[не]замаскированная дистанция

      Ты знаешь, я всегда сдавался на этой дистанции.       Эту песню, «ID: улыбка», Канаде написала после мистического тура, который устроил для них Мизуки. Он еще помог Мафую с лирикой, и потому получилось, что получилось — песня про него самого. Интересно, знают ли уже об этом девочки? Хоть Мизуки и понимает, что Эна не из тех, кто так легко разбалтывает чужие тайны, он продолжает дрожать в своей пещере из одеял. Все равно уже ничего не будет прежним. Когда он закрывает глаза, он видит старую сакуру, цветущую во дворе заброшенной школы. Предчувствие того дня его не подвело: все-таки в следующем году они туда не вернутся.       Сквозь щель между плотными шторами ему видны облака, запутавшиеся над крышами — тяжелые и асфальтно-серые, похожие на грозовые. Только по небу за окном он узнает о времени суток: в телефон он не заглядывал с тех пор, как сбежал из торгового центра, и теперь он пылится на полу в другом конце комнаты. Постоянно выскакивающие уведомления вспыхивают на экране, точно молнии. Наверное, сообщения от девочек. От Эны. Мизуки не хочется знать, что внутри; он не выдерживает и сползает с кровати, чтобы выключить смартфон, не снимая блокировки с экрана.       Он пытался подбодрить себя, перечитав любимую мангу, где один из главных героев тоже носит женскую одежду. Только бросил ее после первого же тома, вспомнив, что у этой истории хороший конец. Хотя бы потому, что возлюбленная того парня знала про его увлечение с самого начала.       — Надо было или сразу сказать, или скрывать до конца, — вздыхает Мизуки и вдруг закашливается от смеха: конец-то уже наступил. Больше он не сделает ни одного видео к волшебной музыке Канаде и Мафую. Больше он не угостит девочек из Нииго картошкой фри в семейном ресторанчике.       Больше он никогда не увидит Эну, не услышит ее, не почувствует запаха ее парфюмерной воды. У него уже не будет шанса коснуться ее, и уж тем более—       Мизуки привык быть один, но это одиночество — другое. Нет такой страховки, которая могла бы покрыть его нынешние потери. Он уже не может обратиться к своим старым друзьям: и у Ан, и у Руи появились более близкие люди, чем он, и было бы глупо просить у них даже кусочка плакательной жилетки. Хотя Мизуки и так не может ни слезы из себя выдавить. Невидимая рука сжимает его сердце, словно нежный фрукт; с каждым часом это чувство усиливается, и ему начинает казаться, что совсем скоро оно потечет сладкой кровью — до тех пор, пока не останется одна каменная косточка.       Вот бы разучиться любить. Он спрашивает себя только об одном: что ему сделать, чтобы его боль прошла и уже не возвращалась?       Новая волна дрожи захватывает тело в судорогу. Мизуки приподнимается с пола и подползает к кофейному столику. Слабыми руками он выдирает пустую страницу из ежедневника, чтобы записать ответ, который он нашел.       Эна, в том, что произошло, нет твоей вины…       Так странно писать в прошедшем времени. Он ведь даже еще не решил, как именно он сделает это. Мизуки комкает неудавшуюся записку и смахивает ее со стола.       Эна, в том, что я собираюсь сделать…       — Все не то, — бормочет он, потирая пересохшие веки, и очередное неудавшееся послание улетает на пол. — Наверное, если я Эну… по-настоящему… то мне не стоит упоминать ее имя здесь.       Интересно, что сделали бы с собой девочки, если бы им захотелось исчезнуть по-настоящему? Мафую наверняка постаралась бы, чтобы ее тело не нашли — может, прыгнула бы в реку. Бедняга Канаде и так отлично самоуничтожается, если за ней не следить: в плохие дни она готова умереть от голода ради музыки. А Эна? Что-нибудь красочное будет в ее артистичном духе, например, она может взять мастихин и—       От злости на себя Мизуки со всей силы бьется лбом о столешницу. Он вспоминает: Эна никогда не сдается. Сколько она плакала, сколько раз хотела опустить руки — а потом снова и снова пачкала их маслом и акрилом? И с ним она тоже не переставала пытаться поговорить начистоту. Может, она даже сейчас пытается. Где бы и ему раздобыть эту силу, хотя бы капельку той, что владеет Эна?       — Надо привести себя в порядок и попытаться поспать, — успокаивает он себя и привстает с рабочего кресла. Тут же шарниры расшатываются в его коленях, и он с грохотом падает на локти. Он не ел и не спал уже больше суток, так что неудивительно, что у него совсем нет сил подняться на ноги. Мизуки тихо посмеивается над собой — и в ответ ему с улицы раздается гул, будто кто-то перекатывает по дороге железную бочку.       — Сегодня так холодно, — шепчет Мизуки, натягивая плед на плечи. — Вот бы пошел дождь.