Свадебный обман

      Десятки, а то и сотни людей болтали, шепотом обсуждая между собой самые свежие новости, передавали друг другу последние сплетни, клятвенно заверяя: «Это только между нами», и голоса их сливались во вкрадчивый урчащий шум, что отражался от высоких каменных стен, бродил промеж колонн, путался в красных портьерах с вышитыми на них золотым сутажом гербами Вонголы.       Реборн скользил по людскому морю, едва-едва касаясь других локтями, оставляя за собой лишь слабый аромат дорогого одеколона, что скрывал за собой столь любимые им запахи пороха и оружейной смазки. Он приветливо улыбался Донам, целовал ручки молоденьким синьоринам, кокетливо хлопавшим ресницами да старавшимися подвести его поближе к своим телесам, открывая ему вид на глубокие декольте, но Реборн не позволял себе задерживаться больше чем на пару минут. Он искал хозяина этого поместья — а если точнее, он искал Тсуну.       Насколько бы Реборн ни обожал хаос, и насколько бы весело ни было ему наблюдать за изумленным, переполненным недоверием лицом своего ученика, в глубине глаз которого вечно плескалась паника, он все же любил его. Где-то в глубине черной души Реборн любил и Тсуну, и Дино, как любит своих детей суровый отец, от которого редко, очень редко, но все же можно услышать завуалированную похвалу.        И, раз он любил их, — пускай, как уж и говорилось, признавать Реборн этого не собирался — он все же желал, чтоб те первыми услышали, что он собирается жениться. Ну, первыми после Аркобалено, естественно, — те, ублюдки, узнали все вполне самостоятельно, пускай и делали вид, что они вообще не в курсе, что происходит. Но слишком уж они старались показать, что им ничуточки не интересно, что там обсуждают Реборн со Скаллом, чтоб он хоть на миг поверил, что Сильнейшие придурки и правда не имеют ни малейшего понятия об их брачном договоре.       Поэтому он намеревался найти Тсуну с Дино и сообщить им заранее — и разве то не было величайшим уважением к персонам его учеников, что Реборн позволял им хотя бы морально подготовиться к приближающемуся хаосу, который несомненно последует за его заявлением? Да и потом, все же они были его названной семьей, — и кем бы был Реборн, если бы позволил своей семье узнать важные новости одновременно с какими-то незнакомцами, которых он знать не знал и уважать не собирался? Он бы и Аркобалено сказал заранее, если бы те, засранцы, не разузнали все самостоятельно. Хранить секреты в их особняке было решительно невозможно.       Иногда Реборну казалось, что даже когда он был в Японии, эти пронырливые засранцы узнавали все, что хотели, как бы он ни пытался это скрыть.       К счастью, Тсуна и Дино стояли вместе, и потому ловить их поочередно ему не пришлось — они, насколько он мог судить, разговаривали о всяких нудных вещах Альянса, в которых Реборн разбирался, но на которые ему было плевать с самой Этны, а вот у его учеников такой возможности не предвиделось. Но вряд ли они действительно беседовали о чем-то важном — скорее всего, просто жаловались друг другу на упертых донов, не позволяющих им просто взять и изменить все принципы мафии на корню, превращая ее из ужасающего преступного сообщества в кружок по вышиванию крестиком. Не то чтоб Реборн имел что-то против вышивки, но он справедливо рассудил, что его новости будут важнее и удивительнее, и потому без зазрения совести вклинился в диалог, возникая у них обоих за спиной — и не спрашивайте, как у него это получилось, когда Дино и Тсуна стояли друг к другу лицом, то был величайший секрет его мастерства.       — Хаос, — довольно произнес он самым бархатным баритоном, которым беспрестанно наслаждался каждую минуту после возвращения Аркобалено во взрослые тела.       Дино вздрогнул, но тут же, благодаря присутствию Ромарио, пришел в чувство, и мгновение спустя об его испуге не говорило ничего — пиджак все так же был застегнут на все пуговицы, на рубашке ни складочки, и только плескавшееся в глазах изумление вперемешку с насторожённостью все же показывало, что Реборна увидеть здесь совершенно не ожидали.       Тсуна не показал даже этого — только вспыхнувшие на миг янтарем зрачки дали понять, что он тоже не был готов к его появлению, иначе не вошел бы с перепугу в Гиперрежим. Но мгновение спустя глаза его погасли, став привычного цвета темного шоколада, и Тсуна вежливо ему улыбнулся, не показывая зубы. Реборн ухмыльнулся — он хорошо обучил своих учеников.       — У меня для вас есть новость, Бака-Дино, Бака-Тсуна, — произнес он довольно, и ему пришлось постараться подавить расползающуюся на лице улыбку, потому как те зримо напряглись, уставившись на него пристальными взглядами.       Глаза Тсуны снова вспыхнули и теперь уже не собирались потухать в ближайшее время, Дино же быстро оглядел помещение, выискивая взглядом бегающих по залу Кавалонне. Реборн молчал, наблюдая за их реакцией, даже можно сказать, наслаждаясь паникой своих учеников, — да, он любил их, но это не значило, что он не собирался над ними издеваться.       — Так вот, Бака-Дино, Бака-Тсуна, — повторил он снова, потягивая на языке их дурацкие прозвища. Его несказанно радовал тот факт, что он мог называть будущих глав самых сильных семей мафии такими идиотскими именами, а те даже не пытались возразить и просто смотрели на него тоскливыми виноватыми глазами, — у меня есть новость, — Реборн постарался выдержать драматическую паузу, чтоб те точно прониклись фактом, что грядет что-то безумное и хаотичное. Судя по тому, как на лбу Дино забилась жилка, а Тсуна улыбнулся еще более вежливо, глядя даже не ему в глаза, а куда-то сквозь Реборна, словно надеясь рассмотреть написанные у него на затылке мудрости, пауза была выдержана достаточно, и от еще пары секунд молчания его детей хватил бы инсульт.       — Так вот… — повторил он еще раз, последний, причмокнув губами, — у меня будет свадьба.        Сначала Реборну показалось, что Тсуна с Дино не расслышали, что он сказал, — еще почти минуту они молча, даже не изменившись в лице, смотрели на него пустыми глазами, и Реборн уже подумал, не стоило бы ему повторить, как вдруг Тсуна с некоторым трудом открыл рот, распахнув пересохшие губы.       — Что, как с Бьянки? — уточнил он, чуток помедлив. Реборн моргнул.       Честно сказать, с того дня прошло уже столь много времени и случилось просто невероятное множество разных событий, начиная от танцующих медведей и заканчивая путешествием в будущее и снятием проклятия, так что Реборн уже малость позабыл, что когда-то уже проворачивал похожую аферу. Но тогда, с Бьянки, все было по-другому — это была лишь проверка Тсуниной Интуиции да способ Реборна поразвлечься хоть как-то, будучи запертым в младенческом теле. Нет, разумеется, будущая свадьба тоже была поводом для развлечения — но он правда не хотел, чтоб у Тсуны сложилось неверное или, наоборот, слишком верное представление.       — Нет, — произнес он, недовольно скрестив руки на груди, — в этот раз все по-настоящему. Я собираюсь сделать предложение на этом приеме.       Дино, что до того все еще продолжал стоять и молча пялиться, вдруг издал слабый полузадушенный писк, схватился за сердце. Реборн было потянулся к нему, готовясь с помощью пламени откачивать слишком впечатлительного ребенка, но предупредительный блеск голубых глаз дал знать, что Дино просто вспомнил о своей горячей итальянской крови и сейчас старательно устраивал сцену.       Поэтому вместо лечения он получил подзатыльник и повелительное: «Хватит драматизировать, Бака-Дино, никто ж не умер», на что тут же скорчил обиженную рожицу. Реборн не разжалобился — в этом доме имел право драматизировать и преувеличенно изображать эмоции только он.       — Ладно, — проворчал Дино, обиженно почесывая подзатылок, — как скажешь, — но на этом моменте его обида ушла, и потому на Реборна вновь обратился взор горящих любопытством голубых глаз, — так кто она?       Реборн снова довольно ухмыльнулся.       — Сюрприз, — произнес он, потому как на этом моменте любовь к хаосу перевесила чувства к его ученикам и раскрывать что-то большее, чем сам факт помолвки, он абсолютно не собирался. Дино тут же обиженно надул пышные губы — как настоящий итальянец, он всегда знал, как скорчить наиболее умилительную гримасу, пользуясь всеми дарами, которыми его наградила матушка-природа. Но, к его сожалению, Реборн не смягчился — губы у него самого были даже более пышные.       Тсуна, наблюдавший за всем этим молчаливым обменом, вдруг кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями, которых Реборн слышать не мог, и произнес:       — Ну что же, тогда удачи тебе с ним, — глаза его светились янтарно-желтым, и сам он был абсолютно спокоен. Реборн несколько недовольно вздохнул.       Шокировать детей так и не получилось.       Он кивнул, отходя в сторону, начиная глазами искать нужное ему фиолетовое пятно — Скалл никогда не изменял себе и даже на торжественные приемы у важных мафиозных шишек неизменно приходил во всех оттенках аметиста. За спиной его продолжали шептаться ученики — и потому Реборн прекрасно слышал и паузу, и панический сдавленный хрип Дино: «Подожди, в смысле «с ним»?». Он улыбнулся, испытывая сложную смесь раздражения за тот факт, что ему все-таки не удастся удивить их полностью, и гордости, что Тсуна смог догадаться, кем же будет его будущий партнер. Иногда его ученик был таким умным.        «Ты не знал? — произнес Тсуна удивленно. — Мне кажется, друг Реборна интересовался мужчинами…»       Хорошо, иногда его ученик был очень, очень тупым.       Скалл обнаружился возле одного из столиков, расставленных в западной части зала, — он задумчиво изучал бутерброд с креветками, будто бы решая, может ли он позволить себе полакомиться этими морскими тварями, или же это будет оскорблением чувств его дорогого осьминога. Скалл всегда беспокоился о таких вещах, чего Реборн никогда не мог понять, — потому как сам Оодако ел и креветок, и рыб, и даже других осьминогов, причем последних с огромнейшим удовольствием. Но Скалл почему-то переживал.       Он пошел к нему, забрав у снующих по залу официантов бокал шампанского, запрокинул голову — игристое вино ударило ему в нос, он покатал его по небу и тут же выплюнул назад в бокал — ему стоило выглядеть взволнованным и немного выпившим алкоголя для храбрости, хотя он совершенно не волновался и собирался быть абсолютно трезвым. Но нужно было сыграть все правильно, чтоб Доны поверили, — потому как, наверное, даже величайший в мире убийца будет волноваться, делая предложение руки и сердца очаровательной пассии.       Скалл увидел, как он подходил, — Реборн сумел уловить быстрый взгляд фиолетовых глаз, сверкнувших, словно падающие звезды в ночи, — но не подал виду, что заметил его, продолжая все так же задумчиво изучать положенные перед ним бутерброды.       Реборн откашлялся, привлекая внимания, — не Скалла, а всех вокруг находящихся, потому как ему требовалось донести до мира новую информацию, — даже плеснул пламенем, чтоб все точно обернулись.       А затем он встал перед Скаллом на одно колено.       Толпа вокруг ахнула — по залу будто пронесся ветерок, когда сотни людей шепотом пересказывали друг другу происходящее, и Реборн чувствовал, как глаза всего мира, как казалось, обратились прямо на него. Он сглотнул слюну.       — Скалл, послушай, — заговорил он, доставая коробочку из внутреннего кармана пиджака, — я знаю тебя так давно, практически полных тридцать лет, и думаю, что не представляю, как смогу провести остаток жизни без тебя, — и свету было представлено изящное кольцо.       Тонкая полоска серебра переливалась в лучах электрических ламп, но самым приметным был даже не материал — вставка из десятков крошечных камней, желтых алмазов и аметистов пролегала по двум его сторонам, переплетаясь в центре, словно два потока воды. Реборн сам отрисовал эскиз — уж очень ему хотелось, чтоб все было строго по его задумке, и не жалко было отвалить огромную сумму, чтоб мастер-ювелир выплавил его к сроку.       Все должно быть идеальным — именно таким, каким был и сам Реборн.       Скалл стоял, прижав руку ко рту, — и, судя по всему, старался не расплакаться, потому как его глаза подозрительно блестели. Люди вокруг перешептывались, но они старательно понижали голос, и потому никто не мешал Реборну произносить речь.       — Скалл, ты… Ты самый удивительный человек, которого я только встречал, — продолжил он и даже практически не солгал, потому как больше не встречал людей, способных выжить с пробитым черепом и уничтоженным напрочь мозжечком. А Скалл выжил, и разве не было это поистине «удивительно»? — И каждый день, что я знаю тебя, становится таким же неповторимым, как и ты сам. Скалл, скажи мне… — он сделал паузу, и Скалл, и все окружающие, казалось, затаили дыхание, ожидая, пока он произнесет заветные слова: — Скалл, ты выйдешь за меня замуж?       Еще пару секунд они стояли, глядя друг на друга, — Реборн молчал, ожидая ответа, а Скалл только лишь тихо всхлипывал, пока по щекам его текли крупные светлые слезы, что поразительным образом не портили его макияж, — и с каждым мгновением он раздражал все больше и больше, потому как уже говорилось, что Реборн не любил зависеть от чужих решений.       Он кашлянул, желая поторопить Облако, но тут же, скрывая недовольство, растянул губы в самой ласковой улыбке, которую только мог изобразить.       С каждой секундой ожидание делалось для него все невыносимее, пускай он уже знал ответ, что прозвучит из Скалловых уст. Быть может, именно поэтому и было невозможно ждать. В любом другом случае мозг Реборна, наверное, был бы занят переживаниями, хоть он и не представлял как можно, находясь в здравом уме, ему отказать, но сейчас, точно зная, что случится далее, он мог испытывать лишь скуку и ждать, когда же сможет снова исполнять главную роль в спектакле.       — Скалл, дорогой, ну не томи, — попросил он все с той же улыбкой, взглянув на будущего мужа большими черными глазами. Реборн не любил, когда люди смотрели прямо ему в лицо, потому как верхняя его часть, лоб, переносица и, конечно же, взгляд, передавали слишком много эмоций, которые не всегда удавалось скрыть. И ему нравилось, когда люди чувствовали на себе пристальный, тяжелый его взгляд, дергались, ерзали на месте, оглядывались в попытках найти источник, но не могли, потому как глаза Реборна были скрыты черной тканью федоры. Но сейчас ему требовалось сыграть по иному — и что может подойти лучше, чем открытость любовной жажды, легко читающаяся в широко распахнутых очах, что с обожанием смотрели на фигуру избранника?       Скалл, видимо, поняв, что затягивать далее уже нет смысла, издал сдавленный придушенный всхлип и прокричал: «Разумеется, да!» так оглушительно громко, что вздрогнули все, и кинулся ему на шею. Реборн чудом не отшатнулся, когда чужое, пускай и стройное, и изящное, но все же тело взрослого мужчины, приземлилось ему на грудь, и ему пришлось ловить и Скалла, и кольцо, что он чуть не выронил из рук, и слетающую с головы федору.       — Ну что ты плачешь, — начал ворковать он, легко поглаживая Скалла по спине меж острых лопаток, — я думал, ты будешь рад.       — Я рад, — глухо всхлипывал Скалл, теснее прижимаясь к нему и, кажется, собираясь разбить привал на Реборновых коленях, — ты даже не представляешь, как я рад, Рен!       Реборн вздохнул, вставая с колен, потому как сидеть на каменных полах ему надоело, пусть и сквозняк, струившийся меж ног людей, был весьма освежающим. Скалла, все еще бывшего в его объятиях, он поднял на руки — тот, взвизгнув, вцепился в его плечи, смотря на Реборна изумленными глазами, когда тот без всяких усилий держал его, глядя в лицо Скалла снизу вверх. Ради этого Облако даже оторвалось от Реборновой груди, к удивлению последнего, совершенно не запачканной ни слезами, ни чужой фиолетовой косметикой, — и потому Реборн наконец-то мог продолжить представление.       — Погоди плакать, — произнес он, ласково щуря глаза, — я ведь еще не надел на твой палец кольцо.       Скалл, видимо, понял, что сделать это с ним на руках Реборну будет весьма трудно, а потому послушно сполз на пол, глядя на него выжидающими, поистине огромными сейчас от переполнявших их чувств глазами. Реборн, продолжая улыбаться, потому как улыбаться ему было необходимо во время всего процесса, галантно взял Скаллову руку и, подняв ее к лицу, запечатлел на пальцах торжественный поцелуй.       Толпа вокруг ахнула — Реборн не мог разобрать, от отвращения или же восторга, но, когда он аккуратно надевал Скаллу на палец кольцо, Дино и Тсуна начали аплодировать. Медленно, очень медленно их аплодисменты подхватили и остальные, и в зале постепенно начал нарастать гул оваций, он пронесся, накрывая всех присутствующих с головой, захлестывая людей, словно цунами.       Скалл все еще плакал, рассматривая сверкающее кольцо, Реборн прижимал его к себе и ласково ворковал успокаивающим шёпотом, поражаясь, как тот может так долго лить крокодильи слезы, выглядя для всех столь потерянно счастливым. Он знал, что Скалл притворяется, — он успел поймать быстрый взгляд, и не читалось в нем ни радости, ни печали, только лишь некоторая брезгливость, когда тот смотрел куда-то в сторону синьоров Донов. Те, кстати, пусть и неосознанно, но отвечали ему взаимностью, потому как смотрели на их пару с шоком и тщательно скрываемой ненавистью, которую могут испытывать только самые благочестивые господа, — и количество трупов, лежавших у каждого за душой, ничуточки не умаляло их праведность.       Но ему ведь требовалось исполнять желание своего теперь уже жениха, верно? А потому Реборн, взяв Скалла под руку, повел его прямо к этим самым мафиози — а тот прижался к нему столь близко, что Реборн чувствовал, как чужое дыхание щекочет ему шею. Он наконец-то перестал рыдать — и сейчас сверкал поистине влюбленной улыбкой, действительно выглядя, как растроганный, но счастливый юноша, которому только что сделала предложение любовь всей его жизни.       Доны, заметив, что они направляются в их сторону, замешкались, — они, видимо, не понимали, как реагировать на развернувшуюся перед глазами сцену, и потому пребывали в полнейшей растерянности, ради чего, собственно, все это мероприятие и затевалось как минимум со стороны Скалла. Да и Реборн, чего уж греха таить, любовался пораженными лицами. И слышать недоуменные слабые голоса, больше напоминавшие блеянья новорожденных ягнят, ему тоже было очень и очень приятно.       — Добрый вечер, — он улыбнулся им самой показательно благовоспитанной улыбкой, стараясь, чтоб за ней те не почувствовали его насмешливого веселья, — надеюсь, мы не испортили ваш деловой настрой своим неожиданным объявлением?       Взрослые степенные мужчины, коим было уже далеко за тридцать, а то и за сорок смутились, как напакостившие школьники перед строгой учительницей, — они отводили взгляды, опасаясь посмотреть в их лица, и только самый смелый из них, Дон Антонио Борджиа, как он сам утверждал, из тех самых, наконец-то промямлил невнятное: «Мы за вас рады». Быть может, потому как он и вправду был из тех самых Борджиа и фамильная гордость не позволяла ему отступить, а, быть может, потому, что он был Доном третьей по силе семьи Альянса, уступая только Вонголе с Кавалонне.       Скаллу, кажется, мучениями традиционно настроенных членов криминала доволен не был — он подвел Реборна чуть ближе и, затрепетав ресницами как невинная девица, начал диалог.       — Спасибо большое за то, как хорошо нас приняли, — произнес он чуть ли не нараспев, — все-таки Реборн так внезапно сделал мне предложение, что Скалл даже и не подумал, не будет ли его счастье мешать остальным! — и он уставился на Дона Антонио преданным взглядом, будто бы прося прощение, но сам Скалл выглядел настолько счастливым, что вряд ли хоть кто-то в этом зале хоть на миг бы подумал, что он испытывает вину.       — Да уж, — пробормотал ошарашенный столь дружелюбным напором Дон Борджиа, — это и правда было… Весьма неожиданно.       Скалл захихикал — он прижался еще ближе, будто бы собираясь приклеиться к Реборну, положил голову ему на плечо, но разговор не прервал, видимо, намереваясь втянуть всех в то, что люди интеллигентные называли «беседой ни о чем», а люди обыкновенные, к которым принадлежали многие из здесь присутствующих, «бабскими сплетнями», хотя в их компании не было ни одной женщины. Но Скалла не смущало ни это, ни тот факт, что все его собеседники оказались в этой роли не совсем на добровольной основе.       — Да, это было так внезапно! — продолжил Скалл щебетание. — Скалл совершенно этого не ожидал… Хотя я должен был заподозрить все тогда, когда он вдруг спросил про размер моего пальца! — и донам тут же, в доказательство, была предъявлена Облачная рука, на коей и находилось вышеупомянутое кольцо. Они все послушно на него посмотрели — а сам Реборн вдруг понял, что не может оторвать взгляд от тонких длинных пальцев, на которые только что надел обручальное кольцо. Но тогда, слишком сосредоточенный на происходящем вокруг, он совершенно не обращал внимания на чужие руки — а сейчас, скрывая взгляд за полами федоры, он мог без зазрения совести любоваться ими, замечая то, что не замечал никогда. Скалл, как он увидел, подкрасил ногти для сегодняшнего события— обычно маникюр его был весьма спорным и лак часто не совсем самовольно слезал, потому что их Облако постоянно ковырялось в своих драгоценных машинках. На руках так же не было ни следа машинного масла — и только сейчас Реборн осознал, что Скалл не пахнет им, и вдруг ему стало чрезвычайно интересно, какой же у него аромат.       Он наклонился к чужой шее, шумно втянул воздух — Скалл даже не вздрогнул, только взглянул на него искоса, вопросительно приподняв бровь.       — Просто хотел узнать, чем ты пахнешь сегодня, — улыбнулся Реборн самой обаятельной улыбкой. — Ваниль, да?       Скалл кивнул — он действительно пах чем-то ужасно легким, но неотвратимо сладостным, и запах этот заставил Реборна облизнуться, потому как он не ел с самого обеда.       —Думал уже, что ты не заметишь, — произнес его жених, недовольно надув губки, но тут же встряхнулся, сбрасывая с себя напряжение, и разулыбался, потершись головой о его плечо как большой ласковый кот, — тебе нравится, дорогой?       Реборн ухмыльнулся, обнимая его за талию, притягивая к себе, — Скалл изумленно охнул, глядя на него большими удивленными глазами.       — Как мне может не нравиться что-то в тебе? — проурчал он самым томным голосом, на который только был способен. — Но, честно сказать, я уже скучаю по твоему настоящему запаху.       И, будто бы в подтверждение своих слов, он наклонился, целуя Скалла в шею, чуть выше пульсирующей яремной вены. Скалл запрокинул голову, чтоб ему было удобнее, издал сдавленный стон — и этот звук, видимо, был добивающим для господ мафиози, потому как они, сдавленно пробормотав что-то вроде: «Не будем вам мешать», бросились от них прочь, чуть ли не бегом пробираясь сквозь толпу гостей.       Реборн ухмыльнулся, глядя им в спины, опустил глаза ниже — и чудом не отшатнулся, когда увидел абсолютно вымотанное скучающее лицо Скалла. Он заставил себя застыть, не давая себе дернуться, чтоб не привлечь лишнего внимания — и только потому, наверное, сумел справиться с нахлынувшим вдруг не пойми откуда разочарованием.       — Ты устал? — спросил Реборн шепотом, наклоняясь к Скаллу поближе. Тот кивнул.       — Я чувствую все их взгляды весь вечер, — пробормотал он тихо, утыкаясь лбом Реборну в грудь. — Как же меня они бесят! Но даже сорваться нельзя, надо терпеть, а я ведь Облако, черт бы их побрал.       Он издал грустный отчаянный скулеж, как будто голодный щенок, и Реборн тут же поспешил прикрыть его полами пиджака, надеясь, что это поможет Скаллу хоть немного скрыться от посторонних взглядов.       — Если ты устал, мы можем уйти, — заговорщицки прошептал он, — все равно уже самое главное сделали, почему бы не убраться?       Скалл тяжело вздохнул — видимо, это предложение показалось ему весьма и весьма привлекательным, но оно противоречило каким-то внутренним нуждам.       — Нет, мне еще с барышнями поговорить надо, — пробормотал он, явно нехотя выпутываясь из Реборновских объятий, — не волнуйся за Скалла, хорошо?       И он, клюнув Реборна в щеку напоследок, побрел куда-то в глубь зала, оставляя его в одиночестве грустно смотреть в чужую фиолетовую спину.       Реборн поджал губы — он так и не успел возразить Скаллу, тот удрал раньше, чем услышал его слова.        «Но я хочу волноваться».