31 день и одно желание

Эррор проснулся от распирающего чувства… да под каждым ребром — в груди, казалось, поселилось постоянно растущее склизкое резиновое чудовище, что поставило себе за цель своими щупальцами если не разорвать, то хотя бы растянуть покрывшегося мгновенно неприятным липким потом разрушителя в круглый шарик: — Что… что тут… — он, захлёбываясь воздухом и судорожно дёргая конечностями, всхлипнул, с ужасом покрываясь холодным потом от того, что руки и ноги совсем не спешили поддаваться его желаниям и подтягиваться к телу. Связан — всполошная мысль пронеслась в потерявшей всю остаточную сонность черепушке, и он, бешено вращая головой нашёл на себе чужие руки… испуг кувыркнулся в груди, моментом превращаясь тут же в раздражённое злое возмущение: — Инк, кисть тебе в запирательное отверстие, какого хера ты делаешь?! — «в моей спальне», «в моей антипустоте» или «вообще» Эррор выбрать и сказать не успел, так как художник на его вопрос довольно-таки страшненько улыбнулся, поднял в зону видимости руки, в которых было зажато какое-то цилиндрическое яркое что-то и с тихим «пш-ш-ш» ранее растянул его, а потом соединил разошедшиеся края странного яркого поршня вместе. «Вс-с-с» — выдал поршень. — С-с-су-у-у… — зашипел Эррор, потому что вместе с этим звуком его рёбра с ещё большим давлением толкнуло изнутри. — …ка-а, Радуга, твою-м-м! — Мою-м-м-м… — прогудела явно веселясь скалящая зубы довольно Радуга. И ещё раз нагло передёрнула насос. — Перестань-перестань-перестань! Что ты к херам собачьим делаешь, чокнутая твоя черепушка?! Инк хихикнул: — Растягиваю тебя! Эррор шарпонул руки на себя, не добившись этим отчаянным движением практически ничего. Только пропитанные для крепости чернилами верёвки впились в запястья сильнее. — «Body inflatio-о-оn»… — пропел художник, отложил на секундочку насос в сторону и ткнул разрушителю листиком со списком заданий в лицо: — Ты ничего не выбрал на сегодня, и я решил… решить за тебя, моя сладенькая шоколадочка. Эррор взрыкнул: — Что?! Я… ты не предупредил, что надо говорить заранее! — Тц-ц-ц, ну как же не говорил, Оши? Говорил же конечно, я помню. — Помнит он… — буркнул разрушитель, проклиная отсутствующий в нужный момент склероз художника и судорожно соображая, как бы так увернуться или вывернуться… отказаться от исполнения пугающей, как он это назвал, инф…что? — Инк, блядь, я не хочу быть надутым или разорванным! Я не бессмертный! Я жить, мать твою, хочу! — Тш-тш-тш, мой хороший, — похлопал Инк его по черепушке. — Не волнуйся, твоему здоровью и тем более жизни, совершенно ничего не угрожает. Ну, разве что моральному, — хохотнул он. — Ох, да расслабься, Оши, это будет приятно. Тем-более, рёбра — это только лишь для усиления эффекта. И всё уже готово. Эр вздёрнул брови и попытался подтянуть под себя колени: — Инк! Как это для усиления? А будет что-то ещё?! Куда ещё ты хочешь всунуть мне воздушный шарик? — О да, милый, всунуть — это именно то слово для этого места. — Не-е-ет… — покачал головой Эррор, и бордовые глазницы расширились до состояния почти идеального круга. — Ну, ну да, — улыбнулся Инк, дуя смешно, будто подлизываясь губы. — Нет-нет-нет, — Глюк уже наверняка начал икать, если бы не резиновая сфера, что не позволяла клетке рёбер сокращаться. — Ну Оши, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Ты же обещал мне вчера быть смелее и благосклоннее, ну так будь! К тому же, то другое — это не шарик. Инк зашарудел где-то за отодвинутой к ногам грудой одеяла и вытащил оттуда похожий на маленькую продолговатую то ли грушу то ли цилиндрическую грелку предмет. Разрушитель всмотрелся с интересом в маленькое приспособление — с нежно-розовой аккуратной «грелки» торчала силиконовая трубочка, что заканчивалась маленькой ручной помпой, и как ни странно, страшным это всё почему то совсем не казалось. «Я… хочу попробовать, мне интересно» — неожиданное даже для самого себя осталось так и не сказанным, проглоченное и подавленное гордостью и стыдом. — Ладно. Инк взвизгнул счастливо. — Только ты мне поможешь расслабиться, — скрипя зубами едва выдавил из себя Эррор и спрятал глаза. — Ох, ну конечно же, моя конфеточка… — И перестань сюсюкать! — Ладно, мой сладкий чупа-чупсик. Как скажешь, моя вкусненькая глючная гусеничка, а теперь сформируй для меня экто. Ну почему это показалось таким пошлым? А? Эр поёрзал о жёсткие простыни… Наверное потому, что таким оно и было. Откровенная пошлость — это именно то, чем по его мнению и являлся художник. Он откинулся на подушку и попытался отпустить — удовлетворённое урчание и ощущение моментальных прохладных касаний на собственной магии уверило в том, что не настолько-то он и напуган и напряжён, чтобы не суметь сформировать то, что сейчас мял и потягивал со всей старательностью художник. Глитче закрыл глаза и сомкнул челюсти — самолюбие, не позволяющее вот так сразу выдавать свою готовность и желание звуками, заставило зажмурить плотно глаза и лишь сопеть сосредоточенно через носовую кость. Но его упрямое молчание по-видимому только больше подстёгивало к активным действиям художника. Впрочем, а разве не он сам только что попросил ему помочь? — М-м-х, — холодные и мокрые наверняка от слюны пальцы выглаживают основание налившегося члена и плотную фиолетовую магию, собравшуюся в малом тазу. Движение языка по кругу отозвавшегося мелкой пульсацией кольца мышц и толчок внутрь — аккуратный и неглубоко-скользкий. Эр сгорает от прихлынувшей к голове магии когда представляет как выглядит сейчас снизу с вылизывающим его Инком между ног, и пальцы на стопах поджимаются сами собой, а колени дёргаются кверху. Нет, сегодняшний день явно не должен был быть настолько выбивающим дыхание и горячим. — А теперь главное, — отстраняется художник, облизываясь от фиолетовых «усиков» от чужой смазки и прислоняет к анусу холодную гладкую резиновую штуковину. И глюк кривится от того как вздрогнуло всё там внизу, даже без звуков выдавая его в таких действиях заинтересованность. — Ох, Оши… Эррор чувствует как не согретая до этого игрушка погружается в нервирующе-быстро пропускающее её в себя нутро всё глубже и глубже, дышит глубоко от тянущего вакуума, что организован губами художника немного повыше проталкиваемой им груши. Он всегда знал как добиться от него стонов, но сейчас даже сама попытка выдать тихое мычание вызывает тянущее чувство в груди из-за распирающего шара, и от этого, почти болезненного, тянущего, только больше хочется стонать. Вот кончик языка играет, елозя по дырочке уретры, а знакомое уже «вс-с-с» побуждает открыть глаза и вскинуть голову. Потому что на этот раз чувство растущего в нём «яйца» будоражит совсем не бордовые изнутри рёбра, а нежную магию, потому что шипящий тихий звук не прекращается, а заменяется всё новыми и новыми. Эррор не может удержать всхлипов — то, что еще совсем недавно вызывало трясущиеся от паники поджилки, то самое чувство раззадоривает и будоражит. Настолько, что руки и ноги натягивают чёртовы верёвки, а позвоночник выгибается крутой дугой. Трубочка чиркает по постели, очередное «сш-ш-ш» рвёт слух, а давление сводит с ума — разрушителю кажется, что в нём внутри больше не осталось места, что это максимум, что ещё хоть движение и с глазниц брызнут слёзы, но умелые руки снова расслабляют, выбивая ритм по пульсирующему в наслаждении стволу, Инк прикусывает головку и играет руками, посылая мелкую вибрацию по раздутой внутри груше, что так сильно давит на… всюду. Этого просто слишком много, твёрдая от закачанного в неё воздуха резина трёт, растягивает и давит, и мелкие едва видимые движения пускают разряды по всем нервным окончаниям, что доступны там внутри, раскидывают цветные фейерверки в потухшем зрении. Эррора пробивает крупная дрожь и Инк ловит на язык бьющую вверх тугую струю, а следом ещё одну. Упасть без сил на простыни, наконец расслабив без сил взмокшую спину… — Ох, ты сегодня щедрый, такого бурного финала я не наблюдал уже давно, — шипение воздуха и уходящее распирающее чувство. Цветные кости словно прогнаны через соковыжималку, художник развязывает руки, сдувает шар, что до этого прижимал душу разрушителя к позвоночнику, и Эррор бы так хотел сейчас сказать ему пару ласковых в ответ на его «тебе понравится», или и вовсе встать и стукнуть несколько раз утолщённым краем кости по черепу, но лишь лежит и смотрит, не в силе пошевелить даже мизинцем на ноге. Инк собирает все приспособы в охапку и поднимается на ноги: — Я оставлю тебя ненадолго, судя по виду, единственное чего тебе хочется — это спать, — и разворачивается, лёгким шагом направляясь к выходу из спальни. — Эй Инк! — окликает его Эррор, едва ворочая языком, вспоминая ту несдержанность, которую его неожиданно заставили только что проявить, всё больше злясь на себя через забивающее всё смущение и теряя моментально все нужные мысли. — Мгм? — поворачивается художник любопытствующе. — Да ну тебя, — нет, он не сможет ему ничего сказать. Только не сейчас, только не после этого, только не сегодня. Он… он выберет потом.