи решает ее предупредить, резко прямо перед Мегуми останавливаясь. — Лифт не работает, — бросает он через плечо, и блондинка наконец-то поворачивается к ним лицом, позволяя увидеть большие глаза и удивленную улыбку. — Какой ужас, — вздыхает девушка и подходит к ним, за считанные секунды поднимаясь на первый лестничный пролет, — А вам на какой этаж, мальчики? Как бы невзначай указывая на разницу в возрасте, девушка продолжает улыбаться, чем заметно веселит Юджи, которого уже, кажется, не волнует отсутствие электричества. — На одиннадцатый, — мотнув головой на лестницу, Юджи делает пару шагов по ступеням, и Мегуми понимает, что всё это время они пользовались только его импровизированным освещением, потому и Юджи застыл — фонарь направлен немного в другую сторону. — Мне тоже, — не взирая на темноту, девушка начинает подниматься выше, и на лице Юджи расцветает озарение, объяснение он оставляет на потом, поэтому Мегуми с Норитоши молча переглядываются, сходятся на непонимании и продолжают идти наверх. — У Вас там письма недавно улетели в шахту лифта, простите, не смог поймать, ветром унесло, — тихо оправдывается Юджи, стараясь говорить так, чтобы было минимальное эхо, иначе не объяснить, почему свое любопытство он не выражает привычно громко до того, что в ушах звенит. — Ничего страшного, — успокаивает блондинка, заправляя волосы за ухо, Мегуми теперь не последний — Норитоши с ним поравнялся, оставив впереди Юджи с этой таинственной незнакомкой, — Там нет ничего важного. Во времена, когда по счетам можно заплатить, не выходя из дома, печься о потерянных письмах и правда не стоит, Мегуми думает о том, что на заборе у семьи Годжо даже нет почтового ящика — наверное, такая мелочь им тоже не важна. Этой девушке, точно как Юджи, не подходит это место, на самом деле мало кому оно может подойти, и это не осуждение и не оскорбление, нет, просто Мегуми никогда бы не пожелал кому-то жить в такой серости, ибо сам на себе эту прелесть испытал. И именно там, кажется, нашел свое место. Там его ждёт Цумики, гора учёбы и долгожданное спокойствие. Дойдя до одиннадцатого этажа, девушка под пристальными взглядами всех троих отходит к соседней двери, Юджи выуживает из кармана ключи, за соседкой повторяя, проходит к своей двери и принимается открывать, как со стороны лифта слышится глухой стук, эхом разносящийся по этажу. — Ой, а как... — запнувшись, девушка громко восклицает и отходит на два шага назад, в руке больше не блестит под фонарем связка ключей, а взор ее устремлён в угол, где, кроме пустоты и черных разводов темноты, ничего не наблюдается. Разводы, вероятно, только в глазах Мегуми, который от тьмы отвык, спрятал ее поглубже в сознании, упокоив воспоминания под слоем мокрой тяжёлой земли. Она в этот миг наружу прорывается тонким ростком, сразу иссыхает, но Мегуми успевает броситься вперёд и оглядеться, вновь поднимая руку со смартфоном перед собой. Ничего нет — неудивительно. — Что-то случилось? — Ключи уронила случайно, придется новые сделать, — легкомысленно произносит блондинка, в сторону открытых дверей лифта махнув. Мегуми глядит в бездну шахты, она на него в ответ смотрит безмолвно, и получается очнуться лишь тогда, когда ещё один новый голос прорезает очередным эхом подъездные стены. — Я уж думал, ты снова допоздна, — мужской хрипловатый голос стихает под конец, затем слышится смех Юджи, Норитоши здоровается с вышедшим из квартиры человеком со свечкой в руках. — А если пожар устроишь? Почему нельзя обойтись фонариком, — с едва читаемым возмущением, Юджи задувает свечу, и на этаже вновь остаётся один источник света. — Телефон разрядится. А если так весь вечер будет? Или всю ночь? — Можно будет лечь спать и подождать до утра, — прикусывая губу, Юджи продолжает гнуть свою линию, но их обсуждение отключения электроэнергии оказывается прервано соседкой, которая показывает рукой на следующий лестничный пролет и задаёт нескромный вопрос. — Это кто-то из вас вещи оставил? Или стоит вызывать полицию — вдруг там бомба? — ехидно смеётся и шагает в темноте по ступеням, не проходя и нескольких шагов, останавливается и замолкает, находясь в ожидании, пока кто-то из парней опознает найденный объект. Юджи бросается во тьму первым, радостно сообщая, что перед ним сумка, которую вчера украли. Мегуми тоже ближе подходит и подтверждает мысленно, узнавая именно ту спортивную сумку, куда при их первой встрече Сатору кинул деньги. Деньги, к слову, на месте. И никаких бомб не имеется, что приводит соседку к лёгкому разочарованию, и кажется, что такую жажду приключений нельзя назвать нормальной. Сумку осмотрев тщательно, каждый карман проверив и убедившись, что ничего сверхъестественного в ней нет, Юджи, порассуждав, что из этой ситуации получился какой-то глупый пранк, забирает сумку с собой, заходя последним и дверь за собой на замок закрывая. Парень, из квартиры вышедший — брат Юджи, Чосо, — оказывается вежливым и довольно эмоциональным человеком. Чем-то они с Юджи похожи, однако на предложении зажечь свечку в качестве источника света они так и не сошлись, поэтому, поспорив пару минут, Юджи поддается уговорам и садится от тусклого огонька дальше всех. Соседку Чосо тоже любезно пригласил зайти, потому что в такой час оставлять девушку наедине с закрытой дверью в темном холодном подъезде — неприлично, неудобно и невежливо с его стороны. По словам Чосо, конечно. Юки, соседка, на этот вечер становится душой их компании, и пускай в кружках у них еле теплый чай стынет до ледяного, каждый не решается перебить чем-то ее рассказы о совершенно разных событиях в ее жизни. Юки ведёт монолог о путешествиях и свободе от работы, которой Чосо сильно не хватает — он выступает первопроходцем в диалоге с Юки и делает пару замечаний ее образу жизни, девушка не обращает внимания и смеётся в ответ, говоря, что это просто зависть, но она всё понимает. Мегуми тоже начинает ощущать жжение в груди. Наверное, ему тоже не хватает свободы. На небесах ее было вполне достаточно, а он рвался на землю к ограничениям. Или на земле его ждала свобода, в то время, как небесные законы сковывали его по рукам и ногам? Рассуждения заводят в тупик, Мегуми чувствует острую нехватку опыта и недостаток советов Сукуны. Он за свои столетия, проведенные в аду, наверняка нахватался самых разных мыслей, точек зрения и суждений насчёт свободы. И его личное понимание свободы Мегуми также хотел бы узнать, спросить как у старшего, как у более опытного. Жжение по всей грудной клетке греет сильнее, чем чай, наверное, нужно остановиться. Пока не прожгло очередную дыру. — А если не секрет, то где Вы были всё это время, пока не появлялись здесь? — Юджи спрашивает из самого темного угла, стоя у выхода на балкон. — В одном маленьком приморском городке, — с неописуемым восхищением отвечает Юки, — Но всё-таки к большим городам меня тянет больше, — звучит логично, Мегуми на секунду хочет поддаться и спросить название: быть может, повезет, и Юки была в его родном городе, тогда можно было бы узнать, что там нового, однако, открыв рот, Мегуми так и не удается вымолвить ни слова, — Ты тоже был на юге, Мегуми? — Да, я оттуда родом, — произносит поспешно, уже позже осознавая, что не успел представиться, и никто из присутствующих не называл ни его имени, ни фамилии.***
Белая макушка виднеется около чужого забора, довольно долго не сходит с одного места, будто Годжо что-то увидел и никак оторваться не может. — Лучше бы на свой участок так пристально смотрел. От такого непрошенного совета Годжо резко оборачивается, Нанами и не думает скрываться перед ним, убрав очки и руки скрестив на груди. — В последнее время слишком много неземных существ хотят со мной повидаться, неужели я настолько популярен? — тянет Годжо, видимо, не придавая никакого значения фразе, сказанной Нанами вместо приветствия. — По-моему, популярен только твой сожитель с недавнего времени, — Нанами безэмоционально отворачивает голову в сторону строения за забором, где горит свет на втором этаже, — Сукуна мертв. Как и зачем — не знаю. Вчера мы нашли его перед твоим домом. Нанами сюда пришел не чтобы лить воду, потому, разложив перед Годжо все факты, ему самому известные, он хотел было сорваться с места и по-быстрому вернуться к поискам Маки, однако Годжо оказалось слишком мало сухого описания событий. — Кто — мы? И что вы вообще делали у меня дома? Закатив глаза, Нанами тут же жалеет, что не скрыл их темным стеклом очков. Приходится пересказать вкратце, чуть замяться в конце и выслушать легкое раздражение Годжо, которому слабо верится, но добавить драмы, высосанной из пальца, он всегда успевает. — Сделали из моего дома проходной двор, — выдыхает Годжо, выпрямляя спину, — Вернусь на небеса и лично к каждому приду, разбираться буду… — Даже к Тоджи? Помолчав мгновение, Годжо корчит лицо и издает смешок, словно это самый тупой вопрос, который он слышал в своей жизни. Насколько очевиден ответ — Нанами пока непонятно. — Наоя вчера предположил, что это Тоджи мог расправиться с Сукуной, — Нанами в этом предположении не уверен, потому что такой, как Фушигуро-старший, не будет водиться с демонами. Он избежал попадания в ад, значит, и создания, там живущие, ему неприятны. Рисковать своим положением, которое он выцепил с таким триумфом, и нарушать небесные законы столь заметно — нет, Тоджи Фушигуро еще не потерял рассудок, чтобы такие глупые поступки совершать. Наоя вчера ясно дал понять, что врать он не умеет, но труп Сукуны забрал с собой, забив отчасти на сквозящую неприязнь. Демоны, несмотря на бессмысленную вражду, всё равно остаются сами собой в моменты, когда выбор стоит между демоном и Богом. Нанами, в свою очередь, забрал украденную сумку, чтобы возвратить ее хозяину, и если насчет этого поступка он уверен, то вот куда отправится труп Сукуны — уже более сомнительный вопрос. Не сказать, что его волнует судьба убитого демона в руках другого демона, заметно послабее и не пользующегося своим умом должным образом, но если Наоя не донесет хотя бы эту весть до остальных, то это уже заимеет ощутимые последствия. — Вполне возможно, — пожимает плечами, заставляя Нанами нахмуриться, — Но если так, то Тоджи обознался — Сукуна невиновен. — Это какие-то локальные разборки? — Можно сказать и так, — на выдохе посмеиваясь, Годжо начинает шагать в сторону своего дома — Нанами уже запомнил, но сам он стоит на месте, и изгнанник оглядывается, словно ожидая чего-то еще. — Смотри, как бы за тобой Тоджи не явился, — бросает напоследок, но слышит едва уловимый из-за ветра ответ, в спину сказанный. — Не явится, я тоже невиновен. Нанами не торопится, размышляя о чужом деле, в подробности которого оказался втянут случайно. Он не хочет знать еще больше, ему нужно только вернуть украденную Наоей сумку ее владельцу — мальчишке, что вчера растерянно ушел с пустыми руками. Нанами устремляет взор на наручные часы. Этот мальчишка тоже оказался втянут случайно. Слишком много случайностей — вся жизнь состоит из них. И если не придавать им значения, то можно достаточно хорошо жить с розовыми очками на глазах, слепо полагая, что эти случайности никак не отразятся на дальнейшей жизни. Наоя на невинного простого смертного уже положил глаз, и вряд ли отстанет, придумав новую отговорку, ведь после смерти Сукуны уже не получится обвинить обычного школьника в том, что он двойник, созданный могущественным демоном, чтобы портить жизнь Фушигуро-младшему. Но пороков так много, что можно подобрать под каждого человека, стоит только зацепиться за какую-нибудь мелочь. Наое не составит труда откопать эту мелочь в глазах невиновного мальчишки. Столько людей невиновно, а кто тогда виноват? Довольно любопытная компания подростков идет по той же улице, где Нанами встретил Наою, и один больно знакомый парень вынуждает Нанами снова прокрутить в голове разговор с Годжо. От двух других он то и дело отстает, озирается по сторонам, запинается, под ноги не смотря совершенно, и Нанами снова сводит узкие брови к переносице. Совсем не похожи. Компания останавливается, будто нарочно дает фору проскользнуть и оставить сумку где-то впереди, вот только где именно — Нанами знать не знает. Стоит ему приблизиться к подъезду, как вместе с ним в здание торопливо забегает девушка, и тусклая лампочка около лифта моментально гаснет. Нанами успевает быстро пробежаться по первым трем этажам и обнаружить, что света нет не только на первом. Он здесь не при чем, и Фушигуро-младший тем более. Стоит свету озарить лицо девушки, как Нанами узнает Богиню безумия и веселья Цукумо, которая, видимо, не рассчитав времени, сейчас опять попалась на глаза простым смертным, и никакое отсутствие электричества ей не помогло. Она и не спешит скрываться — поздно уже — и заводит диалог с тем, чью сумку Нанами таскает с собой весь день. Ему не тяжело, конечно, но идут они до того медленно, что хочется незаметно подтолкнуть. Это больше в манере Цукумо, поэтому делать что-то подобное Нанами не будет. Когда разговорившиеся соседи начинают одновременно искать ключи, Нанами наконец выпускает сумку из рук, ставя ее чуть повыше, но так, чтобы в глаза бросалась, и спускается на одиннадцатый этаж, ловко обходя толпу и становясь в углу, прикидывая, что посмотрит на реакцию и точно уйдет отсюда, чтоб больше не искать приключений. Пока скопившаяся толпа народу обсуждает отключение электроэнергии, не замечая вернувшейся пропажи, Нанами подходит к раскрытым дверям лифта, что остановился как раз на этом этаже, перестав работать. На удивление, он не настолько грязный, каким Нанами ожидал его увидеть, но люксом это назвать трудно. И почему Цукумо выбрала себе такое жилье? Однако быть уверенным, что такой сильный Бог, как Цукумо, не почувствует присутствия постороннего — бестолково, и если на лестнице она виду не подавала, то на нужном этаже вдруг что-то в чужой голове заиграло, и девушка решила перед открытием своей двери тоже заглянуть в лифт и столкнулась с Нанами, который проиграл в противостоянии небесных сил и мгновенно перестал прятаться от чужих глаз. — Ой, а как... — Цукумо явно останавливается в последний момент, спотыкается на ровном месте и тут же отшагивает назад, глядя на Нанами. Он и не думает медлить, вернув первенство себе и отвоевав свое личное пространство, Нанами исчезает на глазах девушки, видя, как Фушигуро-младший стремительно приближается к месту происшествия. Нанами ловит своим трезвым взором очередной луч света, чуть щурится, начиная затем быстро моргать и мысленно ругать мальчишку, который его даже не видит. — Что-то случилось? — Ключи уронила случайно, придется новые сделать, — оправившись от внезапной встречи, Цукумо находит ответ, а чуть позже и сумку, Нанами принесенную. Словно специально сообщает о ней, и Нанами хочется даже поблагодарить ее за понимание, но убедившись, что украденная вещь была возвращена своему хозяину, он не смеет больше задерживаться. Нужно отыскать Маки и вернуть ее на небеса, пока ее не нашел кто-то другой и не распустил слухи. В последнее время в небесном устройстве слишком много изменений.***
Стоя под окнами трёхэтажного здания, Наоя чувствует фантомное ощущение холода и сковывающие отвратительные воспоминания. Наверное, это связано друг с другом, но Наоя чересчур заинтересован происходящим в округе, а особенно человеком в окне, за которым он наблюдает уже полчаса. Имени человека Наоя не помнит, перерождение в демона не пошло ему на пользу. Это и перерождением назвать трудно — облик свой он сохранил лишь благодаря шансу стать одним из Богов. Возможность такую пускай и пригрел ему клан, но она никак не помогла после неудавшегося боя, потому Наоя предпочел бы называть себя Богом, в ад низвергнутым. Падшим. Он не демон, он себя им не ощущает ни коим образом, да и мышлением от остальных адских созданий отличается. Жизнь дала ему опыт разочарований, и забыть его достаточно трудно, несмотря на то, что память у него от рождения не самая лучшая. Но чаще всего, конечно, разочаровывались в нем самом. Но сам Наоя в себе ещё не разочаровался. Пока человек не торопясь выходит из своего дома и останавливается на пороге, чтобы закурить, Наоя болтает ногами, сидя на крыше, и думается, что что-то общее между ними всё-таки есть. По своим воспоминаниям Наоя бы так не сказал, однако, смотря со стороны, видно тягу к вредным привычкам и дорогим вещам. Наое не терпится заглянуть в дом к такому уважаемому мужчине, но ноги сами тянутся проследить, куда направится простой смертный в выходной день. Наоя не помнит, чтобы тот упоминал о своей работе в прошлом, поэтому пока человек не ушел далеко, он пробирается к небольшому скоплению людей во второй части здания и по одному только виду понимает, что оказался в храме. Не какому-то определенному Богу, нет, но в глаза сразу бросается изображение черноволосого мужчины в лунном свете, напротив которого, на другом конце зала находится подобное изображение мужчины на фоне восхода солнца, и оба они окружены цветами ипомеи, выделяясь своим размером среди других Богов. Несомненно, Наоя доволен таким раскладом. Человек шагает медленно, но уверенно, лицо держит нахмуренным и серьезным, и хочется подметить, что ему такое не идёт. В воспоминаниях Наои он был также чуть хмурым, но доброты в его глазах было побольше, отчего они становились у́же, а на губах расплывалась улыбка на прощание, которую Наоя отпечатал в своей голове очень четко. Просто так, запечатлев того, кто проявил к нему снисходительность. Кружить около простого смертного и разглядывать эмоции — Наою бы засмеяли в аду. Но пока он с человеком не столкнулся, пока себя не раскрыл, его ещё можно не записывать в список позорников, оставить наедине с этим недоразумением. Он позволяет себе отстать на пару метров, размышляя над тем, может ли этот мужчина привести его в место их первой встречи — Наоя бы преисполнился ностальгией, он в этом городе совершенно не ориентируется. Но пока он с человеком идёт почти бок о бок, ему не нужны никакие карты. Снег под ногами хрустит громче шума проезжающих мимо машин, Наоя снова замедляется, понимает, почему ему так хотелось отсюда уехать, несмотря на слова Тоджи и на его дела. Тоджи всегда был не самым практичным человеком в глазах Наои, но с таким — даже на край света, пускай и со страхом в груди и дрожью в руках. Тоджи поразительно умел выбираться из любой дыры, Наое до такого далеко — он сам сейчас в одной из них. В дыре под названием "ад". И застрял он там надолго. Оспорить решение суда вряд ли кто-то решится, даже низкоранговые отбросы к Наое никаких положительных чувств не питают. Да и он к ним тоже, признаться честно. Наоя за дорогой не следит совсем, идёт по чужим следам и на этот раз ускоряется слишком, утыкаясь в человека, шедшего перед ним всё это время, и падая на грязный снег от столь сильного удара. Однако мужчина в черном пальто продолжает стремительно убывать с горизонта, Наоя отползает в сторону, чтобы не попасть под ноги прохожим, и его тут же хватают за шкирку как котенка, которого, видимо, сейчас понесут топить. — Куда путь держишь? За ближайшим деревом материализуется силуэт того, с кем Наоя тщательно избегал встречи. Изгнанник нависает над демоном, опираясь на ствол тополя и сверкая глазами в тени голых ветвей. Наоя так и не удосуживается подняться на ноги. — Я... как раз тебя искал, — протянув первую букву, Наоя скользит взглядом по чужому лицу, — Но теперь Сукуна мертв, поэтому в этом больше нет никакого смысла, — отражает самое невинное лицо, которое только может состроить, и решает поправить, — В твоём слове. — В словах изгнанного никогда не будет смысла, — хмыкает Сатору, — Да только путь в мой дом открыт для любого неземного создания, а ты решил пристать к простому смертному. — Не тебе меня обвинять, — без доли враждебности в голосе произносит Наоя, терпя сквозную дыру в своем сознании, через которую пролетают пулями мысли о том, что и Сатору к нему тоже положительных чувств не питает. Такого уже не причислить к низкоранговым отбросам. Таким Наою уже не задеть. — Я тоже простой смертный. Улыбнувшись во все тридцать два, Сатору пропадает из его поля зрения, но Наоя и не думает бросать начатое. Встав на ноги поуверенней, он направляется вверх по улице, где скрылся человек в пальто. Он заворачивает куда-то во дворы, но не глядит на дома, наверное, просто коротает маршрут или не желает толпиться на центральных улицах, Наоя его понимает. Снег во дворах чище, сугробов больше, и ноги уже утопают в них, как в болоте бездонном, пока человек шагает по расчищенному тротуару. Наоя никогда не любил зиму, Тоджи мог приспособиться к любым условиям, и попади он в ад — смог бы и там отхватить свой кусок власти, заручиться поддержкой многих или наоборот разгромить всё, что попадется под руку. И Сукуну наверняка ему убить по силам. Сукуна высокомерен и жесток, но перед жестокостью Тоджи устоит далеко не каждый. Наое по душе весна. С переменчивой погодой: дождями по вечерам и слабо греющим утренним солнцем — к этому приспособиться легче, это не адское пекло с вечной тьмой. С запахом свежести на улице и цветущими деревьями за окном — к этому и приспосабливаться не надо, Наоя жил в таких условиях всю жизнь, будучи человеком. Порой не самым умным, но зато богатым и красивым, женщин у него было хоть отбавляй и приключений на пару с Тоджи хватало. В такой компании он мог и потерпеть зимние холода, он на Тоджи никогда не был обижен, был преданным псом, самолично посадившим себя на цепь. Не держал он зла и на отца своего — он тоже кому-то предан, а преданность иногда может затмить взор, не оставив пустого места. И человек в черном пальто кому-то предан, и Сатору — у каждого человека есть такая слабость. А Наоя — Бог. У него больше нет этой слабости. Мужчину опережая, Наоя натыкается за углом на Сатору, видимого, не прячущегося и не убегающего, который бросает беглый взор на демона, вынуждая удивиться, но быстро сообразить, что Наоя всё это время также был виден всем остальным. Человек выходит из-за угла спустя секунд пять, на его лицо просачиваются тусклые лучи солнца, в глазах расцветает легко читаемое изумление. — Сугуру! Да, точно. Его звали Сугуру