Understand Me

Пусть страхи Леоне и стали реальностью, казалось, что сейчас он был в безопасности. Однако так было до тех пор, пока на его пути не встал юнец, дерзким планам которого ему всегда приходилось противостоять. — Леоне! Как ты себя чувствуешь, Леоне? Аббаккио мог хорошо разглядеть выражение лица Бруно, полное отчаяния, и хотя он спокойно лежал, его не покидало чувство, что его голову качала из стороны в сторону бурная вода. Интенсивные волны тошноты то захлестывали Леоне, то сходили на нет. Он очевидно смотрел в сторону своих пятерых товарищей, сгорбившихся вокруг него в неудобных позах, однако его глаза оставались расфокусированными. Вероятно, Аббаккио пытался придумать, как вербально описать ощущения от своего послеприпадочного состояния. — М-мгх… гх… Он вздрогнул, ощутив металлический привкус во рту. — Что за хуйня… — Совсем другое дело! — радостно завопил Миста, приложив ладони к лицу, как влюбленная школьница. — Человек Дождя ожил! — Никогда не думал, что испытаю облегчение, услышав мат, — сказал улыбающийся Джорно, озвучивая то, о чем думали все столпившиеся вокруг Леоне. — Ну и напугал ты нас, Аббаккио. Ох, он в этом не сомневался. Его тайна никогда не должна была стать явью, а они так рьяно умоляли его сесть за руль, чтобы после случившегося точно об этом не заикнуться… что ж, это был сомнительный, но плюс. Когда Аббаккио пришел в себя, он осознал, что Бруно крепко сжимал его руку вместе с чем-то гладким, напоминавшим бусы, и это странное ощущение отвлекло его от неприятной боли в голове. Леоне потихоньку начал понимать, где находился: машина не была в движении, а стояла где-то на парковке. Снаружи висел знак, указывающий на то, что они все еще находились в Италии. Аббаккио лежал поперек сидений, располагавшихся сразу за водительским, и из-за его слишком высокого роста кому-то пришлось согнуть его колени так, чтобы ступни касались пола. Бруно стоял возле фургона, нежно прижимая правую руку к груди Леоне, следя за тем, чтобы тот не упал боком в узкое пространство между рядами сидений, и также придерживая его ладони, а правой рукой ласково перебирал его волосы и поглаживал виски. Наранча стоял, обнимая Бруно и заливая его плечо слезами. К настоящему моменту он практически перерос Буччеллати и, несмотря на то, что Гирга вел себя относительно спокойно во время припадка Аббаккио, Бруно не мог не перенестись мыслями в тот самый день 2001 года, который преследовал его в кошмарах. Вид торчащей наружу плоти Леоне настолько ужасал, что Наранча, будучи ребенком, которым он тогда оставался, невзирая на жизнь в мафии, инстинктивно цеплялся за Буччеллати и искал утешения у того, кто не просто любил Леоне, как родственную душу, но и был лучшим воспитателем и наставником для Гирги и банды вместе с этой родственной душой. Наранча, черт возьми, даже спрашивал, можно ли им называть Аббаккио и Буччеллати «папой и папой», когда они объявили о своих отношениях. И Наранча, черт возьми, вряд ли справился бы с угрозой потерять «самого лучшего папу в мире» во второй раз. — А-аббаккио, — заговорил Наранча, стараясь не позволить своему голосу дрогнуть. — Я теперь никогда не забуду, кем был тот парень Финеас Гейдж! — Чего? — Мы все думали, что тебя где-то успел атаковать ну, типа, вражеский стэнд, и я искал его с Aerosmith по всему шоссе и все такое, а п-потом Джорно вспомнил, что чел помер от той же самой херни, которая была с н… твоим мозгом! Бруно заметил, как Наранча изо всех сил сдерживал рыдания. Он убрал ладонь с волос Леоне и погладил плечо Гирги. — То, что ты сейчас пережил, называют эпилептическим статусом, — пояснил Джорно достаточно спокойно, чтобы Леоне чувствовал себя менее тревожно, однако эта новость пошатнула спокойствие остальных. — У тебя случился припадок, который длился более пяти минут. Ты потерял сознание еще на три, хотя это могло длиться и дольше. — Ага! Мужик, после того, как ты сказал, что больше не чувствуешь рук, в тебя будто черти вселились, — перебил Джованну Миста. — В любом случае, Наранча прав. Металлический стержень не убил Финеаса Гейджа, но повредил его мозг до такой степени, что у него в итоге развилась эпилепсия. Эпилептический припадок, длящийся больше пяти минут, особенно, если это серия припадков, между которыми человек не приходит в сознание, может привести к таким последствиям, как затруднение дыхания, уменьшение кровотока или даже серьезная травма с внутренним кровотечением. Как неожиданно и странно судьба решила проверить твои знания на практике… Ты чуть не умер, Аббаккио. Леоне тяжело вздохнул. — Посмотрите, Аббаккио начал возвращаться к своему привычному состоянию, — усмехнулся Фуго. Бруно резко выдохнул, и на какое-то мгновение Леоне показалось, что он услышал в этом вдохе что-то, отдаленно похожее на сожаление (если его догадки были правильными, и так называлась эмоция, которую он испытывал в тот момент). — Аббаккио, мы должны поехать в больницу. — Не должны. — Возможно, у тебя сотрясение мозга, но мой Gold Experience не способен его диагностировать. И даже если он каким-то образом бы обнаружил его, я бы все равно не смог исцелить тебя. Gold Experience дает жизнь неживым объектам, в то время как сотрясение мозга… — Я в курсе, что такое сотрясение мозга, умник, — огрызнулся Леоне, впервые пытаясь сесть, но чрезмерная тяжесть в мышцах от постоянного расслабления и сокращения не дала ему этого сделать. — Проснулся не в духе, да? — пожурил Миста с бóльшим сарказмом, чем того желал, однако он, являясь правой рукой Джорно, не мог не чувствовать возрастающую тревогу, когда что-то вставало на пути планов его босса. Бруно, стоявший перед Мистой с другой стороны фургона, пригрозил последнему жестом. — Не беси его, — отчеканил он. Буччеллати отпустил Наранчу и погладил освободившейся рукой подбородок Аббаккио, слегка приподняв его, чтобы заставить Леоне взглянуть на него, и озвучил свою просьбу: — Леоне, я знаю, как ты ненавидишь больницы, но пожалуйста, давай поедем. Просто… ради меня. Пожалуйста. Я хочу знать, что с тобой все хорошо. Леоне никогда не позволил бы себе отказать Бруно в такой элементарной просьбе. Как и не позволил бы какому-то больничному аппарату раскрыть свою тайну. Аббаккио собирался вытащить этот скелет из шкафа самостоятельно в будущем, но никак не сейчас. Джорно усердно старался придумать, как наиболее деликатно сообщить Аббаккио об изменениях в их планах, когда Гвидо снова вклинился в разговор: — Пацаны, простите, что перебиваю вас, но я правда сейчас обосрусь. Сходите, перекусите, пока я по… — Миста! Хватит, заебал, мы тебя поняли! — раздраженно воскликнул Фуго, в глубине душе чувствуя облегчение от того, что эти реплики заставили Наранчу рассмеяться. Понимая, что Леоне изо всех сил боролся со сном и засыпал, Бруно отстегнул кисть, ласкавшую его, и помчался — без руки, притворяясь, что спрятал ее в кармане шорт — в минимаркет при заправке. Буччеллати вернулся оттуда с пакетом «Baci». Он медленно пристегнул кисть к запястью обратно, боясь напугать Аббаккио шумом, и, осторожно выпутавшись из хватки Леоне, положил пакет на его колено и нежно поцеловал в лоб. — Чтобы сахар в крови не падал, — прошептал Бруно. Младшие из команды оставили Бруно и Леоне наедине в машине, а сами отправились в минимаркет перекусить. Они вернулись с кусочками пиццы «Маргарита», шоколадом «Kinder» во всех его возможных форматах и бóльшим, чем осилил бы Аббаккио в своем нынешнем состоянии, количеством эспрессо. Но ребята решили — раз Леоне никогда не выходил из дома, не выпив хотя бы две чашки, то сейчас, чтобы снова почувствовать себя человеком, ему бы понадобилось как минимум три. Когда все, за исключением Леоне, которого настолько подкосило случившееся, что он едва реагировал на сигналы голода, и Бруно, который оставался на задних сидениях и присматривал за Аббаккио (на крайний случай, стэнд позволял ему открыть где-нибудь посреди шоссе пустоту и дать возможность своей нижней части тела справить нужду), закончили трапезу и посетили туалет, команда заправила фургон и отправилась в следующий пункт назначения. Не в Ниццу, куда они изначально планировали ехать, а в ближайший по их маршруту город Пиза, в больницу «Чизанелло». Леоне, конечно же, было категорически запрещено вести их до больницы, да и банда в любом случае не доверила бы ему водительское сидение снова. На роль де-факто шофера Джорно переназначил Фуго. Джованна был не против повести фургон самостоятельно, однако он собирался беседовать с Аббаккио лицом к лицу насчет их дальнейших действий. — Разговор обещает быть трудным, — признался Джорно Мисте, пока они стояли в очереди за кровно заработанным обедом. — Не могу не согласиться! Если Аббаккио ебет мозги, когда что-то идет не по плану во время миссии, я боюсь представить, какая волна говна нас захлестнет, когда он узнает, что мы меняем планы из-за него, — Миста многозначительно приподнял брови. — И не просто из-за него, а из-за его состояния здоровья… Джорно устало вздохнул и положил голову на плечо Гвидо. — Ох, даже не напоминай, сколько раз Аббаккио пытался выписаться из больницы, лежа в реанимации. В реанимации, блин! Я чуть не запер его на замок в палате. — Да лечить кошку пилюлями и то проще, чем Аббаккио! — Миста чуть не захохотал от внезапно возникшего перед его глазами образа Леоне, завернутого, как буррито, в лавандовое одеяло. — Как думаешь, людям можно давать лошадиные транквилизаторы? Джорно мягко посмеялся. — Надеюсь, что не дойдет до транквилизаторов, — пробормотал он, копаясь в кошельке в поисках монет евро. — К тому же, рядом с ним Буччеллати. Независимо от того, потеряет он снова дар речи или нет, Буччеллати поддержит и заступится за него. В общем, все с ним будет нормально. Джованна, хмурясь, упорно продолжал рыться в отделении для монет своего бумажника, но в конце концов сдался. — Эй, Миста, у тебя случайно нет пары евро? До сих пор не могу разобраться с ними. Лиры были гораздо лучше… — Предоставь это мне, босс! — с энтузиазмом кивнул Гвидо и отдал кассиру банкноту в десять евро, давая понять, что он платил за них обоих. — Так или иначе, довезти Аббаккио до больницы — это одно дело, а заставить его туда зайти — совсем другое. — Gesùcristo , Гвидо! Зачем ты говоришь это перед едой? — скривился Джорно.

***

Джованна сел рядом с Фуго, но развернулся лицом к Леоне. По крайней мере, место спереди гарантировало, что он получит меньший урон от Аббаккио, если последний выйдет из себя. Большинство команды знало, что пытаться смотреть Леоне в глаза было бесполезно, если не заплатить ему за это внушительную сумму денег. Поэтому он был лучшим в искусстве допросов. Однако Джорно продолжал разглядывать Леоне так, словно собирался задобрить его и получить эту услугу бесплатно. — Аббаккио, — начал он. — Я знаю, что тебе не нравятся внезапные изменения в нашем графике… «Не нравятся внезапные изменения». Джорно бы заслуженно получил за эту формулировку премию «Лучший эвфемизм года». — …поэтому я бы хотел подробно разъяснить тебе, что мы собираемся делать. Надеюсь, тебе все будет ясно, но я готов ответить на любой вопрос, который у тебя может возникнуть. Леоне не понял, что Фуго начал заводить мотор, и это уже было само по себе частью нового плана. Они должны были действовать медленно и осмотрительно, если хотели довести Аббаккио в больницу на худо-бедно добровольных началах, однако он все равно мог попытаться соскочить, как обычно наивно полагая, что был в состоянии справиться со своими проблемами в одиночку. — Мы находимся недалеко от Пизы и везем тебя в местную больницу «Чизанелло». Должен по этому поводу извиниться: я упустил из виду Пизу, когда налаживал партнерские отношения между «Passione» и частными больницами на территории Италии в период вашей с Буччеллати и Наранчей транспортировки на лечение в Неаполь. Мне очень жаль, но «Чизанелло» — государственная больница, поэтому врачи там не осведомлены о стэндах и всем, что с ними связано. Однако, на мой взгляд, это сейчас неважно. Мы почти уверены, что твой приступ не связан со стэндами. В животе Леоне что-то дернулось и неприятно сжалось; возможно, ему не стоило пить три чашки эспрессо. Он немного подумал и спокойно смирился с участью поехать в отделение скорой помощи. Там он пройдет пустяковые тесты на состояние физического и психического здоровья, которые докажут, что он, слава Богу, был в полном порядке. А после этого они могли бы поехать в отпуск, как и было запланировано. — Как только мы приедем, я сообщу начальству больницы, кто мы, чтобы они приняли тебя на осмотр побыстрее… Вот так чудеса, Джорно наконец-то сказал что-то дельное. — …и сделали хотя бы электроэнцефалограмму, надеюсь, МРТ тоже, чтобы убедиться, что у тебя нет опухоли и… — А Вы пиздец как прагматичны сегодня, да, дон Coglione ? — огрызнулся Леоне. Миста приложил титанические усилия, чтобы сдержать вырывающийся смех. Гвидо не хотел, чтобы Джорно сомневался в том, что он воспринимал конфликт всерьез, но у Аббаккио был талант к креативным и внезапным оскорблениям. — Ничего мне из этого не надо, я хорошо себя чувствую! Джорно проигнорировал сказанное Леоне не потому, что обиделся, а потому, что обращать внимание на его выпады было все равно, что спорить с ребенком. — Допустим, ты и вправду хорошо себя чувствуешь, но у тебя был очень опасный припадок… нет, перефразирую: ты пережил очень опасный припадок, — продолжил Джованна, скрывая тревогу за каменным выражением лица. Леоне недобро прищурился и на этот раз не смог удержаться от зрительного контакта с Джорно. — Как видишь, я его все-таки пережил, поэтому мне больше не нужна медицинская помощь, — Аббаккио позаботился о том, чтобы сделать максимальный акцент на слово «пережил», как и Джованна. Джорно подавил в себе желание высмеять контраргумент Леоне. — Это так не работает, Аббаккио. Твой мозг — это орган, который нуждается в особой заботе. От него зависят даже самые элементарные функции… — Если бы тебя действительно заботило состояние моего мозга, ты бы сейчас не отказывался от нашего изначального плана, а позволил бы мне, мать твою, отдохнуть в тихом номере пятизвездочного отеля в Ницце, — возразил Леоне, расплывшись в хищной улыбке, словно лев, обнажающий острые клыки. Терпение Джорно подходило к концу несмотря на то, что их перепалка только началась. — Ты хоть таблетки в детстве пил, Аббаккио? Да, осмотр — штука неприятная, но он кончится прежде, чем ты успеешь опомниться. Зато не только ты, но и все мы сможем успокоиться и отдохнуть, когда узнаем причину твоего припадка. Два момента в заявлении Джорно поднимали уровень ярости Леоне далеко за пределы его порога толерантности к стрессу: во-первых, подразумевалось, что о причинах его проблем со здоровьем было всем дозволено знать, во-вторых, с ним разговаривали, как с ребенком. Почему с ним всегда обращались, как с ребенком? В какой-то степени ему нравилось густо подводить глаза, потому что это помогало выглядеть старше, потому что он думал, что высокого роста и сильных черт лица было недостаточно, чтобы подчеркнуть статный возраст. Даже когда он начал носить неуклюжий, чересчур яркий макияж в тринадцать, унизительная инфантилизация продолжалась. Вся его броня — броский макияж, агрессивные угольно-черные брови, мускулистое телосложение, кожаное пальто, его, как выразился Наранча, «вампирские ботинки» и, черт возьми, даже шелковистый, мрачный баритон — была создана для того, чтобы помочь ему ужиться с людьми, защитить хрупкого молчаливого шестилетнего мальчика, которого он продолжал носить в себе. Леоне обнаружил, что в этом опасном мире большинству людей не требовалась броня, в то время как он чувствовал, что ему приходилось переусердствовать с ней. Возможно, если бы он в самом деле переусердствовал, окружающие бы боялись его, а не наоборот. И действительно, никто, кроме Бруно, не мог сказать, что находил людей обоснованно жуткими и совершенно непонятными вне социального кодекса мафии. Пытать кого-то, чтобы добиться ответов на интересующие вопросы было легко, пойти в супермаркет — не очень, а пойти в больницу — место, где он чувствовал себя максимально уязвимым, окруженным ослепительным светом и монотонным шумом, место, в котором нужно раздеваться или давать другим срезать с себя одежду ножницами и выбрасывать ее в мусор, место, где он с трудом разговаривал, было невыносимо. — Ну нет. Я по-настоящему успокоюсь и отдохну, когда мне дадут это сделать. Леоне осознал, что на данный момент исчерпал все имевшиеся у него аргументы, и начал в странной ритмичной манере впиваться ногтями в кожу, видневшуюся в разрезах на черных джинсах. Буччеллати переложил руку, покоившуюся на пояснице Аббаккио, на одну из его ладоней, сжимавших колени. Белоснежная кожа ошибочно казалась обожженной солнцем. — Лео, — взмолился Бруно. — я буду с тобой все время. Поверь мне, ты будешь в порядке. Я никому не позволю повезти тебя куда-то без меня. Это могло звучать успокаивающе при любых обстоятельствах, за исключением того, что Бруно рано или поздно узнает, что Аббаккио был прекрасно осведомлен о своей эпилепсии целых десять лет. Джованна попробовал ободряюще улыбнуться, однако его улыбка была похожа на улыбку робота с плохо проработанными лицевыми мышцами под искусственной кожей — жуткая и тревожная; словно Gold Experience Requiem посредственно копировал Джорно. — Совершенно верно, Аббаккио. Ты будешь отдыхать в очень комфортной и тихой атмосфере. Сейчас все будет по-другому, не так, как в тот раз после удара Дьяволо. Если тебя оставят на ночь, не переживай, мы побудем с тобой. Лицо Бруно исказилось от ужаса: он не обговаривал эту часть разговора с Джорно заранее. Хотя Джорно говорил о ночевке вместе только гипотетически, он знал, что Леоне скорее всего воспримет это буквально. Было мало вещей, которые он ненавидел больше, чем вторжение людей в его личное пространство. — Нет, остальные могут поспать в машине, пока я с тобой… — Буччеллати попробовал предотвратить надвигающуюся катастрофу как можно быстрее. — Мне, блять, ничего из этого не надо! — закричал во весь голос Аббаккио. — Я в порядке. Я почувствовал себя нормально после того, как выпил весь кофе и поел, — неуверенно продолжил Леоне, а затем его голос стал тише, будто он проговаривал эти слова себе, а не Джорно или кому-либо еще, если уж на то пошло. — Я в порядке, я в порядке, я в порядке… Бруно крепче сжал руку Леоне, как только заметил, что тело последнего раскачивалось вперед-назад, но всего лишь на пару сантиметров. Кто-то мог подумать, что Аббаккио потряхивало вместе с фургоном на дороге, однако Буччеллати понимал природу этих движений и тот факт, что даже в условиях сильного стресса Леоне был способен ограничивать их. Машина притормозила на красном свете светофора и Фуго, воспользовавшись моментом, обернулся к пассажирским сиденьям. — Аббаккио, нет смысла отбиваться. Смирись с тем, что тебе надо сходить к врачу и убедиться, что ты на самом деле в порядке после припадка, и живи себе дальше спокойно, — сказал он прежде, чем зевнуть и повернуться обратно. — Заткнись, крыса помойная! Я взрослый человек, не надо меня заставлять ложиться в больницу, если я этого не хочу. Сам разберусь — Тогда я буду вынужден уволить тебя, — вмешался Джорно. — Один в поле не воин, Леоне Аббаккио. Ты работаешь в организации, для которой острота твоего ума безусловно важна. Не хочешь проверяться ради себя, Буччеллати и всех нас, кто тебя любит, — твоя воля. Но если ты отказываешься проверяться после того, как тебе по случайному стечению обстоятельств повезло пережить эпилептический статус за рулем, то можешь… Угроза Джорно была несвоевременной для разума Леоне и с каждой секундой теряла значимость, так как все, что когда-либо раздражало его, смешалось в единое целое и становилось громким. И это касалось не только звуков: волокна на ткани футболки были громкими, яркость летнего солнца была громкой, жара была громкой, лосьон после бритья Мисты и запах пота, который он не мог маскировать, был громким. Даже его истерзанное тело, трясущееся в машине, было громким. Все оглушало Леоне, норовило хлынуть в череп и потечь резвой струей по горлу и далее вниз по рукам и ногам. Само существование Аббаккио, по крайней мере, с его проблемным мозгом за штурвалом организма, было мучительным. В невыносимой какофонии он понял, как искренне сожалел о том, что припадок не убил его. Леоне пытался придумать, как ответить на ультиматум Джорно, однако в хаусе стимулов было невозможно вспомнить о какой-либо эмоции. Он был полностью погребен под стрессорами. Было бы их меньше, Аббаккио бы наверняка отреагировал агрессивно или смирился с необходимостью обратиться за медицинской помощью, но шум в его голове создал настолько густой туман, что он не мог до конца осознать вес чужих слов. Было и более мощное чувство, чем подавленность от стресса, которое одолевало Леоне: полное физическое и моральное истощение. — Я устал, я устал, я пиздец как устал… — повторял Аббаккио, уткнувшись лицом в колени и вцепившись пальцами в кожу головы. Теперь Леоне раскачивался из стороны в сторону гораздо заметнее. Ему было очень сложно выудить эти слова из тумана в мыслях, но он заставлял себя повторять их снова и снова, так как хотел дать остальным понять, что продолжал участвовать в дискуссии. В сущности, это было все, что он мог сказать о своей эпилепсии на тот момент: прежде всего, он не выспался, а плохой сон был одним из триггеров припадка, однако и это было верхушкой айсберга. Тот факт, что последние месяцы были дико изнурительными и окончились поездкой не в желанный отпуск, а в город непрекращающихся припадков, делали ситуацию максимально драматичной. Поэтому заявление Аббаккио «Я в порядке, просто устал» было в какой-то степени правдой, просто требовало некоторых уточнений. Леоне продолжал повторять эти два слова, как успокаивающую мантру, иначе он бы сорвался и начал кричать от физической боли, которую ему причинял окружавший его шум. — …можешь подыскивать себе новую работу. Конечно, как настоящая мафия, мы без последствий приведем твое резюме в безупречный вид, и я готов в случае чего похлопотать над надежными рекомендациями, но… По причинам, которые для Леоне всегда оставались неясными, его инстинктивная реакция на сенсорную и эмоциональную перегрузку было причинение себе физической боли, даже если ради этого приходилось сбрасывать угрожающую броню. Леоне отцепился от волос, сжал руки в кулаки и решительно вознес их на головой. Миста, Фуго, Джорно и Наранча уже были свидетелями его эмоциональных выгораний — обычно Аббаккио запускал пальцы в волосы или прятал лицо в ладонях или коленях, ничего критичного. Но то, что происходило сейчас, было из ряда вон выходящим, и они ничего не могли сделать, кроме как беспомощно наблюдать за его истерикой. Фуго в полном замешательстве посмотрел в зеркало заднего вида, в то время как выражение лица Джованны оставалось неизменным. Для Бруно, напротив, эта картина была более, чем привычной. Почти каждое мероприятие, на которое их нанимали охранять политиков, знаменитостей и высокопоставленных чиновников, включало в себя социальное взаимодействие. Большинство этих мероприятий заканчивались нервным срывом Леоне вдали от чужих глаз. Он смог отказаться от алкоголя и потому больше не был способен достичь того шаткого баланса легкости в голове и экстравертности, который значительно облегчал общение. Бруно был всегда рядом, чтобы вновь собрать его хрупкую душу по частям. Бруно был всегда готов сказать любому, не важно, какой у этого человека был статус и положение в обществе, что у него появились дела и уйти ради того, чтобы довезти Леоне до дома. Бруно был всегда рад лечь с ним в темноте, порой рядом, но чаще ложился на него, так как чувство давления на тело успокаивало Аббаккио. Буччеллати не был уверен, как это работало на самом деле, но читал про какую-то женщину из Америки, которая изобрела машину, имитирующую легкое давление на тело для успокоения нервов, поэтому чувствовал гораздо большую уверенность в том, что поступал правильно. Если покинуть мероприятие раньше времени представлялось невозможным, Бруно создавал для Леоне молнию с пространством, чтобы последний мог там отдохнуть, в то время как остальные думали, что его послали выполнить какое-то поручение, связанное с их текущей миссией. Бруно встречались бизнес-партнеры, которые время от времени делали Леоне бестактные замечания за неприветливость и холодность, а еще Буччеллати приходилось убеждать их следовать определенным правилам в ходе ведения совместных дел. Эти правила были ясными и четкими, но не делали диагноз Леоне слишком очевидным — «Мы должны сидеть подальше от кухни, чтобы нас не отвлекали запахи», «Выбирайте для встречи бар, в котором нет живой музыки». Однако Бруно никогда прежде не был свидетелем того, как кто-то так грубо нарушал потребности Леоне и меньше всего ожидал, что этим кем-то окажется человек, который жил с ними под одной крышей много лет. Буччеллати накрыл одной ладонью кулаки Аббаккио, а другую поместил между ними и его головой так, чтобы он не бил себя напрямую. Силе Леоне было практически невозможно противостоять: он не просто так был известен как сильнейший в окружении Джорно Джованны, и своей мощью он действительно гордился, особенно когда использовал ее по собственному желанию. Сейчас Леоне чувствовал удушающее горе, слезы жгли глаза, и регулирование силы ударов было за пределами контроля, который он все еще имел над собой. Единственное, на что он был способен, — это следовать простейшим командам. — Sticky Fingers, — беззвучно прошептал Бруно. Фуго, заметив силуэт гуманоидного стэнда в зеркале заднего вида, чуть не спрыгнул с водительского сидения от неожиданности. Бледно-синий вихрь окутал кулаки Аббаккио, и те застыли на месте. Тем временем сам Бруно пытался притянуть Леоне ближе к себе, обвивая руками талию и спину, и сжал его правое плечо. Sticky Fingers окончательно материализовался в узком пространстве между сидениями, стоя на коленях лицом к Аббаккио. Стэнд приложил бледные ладони сначала к губам Леоне, затем с любовью опустил их на колено в вытянутых джинсах, и исчез во мгновение ока. Sticky Fingers, должно быть, обладал невероятной мощью, если с легкостью остановил Аббаккио. Или только казалось, что стэнду это было легко сделать. Леоне ничего не почувствовал, отсутствовало и чувство удушения, детские воспоминания о котором преследовали его; руки будто перестали двигаться сами по себе. — Леоне… Леоне… Лео, — мягко поманил Буччеллати. Остальным в команде не была чужда доброта Бруно, но было что-то особенное в его голосе и языке тела, когда он заботился о Леоне в момент его крайней уязвимости, и это создавало необычайную, неземную энергию. Он переместил одну руку с плеча Леоне на талию, а другой накрыл его ладони. Слезы начали скапливаться в щелях между пальцами Бруно. — Не слушай его. Я буду защищать тебя и сам все улажу, — ворковал он. Буччеллати хорошо умел говорить простыми, но твердыми командами, а еще лучше — короткими утвердительными предложениями. — Ты со мной в безопасности. Расслабься и ни о чем не думай, а я со всем разберусь. Иди сюда, — прошептал он и отпустил руки Леоне, чтобы держать его за дрожащий подбородок и вытирать большим пальцем слезы под глазами. — Отдыхай, пока я буду крепко обнимать тебя. Позволь мне обнять тебя. Бруно потерся носом о нос Леоне и медленно, нежно поцеловал его. Наконец, Буччеллати удалось встретиться взглядом с Аббаккио, прежде чем тот опустил глаза. От туши на его ресницах не осталось ни намека, а мутная бирюза его ирисовых радужек сверкала яркостью тропических вод на фоне красных расширенных сосудов. Леоне уткнулся лицом в плечо Бруно и закрыл глаза. — Секунду, cucciolo, я одену тебе наушники. Затем Буччеллати осознал, что чувствует вкус слез Аббаккио на своей верхней губе. Его глаза заблестели не столько от собственных слез, сколько от яростного, мстительного огня внутри. — Ma che vuoi, Giorno?! (рус. «Чего ты добиваешься», часто используется со знаменитым итальянским жестом, в котором большой палец смыкается с остальными) — взорвался Бруно. — Sei veramente un coglione ! — Принял к сведению, — равнодушно отреагировал Джорно. Бруно с трудом мог поверить в реальность сцены, развернувшейся перед ним. — Как ты можешь быть таким бесчувственным? Я просил тебя сказать именно то, что мы с тобой обсуждали, ни больше, ни меньше! Ты прекрасно знаешь, что Леоне ненавидит, когда его постоянно окружают люди, что он воспринимает все за чистую монету. Но тебе и этого было мало — ты изо всех сил старался выпендриться своими знаниями о припадках, в то время как мы о них знаем ровным счетом ничего. Скажи на милость, как можно быть настолько бессердечным с человеком после того, как он чуть не умер?! Джорно промолчал. — Прошел бы ты через то, что прошел он: потерял море крови, органы и почти жизнь из-за Дьяволо, затем очнулся в полном одиночестве в больнице и, вдобавок ко всему, твой мозг не давал бы тебе разговаривать, потому что он КАЖДЫЙ ДЕНЬ борется с бесконечным потоком сенсорной информации, и дошел до критического состояния… Возможно, до тебя бы дошло, что больница пугает до усрачки, если ты чуть не отбрасываешь коньки во второй раз, — судя по тому, как ясно и решительно, без дрожи в голосе и теле, он говорил, можно было подумать, что Бруно был готов к подобному моменту с тех пор, как встретил Леоне. Джованна решился нарушить молчание. — Ну, — его тон слегка изменился, стал менее бесстрастным, но более оборонительным, — я подумал, что ему будет проще согласиться, если он вспомнит, насколько важен для наших миссий. Он имел в виду именно то, что сказал, без всякого злого умысла, но его определенно неправильно поняли. Бруно усмехнулся и округлил глаза в крайнем изумлении от того, что подразумевал Джорно. — То есть, он важен для тебя только как инструмент в мафии? И ты хочешь сейчас свозить его к мастеру и проверить, исправны ли его мозги? Починить, привести в порядок — и все, проблема решена? — Буччеллати активно жестикулировал левой рукой, а правой поглаживал поясницу Аббаккио. Джованна не стал тратить время на попытки объяснить, что он подразумевал на самом деле. — Не искажай смысл моих слов… — Да тут и искажать нечего, — хмыкнул Бруно и недобро улыбнулся. — Ты отдал приоритет своим потребностям как босса Passione, а не потребностям Аббаккио как живого человека с чувствами. Помнишь, когда ты к нам только присоединился и притворился, что понял про Леоне все сам, а я по секрету рассказал тебе о его особенности? Я доверял тебе, думал, что ты поймешь… и я обещал ему, что ты поймешь. Голос Бруно единожды дрогнул, но не из-за отсутствия убежденности в своих словах. Затем он крепче обнял Леоне. Аббаккио прислонился к нему, то ли спящий, то ли слишком уставший, чтобы следить за ходом дискуссии. Остальные могли поклясться, что мышцы на лице Джорно дергались от разочарования. — Буччеллати, я не собираюсь спорить с тобой. Я сказал то, что сказал, так как посчитал это необходимым… — Ах, piccolino (рус. «крошка»), — насмешливо протянул тот, прищурившись, — тебе не стоит забывать, что ты чертовски похож на Леоне. Даже больше, чем тебе хотелось бы думать. Подумай над этим, пока будешь держать свою пасть закрытой. Сам Джорно и раньше отмечал свое сходство с Леоне, но не понимал, к чему было это сравнение сейчас: он ненавидел сталкиваться с любыми изменениями в своих планах, однако, будучи боссом Аббаккио, он знал, что обладал преимуществом. Следовательно, он вел себя уверенно и хладнокровно с подчиненным. Да, они были схожи во многих отношениях, с той лишь разницей, что Джованна был способен прятать странное поведение и идиосинкразию под маской дотошного босса мафии. В то время как фанатичное стремление Аббаккио к соблюдению планов выставляло его невротиком, Джованна выглядел амбициозным и непоколебимым; когда Леоне обвиняли в грубости, склонность Джорно не учитывать чувства других во время изложения своих мыслей воспринималась либо как честность, либо как аналитичность, либо, по выражению одного морского биолога, как «то, что ожидается от сына Дио». Остальные, к слову, не замечали, что Джованна тоже предпочитал есть одни и те же продукты изо дня в день, разве что, иногда они были в разных форматах: например, шоколадный пудинг после обеда, шоколадный круассан к кофе, горячий шоколад перед сном. При этом над Аббаккио подшучивали из-за того, что тот всегда заказывал пиццу «Маргариту», куда бы команда ни пошла, хотя они знали, что стоило держать рот на замке, если миссия была за пределами Неаполя, где «Маргариту» готовили несколько иначе, и, следовательно, Леоне был более взвинчен, чем обычно. Активная жестикуляция во время разговора считалась доказательством интеграции Джорно в итальянскую жизнь. Леоне же научился подавлять язык своей юности так беспощадно, что больше не выражался как носитель итальянского языка. Предпочтение Джорно в тканях объяснялось его утонченным вкусом и желанием потратить деньги мафии себе в пользу. Про свою избирательность в постельном белье и свитерах Леоне говорил: «Некоторые ткани заставляют меня хотеть убить себя». Окружающие не удерживались от комментариев о чрезмерных тратах Аббаккио на всякие мелочи. Статус начальника безусловно помогал Джованне в жизни, но еще больше ему помогала природная уверенность в себе. Он рос таким самостоятельным, что необходимость постоять за себя плотно закрепилась в характере Джорно еще в момент начала формирования его личности. Это были не столько доспехи, сколько королевское одеяние: он внушал людям чувство восхищения и даже почтения несмотря на двадцатилетний возраст, ангельские черты лица и рост на тринадцать сантиметров ниже Аббаккио (двадцать, если последний надевал массивные ботинки). Юному королю было нечего бояться. Леоне, с другой стороны, ощетинивался и внешне, и внутренне, чтобы производить пугающее впечатление. Его единственной передышкой в битве с жестоким миром было время наедине с Бруно, но потом ему снова приходилось наряжаться в доспехи и отправляться на сражение, не получая взамен никакой награды, кроме выживания. Фуго чувствовал, что спор подошел к логичному концу, когда машина начала приближаться к больнице. — Эм, ребята? Мы будем на месте примерно через три минуты, — он неуверенно подал голос. Бруно заправил прядь волос Леоне за ухо, стараясь не задеть множество украшающих его проколов с украшениями. — Еще три минуты, cucciolone , — спокойно повторил Буччеллати.