Understand Me

Во второй раз у коллег Леоне возникли подозрения, что с ним было что-то не так, когда Джорно Джованна вступил в «Passione». И нет, причиной подозрений послужил не инцидент с чайником. Команда считала, что более высокое положение в иерархии позволяло Аббаккио грубо вести себя с новобранцем. Джорно присоединился не к женскому клубу по интересам с послеобеденным чаем, а к мафии, и холодный прием был полностью оправдан. Он позволил банде оценить аналитические навыки новенького и его умение справляться с проблемами. Также им было интересно, сможет ли Джованна вынести специфическое чувство юмора Леоне, и если да, то насколько хватит его терпения. Парни все еще не знали, что у Аббаккио был аутизм, и испытывали странное благоговение к старшему товарищу. В порыве ярости Леоне запросто мог поднять их втроем над землей и производил чертовски устрашающее впечатление, но самым устрашающим в нем был проницательный, пытливый ум. Он не боялся делиться грязной подноготной полицейского мира и был, хотя сам этого не осознавал, довольно привлекательным («Это дружеский комплимент, ничего больше», — уточнил бы Фуго). Шарма Леоне добавляла и черная одежда, которую он носил каждый день, несмотря на жаркий итальянский климат. Казалось, все его существование основывалось на большой смелости: экстравагантный стиль (неважно, было на улице жарко, или нет, он всегда выделялся среди остальных, особенно в ботинках на огромной платформе, делающей его гигантом под два метра ростом), бесконечные лекции о картинах или зданиях эпохи Ренессанса, и плевать он хотел, слушали его или нет, просмотр шестичасовых опер без перерыва, в то время как Наранча едва выдерживал футбольный матч и в итоге убегал из гостиной, длинные волосы, одни и те же блюда изо дня в день и твердое нежелание менять рацион из-за чьих-то глупых замечаний об однообразности, — все это требовало храбрости изо дня в день, которой обладает далеко не каждый человек. Помимо восхищения, команда всегда была готова защитить и поддержать его в любую минуту, поэтому желающему присоединиться к ним стоило быть у Леоне на хорошем счету. Парням было до сих пор непонятно, почему Джованну приняли в банду, хотя Аббаккио очень противился этому. Еще больше их удивлял тот факт, что Леоне и Джорно вроде бы поладили, но стоило Леоне задать прямой вопрос об отношении к Джорно, как тот мрачнел и просил оставить его в покое. Все недельное задание по поиску дочери босса, обернувшееся свержением и убийством самого босса, Аббаккио старался держаться как можно дальше от Джованны. К примеру, Леоне демонстративно отсаживался, когда Бруно внимательно слушал совет юного дарования, заставляя тем самым других чувствовать себя неловко. Следующим потрясением для психики Леоне стало решение Фуго покинуть команду из-за ошибочного мнения о личности босса. Несмотря на то, что они никогда не были близки, его озадачил поступок товарища. У Аббаккио начались короткие, но частые приступы плача, которые случались вплоть до почти смертельного столкновения с Дьяволо, и закончились спустя два месяца после него благодаря стараниям Буччеллати. Фуго случайно, как он уверял, довелось увидеть и услышать один из этих приступов. Он произошел на заправочной станции сразу после того, как банда одержала победу над Мелоне. Бруно утешал плачущего Леоне в туалете. Дверь была неплотно закрыта, поэтому Паннакотта заметил сквозь щель, как Буччеллати, сидевший на крышке унитаза, ласково перебирал волосы Аббаккио. Леоне сидел на полу, уткнувшись лицом в колени Бруно и крепко обхватив их руками, как потерпевшие кораблекрушение отчаянно обхватывают буи в море, чтобы не утонуть и спасти дорогую жизнь. Бруно был ниже ростом, и руки Леоне, обвивающие его ноги, чем-то напоминали чрезмерно дружелюбную змею. — Леоне, не будь так строг к себе. Пойми: сейчас у нас очень напряженная неделя, к тому же, мы занимаемся не тем, к чему привыкли. Давай искать положительные стороны? Мы… мы часто избиваем людей на допросах, а ты это очень любишь, да? Буччеллати пытался заставить Аббаккио улыбнуться. У него получилось, хотя поток слез не прекратился. — Кроме того, ты замечательно ладишь с Триш. У меня сердце радостью переполняется каждый раз, когда я вижу, как вы листаете «Vogue» вместе. Вам даже не нужно много общаться, чтобы найти общий язык, это ли не здорово? Я так горжусь тобой, Леоне. «Гордится? Блин, он взрослый мужик, и это наша работа — сопровождать дочь босса и быть обходительными с ней. Что за хрень?» — холодные фиалковые глаза Фуго подозрительно сузились. Леоне что-то бормотал в ответ, но Паннакотте было сложно разобрать, что именно. Он никогда не видел Аббаккио таким расстроенным. По существу, в его арсенале было два выражения лица — одно злое, а другое… или все-таки у него было только одно выражение лица для любой ситуации? — Я так заебался быть таким! Так заебался! «Заебался быть каким?» — недоумевал Фуго. — Вокруг происходит много всего, и так хаотично, что мой мозг не успевает отдохнуть и обработать информацию, поэтому я бешусь сильнее, чем обычно, и, — Леоне громко вздохнул, — все уверены, что я ненавижу новенького, а это неправда! Клянусь, неправда! Я просто эмоционально перегружен! И я понятия не имею, как вести себя дружелюбно, даже если нормально себя чувствую! Мне всю жизнь говорят, что я агрессирую по поводу и без, но это бред! И… Казалось, Леоне задыхался собственными словами. — Ш-ш-ш… — проворковал Бруно, вытирая слезы Леоне носовым платком с вышивкой, который он достал из внутреннего кармана пиджака. — Каждый день случается какая-то хрень, только новенького не хватало! Это слишком! Я понимаю, что это все потому, что ты теперь наш капо, а не просто мой… мой… мой… Бог его знает, что происходит между нами… «О, они все-таки встречаются! Или вот-вот начнут, — Фуго ухмыльнулся, с волнением предвкушая, как подтвердит предположения остальных о романтической связи старших товарищей. — Не стал бы Буччеллати угрожать перерезать глотку за замечания о наушниках Аббаккио за обеденным столом, если бы они были просто друзьями! Но…» Бруно тоже выматывал бешеный темп этой недели. Он едва сдерживал в себе предложение Леоне пойти на свидание, но время для романтики было совершенно неподходящее. Уже тогда он чувствовал, что сейчас это вряд ли обрадует Аббаккио, если не сделает хуже. — Я так ревную тебя к Джованне! Особенно когда вы с ним разговариваете, и этот сопляк выдает идеи лучше моих… мне кажется, что он занял мое место в команде! И даже если нет, еще раз повторю: я не ненавижу его, просто все резко поменялось, и у меня не выходит к этому адаптироваться! Фуго по-прежнему не понимал, в чем была причина истерики Аббаккио, но он не мог не сочувствовать своему коллеге. Что бы его ни гложило, оно казалось глубоко удручающим и безнадежным. — Любовь моя, — осторожно начал Бруно, — послушай меня. Может быть, стоит сказать Джорно, что у тебя аутизм? Что тебе сейчас тяжело, и ты на самом деле не хочешь его обижать? Что ты просишь его дать тебе время привыкнуть к нему? «У него что? Аутизм? Он встречается не только у маленьких мальчиков?» — у Фуго подозревали аутизм, когда он должен был пойти в среднюю школу, но диагноз не подтвердился. Несмотря на проблемы со сдерживанием агрессии, у него хорошо были развиты коммуникативные навыки и относительно быстро менялись интересы. — Я знаю, говорить об этом новичку звучит для тебя как абсолютный кошмар сейчас, но я вижу, как сильно ты переживаешь из-за ваших напряженных отношений. Поэтому считаю, что будет к лучшему прояснить ему ситуацию. Пожалуйста, предоставь разговор мне — тебе будет гораздо легче, если ты не будешь обсуждать это с ним лично, а он будет потом относиться к тебе с пониманием. Джорно никому про это не расскажет, обещаю. Он замечательный парень и, кстати, во многом напоминает мне тебя, — Бруно ласково провел большим пальцем по виску Леоне, отчаянно надеясь, что подходящий момент поцеловать Аббаккио наступит как можно скорее. Леоне благодарно взглянул на него, не сказав ни слова. Ему постепенно становилось легче смотреть кому-то в глаза. Фуго услышал тяжелое лязганье берцев по кафельному полу и сорвался к автомату со снеками, совсем позабыв, что собирался воспользоваться туалетом по назначению. Паннакотта никому не рассказывал об услышанном вплоть до ухода из команды Буччеллати. Он часто думал о последней фразе Леоне, услышанной в тот день: «Единственный человек, рядом с которым мне спокойно, — это ты, Буччеллати». По неведомой причине, до сих пор неизвестной Джорно, Бруно восстановился гораздо быстрее, чем Леоне, несмотря на более обширные травмы, а самая первая из них была фактически фатальной. Наранчу первым выписали из больницы спустя три недели, хотя урон, причиненный ему после атаки Дьяволо, тоже был смертельным. Ему почти не требовалась реабилитация: в конце концов, он был молод и не так долго голодал, чтобы его прошлое до «Passione» причинило ему какой-либо необратимый вред. Бруно же первую неделю находился в состоянии, близком к коматозному. Ему требовался кислород, пока его легкие заживали, но, не считая этого и трех месяцев физиотерапии, он относительно быстро выбрался из критического состояния. Леоне повезло гораздо меньше: его желудок и толстую кишку пришлось сшивать. Как и у Бруно, у него были сломаны ребра и повреждены легкие. Учитывая, что Gold Experience подоспел к нему на помощь позже, чем к Буччеллати, состояние легких было хуже и врачи даже говорили о пересадке, но все обошлось. Лишь позвоночник Леоне уцелел, и то потому, что Дьяволо сместил удар вбок из-за вероятной попытки Леоне увернуться от удара за те доли секунды, в которые Дьяволо еще не остановил время. Помимо этого, у Аббаккио было полно мелких переломов, синяков, и вывихов, также требовавших лечения. Его стэнд не был боевым, и он предпочитал сражаться самостоятельно, что было травмоопасно. Враги много раз задевали Леоне в ту неделю, но он убедительно притворялся, что у него ничего не болело. Если бы Gold Experience Джованны в тайне не лечил бы Бруно, Леоне и Наранчу по несколько минут в день в больнице и чудом уцелевший Миста не был бы в группе моральной поддержки, их бы выписали значительно позже, чем через два месяца. Леоне покидал больницу в инвалидном кресле. К счастью, его ноги были в норме, но боли от многочисленных операций и быстрая утомляемость забирали из него всю жизненную энергию: он с трудом стоял. Физио- и профессиональная терапия с медицинскими работниками, которые по совместительству были стэндюзерами, помогла Аббаккио восстановить мышечную память не только для того, чтобы самостоятельно вставать и ходить без поддержки, но и постепенно вернуться к использованию стэнда, не перенапрягая себя. В этот раз небоевое предназначение Moody Blues сыграло на руку: стэнд оказался очень эффективным помощником Леоне, и врачи были в восторге от этого. Где-то в глубине души Аббаккио хотел выбраться из своего плачевного состояния живым, здоровым и счастливым. Его стэнд демонстрировал, что ему не требовались другие люди, чтобы иметь волю к жизни, ведь стэнды подчиняются только мыслям и чувствам хозяев. Ментальное здоровье Леоне страдало не меньше физического, особенно в первую неделю, когда он очнулся, а Бруно был либо без сознания, либо все еще преследовал с командой Дьяволо. Аббаккио даже не мог себе представить, что его жизнь настолько сильно изменится в двадцать один год, точнее, через неделю после его двадцать первого дня рождения. Он задумался, будет ли у него шанс почувствовать себя нормальным двадцатиоднолетним дольше, чем одну неделю. И вообще, будет ли он чувствовать себя нормальным человеком в любом возрасте? Леоне проснулся в первый раз после удара Дьяволо в больничной палате, в которой царила гнетущая тишина, если не считать пиканье аппарата, отслеживающего его сердцебиение. Он понял, где находился, еще до того, как зрение сфокусировалось, — специфический запах однозначно принадлежал больнице. Леоне ненавидел этот запах и был уверен, что его невозможно выветрить из памяти, поэтому надеялся, что когда-нибудь встретит стэндюзера, который может стирать воспоминания. Следующая мысль буквально пронзила его сознание: «Где Бруно?» Аппарат зафиксировал его учащенное сердцебиение, вызванное волнением. Медсестру, следившую за Аббаккио, напугали внезапные изменения показателей, и она немедленно подошла к его постели. Казалось, девушка испытала облегчение, увидев, что пациент очнулся. Леоне попытался сесть, но не смог этого сделать. Его тело ужасно болело, и боль была такая странная и незнакомая, что он не сразу осознал ее после пробуждения. — Леоне Аббаккио, верно? Вы были практически смертельно ранены на Сардинии, и Ваша команда запросила доставить Вас к нам на санитарном самолете… ох, извините за многословность. Наверное, мне стоило просто сказать, что Вы сейчас находитесь в больнице Неаполя. Медсестра потянула за тонкий шнурок, свисающий с лампы, и комнату заполнило мягкое, теплое освещение. Палата выглядела довольно уютно. — Не знаю, говорили ли Вам раньше, но у «Passione» есть связи с частными больницами, и в них все члены мафии могут спокойно получить лечение. Кстати, Ваша команда просила передать, что с ними все в порядке и Вы не должны о них беспокоиться. Сейчас Вам нужно много отдыхать. У Вас были довольно обширные раны, и врачам пришлось сделать экстренную операцию, чтобы остановить кровотечение в Ваших органах, — медсестра говорила об этом как о чем-то повседневном и незначительном. Аббаккио в любом случае ее не слушал. Его мучил другой вопрос. — Вам расскажут о травмах и лечении немного позже. Самое важное для Вас в данный момент — отдыхать, — продолжала она. — Вам очень повезло, мышцы защитили некоторые органы, как подушка безопасности! Вы, наверное, много занимаетесь спортом? — Мой мозг тоже пострадал? Медсестра недоуменно посмотрела на пациента. Ее удивило, что он подумал в первую очередь о мозге. — Мы проверяли, было ли сотрясение или какие-то внутренние кровотечения. Все в полном порядке! К слову, раз Вы упомянули об этом… Мы разыскали Вашу медицинскую карту, и у нас есть несколько вопросов… Датчики на груди Аббаккио зарегестрировали новую волну учащенного сердцебиения. Он подозревал, о чем его сейчас спросят. — Вы принимаете препарат «Ламотриджин», так? Хотелось бы уточнить — у Вас эпилепсия или биполярное расстройство? Леоне порывисто дрогнул и замер. — Биполярное расстройство второго типа, — едва слышно проговорил он. Лучше бы Дьяволо пробил ему голову и дал возможность уйти из жизни, которая становилась сложнее с каждой секундой. Ничего, даже пара телефонных звонков от Бруно незадолго до рокового дня, не смогло подготовить его к услышанным новостям. Бруно был ранен до такой степени, что врачи опасались, что потеря крови приведет к коме, чего, к счастью, не произошло, но он не мог нормально говорить и есть в течение первой недели в реанимации. Аббаккио был в шоке. Не только потому, что Буччеллати был на грани жизни и смерти. Его ужасало до дрожи все, что произошло за последнюю неделю: вступление Джованны в их банду, уход Фуго, спасение дочери босса, предательство, преследования врагов, госпитализация Наранчи, смерть других членов «Passione», которые собирались убить их, но сами были убиты. Венцом этого кошмара было то, что новичок-подросток Джорно Джованна получил новую способность стэнда воскрешать людей и вернул к жизни тех, кто хотел их уничтожить, и стал новым доном «Passione». От стресса Леоне потерял дар речи в переносном и прямом смысле. Первый день пребывания Бруно в реанимации подходил к концу, когда Аббаккио заметил краем глаза в своей палате светловолосого парня. Леоне спал и плакал, плакал и спал, пока у него не осталось сил ни на то, ни на другое. Все, что ему оставалось делать, — это смотреть в потолок остекленевшими глазами. Его «Walkman» и любимые наушники лежали в гардеробе вместе с остальными вещами, и было бесполезно просить медсестру принести их, ведь он не мог разговаривать. Всякий раз, когда он пытался придумать, как передать свои мысли без помощи слов, то чувствовал, как густой туман окутывал его мозг. Светловолосый парень пришел не с пустыми руками. У Бруно были способы передать Леоне чувство безопасности даже тогда, когда он был в критическом состоянии. Парень постучал в дверь палаты. Она была открыта, но вторгаться в чужое пространство без предупреждения было бы неэтично. — Аббаккио? Это Джорно. Джованна осторожно, практически бесшумно зашел внутрь, взял стул и подвинул его как можно ближе к кровати. Джорно сел и заметил, что Аббаккио был в сознании. Он молчал несколько секунд, собираясь с мыслями, а на юношеском лице застыло недоумение. То, что он планировал сказать спящему Леоне, несколько отличалось от того, что он планировал сказать Леоне, пришедшему в сознание. — Привет, эмм… надеюсь, тебя не раздражает мое присутствие. Я знаю, что ты предпочел бы сейчас увидеть вместо меня Буччеллати, что ты не любишь непредсказуемость и… собственно, с этого мне хотелось бы начать. Джорно прочистил горло. Леоне хмуро смотрел на него из-под тяжелых век. — Прежде всего я хочу сказать «спасибо» за то, что ты доверил мне свой секрет и объяснил, что не испытываешь ко мне ненависти. Впрочем, я никогда не обижался, поэтому не волнуйся насчет этого. Я попал в новый коллектив и не ждал, что он меня примет с распростертыми объятиями. Увидев, как вы в команде относитесь друг к другу, я сразу понял, что у вас очень крепкая связь. Джованна старался избегать зрительного контакта с Аббаккио по наставлению Буччеллати, но на секунду не удержался и взглянул на него с искренней улыбкой. — Тебе случайно не показывали кое-какую вещь из кармана твоего пальто? Буччеллати говорил мне до того, как был ранен, что стеснялся спросить тебя по телефону, видел ли ты ее. Не знаю, что именно за вещь… похоже на записку. Леоне пару раз отрицательно покачал головой и, к огромному удивлению Джорно, посмотрел ему прямо в глаза. Ему показалось, что в янтарно-лиловых радужках проблеснуло что-то, отдаленно похожее на надежду. — Разрешишь найти твое пальто? Леоне уверенно кивнул. — Было бы неплохо достать и твои наушники с плеером. Тебе, наверное, надоело слушать это монотонное пиканье, не говоря уже о том, что лежать днями без музыки просто скучно! Как много успел рассказать Буччеллати Джованне? Или у этого мальчишки была настолько хорошо развита интуиция? Джорно подошел к стене и открыл одну из деревянных дверей, за которой скрывался встроенный шкаф с несколькими ящиками, полкой и сейфом. Пальто висело на вешалке. Удивительно, что его не выбросили, так как оно было настолько разодрано и испачкано, что уже не подлежало носке. Джованна порылся в карманах и выудил оттуда аккуратно сложенную записку, написанную на тонком листе бумаги. Банда опасалась, что попытка поднять тело Леоне с камня принесет еще больше вреда открытым ранам, но Бруно нашел выход. Он попросил Джорно трансформировать валун в лист бумаги, а лежавшую на земле ракушку — в ручку. Буччеллати быстро начеркал что-то и, незаметно поцеловав записку, положил ее в карман пальто Аббаккио. Когда санитарный самолет взлетел в воздух, он так старался случайно не всхлипнуть, что прокусил губу до крови. Позднее Бруно утверждал, что тогда в каком-то смысле управлял своим телом извне, однако стоило Леоне оказаться одной ногой в могиле, как он мгновенно воссоединился со своей физической оболочкой. Джованна не стал разглядывать записку и сразу вложил ее в правую ладонь Аббаккио. Затем накрыл лист левой ладонью Леоне, чтобы не видеть ни строчки написанного. — Я могу выйти из комнаты, пока ты читаешь записку. Это личное, все-таки. Мне нужно потом с тобой еще немного побеседовать, но мне очень хотелось, чтобы ты сначала прочитал послание Буччеллати. Леоне попытался произнести вслух «ты можешь остаться», но обнаружил, что формы разговорной речи, даже едва слышимые, по-прежнему отказывались ему поддаваться. Джорно расценил нераскрытую записку в руках Леоне как знак остаться. — Твоя тайна в надежных руках. Я ничего не рассказывал остальным. Но я могу сказать, что ты пока не хочешь видеть гостей, и мне не придется пояснять, почему тебе сейчас сложно разговаривать. Аббаккио мысленно исправил его: «Не сложно, а невозможно». — Буччеллати упоминал, что ты не говорил до шести лет. Мне показалось это очень любопытным. Я не говорил до четырех. Мама считала, что это тоже связано с тем, что я жил в двуязычной среде, но… — Джованна пожал плечами. — Кто знает. Леоне почувствовал легкое раздражение оттого, что Джорно знал такие личные подробности его жизни, но смягчился, когда тот поделился своим опытом: он никогда не встречал людей с похожей историей из детства. Аббаккио задумался, на каком языке, кроме итальянского, говорил Джованна. — Я готов разобраться с любой проблемой. Тебе нужно только отдыхать и ни о чем не волноваться. Если Буччеллати поправится быстрее тебя, я уверен, он захочет позаботиться о тебе и быть рядом. В этом случае я попрошу медицинский персонал предупредить тебя об этом как можно скорее, чтобы ты успел морально подготовиться к встрече. С трудом представляю, как ты перенес операцию, к которой совсем не был готов. К сожалению, это была критическая, безвыходная ситуация. Главное, что плохое уже позади. «А мальчишка знает, как найти подход к людям», — подметил Леоне. — Не стесняйся сказ… — Джорно запнулся и сразу исправился. — Дать мне знать любым способом, если хочешь, чтобы я ушел. Нам всем нужно сейчас переварить кошмарные события, которые с нами произошли. Посмею предположить, что тебе будет это сделать гораздо сложнее. Аббаккио посмотрел в его сторону. — Я попрошу Мисту найти и достать вещи, которые тебе необходимы. Мы плохо друг друга знаем, поэтому я считаю невежливым рыться у тебя в палате. О, кстати: я тоже терпеть не могу, когда ребята громко ругаются между собой. Мне, конечно, нравится Миста, но он понятия не имеет, что можно говорить тише, а не кричать. «Все в точку!» — ухмыльнулся Аббаккио. — Ну и в завершение своего визита хочу полечить тебя несколько минут своим Gold Experience — он поможет тебе, Буччеллати и Наранче выбраться отсюда как можно быстрее. Оставлю тебя на пять минут почитать записку, тебе, должно быть, не терпится ее прочесть, и вернусь. Джованна удалился. Помедлив, Леоне раскрыл записку одной рукой. Он попытался приблизить ее к лицу, чтобы разобрать небрежный почерк Бруно, и ощутил боль, стремительно расползающуюся по телу. Однако она исчезла как по волшебству, стоило Аббаккио начать читать записку: «Пожалуйста, живи, Леоне. Пожалуйста, выздоравливай как можно скорее. Быть может, если я напишу молитву, все обязательно сбудется. И если Господь услышит мою молитву, то давай будем вместе? Люблю тебя, люблю, люблю. Навеки твой, Бруно». Аппарат, считывающий сердцебиение, заверещал в тишине, словно бьющаяся о прутья клетки птица.