31 день и одно желание

— Мне кажется, что «Ошейники» — самый адекватный пункт на сегодня, — Эррор вздохнул устало и потянулся. Они отдыхали после достаточно активного дня развалившись беспорядочно в кресле-мешке, сплетя по требованию художника пальцы и касаясь друг друга макушками — лишь это, против большего контакта Эррор заартачился из чистой вредности и упрямства. Не всё же позволять — и без того они слишком много последним временем вещей делают по требованию Инка, слишком много контроля и… слишком много чести, у Разрушителя же тоже есть свои желания, и он не собирается постоянно уступать… Эррор фыркнул раздражённо, и сразу же в противовес последней мысли потёрся макушкой о череп Инка, легонько его бодая, привлекая таким образом к себе внимание, и протянул лист в белые руки: — Да, пусть будет ошейник, я так решил. Устроившийся рядышком Хранитель сразу же засуетился, сбрасывая с себя сонливость и расслабленность и активизировался при упоминании темы: — М-м-м, ош-шейник для Ош-ш-ши… — улыбнулся и перевернулся со спины на живот, подпирая лицо кулаками. — Дождаться не могу увидеть, как ты будешь выглядеть с подобным аксессуаром. Кстати, есть какие-то более конкретные пожелания или тебе всё равно как именно это будет происходить? — Инк прищурился, сверкнув разномастными глазами в сторону макулатуры, а после потянулся почесать Рора под подбородком: — Я сразу представляю игру в питомца. Будешь ласковым котёночком? Или может очень хорошим мальчиком-пёсиком? Можно даже прекрасным породистым жеребцом… — Что? Каким ещё нафиг жеребцом?! Как ты вообще это себе представляешь?! Я — не конь и не кентавр! — Эррор возмущённо дёрнул подбородок прочь от чужой руки, несмотря на то, что после тяжёлого дня и сам уже был не против понежиться под умелыми пальцами и поурчать на подобную ласку, он, поджав привычно губы, хотел было уже отвернуться, но сразу осёкся, пересекаясь с муреновой обидой в глазницах напротив, вспоминая недавний разговор и морально стуча себя кулаком по лбу — опять забыл, опять молчит, опять убегает, наступая на те же грабли, да сколько можно? Надо бы получше контролировать себя в такие моменты. — Я… Мне надо подумать, Инк, я не уверен чего хочу, я не знаю… — он пересел ближе, стрельнув покаявшимся взглядом на любимого, и положил голову у белокостной ладони, утыкаясь виском в холодные пальцы, что сразу принялись гладить тёмные косточки и обводить по контуру полосы цвета индиго, бродя по краю глазниц и поглаживая, будто считая едва видимые веснушки на антрацитовых щеках, что сейчас украшал циановый румянец. Выдохнул шумно, прикрывая глаза от удовольствия: — А лучше вообще, ты выбери, я же с днём определился. К тому же, я тебе доверяю… — он открыл резко глаза: — По крайней мере на пробу, сегодня. И если ты не учудишь какую-то отвратительную извращённую глупость — продолжу доверять и дальше. Инк недоверчиво взглянул на притихшего под его пальцами Разрушителя, но выражать своё удивление не стал, вместо этого быстро озвучил свой ответ, пока тот не взбрыкнул как всегда и не передумал: — Хм-м, дай-ка подумать… Тогда-а ты сегодня будешь пёсиком. Хоть по своей природе ты и напоминаешь больше кота, но проспать весь день на своих коленках я тебе не позволю. — Эх, а я уже понадеялся… ты раскусил мои намерения даже раньше меня самого! Какая несправедливость, не дали побыть котом… мур-р-р… — саркастически скривил брови Рор, надув губы, и настроение сразу поднялось у обоих. — Скажи лучше «Гав», я определю какая порода больше подходит к твоему голосу, и начнём, — хохотнул озорно Инк, моментально вливаясь в игру и оставив череп глючного в покое, подорвался на ноги, хватая с энтузиазмом кисть и примеряясь к графитной кости, будто та была, совсем не частной собственностью разрушителя, а общедоступным холстом. — М-г-м, так-так… — он глотнул жёлтой краски, выуживая ту из органайзера, немного подумав, лизнул сразу к ней ещё и чуточку розовой, и высунув радужный кончик языка, сразу принялся творить, вазюкая едва ощутимо полусухой кистью по надкостнице и вырисовывая чуть висячие собачьи ушки прямо поверх тёмного черепа. — Ой как мило получилось, о-ох, просто глаз не отвести, прелесть какая. Ах, можно было бы конечно и обойтись, поступить не так кардинально, ободок там нацепить, лапки-перчатки, что-то такое, но… о-оу, это просто невероятно выглядит на тебе. Дай-ка коснуться к этой прелести, — художник зашуршал пальцами по затылку, поднимаясь по тёплой бархатистой надкостнице вверх, цепляя основу чёрного ушка с короткой шёрсткой, а следом сминая его мягкость в ладони, нежно потирая гладкую внутреннюю, свободную от шерсти часть ногтевой фалангой большого пальца — ответ пришёл молниеносно — Эррор втянул резко воздух, распахивая в моменте глазницы на полную, и уставился на художника нечитаемым взглядом, хватая ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба. Он чёрт возьми почувствовал это! О да, у Инка получилось сделать их не только красивыми но и чувствительными! Художник засиял улыбкой и сердечками в глазах и едва ли не взвизгнул от восторга. — Инк, ч-что ты сделал только что? Это что такое я только-только почувствовал на своём черепе? — Эррор заморгал часто, на поверку протянул руку к своей голове и провёл по черепу, натыкаясь на неожиданную часть тела вместо привычной гладкости, не веря своим ощущениям, неуверенным движением касаясь лохматого краешка ушка. — О, нет… — ухо дёрнулось и стало торчком, а следом упало, почти полностью прижимаясь к затылку. — Тебе не нравится? — глаза в глаза, с сомнением и почти обидой, подмешивая голубые тона к играющим в глазницах розовым и жёлтым. Инк поспешил состроить бровки-домиком и закусить показательно губу, пока пальцы растирают пушистый бонус у самого его основания, тянутся к краю и обратно, массируя и расчёсывая острячками фаланг тоненькую мягкую шёрстку. — Ум-р-р… — едва слышно проурчал разрушитель, вскидываясь тут же от собственного звучания, краснея и пряча в мягкости кресла-мешка лицо. — Не молчи же, Рори, — вторая рука художника потянулась к шарфу, схватив оба конца синей ткани вместе, перекрутив и потянув их на себя на манер поводка, не придушивая, но всё равно требуя подчиняться. — Нравится? Или прекращаем и выбираем что-то другое? — Н-нравится… — сиплое, вызывающее не то волну глюков, не то табун мурашек, от которых циан на скулах вспыхивает сильнее, а смотреть и дальше в эти сияющие сердце и звезду становится невозможно, невыносимо, просто выше его сил. И разрушитель опускает глаза. Хранитель сиял не хуже сотканных из света стрел Дрима, пока присаживался перед Разрушителем на колени, пока тянул на себя индиговый шарф вместе с его обладателем, пока заставлял послушно встать с кресла и подойти ближе, пока притягивал и заключал в объятия, чтобы прошептать с придыханием «вот молодец, хороший мальчик», а пальцами провести по спине, игриво улыбаясь снизу вверх, откинуть подол плаща и приспустить второй рукой тёмные штаны до копчика, зацепить за него резинку и огладить нежные срощенные косточки кряжа, осторожно царапнуть фалангами стыки позвонков, и провести влажной кистью уже там, вызывая дрожь антрацитовых костей, хриплый судорожный вдох и глюки по всему телу. — Что ты задумал, чернильный? — трёхцветные кисти впились в шуршащую, похожую на пергамент ткань шарфа на белой шее, чтобы ненароком не оттолкнуть на рефлексах, не обидеть в край обнаглевшую но любимую до невозможности каракатицу. — Ничего такого, лишь облегчаю тебе задачу по выражению твоих эмоций, — Инк довольно зарылся пальцами в лохматый хвост, который больше напоминал волчий из-за своей пушистости и тёмной расцветки, почесал у основания, пальцы закручивая в длинные шерстинки и добираясь сквозь мягкую подпушину к спрятанной где-то там внутри нежной коже. Эррор сглотнул шумно, стиснул ладони на шарфе сильнее и дёрнул тазом. — Прекрасно, — улыбнулся художник. — А теперь последний штрих — раздевайся, Оши. И не смотри на меня так, всё по правилам, собачки одежду не носят. Эррор недовольно глянул на Инка исподлобья, прижал уши к голове и поджал губы, но условие нехотя принялся выполнять, ворча что-то о том, что сейчас некоторых собак моднее всяких там Хранителей наряжают, за что получил шутливый щелчок по носу: — Собаки на нашем не разговаривают — это раз, во-вторых — если хочешь быть одетой собачкой — тебя придётся перерисовывать полностью, превращая в чихуа-хуа или той-терьера, и в-третьих — смирись, перестань капризничать, играй по правилам и опустись, наконец, на колени. Эррор нахмурился, оглядывая всего себя с сомнением, поворачиваясь вокруг оси и разглядывая болтающуюся сзади дополнительную конечность, фыркнул — будто из его личных неправильностей ему пяти языков было мало, лапнул ещё раз уши, пошевелил ими на пробу, подёрграл, прижал к голове, поставил дыбом, скользнул пальцами к самим острым кончикам и усмехнулся — «опустись, наконец, на колени» — это наверняка выглядело забавно со стороны сейчас — с ушами и хвостом он выглядел ещё крупнее в сравнении с Инком, что был и так ниже него на целую голову, поэтому просьбу-приказ исполнил почти с пониманием и неким интересом. Уселся на полу, прикрывая тазовые кости на удивление послушным хвостом. — О! — воскликнул улыбающийся до этого художник: — Чуть не забыл же! — махнул кистью, вырисовывая прямо в воздухе красную полосу с креплениями и шипчиками, и спустя минуту шею стянул кожаный широкий ошейник, а прямиком на лице нарисовался, в прямом смысле этого слова, тёмный намордник: — Большие собачки гуляют в намордниках. Безопасность прохожих прежде всего. Эррор на этой фразе едва не подавился собственной магией, шарахнулся от поучительно поднявшего палец к потолку Инка, натягивая ленту короткого поводка до предела. Он что, рехнулся?! Он типа собирается его вот в таком виде действительно вывести в людное место?! Опозорить разрушителя миров и себя заодно? Да Эррор его не то что покусает, а все конечности ему поотгрызает за такое! Похоже, это слишком явно отразилось в его взгляде раз Хранитель хихикнул и, откинув ненадолго образ Хозяина, соизволил пояснить: «Да шучу я, не пойдём мы с тобой никуда, просто пришлось к слову». «Пришлось к слову»! Да у Эррора чуть душа не ушла в таранные кости от возможности такого будущего. Актерище, блин. Он было открыл рот, чтобы сказать своё «Тупая твоя башка, не пугай так больше!», но Инк помахал пальцем перед носом, а следом и вообще прижал фалангу к наморднику, не в состоянии дотянуться к губам. Ах, собачки ж не говорят, точно… Эррор сморщил носовую кость, демонстративно рыкнул и клацнул зубами, отталкивая резким движением головы от себя руку, и обиженно-гордо отвернулся — выражаться без слов неожиданно оказалось даже легче чем словами, настроение мигом вернулось в миролюбивое русло и он наклонил вопросительно голову к плечу, кося с интересом на кусающего губы, явно что-то задумавшего художника. — М-м-м, чудесное начало, а ты быстро влился в роль, мой маленький питомец. А теперь… К ноге! — тут же прозвучала на пробу первая команда, и Рор мотнул головой и закатил зрачки — не мог ничего интересснее придумать, что-ли, вот только дрессировки настоящей ему в этой жизни не хватало, хотя… он задумался на их обычные взаимоотношения и поведение Инка и вытянул губы трубочкой — нет, ничего нового, на самом деле, стандартное поведение Инка, совсем ничего не поменялось — его и так постоянно дрессировали и приручали дома. А потому и психовать было особо нечего, подумаешь, поиграет разрушитель в эту до глупого нелепую и несерьёзную игру, с него не убудет… — К ноге, Оши! Ну же! — с возмущением и большим нажимом повторил Инк и даже за поводок потянул, сподвигая разрушителя к действию. И Эррор, подавляя почему-то рвущуюся наружу улыбку, поднялся неуклюже на четвереньки, вильнул тазом и с силой толкнулся намордником в коленную чашечку, вызывая болезненное шипение, а стоило художнику наклониться ниже и оттолкнуть голову явно издевающегося разрушителя, как тот извернулся и хлестнул хвостом, попадая длинной шерстью прямиком в глазницы, а затем и толкнул боком под зад. Художник ойкнул, потерял равновесие и растянулся на животе на полу, зарыв от врождённой неуклюжести носом, а Рор пользуясь возможностью и своей наглостью фыркнул тому в ушное отверстие и уселся сверху. Просто на поясницу, игнорируя возмущённое булькание и подавляя рвущиеся наружу смешки — собаки же не умеют смеяться. Нет, ему явно нравилась сегодняшняя игра. Он улыбнулся, ловя на себе взгляд жёлто-красных зрачков и вздёрнул вверх брови, а потом и вовсе вывалил кривляясь все пять языков и изобразил хекание, щуря смешливо глаза и толкаясь «лапой» в лопатку. У Инка на лице расползлась широкая ухмылка, он стрельнул взглядом от глаз немного вниз, разглядывая фиолетовые кончики за частыми металлическими прутьями, будто видел их впервые, не без труда столкнул сидящего Эррора с себя и, дуя губы уточкой засюсюкал, трепая своего «питомца» за щеку: — Ох, а кто это у нас тут вредничает, а? Кто это такой непослушный? Мой Оши наверняка же делает это не просто так, не-ет, он же у меня хороший, воспитанный пёсик. Ох, знаю! Ты же наверняка просто хочешь кушать. Проголодался, мой мальчик? Хочешь чтобы хозяин угостил тебя чем-нибудь вкусненьким? Эррор воззрился на него с подозрением — слишком много жёлтого играло в глазницах, слишком довольное выражение поселилось на белом лице. Только не говорите, что он действительно собирается его кормить! О-ох, да даже обычную стряпню художника, когда он старался приготовить что-то к ужину, можно было проглотить с трудом, страшно было даже представить, что он приготовит на угощение «собаке». — Ву-уф… — может, если перевести настроение художника с игривого в возбуждённое удастся избежать пыток условно-съедобной стряпнёй? Ох, Эррор не готовил себя к подобным пыткам, он готовил себя… к другому. Скулы вспыхнули непрошенным румянцем. Но Инк будто бы и не собирался переводить их маленькую игру в пошлое русло, а разрушителю рисковать своими вкусовыми рецепторами совершенно не хотелось, а значит оставалось только одно — инициативить самому. От такой мысли по неприкрытому позвоночнику иголочками прокатились мурашки, а в паху запульсировала магия. Он опрокинул одним сильным движениям уже начавшего подниматься с пола художника обратно — ну уж нет, не в этот вечер, он не позволит ему дойти сегодня до холодильника! Максимум до спальни. — Р-рар-р-р! — только вот чёртов намордник не позволял легко и просто переключить Инка в режим «давай трахнемся немедленно» поцелуем, как обычно бывало. Грёбаные прутья и три сантиметра воздуха к чужой шее. Эррор потёрся грудью о рёбра что-то шумно фыркающего художника, и не зная что ещё можно придумать, вытянул по-максимуму три из пяти кончиков языков и прямо сквозь решётку лизнул прохладные, покрытые чёрным узором шейные позвонки. А услышав шумный вдох и почувствовав на себе сжавшиеся на бёдрах колени, лизнул ещё раз. «О да, пёсик любит своего хозяина» — пронеслось в мыслях непрошенное, и Глюк рыкнул уже не настолько наигранно, царапая мешающим металлом нервирующего аксессуара по контуру подбородка и скользя фиолетовыми острячками по нижней челюсти и вверх, обводя по кругу и заныровая внутрь неправильной формы ушного отверстия, спустился рукой вниз и стиснул требовательно прижимающее бедро. — Умр-рф-ф… — К-хыть… а-ах… — тут же подал голос Инк, царапнул по лопаткам, но тут же завозился возмущённо, толкая раскрытыми ладонями в плечи: — Эй, а ну-ка перестань, Оши, так не интересно, даже не думай перевести это в привычный секс, ах, эй, фу, я сказал, брось, брось, ой-пхах, прекрати! Сидеть! Фу! Место! С третьей команды, подкреплённой ощутимым толчком в нижнее ребро Эррору-таки дошло, что ничего ему не светит, и увильнуть от пугающего кормления не получится. Он сполз с тяжело дышащего и поправляющего на себе одежду художника, уселся на полу возле него и изобразил обиженный взгляд, прижав уши к черепу. Может выйдет хотя бы визуально довести того до нужной кондиции? Подтолкнуть к каким-то другим действиям, заставить забыть о глупой затее «накормить питомца». Он наступил «лапой» на поводок, натянул тонкую полоску кожи, заставляя о ней вспомнить, и выгнул спину. Хотелось упасть вниз лицом, спрятаться, заскулить со стыда. От осознания что он позволяет себе вытворять и как сейчас выглядит тряслись колени, а душу вело под рёбрами. Но скулить если и можно было, то в голос, и Эр через силу выдавил из себя тихий писк и даже мотнул хвостом, который тут же скрутился крупным бубликом и лёг сверху на припонятые тазовые кости. О, творцы, ну что за стыд! — О-ох, так не терпится получить немного ласки от хозяина? — умилённо проронил Инк, пробежался ладонью от черепа до самого основания хвоста и потащил за поводок за собой — на кухню, заставляя неуклюже не то ползти, не то полу-подпрыгивать за ним, едва поспевая за быстрым шагом, не определившись как же перемещаться будет правильнее и удобнее — на коленные чашечки опираться было слишком болезненно, а если пытаться вставать на стопы — задница поднималась слишком высоко. «Если так продолжится — я сегодня сгорю от стыда раньше, чем умру от отравления» — подумалось разрушителю и он с облегчением плюхнулся задницей на пол, когда его-таки дотащили до кухонного гарнитура и оставили в покое, чтобы зарыться к большому облегчению не в холодильник, а в верхнюю тумбу, где хранились всякие вкусняшки и полуфабрикаты, купленные с запасом заранее. — Вот! — вытащил что-то из глубины шкафчика защитник и развернулся к Эррору лицом, радуя почему-то не жёлтым цветом зрачков в прижмуренных глазницах, а ярким насыщенным тоном гортензии, что зеркалит от задней поверхности ввогнутой кости: — Только вот тарелки у нас подходящей нет. Ну не позволять же тебе есть с хозяйских. У разрушителя дёрнулась лицевая кость возле правой глазницы: «Что?!» Только не говорите, что этот дебил собирается его заставить есть прямо с пола! Это уже явный перебор, это уже попахивает настоящим абьюзом… Эррор задумался откуда вообще в его словарном запасе это слово, оно просто вынырнуло из памяти, будто всегда там было — зарыто где-то среди давних утерянных воспоминаний. Он мотнул черепом, не желая сейчас отвлекаться на подобные глупости и сосредотачиваясь на довольно улыбающемся лице напротив. — Ох зна-аю… — протянуло, поигрывая плечами это чудо: — Я буду твоей тарелочкой. «Фырк» — только и выдал разрушитель. Да даже не изображай он с себя сейчас безмолвную псинку, всё равно выразить точнее свои мысли не получилось бы, не смог бы, захлебнулся смущённым возмущением и словами. Он облизнул верхнюю губу одним из языков и уставился на равернувшего активную деятельность партнёра… м-н-м… хозяина: — Мф-р-р… — снова улетело в воздух после того как с тонких плеч слетел коричневый джемпер, с длинной татуированной шеи — шарф, с грудной клетки — лонгслив, а с подвздошных начали медленно стягивать вечные кюлоты. Эррор затаил дыхание, наблюдая как послушно с тихим клацаньем кнопка за кнопкой расстёгивают застёжки, как распутывается плотно обтягивающая неширокий таз ткань, как шуршат частые заутюженные навечно складки о белую надкостницу, как красиво ложится распустившимся цветком падая вниз летящая ткань. И сглотнул. Подавил всхлип — не пристало псу так реагировать на хозяина, даже на своего любимого и единственного хозяина в целом мире… в мирах. — Хе-ех… — это, если постараться, можно выдать за тяжёлое дыхание. Только надо бы ещё для большей схожести язык вывалить на подбородок — так ведь собаки справляются с жарой. А ему жарко, ему действительно жарко сейчас. Нет, не снаружи — бордовые и графитные кости не прикрыты тканью, чтобы париться — внутри. Каждую из двухсот с лишним косточек словно прошибает разрядами, ох, давно он не ощущал подобного — с тех самых пор когда удалось справиться с его давним врагом — гаптофобией, это тогда глюки резали и кололи, а ещё шуршали и щекотали разноцветные кости под тканью одежды, он уже даже забыл, как тогда это ощущалось… остро. — Ну-ну, потерпи немного, я почти, дам тебе твоё угощение, уже совсем скоро. И Эррор ловит и прокручивает отдельно само по себе это «дам», смотрит с жадностью как с прогибом наклоняются и стягивают с себя высокие чулки без пальцев, встряхивают рукой, взбалтывая флакон, и ложатся перед ним на пол, разводя в стороны ноги. Ох, что же ты делаешь, художник? Разве можно быть таким возбуждающим? Разве можно так манить? Дразнить. Испытывать. Белые кости, испещрённые чернильными вензелями, покрывает струящаяся, выливающаяся наружу магия, формируя шанжановую плоть, что переливается на свету всеми возможными цветами спектра, или это у разрушителя просто перед глазами поплыло от напряжения? Инк ведёт руками по впалому плоскому животу, по бокам, по тощей, по-мальчишечьи будто подростковых плоских мышцах груди. Эррор залипает взглядом на тёмных мелких сосках, что уже торчком, не надо даже касаться, на шее, что так и осталась тонкой и почти прозрачной, жилистой тканью радужного экто только частично скрывая просветляющие белые ряды позвонков. — Ах… — как же призывно прозрачна эта магия, как же волнующе просматриваются острые остистые и параллели симфизов через мягкое великолепие плоти. Кажется, у разрушителя вытекла струйка слюны из приоткрытого рта, он шмыгнул носом — даже не утрёшь, грёбанный намордник мешает настолько сильно, что хочется нарушить правила и сорвать: руками, нитями, всё равно чем, но осбоводиться, чтобы… чтобы… чтобы стереть слюну? Не-е-ет, чтобы наклониться и вобрать в себя. Облизать экто, на которое с тихим шипением ложатся один за другим белые пенистые завитки взбитых сливок с балона. Один слой, другой, капля на бедро, сорвавшийся клочёк пены на лобок, пышная шапка-розочка на головку. Сладко, как же сладко… наверное, хочется попробовать скорее, податься, наклониться… — Можно, — командует это чудовище, играющее роль его хозяина, его половинка, его личное наказание за все грехи, его приз… И Эррор подползает ближе, смотря с мольбой: «Ну сними же, не мучай, не заставляй скулить!» — Ох, совсем забыл, дай ка… — клац-шшух, металлическое непотребство падает на землю, разрушитель облизывается и разминает щёки, что немного затекли от давящего ошейника за прошедших… сколько прошло? Полчаса? Час? Минута? Будто один вздох, время не существует, есть лишь призывно изгибающееся тело под ним в белой пене. Лизнуть. Провести языком по тонкому бедру, по пружинящей под мягкостью магии языка плоти, по приглушённому словно мукой или россыпью сахарной пудры цвету, по матовому и немного дымному, словно в тумане. Собрать белые пики взбитой сладости, чтобы попытаться нежным движением до этого самого пика довести. До пика удовольствия. Эррор слышит зарождающиеся где-то сверху стоны, сам унимая тихое гудение под рёбрами цвета бургундского вина и касается губами. Собирает, впитывает, слизывает, размазывает сахар по плоти. И поднимается выше — к ямке, где сухожилие канатом выпуклости, и зефирная мягкость бедра, и… тихое глотание… как же красиво взбитые сливки текут по смотрящему бесстыдно вверх стволу, разбавленные предэякулятом. Течёт, даже не дождавшись касаний. Эррор растопыривает острые кончики выставленных языков в стороны и обхватывает, обнимает, ведёт снизу-вверх, снимает с жадностью белую немного осевшую уже пенку, будто и правда пришёл за неё, будто голоден. И правда голоден, под рёбрами сосёт от одного вида распластавшегося перед ним тела, невозможно насытиться так просто, наесться, глотнуть. Да, вот так, поглубже. Быстрее и жаднее, слушая его вскрики и пьяно осознавая, что в глазах темнеет от того что давит горло. Инк тянет за поводок вверх, заставляя оставить, бросить увлекшее так занятие, смотрит искрящими в чёрных глазницах яркими зрачками, шепчет глупое: «Да, молодец, хороший мальчик, послушный. А теперь помоги своему хозяину кончить по-настоящему хорошо, возьми. Да, пёсик, прошу тебя, давай, сделай своего хозяина действительно счастливым» и переворачивается на живот, убивая прогнутой гибкой спиной с милыми ямочками и оттопыренной вверх попой. И Эррор, кажется, рычит, не играя, просто потеряв возможность говорить от нахлынувшего вдруг желания накрыть сверху, одним махом, сразу и на полную, до предела, прижать лопатки собранными в кулаки ладонями и вгрызться в холку. До стона на одной непрекращающейся ноте, до вкуса магии на пяти языках, что ему нравится даже больше чем сладость сливок, что играла там прежде. Хороший вечер. Толчок за толчком, вздрагивающее тело под собой. Хороший выбор. Всхлипы и ладони, что сжимают антрацитовые бёдра, заставляя вбиваться в себя плотнее. Надо бы… повторить…