31 день и одно желание

Эррор перемещался по дому плывущим шагом и с презрением смотрел на всё, напоминающее формой грушу. Он едва выпил с утра кофе, чуть не уйдя на перезагрузку от булькания нагоняющей воспоминания жидкости, когда неаккуратно туда булькнул ложку сахара, и не смог помыть после себя посуду — тихое журчание триггерило, а тазовые кости сразу же обдавало холодом, будто они опять были обтянуты наполненной до краёв водой магией. Он, черт побери, заставил его вытерпеть это! Он, черт побери, заставил его принять в себя все пятьсот ебучих миллилитров и удерживать их в себе блядских полчаса! Он его заставил расхаживаться! Эррор раскраснелся снова, рыкнул, швырнул кухонное полотенце о стену и удалился в спальню — подальше от всяких там жидкостей. А расхаживаться было сложно! Расхаживаться и удерживать в себе гребучее море было до безумия сложно, особенно, когда перед тобой стягивают халат, смазываются смазкой, что до того была использована на всем понятно каком отверстии и начинают ласкать себя, а потом и вовсе поливают со снова наполненной той же самой груши! Мать твою, художник, ты дьявол во плоти! У разрушителя рябит перед глазами, когда он вспоминает каких усилий ему стоило не подтекать в процессе созерцания. И с какой стыд он испытал, когда пришло время нагревшуюся и давящую изнутри воду из себя выпускать. «Не спеши, Эррор, старайся выпускать ровной струёй, контролируй. Справишься сам, или тебе помочь? Могу положить пальчик на мышцы сфинктера, говорят давление помогает чувствовать и управлять», — Мать твою, мать твою, мать твою! Глюка и сейчас заливает краской, когда он вспоминает момент пошлого хлюпания. О чём он вообще думал? Это вообще неприродное занятие для их вида, они не созданы для такого рода физики, у них и кишки-то не больше чем рудимент, создающийся магией для… для… да кто его вообще поймёт для чего! Эррор отмахнулся от мысли, что кричала настырно «Для удовольствия», плюхнулся в кровать на живот и потянул на голову подушку. Хотелось спрятаться и завыть. Инк его довёл, это действительно был край, грань, вынос несуществующего мозга! Да небыло бы такого шока, даже приведи он к ним в дом использованного же им Гено и объяви, что теперь у него будет два Разрушителя: теперешний и будущий, и трахать он теперь их будет по очереди. Эррор фыркнул, спустил руки и потёр седалищные кости через ткань — как ни странно, у него сегодня ничего не болело, зато вот обиды было достаточно. Он вспомнил, как после всего пережитого, гнал вчера Инка пинками под зад, подкрепляя своё требование оставить его в покое матами и летящими в радужную спину баночкой смазки, халатом и клизмой. Стало даже немного стыдно за свою несдержанность. Может он немного и переборщил — наверное стоило хотя бы не погонять бегущего от бомбёжки реквизитом нитями и дать возможность оправдаться, но что делать, если терпение лопнуло, как только последние капельки воды покинули его тело, а художника угораздило ляпнуть что-то о «Грех же теперь и по назначению не воспользоваться этой чистотой…» Разрушитель просто не выдержал и сорвался. И теперь лежал на кровати и обдумывал всё, что только можно, начиная от своего поведения, заканчивая вероятными причинами, что сподвигли Инка так с ним поступить. Ничего не бывает без причины — так он считал, и почти всегда был на этот счет прав. За спиной послышался шум открываемого межпространственного портала, Эррор затих и сделал вид, что не слышит, или вообще дремает, не желая оборачиваться и начинать предположительно нервный и проблемный диалог первым. Матрас возле него прогнулся, предплечья коснулись, потом провели нежно по плечу, зацепили неуверенным поглаживанием лопатку, и до ушей долетело виноватое: — Прости меня, прости, пожалуйста, прошу, прости… Эррор вывернул голову, чтобы лёжа на кровати выглянуть за плечо и оценить степень раскаяния художника: — Тебе не кажется, что последним временем ты слишком часто повторяешь эти слова? По позвоночнику вниз пробежалась приятная прохлада, Касания настолько нежные и аккуратные, что было сразу понятно — Инк явно чувствует за собой вину и пришёл не за чем другим, как перепросить за произошедшее. Эррор повертелся немного в нетерпении и уткнул лицо в собранные вместе впереди локти, чтобы не выказать всплывшей непрошенно улыбки. Но художник удивил не вполне раскаивающимся тоном, да и словами, что совсем не походили на извинения: — Часто повторяю, говоришь? А что, лучше молчать? Вот так, молчать и ничего не делать, как некоторые. Да? — Я вот не понял сейчас, — фыркнул тут же разрушитель, моментально теряя хорошее настроение и сражаясь с желанием развернуться и двинуть. — Ты типа пришёл прощения просить или меня обвинять? Я опять во всём виноват со своей нерешительностью и отсутствием смелости? Инк вздохнул и помолчал немного, одарил серьёзным взглядом сам на себя не походя, мотнул головой и опустил глаза. На спину навалолись вдруг тяжестью, в затылок пыхнуло прохладой дыхания, а в бока вжались пальцы: — Нет… Эррор тоже выдохнул, смахивая с себя вынырнувшее было на поверхность раздражение. Это был странный разговор на самом деле, будто двое пришли поссориться, каждый со своими претензиями и недовольствами, но стоило вот так вот состыковаться телами и… Всё. Разногласия пропадают сами собой, углы сглаживаются, а из желаний остаётся только лишь стремление прижаться плотнее. Вот так всегда. — Не хочу делать тебя виноватым. Совсем не хочу. Э-эр… Глюк хмыкнул вопросительно, зарываясь лицом в свои руки плотнее, не подаваясь навстречу и не обнимая в ответ, но и не отстраняясь. — Ты на меня сильно обижаешься? Я… немного перегнул. — М-м-м, перегнул, — скривил носовую кость Эррор согласно. — Но… я был чуточку… сердит на тебя за… депривацию ещё. Надо было сразу сознаться, а не держать в себе. Мне казалось, ты сделал это специально, выбрал то, что меня может напугать сильнее всего, умышленно сыграл на моём страхе чтобы отомстить… и я… сожалею, что поддался и решил сделать неприятно в ответ. Я… больше так не буду. Эррор затих даже не дыша. Он не ожидал услышать от Инка подобного, был готов на что угодно — от бравады «Да я бы на твоём месте даже не шелохнулся!» до обычного перевода в шутку, но вот такого признания слышать был не готов. Он задумался, что ответить и как себя вести — эта игра, вопреки глупым ситуациям и его сопротивлению, открыла для них на самом деле очень много. И что самое странное, не физического, а именно морального. Оголила их отношения, обострила, выпустила, вывела за рамки, когда комфортное культурное молчание уже не возможно. И сейчас разрушитель был… он поискал в себе внутри ответ и чуть не вздёрнул удивлённо брови… он был благодарен. Сам не понимая толком почему, но ему казалось, что сейчас, только вот сейчас, они начали по-настоящему друг друга слышать, начали наконец действительно говорить. — Ничего страшного, Инки, я понимаю, — выдавил из себя тихо но чётко он. — Ты конечно придурок, что решил в ответ на свою обиду изводить меня физически, вместо того, чтобы поговорить, но кому как не мне понимать, как иногда трудно выразить себя словами. Правда? Думаю да. Ну? Всё? Распереживался сильно? Иди сюда. Я хочу тебя обнять, — он приподнялся на руках, сталкивая с себя защитника, лёг на спину и притянул его к груди: — Дрожишь, — погладил белую черепушку, пошкрябывая пальцами по нежной, словно бархатной надкостнице. — Только не вздумай плакать. Инк шмыгнул куда-то в ключицу: — Хорошо, не буду. Если всё у нас опять в порядке, то точно не буду, — прильнул теснее. — Слушай, Ру, а какие там метки у нас на сегодня были припасены, я даже не смотрел. — О-о-ох, — простонал Глюк, закатывая глаза. — Ненасытный и неисправимый! — Да нет же! — воскликнул недовольно художник, но вместо того чтобы показать разрушителю глаза, только прижался виском к груди теснее. Эррор вздохнул: — Менофилия, Разница в размерах и Сердцебиение, Инк. И если ты сейчас начнёшь меня уламывать изобразить месячные, я тебе скручу шею несмотря на то, что уже тебя простил. Художник прыснул тихим смехом: — Не надо мне ничего скручивать, и я не люблю месячные. И вообще, я не о том. Я о сердце… — затих ненадолго, будто отваживаясь. — Эррор, а можно послушать? Глючный попытался вывернуть шею, чтобы заглянуть жмущемуся к груди Инку в лицо: — Инк, у меня нет сердца. По солнечному сплетению царапнули острячки фаланг: — У меня нет души… Эррор закрыл глаза, сводя брови высоко над переносицей вместе, вжал в себя защитника альтернатив крепче: — Тогда слушай, — если он сейчас имел в виду душу и её едва слышимый ритм — пусть слушает, Эррору не жалко, пусть хоть целый день слушает, пусть… управляет им, да что угодно пусть делает, хоть полностью из груди вынет и заберёт. Глюк прижал к себе художника сильнее, обнял под рёбрами и погладил холодные, но такие любимые кости. Если ему так хочется чувствовать его душу — пусть слушает. — Слышишь, стучит? — Эррор улыбнулся, чувствуя, как разошлась фиолетовая душа, стоило зациклить своё внимание на прижавшемуся художнику. — А знаешь, почему так отчётливо слышишь, Инк? Знаешь? — наклонился и поцеловал белую черепушку. — Потому что она твоя.