31 день и одно желание

— Тэ-э-экс, посмотрим. Ладно, может не всё ещё у меня так плохо… — Эр сидел в своём привычном мешке, в привычной манере перекинув ногу на ногу, потягивая кофе и привычно поглядывая на календарь, с цветастых листов которого на него сегодня смотрел новый рисуночек. Новый месяц, чёртово первое число. И сегодня Инк придёт за исполнением своего желания. Ну… за началом исполнения. — Кожа латекс, разница размеров и… о творцы, и какая неуравновешенная личность составляла этот список? Пеггинг? Что это вообще такое-то? — Эррор немного подумал и загуглил. — Мать моя — системная ошибка, ну не-е-е, на такое я точно не подписывался… хех, разве только в роли женщины буду я. Хмыкнул и довольно расплылся в улыбке, которую, впрочем, потерял уже спустя несколько секунд: — Да кого я обманываю! Он не упустит такого шанса поиметь меня необычным образом… а резиновые дилдо кончать не умеют… а это значит, что лимит времени акта будет контролироваться только его желанием и жадностью… — Глюк вздрогнул. Ему не хотелось корчиться под толчками вооруженного резиновым членом художника с женским экто до самого утра следующего дня, так что этот вариант событий им был отвергнут практически сразу. Он постучал задумчиво по подбородку горчичной на кончике фалангой, смотря на «Разница размеров» и передёрнул плечами. Перед внутренним взором стоял светящий розовыми зрачками Инк, играющий кистью с губами: «Оши, Оши не волнуйся, знаю что я тебя меньше, но ради такого случая я себе… дорисую!» Что и в каких размерах художник может себе дорисовать Эррор предпочёл не представлять, ни в деталях ни приблизительно. Всё равно его фантазия не сравнится с тем что может придумать это даром что бездушное но ужасно любвеобильное создание. Он открыл небольшое окошко портала, трещащее лагами по краям, запустил в спящего ещё Инка недогрызенной вчера от нервов шоколадкой, попав тому просто в лоб, и крикнул: — Кожа-латекс, Инк, я выбираю это! — и захлопнул портал, чтобы не радовать преждевременно его половинку стонами. — Битый кластер, до чего ж я докатился… До чего Эррор докатился стало понятно уже через несколько часов. Когда он, облачённый в принесённый художником костюм, стоял перед блестящим только-только нарисованным зеркалом и повизгивающим в предвкушении защитником: — Да ты настоящий папочка! Ох, ох горяч, сил нет просто, уже, прямо сейчас хочу присесть к тебе на коленки! Эррор фыркнул: — Папочка… Он вновь не вполне уверенно окинул взглядом получившийся образ: рубашка из тонкой мягкой кожи, что была выбрана Инком, застёгнута лишь под самым мечевидным отростком, открывая взору не только разлёт широких отдающих терракотом ключиц, но и мощные рёбра с грудиной; алый галстук, почти в тон бордовым костям наоборот же плотно стягивал шейные позвонки, вынуждая держать голову ровно, и уходил струящейся тонкой змеёй ниже под ткань, будто призывая распахнуть кожанные чёрные полы шире, спуститься взглядом дальше, ниже… или вовсе, плюнуть на красоту, скомкать, скрутить на манер поводка, да потянуть, дёрнуть на себя резко, вырывая из горла двоящиеся крики, или пропустить нежно-чувственно между пальцами, показывая на что готов, играя, подталкивая к смелым действиям и конечно же чёрные штаны, что так вызывающе плотно облегали сформированные с помощью магии по требованию художника экто мышцы и прочее, явно не созданные чтобы хоть сколько-нибудь скрыть рельефные формы и достоинство. Наоборот. Блеск кожи ещё больше привлекал внимание к каждому бугру и изгибу. Эррор извернулся, показывая зеркалу спину, оценивающе глядя на себя из-за плеча, и невольно хмыкнул — определённо к каждому. Спина его вдруг гордо распрямилась, широкие плечи натянули чёрную немного лоснящуюся ткань, а большие пальцы нырнули за широкий, тоже кожаный пояс с крупной пряжкой, оттягивая его ниже, демонстративно выставляя на показ графит подвздошных гребней и позволяя художнику оценить их вызывающую красоту по достоинству. — Мва-а-ах… — тихонько не то простонал, не то пропел Инк, и Эр хмыкнул, разворачиваясь к нему передом, отступая от зеркала и подходя ближе к кухонным стульям. — Знаешь, на коленках у папочек обычно сидят послушные детки, а не шулеры и провокаторы, — он фыркнул довольно, покачиваясь на голых пятках по белоснежному ничто, заменяющему тут так и не нарисованный художником пол, и с вызовом глядя в разноцветные зрачки явно опешившего защитника — Уже сутки прошли, Ру-у-у, — Инк крадучись переместился за спину всё ещё рассматривающего себя Эррора и заискивающе пробежался пальчиками по плоскостям лопаток, соскользнул на рёбра, щекотными касаниями вызывая лёгкую волну глюков и прижимаясь теснее, чтобы огладить все остальные открытые участки, но лишь получил лёгкий хлопок по тонкой кисти и пустоту под ладонями взамен мощной спины: — М-м-м, может уже хватит дуться? Одна игра — одно желание, всё же было честно. — Одно желание длиной в целый грёбанный месяц, Инк! Последний на это возмущение лишь закатил глаза, поджав губы и не озвучив ровным счётом ничего, но отступать явно был не намерен. Хранитель в пару широких шагов нагнал, постаравшегося играючи увернуться партнёра, и вцепился в кожаный пояс со всей страстью, на которую был способен, прижимая с несоответствующей внешнему виду силой к себе, чуть потираясь краем подвздошных между чужих ног и горячо выдыхая в ключицы. Увы, но выше он бы просто не дотянулся: — А если я буду послушным ребёнком? — проурчал разрушителю в стык галстука с бордовым бархатом позвонков. — Могу ли я постараться для папочки и порадовать его, чтобы получить в будущем хоть немного его благосклонности… и раскрепощённости? Эррор откинул голову назад, с удовольствием подставляясь под приятную лёгкую ласку, сразу же улавливая изменения в тоне художника, что вдруг перестал быть таким уверенным и заиграл заискивающими нотками: — Ну тогда порадуй и постарайся хорошенько… малышка, — раз он может диктовать условия, то грех этим не воспользоваться, — Но никакого соития или минета сегодня. Вот мои условия. — А как тогда… — Думай сам, — Эррор прошествовал к креслу-мешку и плюхнулся в него довольно, закинув руки за голову и расставив ноги пошире, от чего обтягивающая таз кожа натянулась сильнее, потирая и давя в паху, — Или тебе уже не так интересно участвовать в челлендже? — алые глазницы хищно сощурились. — Шутишь? О нет, Руру, я справлюсь, — Инк улыбнулся игриво и взялся за кисть. Да пусть бы ему вообще запретили сегодня не только делать минет и трахаться, но и жить и дышать, он бы не отказался от затеянного. Вот ещё, из-за одного лишь дня воздержания от получения ответного удовольствия отказываться от целого месяца разнообразного рая! Глупость какая. Ну нет, если будет уж так сложно, он удовлетворит себя потом дома, а сейчас… сейчас художник намеревался хорошенько раззадорить и задобрить разрушителя. Он взмахнул Бруми в воздухе, проходясь пышным жёстким ворсом по своей фигуре, стирая и вырисовывая прямо на набирающейся попутно псевдо-плоти новую, более подходящую случаю одежду. Что он там просил? Малышку? На тонких поджарых ляжках, отдающих радужным перламутром тонкой белой стрейчевой тканью появились чулки, округленькую попку прикрыла юбочка в стиле японских школьниц, а на плечи и талию невесомыми рюшами и ситцевой полу-прозрачностью легла короткая блуза. Он пробежался ещё раз немного лукавым взглядом по напрягшейся вмиг фигуре Эррора уже не так расслабленно восседающем в своём кресле-мешке, закусил губу и взмахнул кистью последний раз — на ногах появились чёрные лаковые милые лодочки. Художник хмыкнул удовлетворённо и отбросил Бруми в сторону подальше — по его мнению, такой громадный инструмент совсем не прибавлял сексуальности, а скорее превращал его в своеобразную крошку Саю из популярной нынче у создателей игры с Дубиной переговоров на перевес. В общем, далеко не самый сексуальный образ. Инк фыркнул, прогоняя смешливое настроение и возвращая зрачкам розовые тона: — Ох, папочка… — вильнул он круто бёдрами и пошёл медленно по кругу, заставляя от пружинящего шага полы юбки подпрыгивать, а разрушителя выворачивать шею, чтобы не выпускать из виду изящное чуть светящееся на фоне темноты «стен» тело. Тонкие пальцы скользнули в нежном плавном движении по покрытыми полосками магии щекам, пощекотали возле ушного отверстия антрацитовый череп, скользнули по обтянутому тканью плечу и, выписав в воздухе витьеватую восьмёрку, приземлились на радужное бедро. Инк крутанулся резко, совершая умопомрачительное па и пополз рукой снизу вверх — складочки тёмной ткани юбки поднялись к поясу, открывая вид на гладкую на вид плоть, и он уронил тихое «Ах», вместо музыки подкрепляя очередной выпад нужным звуковым эффектом. Прогнулся в поясе, нагло-провокационно вертя буквально перед носом у своего партнёра попой и упал резко не предупреждая вниз. Эр вдохнул шумно, чуть не вскрикнув от резкого шлепка и острых ощущений, а потом едва слышимо зашипел, когда художник, как последний пропетый стриптизёр, начал елозить по паху, всё опускаясь грудью ниже к коленям, выгибая спину и царапая острыми кончиками фаланг через натянувшуюся кожу штанов бёдра. — М-м-м… — очередной стон, озвученный наверняка специально, синхронно особенно удачному толчку к корпусу разрушителя и вверх. Эр вздёрнул голову, борясь с желанием вцепиться руками и укусить замаячившие перед глазами округлости, но лишь скользнул носовой костью вбок, цепляя половинку попы и повлажневшую немного ткань трусиков, вдохнул пьянящий запах чужого возбуждения и уже было потянулся лизнуть просто так, через ткань, но Инк скользнул вниз, больно сжимая ладонями колени и прокатываясь промежностью по груди, а следом и животу. Эррор прикрыл глазницы и зарычал, представляя как измазывается через тоненькую преграду сладкой влагой его галстук, как красная ткань напитываясь темнеет и покрывается расплывчатыми пятнышками. О, Инк умел… очень хорошо умел завести. Прохладные пальчики пробежались по внутренней стороне бедра и впились в давно потяжелевшее достоинство прямо через жёсткую кожу, прижимая и массируя, царапая и приминая: снизу острыми уколами кончиков фаланг, а сверху мягкими, спрятанными под тканью складочками. И разрушитель не смог сдержать стон. Толкнулся бёдрами. И пожалел о озвученном раньше условии — никакого соития, никаких оральных ласк. У-у-у, ну почему он такой упрямый дурак? Ну кому он этим требованием сделал хуже? Явно же себе. Инк поднимается на ноги, сползает с разрушителя вниз, расслабленно приземляясь просто на пол, пошло разводя колени и играя в то же время плечами. Дразнит, манит, провоцирует, соблазняет даже взглядом, водит шанжановым остроконечным язычком по верхнему зубному ряду так красиво обнажённому в избалованной даже на вид улыбке. Играет пальцами по нижнему краю белоснежной блузы, лишь одними только губами шепчет, спрашивает: «Хочешь?», «Избавиться?», «Снять?» и Эррор сжимает пальцами мягкость кресла мешка, в котором утонул кажется полностью, не в состоянии ни вздохнуть свободно ни пошевелиться — грудь вздрагивает в мелком поверхностном дыхании, а ноги чувствуются словно задеревяневшая вата, как бы неправильно это не звучало. — Сними… — просит Эррор, и продолжает шумно дышать и пожирать глазами. Художник слушается, так медленно и красиво перебирая длинными пальцами, стягивает с себя верх одежды, оставаясь перед разрушителем миров топлесс, замирая на минуту, позволяя вдоволь налюбоваться острыми холмиками груди и впалым животом, плавным переходом тонкой талии в по-мальчишески худые бёдра. Привстаёт на колени. И играя лопатками, словно дикая кошка, грациозно ползёт… да, нет, крадётся к нему. Потирается. Белой, словно мел щекой с чёрным пятнышком нестирающихся чернил о коленную чашечку. Дерзкий укус через кожу и плавное движение. Юбка полетела в сторону, отброшенная словно ненужный больше мусор. Розовая пошлая маджента в чёрных глазницах. Ох, что же разрушителю делать? Неужели просить? — Инк, п… пожалуйста, ближе… Улыбка полная возбуждающей страсти, выставленный так дразняще кончик языка и сказанное капризно «Ох, как жаль, что папочка не позволил мне прокатиться у него на коленках сегодня», и проворные руки, и взрыв удовольствия в паху. Ах, Эррор уже не уверен, когда его касаются руки, а когда просто трёт ткань от собственных непроизвольных неконтролируемых вздрагиваний и постыдных фрикций. Ладони Инка гуляют по груди, гладят, тянут в стороны, раскидывают чёрную кожу, цепляют дуги, царапают межреберное пространство. Пальцы заныривают, кажется, даже в самые мелкие провалы между рёбер, даже ложные не обходя стороной, одаривая нежной прохладной лаской. — Ты такой напряжённый сегодня, папочка, такой… твёрдый. Хочешь, я немного разомну? — шепчет Инк, присаживается на колени и тянет за галстук вверх, лишая возможности вдохнуть, затягивая и так душащую петлю на горле ещё туже, дёргая на себя перед тем как откинуть чтобы не мешала на плечо, пробежаться ладонями по грудной клетке и нагло сделать вид, что делает массаж. Это сложно назвать массажем только не тогда, когда чужие руки так беспардонно соскальзывают ниже, звеня пряжкой ремня, а после и вовсе заставляют задержать дыхание — вжимаются в позвоночник, поглаживая и дразня нежные полосы хрящевой ткани, поднимаются к грудной клетке бессовестно поглаживая и царапая ту изнутри. Хранитель скользит по коленям ближе, теснее, буквально насаживается на чужое возбуждение — уже вот-вот и почти, но всё-таки нет, вместо этого лишь давя своим весом, втискивается мягкостью своего экто до боли, до звёздочек в глазах, до придыхания через стоны, до вырвавшегося «пожалуйста» среди шума двоящегося имени на пяти языках, будто мало было разрушителю тесной кожи штанов, что пережимает так нестерпимо и сильно. А он всё трётся и тихонько постанывает в ушное отверстие, окончательно сводя с ума плавными движениями и сладким запахом химических красителей и его магии, что толкается в носовое отверстие вместе с до безобразия спокойным дыханием, будто бы на пределе тут только он один. Ох, Глитче, какой же ты идиот… Галстук вновь тянут, но в этот раз уже назад, вынуждая закинуть с рыком голову и открыть алые позвонки, чтобы их тут же широко облизнули, прикусили вместе с тканью чёртовой красной удавки, коей Эррор окрестил эту уже с сотню раз проклятую за вечер полоску ткани. Трехцветные кисти дернулись и сжали чужие бёдра, Эррор вжал их в себя плотнее и грубо толкнулся, сам не особо понимая на что надеется в ответ, ведь сам же и запретил… нг-г-гх… Скользнул пальцами по крепкой плоти вверх и обрисовал симметрично контур кружевного белья, вырывая шумный вздох у хранителя, который сразу же сориентировавшись просто шлёпнул чужие руки, совсем не больно, но обидно давая понять, что он «послушная девочка» и все правила будут соблюдены. — Не я устанавливал запреты, па-поч-ка, — язвительно и сладко, до мурашек и сведенных, стиснутых до хруста челюстей. Прохвост. Оши уже всерьез задумался о том, чтобы плюнуть на все и просто швырнуть этого наглеца на «пол» пустоты, сорвать одним движением эти блядские кружевные трусики, грубо развести эти тонкие ножки и выбить как можно больше громких вскриков собой. А ещё, оставить несколько жгущихся меток в уплату пекущего следа на шее, и синяков на этой переливающейся магии тоже, царапин и… Инк сбил с мыслей в своей излюбленной манере — нагло и неожиданно — укусив за ключицу и сжав и без того изнывающий член через плотную кожу, самым безобразным образом потёршись, поднялся и вновь оказался у самых ног, провокационно проводя носовой костью в близости от паха — дразнит, понял разрушитель, просто получает удовольствие, наблюдая его мучения, прекрасно ведь помнит условие. Ну почему его рыбья память никогда не отступает, когда это так необходимо? Пальцы наконец высвобождают из плена брюк налившуюся магией плоть, сжимают, оглаживают, царапают у самой уретры и соскальзывают вниз по стволу — к чувствительному стыку с лонным сочленением, пачкаясь и пачкая в обильном предэякуляте. Художник тянется ближе, выставляя язычок, заставляя Эррора дышать шумно и в предвкушении прикрывать глазницы, но в последний момент, лишь слизывает густые, отдающие тёмным фиолетом разводы с собственной ладони и отстраняется, с выражением сытого и довольного жизнью кота, глядя снизу вверх и дуя губы, будто бы разочарованно. — Ты — гаденыш, Инк, маленький мелочный гадёныш! — не то рычит, не то стонет Эррор, сходя с ума от подёргивающего напряжения в паху. — М-м-м, почему же? Я просто слушаюсь своего любимого папочку, — хихикает и с удвоенным увлечением принимается обсасывать пальцы, причмокивая и вылизывая, не забывая томно и игриво поглядывать на партнера, что уже явно собрался плюнуть на всякую гордость и потянулся к себе сам, за что сразу же получил по рукам вновь: — Ай-яй-яй, нельзя-а-а… — и жаркий, не отрывающийся ни на секунду взгляд глаза в глаза и резкие отработанные до идеальной чёткости движения, безжалостно-быстрые, не дающие даже шанса сдержать себя хоть ещё на несколько… — А-а-ах-х… — Вот и славно, — поднимается на ноги будто совсем ничем не взволнованный Инк, одёргивает короткую юбочку и любуется на испачканные фиолетовым руки: — И раз папочка-таки остался сегодня доволен… — на Эррора блеснули загоревшимися в азарте огнями зрачков: — Раскрепощённость, Оши, раскрепощённость и благосклонность, ты обещал.