Баротравма

      Диван все такой же удобный. За час экзекуции на нем все еще комфортно. Сегодня Марк сонный, но спокойный, как удав, и смотрит на чистого человечка так же, спокойно и даже лениво.       — Вы на удивление умиротворенный сегодня, Марк, — говорит ему психолог.       Еще бы.              Еще бы ему не быть умиротворенным.       Вчера вечером Марку было так хреново, что он решил, что самое верное решение — это пойти погулять. Погулять не вышло, потому что ноги занесли его не в тот квартал и, в общем-то, дело кончилось потасовкой и синяком на ребрах, чудом не пострадало лицо. И уж точно Марк не надеялся, что бросив Эшу сообщение: «приезжай», что-то получит, потому что бросает он его в половину второго ночи.       Но Эштон приезжает в начале третьего, с таким видом, как будто вообще все нормально.       Это совершенно нездоровая хуета. Марк это отлично понимает. Это как писать терапевту, что тебе очень херово и ты сейчас сдохнешь, и он приезжает с чемоданчиком, который не дает тебе отъехать, грозит пальчиком и говорит, что тебе надо бы в больницу. У Эша вместо чемоданчика он сам, а вместо умных слов — один только взгляд. Но отъехать он не дает не хуже, чем какие-нибудь вставляющие уколы. Секс как медицинская помощь. Интересно было бы почитать диссертацию на эту тему кого-нибудь из таких умных чистых человечков.       Но после того, как за Эштоном неизменно закрывается дверь, Марк снова чувствует способность дышать. Он отлично понимает, что не трахайся они полночи, а тупо втыкая в стену, например, Марку все равно было бы легче. Эш сам по себе как одно пиздатое успокоительное. Это осознание приходит позже, доползает ленивой змеюкой, смотрит глазами-бусинками и молча интересуется: «ебанулся, да?». И Марк признается себе в том, что да. И даже записывается к другому, частному, психологу на следующую неделю, потому что это пиздец. Такого никогда не было в его жизни, и если спросить Марка, нравится ли ему происходящее, он зависнет и не будет знать, что ответить.       Эш спит с ним, приезжая, как проститутка, когда позовут, и никогда не зовет сам. Марк старается не пренебрегать и пишет или звонит, когда реально хреново. И Эш никогда не остается. Он честно, как и всегда, говорит о том, что его тянет к Марку с той же дурной силой, что и его самого к Саммерсу, но каждый раз подчеркивает — «только секс». Эта хуйня продолжается уже больше двух месяцев, и Марк чувствует себя несравнимо лучше, но клинит его все сильнее и сильнее. Он банально тонет в синих глазах и в этот раз не хочет сопротивляться. Если захлебываться, так уж по полной. На самом дне океана, ни дюймом выше.       И ладно бы дело было в одном сексе. С Эштоном круто, круто как минимум по той простой причине, что он легко меняется ролями и не парится, но незримо очерчивает бездуховное телесное удовольствие, не дает залезть себе под кожу. С Эшем круто, потому что он абсолютно охуенен в постели, когда сверху, а когда снизу, у Маркуса вышибает мозги от вида шевелящейся, как будто она живая, вязи татуировки на его плечах и от вида двигающихся мышц спины. Его пиздец как плющит, когда Эштон стонет и рычит одновременно, стоит укусить между лопаток — это его слабое место, — и вздрагивает, как только он прижимается к месту укуса языком, выдавая после рваный вздох. Но Эш держит дистанцию. А Марку хочется, ох как хочется ее разорвать, но он держит себя в узде, сознательно вставляя в пасть удила пожестче, с рычагом покруче, чтоб аж до звезд давало в голову, отрезвляя. И это все, на что хватает его сил, потому что Эштон стал для него аппаратом искусственного дыхания. Без него он просто задохнется, и умница Эштон это понимает, но не манипулирует. Хотя, может быть, и сам чувствует что-то подобное, Марк не знает, а спрашивать банально боится. Вообще не уверен, что готов услышать ответ, каким бы он ни был.       Марк с нетерпением ждет каждый рабочий выезд, запланированный или не очень. Потому что пока он работает, Эштон становится капитаном, начальством, а не таким же больным ублюдком, который нихера не знает, что хочет от жизни, как и сам Марк. Пока он работает, на всю эту хуйню просто нет времени, он максимально собран, максимально сосредоточен и четко знает, что делать. Потому что на работе просто. Все понятно. А тут не понятно нихрена. Двойное отрицание в действии. А пока им не нужно быть серьезными пацанами, у Марка щелкает в голове, и блядский Саммерс иногда этому очень даже способствует — скорее всего тогда, когда у него на секунду пропадает контроль. Этого Марк тоже не знает наверняка, но делает такое предположение, потому что обычно капитан похож на нормального человека.       С этим надо завязывать любым способом, Марк понимает это как никогда ясно. Потому что он определенно не гей — пытался проверить, только вот на любого другого мужика не то, что не стоит, даже интереса не появляется. Ноль. Он даже не уверен уже, что гетеро — подобная проверка с женщинами была ровно такой же, хотя у Марка вообще никогда не было никаких проблем. Так что вот пойдет он к частному психологу и пусть он разгребает его больную голову. Уж больно это похоже на нездоровую зависимость. Не алкогольная или наркотическая, но все же аддикция.       — Маркус?       Психолог снова возвращает в суровую реальность. Диван все еще классный, солнце все еще светит в окно.       — Не выспался, туплю, — отвечает Марк и пожимает плечами, — нет, не из-за темы наших с вами бесед.       Чистый человечек кивает. Нутром, наверное, чует, что тут подвоха нет. Он есть, конечно, но не такой, чтобы мешал их работе, они же тут не дела сердечные, в конечном-то итоге, разбирают.       Психолог великодушен, как сказочный король, у него задумчивый и чуть-чуть заинтересованный взгляд, и отпускает он на целый месяц с уговором, что если станет хуже, Марк придет сам. Интересно, он чувствует чисто научный интерес, как сотрудник лаборатории, столкнувшись с нетипичным для подопытного кролика поведением? Наверное, да, что-то подобное.       Марк, выходя к скамейкам под табличкой имени свободы курящим, с облегчением отмечает, что там пусто.       Эштон хорошо знает, когда Маркус должен являться на эдакий психологический осмотр. Просто потому что он его начальник и о том, где пребывают его подопечные во время рабочего времени, знает всегда. И он впервые не приходит, делая вид, что это чистой воды случайность, и от этого проще. Даже зажигалка сегодня чудом на месте, обнаруживается внутри полупустой пачки.       Растекаясь по скамейке безвольным желе, Маркус затягивается и выдыхает дым вверх, бездумно смотря за тем, как он быстро рассасывается в воздухе. Голова тяжелая от недосыпа, пустая, как полевой котел после обеда. Что примечательно — без крышки, потому что она усвистала еще давно и плавно спикировала в места, которые никому не доступны. Единственное, что Марк чувствует наравне с легкостью — это общая разбитость. Причины понятны, что с этим делать — нет. Осталось только дожить до следующей недели и не натворить херни. Задача достаточно простая, но это тот самый случай, когда сказать проще, чем сделать.       На улице уже ощутимо холодно, поэтому долго он не рассиживается. Докуривает, ногами выталкивает из головы эти мутные мысли и идет в рабочий корпус. Когда заходит в общий кабинет, телефон негромко вякает, извещая о пришедшем сообщении. Взяв смартфон в руку, Марк с удивлением обнаруживает текст с незнакомого номера, но он подписывается в конце: «Штурман».       — Любовница? — интересуется проходящий мимо Саммерс, щурит глаза, замечая искреннюю, не слишком уж частую у Маркуса, улыбку.       Марк поднимает глаза, и Эштону хочется дать в челюсть. Он же видит все, сука. Видит, чувствует, знает. Это было как раз тем, где Марк точно не хотел, чтобы его подъебывали.       — Молодой любовник, — почти цедит он сквозь зубы.       Парни заходятся смехом, а лицо Эша неуловимо меняется. Он продолжает улыбаться, только прищур становится другим, как будто разом заостряются скулы, и в синих глазах мелькает что-то нечитаемое, быстрое, пробивное, как пуля. Хуяк — и навылет, сквозь все тело.       Эштон приподнимает свободную руку в примирительном жесте, бросает что-то вроде «не горячись, Марк» и уходит к себе. Маркус видит напряженную линию плеч и все еще хочет дать Эштону в челюсть за такие максимально хуевые шутки, но берет себя в руки, утыкаясь в телефон и отвечая на сообщение.       Дэни «Штурман» Браун — один из немногих, кто вернулся в нормальную жизнь и был с Марком почти что с самого начала и до конца службы. Общались они редко, хотя Марк успел побывать шафером на его свадьбе, просто Дэни перебрался из родного Нью-Йорка в Майами и отлично себя там чувствовал. Но когда кто-то из них был проездом в этих городах, они обязательно встречались. Браун — редкий долбоеб, из тех, кто легко и непринужденно верещит «прикрой меня» и скачет, как какой-нибудь Нео избегая пуль, вперед. За это он даже отхватывал от Марка прикладом и радостно вырубался, только вот этот же веселый долбоеб был тем, кто лез вытягивать своих без оглядки на ситуацию. Живых, мертвых — все равно.       Свои должны быть дома.       Дэни был ему куда больше, чем братом. Когда ты проходишь сквозь все девять кругов ада с кем-то плечом к плечу, кровь смешивается не хуже, как у биологических родственников. Связь становится крепче, чем у многих из них, и ее не разрушить никакими конфликтами. Она монументальней, чем что-либо. Поэтому да, Марк был абсолютно счастлив, что Дэн проездом в Нью-Йорке, а еще сегодня по счастливому стечению обстоятельств пятница.       «Ключи в ящике, заваливайся. Код — 7632».       «Серьезно, братан, номера брони?»       Марк усмехается, но на это уже не отвечает. Только пишет, что будет часам к семи вечера и чтоб малыш Штурман не скучал.       Уровень настроения поднимается до отметки «отличное», и даже Эштону его не испортить. Не испортить, потому что пошло все нахрен, дома его ждут выходные с одним из самых близких в жизни людей, и как бы его не херачило от Саммерса, Дэни — другая категория. Помутнения рассудка проходят. Даже жены и мужья могут закончиться. Братья по оружию — нет.       — Блядь, Марк, ну прости, — Эштон подходит, когда Маркус кидает на заднее сидение машины рюкзак. — Я херню сморозил.       — Ты сам очертил границы, Эш, — огрызается Грэм. — Так должно ли тебя ебать, с кем я сплю? Я же тебя не контролирую, какого хуя ты лезешь?       У Эштона такое лицо, как будто ему влепили пощечину. Он поджимает губы и чуть вскидывает подбородок. Видно, что держит себя в руках, но изменения в лице тоже более чем заметны. Марк вздыхает и обходит машину, открывая дверь водительского сидения.       — Ты все видишь, Эш, ты же не идиот, — говорит Марк уже спокойней, — и ты даже не представляешь, скольких сил мне стоит играть по твоим правилам. Имей хоть каплю уважения.       Ответ Маркус слышать не хочет. Он садится в машину, заводит ее и выезжает с офисной стоянки, только видит в зеркало, как оставшийся один Эштон проводит рукой по бритому затылку, запрокидывает голову вверх и вздыхает, замирая в этой позе на пару секунд, и только потом идет к своей машине.       Марк заставляет себя выкинуть это из головы, и у него даже получается. А когда он проворачивает в замке квартиры ключ и заходит внутрь, на него напрыгивает, как лемур на дерево, Дэни с радостными воплями, Маркус смеется, и с этим смехом, кажется, выдыхает скопившуюся в груди боль. Дэн, как обезьяна, перелазит на спину, Марк ухватывает его под ноги, чтобы идиот не свалился, ржет вместе с ним и опрокидывает более крупного, чем он сам, темнокожего, бородатого и лысого Дэна на диван. И только после этого они обнимаются уже нормально, хлопая друг друга по плечам, одинаково радостно растягивают губы в улыбках и щурят глаза.       В последний раз они виделись где-то год назад, когда Марк рванул в Майами на уик-энд, и это были крайне буйные выходные. Дэни не изменился, зато он то ли чует, то ли видит изменения в самом Марке. Держит за плечо, улыбается во всю пасть и хитро прищуривается.       — Ох, братан, чувствую, у тебя есть охуительные истории.       — Бля, даже не представляешь, насколько, — ухмыляется Марк. — Сгоняю в душ, переоденусь и погоним куда-нибудь.       — Давай.       План утвержден и выполняется. Марк действительно быстро ополаскивается в душе, переодевается в другую одежду, и они оставляют машину на парковке, идут пешком. Дэн трещит про жену, про то, что та вот-вот соберется рожать, и он Марка найдет и закопает, если Грэм не явится на это светлое событие хотя бы с опозданием, но обязательно, и Марк обещает — обязательно. Конечно явится на тусовку, потому что как он, в конечном итоге, может это пропустить? Да и слышит он знакомые фамилии категорически приглашенных: все свои, которых он тоже не видел черт знает сколько времени, но это и не важно. Ужинают стрит-фудом, и это очень ностальгически, потому что когда они были в отпусках, питались именно так.       Потом садятся в баре, беря по бокалу пива, Марк разворачивается лицом в зал и кладет локти на барную стойку.       — Ну давай, вещай. Как твоя кукушка? — спрашивает Дэн.       — Можно сказать, что лучше, — цыкает Маркус. — Прекратил лечиться в больничках, остался только психиатр и психолог на работе. Или психотерапевт, я хер его знает. Уже почти не реагирую на вспышки и резкие звуки, солнце не заебывает, но иногда бывает. Ну, и со сном полегче.       — Да, со сном у меня тоже бывает. Не знаю, отпустит ли когда-нибудь эта херня совсем. Дженни сначала была в ужасе, потом привыкла. Но и я на жопе не сидел, лечился.       — Так я тоже. Меня уже вся невропатология знала, и не только она, — Марк усмехается и делает глоток пива, прикрывает глаза.       Дэн молчит, хитро щурит темные глаза, Маркус до последнего делает вид, что не замечает, пока неусидчивый и нетерпеливый, как и всегда, Дэниэл не закатывает глаза и не фыркает:       — Ну и?       Марк негромко смеется. За столько лет службы они знают друг друга, как облупленных. Замечают самые маленькие детали, которые не заметит никто другой. Проводит рукой по лицу и опирается на локти, откидывая голову назад.       — Даже не знаю, с чего начать.       — Братан, только не говори, что ты подцепил школьницу.       Марк опять смеется, качает головой, поворачивается, садясь за стойкой нормально, и снова делает глоток пива, потирает переносицу пальцами.       — Да нет, сильно далеко за школьный возраст.       — Ну так а хер ли ты паришься?       Маркус смотрит на собственные пальцы, лежащие на стеклянных пузатых боках пивного стакана. Молчит еще какое-то время, потом трет небритый три дня подбородок, чуть морщится.       — Это мужик.       Лицо у Дэна вытягивается, как у лошади, он таращит глаза, как эта круглая смертельная рыба, приоткрывает рот и зависает так на несколько секунд, потом приходит в себя и присвистывает.       — Ну… блядь… — Дэни все еще в замешательстве, переваривает эту новость, потому что она неожиданная для него настолько же, насколько и для Марка в свое время, — ты теперь можешь свалить прибивание полки на другого?       Марк хмыкает.       — Не, братан, ты ж знаешь, я нормально, — очухавшись от первого потрясения, все-таки приходит в себя Дэниэл и смотрит уже более осознанно, — но это было пиздец, как неожиданно. Ты ж всегда был первым кобелем, как это ты так вляпался?       — Хороший вопрос, — пожимает плечами Марк, — не знаю. Он просто в какой-то момент появился, и меня пиздец как вмазало. К другим мужикам не тянет, что хуже — к женщинам тоже, я теперь даже перебить ничем не могу. Не знаю, что с этим делать.       Дэни какое-то время молчит, делает пару глотков пива, зовет бармена и просит у него снэки, после чего хлопает Марка по плечу и зовет его курить. Протягивает зажигалку на улице, даже не надеясь, что та у него найдется, и когда делает первые пару затяжек, приподнимает брови.       — А в чем проблема-то? Явно же есть, ты бы не грузился просто так.       — «Только секс», брат, — философски тянет Маркус. — И все. Вот такая вот принципиальная позиция.       — Ох бля, говно какое, — морщится Дэни.       Говно — это не то слово. У Марка есть с десяток эпитетов, которые он может подобрать, но, в общем-то, Дэниэл вполне четко обрисовывает ситуацию. Они курят молча, а когда возвращаются к барной стойке, возле стаканов с пивом уже стоят орешки и что-то вроде начос.       — Записался к психологу-частнику, со следующей недели пойду, надеюсь, меня отпустит, — говорит Марк так, как будто не было перерыва в диалоге. — Знаешь, что самое дебильное? Он пока рядом, я про свои болячки даже не вспоминаю. И вытягивает, если вдруг где поднакрывает, в секунды.       — Из наших, что ли?       — «За оперативную службу», — Марк ухмыляется. Дэни снова присвистывает, закидывает в рот горсть орешков и тщательно их жует. — Бриташка. С этим их гребаным «о». И глаза синие, пиздец, Дэн. Синие, как море. Я таких никогда не видел.       — Да-а… если уж Грим начинает петь о цвете глаз другого мужика, то это тебя поплавило на максимуме, братишка, — в голосе Дэна слышится сочувствие. Такое искреннее сопереживание. Он один из немногих, от кого Марк нормально принимает подобные интонации. — Не знаю, радоваться за тебя или нет.       — Я и сам не знаю, — Маркус вздыхает. — Знал бы — сделал что-нибудь, наверное.       Больше они про Эштона в этот вечер не говорят, и Марк за это Дэну благодарен. Разговор уходит в прошлое, они ржут, пока вспоминают какие-то дебильные ситуации, иногда замолкают, когда касаются не отболевших тем (которые никогда не прекратят кровоточить), одновременно кивают, одновременно делают глоток хмельного пенного, не сговариваясь. И возвращаются домой после полуночи, трезвые и довольные вечером. И сегодня Марк тоже спит пустым сном, без сновидений.