Дорога домой

Ноги несли его вперёд, вглубь леса. Прочь от всего, прочь от людей. Маленький мальчик ураганом пролетал среди деревьев, то и дело запинался о камни, путался во вьющихся нежно-голубых цветах. Они обращались кровожадными монстрами, что стремились схватить его, подавить волю, сделать частью мрачного леса. А мальчик продолжал бежать. Не оглядываться, не думать. Нельзя останавливаться. Кора дерева поцарапала его предплечье, когда ребёнок по неосторожности влетел в массивный ствол. Кровь выступила на коже, мальчик шумно всхлипнул, но побежал дальше. Светлые волосы спутались, одинокая красная прядь выделялась среди белых локонов. Как капля крови на снежном покрове. Его раздирала несправедливая обида. Умом он понимал, что поступил инфантильно, что своим побегом заставил волноваться людей, но ничего поделать не мог, он был ребёнком. Ранимым ребёнком, попавшим в новые условия, в новую семью. Дети относились к нему хорошо, мальчик был им благодарен, однако ему всё ещё было сложно. Он бурно реагировал на любую мелочь, его цепляли шепотки за спиной, желчные взгляды главы клана Камисато. Никогда он не задумывался над своим положением, просто плыл по течению. Да, у него нет родителей, да, клан Каэдэхара распался. Но что с того? Мальчик просто жил и радовался тому, что у него было. А потом всё перевернулось, дедушка умер, и он оказался в клане Камисато. Тяжело привыкая к новым условиям, ребёнок старался не показывать старшим своего дискомфорта, страха, слабости. Но он не выдержал, в очередной раз услышав разговор прислуги, в котором и его, и других детей, что не принадлежали клану Камисато по крови, называли такими мерзкими словами, что становилось тошно. Для детской психики этого оказался достаточно. Он сбежал. Слëзы застилали взор, нога зацепилась за так неудачно подвернувшуюся ветку. Мальчик полетел на землю, не успел толком сгруппироваться, содрал в кровь колени и локти, голова потонула в листве. Листва? Он приподнялся, шею тут же прострелила резкая боль, конечности дрожали. Ребёнок упал обратно, новый всхлип сорвался с губ. Пальцы беспомощно сжимались, хватались за алые кленовые листья в бесполезных попытках подняться. Откуда в лесу Тиндзю клёны? Раньше мальчик никогда не забредал в эту часть. Поборов боль, он перевернулся на спину. Лопатки ударились об острый камень, мальчик тихо зашипел, сместился чуть в бок. Над ним простирались густые кроны клëнов, застилающие небо. Никогда ему не доводилось видеть нечто подобное. Красота немного отвлекала от боли в теле, в сердце. Он подумал, что не против был бы умереть в этом месте, среди завораживающего моря алых листьев. Мысль абсурдная, излишне драматизированная, однако избавиться от неё не так легко. Он не обратил внимания на шорох шагов, как кто-то приближался к нему в неспешном темпе, будто проплывая над землёй. Он заметил чужое присутствие, когда незнакомец остановился рядом с его головой, чуть наклонился вперёд, перекрыв обзор на кроны деревьев. Сперва мальчик подумал, что перед ним Божество. Обилие белого цвета в одежде, отточенные черты лица, переливающиеся, но абсолютно пустые глаза, пушистые тёмные ресницы. Мальчик сразу понял, что такое истинная красота. Неземная. Нечеловеческая. Он перестал плакать, всё ушло на второй план. Только незнакомец перед ним имел значение, он похитил взгляд маленького мальчика с первых секунд, мгновений. — Проваливай. — грубо бросили ему. Но так бесцветно, сухо, тихо, безэмоционально. — Красивый… — с придыханием, с детской искренностью. Незнакомец словно отмер, вопросительно вскинул брови. А мальчик лучезарно улыбнулся. И казалось, что не было никаких слëз, обид, что он не содрал кожу, не ударился. Ему вдруг стало радостно, легко, ярко. Странный юноша поразил его до глубины души. — Меня зовут Кадзуха! А тебя? — всё ещё лёжа на спине, он протянул руку вверх. Незнакомец брезгливо дëрнул уголком губ, жест проигнорировал. А Кадзуха не расстроился, он бегло принял сидячее положение. Тело тут же протестующе отозвалось ноющим спазмом, Кадзуха крепко зажмурился, стиснул зубы, чтобы не закричать. Юноша внезапно смягчился. Он опустился напротив ребёнка, быстро оглядел его состояние, заприметил свежие ссадины, заплаканные глаза, отливающие тем же цветом, что багровые клёны. — Где ты живёшь? — В клане Камисато! — без задней мысли отозвался малец. Он мгновенно позабыл о своих проблемах, всецело переключился на красивого юношу перед собой. Настолько красивого, сколько же и холодного. — Комиссия Ясиро совсем рядом с лесом Тиндзю. Юноша медленно кивнул и неожиданно подхватил ребёнка на руки. Кадзуха в панике вцепился в его плечи, от резких движений раны принялись нещадно саднить. По-детски округлые глаза уставились на юношу в полном непонимании. Тот ответил всё тем же флегматичным взглядом без капли света. Он будто расстался с жизнью уже давно, теперь всего лишь бесцельно существовал. Он направился прочь от кленового царства, продолжая держать свою хрупкую ношу. Несмотря на всю апатичность, он вёл себя очень осторожно, чтобы не потревожить травмы мальчика. Складывалось впечатление, что юноше уже не в первый раз приходилось носить ребёнка на руках, уверенная хватка, вместе с тем бережная, даже ласковая. Кадзуха притих, ему неожиданно понравилось происходящее. Его никогда не носили на руках, он и не думал, что это так здорово. Лес из алого окрасился в холодное сияние голубых цветов, в которых незнакомец смотрелся по-прежнему обворожительно. Кадзуха и не задумался над тем, кто он такой, куда его несёт. Он рассуждал о ином, о восхитительных бликах в тёмных глазах, о бледной коже, притягивающей жадный взор, тонкой открытой шее. Незнакомец позволял ему себя разглядывать, он спокойно брёл вперёд, игнорируя навязчивое внимание. Среди деревьев прорезался дневной свет, что свидетельствовало о том, что они достигли границы леса. Юноша остановился. Кадзуха огляделся вокруг и быстро сообразил, что его принесли обратно, он узнал стены комиссии Ясиро. Юноша собирался опустить его на землю, но Кадзуха внезапно обхватил его за шею, буквально повиснув. Незнакомец замер. Он не ожидал такого порыва, попытался отцепить от себя ребёнка, однако тот отчаянно сопротивлялся, только усиливал хватку. Что он творил? Почему не размыкал рук? Юноша так растерялся, что забыл все слова на свете, беспомощно замер в неудобном полусогнутом положении. — Не хочу, чтобы ты уходил. — пробормотал Кадзуха куда-то в шею юноши. Того почему-то передëрнуло, он резко отстранил ребёнка от себя. Кадзуха отозвался протестующе, потянулся обратно, но юноша его остановил. Что-то жесткое выступило в уголках глаз, он криво усмехнулся. — Неужели? — будто обращался не к Кадзухе, а к кому-то другому, чей образ накладывался поверх фигуры мальчика. Юноша развернулся и почти бегом сорвался в лес. Кадзуха до того поразился, что не стал его догонять. То, с какой болью было сказано это слово, сколько слышалось горечи, тоски, ударило под дых. Хотелось кинуться вслед за юношей, и в то же время Кадзуха понимал, что не должен. Он продолжал смотреть в том направлении, где исчезла его маленькая загадка, не назвавшая своего имени. Иллюзорная тайна, подобная сну, миражу. Будто бы ему всё почудилось, не было никакого юноши с мёртвым взглядом, но живым сердцем. Именно живым, он не бросил Кадзуху посреди леса, он отнёс ребёнка к дому, старался не задевать ссадины, обращался бережно, как с самым ценным сокровищем. Кадзуха сжал одежду на груди, где разгоралось что-то новое, невообразимое. И пугающее. Клинок посреди земли, двое сидели напротив друг друга. Они изучали новые черты в чужих глазах, встречались с чем-то неизменным. Их первая встреча прошла внезапно, пронеслась бурей по их чувствам и ушла в никуда. Кадзуха ощущал некую неловкость от пристального рассматривания своей скромной персоны. Он повëл плечом, прикусил губу. Скарамучча подмечал любое изменение в его мимике так непринуждённо, будто всю жизнь только этим и занимался, будто они прожили бок о бок десятки лет, изучив поведение друг друга, привычки, вкусы. Почему их разговор начался с воспоминаний о том дне? Разве это они оба хотели обсудить? Неважно, процесс запущен, осталось дождаться результата и последствий. — Восхитительная детская безрассудность. — подвёл итог Скарамучча, сделал неопределённый жест рукой, описав кистью дугу. — Привязанность к незнакомцу, о котором ты не знаешь ровным счётом ничего. А всё потому, что тот проявил каплю заботы к ребёнку, жадному до чужого тепла. Если бы это был кто-то другой, то ты мог бы пострадать. — но это был он. Кадзуха не сказал этого вслух, Скарамучче оно и не требовалось, он читал его, как открытую книгу. — На следующий день ты снова вернулся туда, где мы встретились. Что тобой двигало? Любопытство? — Очарованность. Кадзуха вынырнул из-за деревьев, вновь оказался на той поляне, покрытой алым ковром. Он не рассчитывал снова увидеть юношу. Но надеялся. Искренне надеялся и верил, что ему повезёт, что тёмная и опасная красота глубоких глаз обратит на него свой взор. Он предвкушал, как дыхание собьëтся, как ускорится пульс до бешеного темпа, при котором начинает кружиться голова, подгибаются колени. Кадзуха ощущал настоящий восторг, он осматривался вокруг в глупой надежде увидеть его, услышать приятный голос. Наверняка он опять его прогонит. По какой-то причине юноша не желал общества людей. Да, именно людей, не только Кадзухи. С чего он это взял? Он и сам толком не знал. Казалось, что юноша очень отстранён от мирской жизни. И крайне одинок. Этот шлейф следовал за ним по пятам с привкусом щемящей скорби. Юноша напоминал собой цветок, окружëнный со всех сторон шипами, чтобы никто не смел добраться до прекрасной сердцевины — грациозной, нежной, с чистыми лепестками, с притягательным запахом целого цветущего сада, с тонким стеблем, прогибающимся под тяжестью бутона. — Почему ты опять здесь? — Кадзуха подпрыгнул на месте, когда дурманящий голос раздался позади него. Он поспешно обернулся, чтобы лицезреть во всей красе, как безразличие сменялось раздражением. Пускай хоть такие эмоции, главное не пустота, пожирающая всякое проявление чувств, будь то светлые или тёмные, положительные или отрицательные. — Я неясно выразился в тот раз? Уходи. — Не хочу. — заупрямился Кадзуха, демонстративно плюхнулся на землю, откинувшись спиной на массивный ствол клёна. Надолго его серьёзности не хватило, Кадзуха растерял воинственный настрой, переключившись на обыкновенное любопытство. — Неужели ты здесь живёшь? Здесь же ничего нет. — ответа не последовало, Кадзуха надул щëки, недовольно нахмурился. — Невежливо вот так игнорировать. — проворчал он. — Да что ты? — всплеснул руками юноша, саркастично хмыкнув. — Зато мои просьбы убраться отсюда пропускаешь мимо ушей! — склонился к ребёнку, ткнул указательным пальцем ему в лоб, чуть поцарапав ногтëм. — Сва-ли. — по слогам отчеканил юноша. В ответ на него воззрились чистые детские очи, полные врождённого упрямства. Юноше такие взгляды знакомы, опыт общения с ребёнком у него имелся. Он страдальчески застонал, шумно потопал в противоположную от Кадзухи сторону. Тот уж было перепугался, что юноша возьмёт и уйдёт, оставив его одного, но этого не произошло. Он всего лишь установил между ними дистанцию, присел у другого дерева, закрыл глаза, словно забыв о присутствии Кадзухи. Напряжëнно поджав губы, он решил отстать от ребёнка. Всё равно ему рано или поздно надоест. Он переоценил свою выдержку. Кадзуха донимал его своей пустой болтовнёй обо всём на свете, что очень свойственно детям. Он рассказывал ему о клане Камисато, о стихах, о друзьях, ставших его семьёй. Он без умолку разглагольствовал о красоте клёнов, пытался расспрашивать и юношу на разные темы: начиная от его любимого цвета, заканчивая именем. Он не получил ни единого ответа, но не отчаивался. Так прошёл час, два. Откуда у детей столько энергии? Им не надоедало постоянно говорить? И как у них темы не заканчивались? От постоянного фонового шума разболелась голова. Юноша понятия не имел, как заткнуть неуëмного мальца. И чего он пристал? Нормальные дети наоборот должны опасаться таких подозрительных личностей. Странный ребёнок. И раздражающий. И наивный. И глупый. И… — Нет, тебе нужно имя! Мне же придётся как-то к тебе обращаться. — Кадзуха задумчиво почесал подбородок. Вдруг он победно щëлкнул пальцами. — Я буду звать тебя Хидэко! — Я не давал тебе права! — возмущëно откликнулся юноша, разлепив веки. — Ты ответил! — Кадзуха гнева не испугался, как знал, что ему не навредят ни при каких условиях. Дети не вызывали у юноши тех негативных чувств, что обычно обращались против взрослых людей. Они были невинны, не познали всего мрака их мира. Дети не лгали, их искренность подкупала, их наивность умиляла. Кадзуха смотрел на него открыто, без предрассудков, сиял, как маленькое солнышко от того, что он просто отреагировал на его слова. Что-то дрогнуло внутри. — Хидэко звучит красиво. Тебе не нравится? — Кадзуха стушевался, потупил взор. Сам того не ведая, он игрался на струнах души юноши. Злость утихла, на её место пришло смирение. Кажется, он вновь наступал на одни и те же грабли. — Нравится. — он запнулся, не веря, что действительно это произнёс. Тяжёлый вдох, полный усталости. — Мне нравится это имя. Кадзуха просиял, уже ради одной только его счастливой улыбки можно было броситься с утëса на острые скалы. Юноша, нет, Хидэко ущипнул переносицу, силясь отвлечься от этого зрелища. Нужно было оттолкнуть его, дать понять, что лучше отступиться. Зря он проявил слабину, теперь мальчишка точно от него не отвяжется. Так оно и произошло. Он приходил снова и снова, болтал обо всём подряд, зная, что большую часть времени Хидэко будет молчать. Его это не смущало, Кадзуха развлекал себя сам. Иногда он приносил из дома различные угощения, вызывая искреннее недоумение у Хидэко. Тот покорно подарки принимал, хотя не раз объяснял, что в еде не нуждался, а Кадзуха будто специально игнорировал его доводы и делал по-своему. Со временем дистанция между ними сокращалась, Кадзуха подсаживался всё ближе с каждым разом. Хидэко стойко терпел его поползновения, гадая, сколько эта забава продлится, прежде чем Кадзуха устанет от его негативного общества. А тот исполнять задуманное не спешил, несколько метров между ними превратились в пару, затем в метр, пока в один момент Кадзуха не очутился совсем близко, практически касаясь своими коленями чужих. Хидэко лишь страдальчески закатил глаза. Иногда они сидели в тишине, что было неожиданно, учитывая хлещущую из мальчишки энергию. В такие дни Кадзуха обычно был чем-то расстроен, и Хидэко предпочёл бы, чтобы тот продолжил свои бесполезные разговоры вместо того, чтобы угрюмо молчать. Он не спешил расспрашивать о случившемся, считая это за гранью допустимого, и вообще не его это дело, а Кадзуха не хотел делиться своей печалью. Если поначалу он справлялся с переживаниями самостоятельно, то в какой-то момент Хидэко почувствовал, как мальчишка осторожно прижался своим плечом к его. И замер, боясь реакции. Касание невесомое, осторожное, он как бы спрашивал: «Можно?» Хидэко долго боролся с собой, прежде чем его рука мягко направила голову Кадзухи к своему плечу. Он почувствовал всколыхнувшуюся в мальчишке радость, даже не видя его лица. Они продолжили сидеть в тишине, занятые каждый своими мыслями. Чужие друг другу они нашли некое взаимопонимание. Постепенно Хидэко перестал воспринимать Кадзуху, как простого ребёнка. Он разглядел нечто иное, более взрослое, вроде несвойственной детям осознанности. Инфантильность их первой встречи ввела Хидэко в заблуждение, заставив думать, что Кадзуха самый обыкновенный мальчишка, не способный на взвешенные решения. Хидэко осознал свою ошибку. Кадзуха совершенно не такой, часто в его рассуждениях проскальзывали вовсе не детские доводы, предположения. От того вдвойне странно, что он так порывисто увлëкся незнакомцем, что забыл об элементарной безопасности. Иногда Хидэко думал, что будь вместо него кто-то другой, Кадзуха повёл бы себя иначе. Чем он зацепил мальчишку? Тот и сам лишь пожимал плечами, пряча смущённый взгляд. Хидэко оставил эту тему. Он привык к звуку чужого голоса, любил слушать, как Кадзуха читал вслух стихи из старого сборника, принесённого из дома. Хидэко с затаëнным ужасом приходил к осознанию, что попался в ту же ловушку, что и когда-то. Он привязался к человеку. Как неосторожно с его стороны. А Кадзуха не позволял ему тонуть в печальных думах, отвлекая своим присутствием, ставшим уже чем-то естественным. Казалось, что в те дни, когда Кадзуха не приходил, Хидэко и не жил вовсе. Ему вообще думалось, что он умер давным-давно, в тот самый миг, когда человек на его руках испустил последний вздох заледенелыми губами. А в итоге он встретил мальчишку, что подарил ему новый импульс двигаться дальше. Вместе с именем, которое он хоть и отказывался принимать, но ценил сам факт его наличия. Хидэко никогда не верил, что сможет снова уснуть в чьём-то присутствии, однако без труда засыпал под тихий голос Кадзухи, действующий, как колыбельная. Ему неожиданно нравилось, проснувшись, лицезреть рядом с собой мальчишку, прикорнувшего на его плече. Тьма, окутавшая его, медленно расступалась. Хидэко не должен был позволять себе надеяться на лучшее, однако его так и тянуло поддаться искушению, поверить, что его жизнь наконец-то наладится. Он не рассказывал о себе, а Кадзуха не возражал, хотя очень желал узнать о своём друге — Хидэко ничего такого между ними не признавал, а Кадзуха делал вид, что не слышит его возражений. Но что-то пошло не так, возможно, детское любопытство пересилило благоразумие. — Ты ведь не человек? — Хидэко забыл как дышать. Сотня ножей вонзилась в его плоть, мир потерял очертания. Для Хидэко не было темы больнее, чем его происхождение, его сущность. Сам того не зная, мальчишка угодил в вечно гноящуюся рану, что не затянется никогда. Кадзуха понял, что сказал лишнего. Он поспешно замахал руками. — Прости! — он отвернулся, сгорая от стыда. Надо же так вляпаться, он ведь не стремился никого задеть за живое. Просто не нужно быть слишком умным, чтобы прийти к пониманию того, что Хидэко не обычный смертный. Он живёт в лесу без каких-либо условий, не нуждается ни в еде, ни в воде, стойко переносит любую погоду. Последнее особенно задевало Кадзуху, он часто звал Хидэко с собой домой, представляя, как тот мёрзнет по ночам или во время дождя. А тот всегда отказывал, ссылаясь на то, что ему плевать на окружающие его условия. Верил Кадзуха в это с трудом. Может, он и способен вынести холод и сырость, однако это не значит, что ему подобное нравится, что он не ощущает дискомфорта. — Не человек. Кукла. — внезапно промолвил Хидэко полушëпотом, будто если произнести данные слова громче, то его выдержка рухнет окончательно. Хидэко вцепился в собственное плечо, пальцы оставили красные полосы на мёртвенно бледной коже. — Кукла, которую ненавидит её же создатель. — низкий смех, вызвавший дрожь. Повеяло холодом, мрачным одиночеством. — Назревает вопрос: зачем же он тогда вообще её создал? — Хидэко. — неуверенно позвал его Кадзуха. Детская ладонь легла поверх руки юноши, слегка надавила, упрашивая расслабить хватку. На плече расцвели все оттенки синего, фиолетового и красного. Поразительная сила. Вот только губить себя ей не надо. — А ты пытался поговорить со своим создателем? — робко поинтересовался он. Хидэко вздрогнул, осоловело моргнул. Значит, не пробовал? Сложно дать точный ответ. Кадзуха мало знал о его ситуации, чтобы раздавать советы. Однако ему хотелось помочь Хидэко. Пускай незначительно, ему невыносима мысль, что его друг справлялся со своей трагедией один. А то, что у него именно трагедия, Кадзуха не сомневался. Зияющая пустота во взгляде время от времени возвращалась, стоило Хидэко уйти в себя, думая, что Кадзуха на него не смотрит. И то, каким он был в их первую встречу — измученный, почти мёртвый — говорило само за себя. — Если тебя так беспокоит причина твоего создания, то спроси его. — Хидэко помрачнел, он нервно жевал щëку до тех пор, пока тонкая струйка крови не выступила на губах. Кадзуха ощутил болезненный укол в груди, раздрабливающий рëбра в пыль. — Хидэко, для меня всё одно: человек ты или нет. Ты — это ты. И нужно ли тебе знать причину своего рождения? Я вот тоже так и не понял для чего появился на свет. Я просто живу, радуюсь моменту, тому, что меня окружают хорошие люди. И ты ведь… — Ты не понимаешь. — со смешком оборвал его Хидэко, повернувшись лицом. Полуулыбка отражала глубокую тоску. Он взлохматил светлые волосы мальчишки, мягкие, пушистые, как облако. — Ты ещё слишком мал, чтобы понять в полной мере. — вселенская тоска, проникнутая бесконечными днями, сливающимися в один сплошной поток. Таким был Хидэко в их первое знакомство. Потерянный в сбивающем с ног течении вечности, что так обожала Электро Архонт. Минуло несколько лет, Кадзуха стал старше, и сказка остановила свой бег. Хидэко ушёл. Бесследно растворился, также неожиданно, как и появился. В один день они поругались, Хидэко был не в себе. Кадзуха не понял причины, но догадывался, что всё случилось не просто так. Что-то сподвигло Хидэко оттолкнуть его, а после исчезнуть. Вернувшись к клëнам на следующий день, Кадзуха обнаружил только обилие багряных листьев. Он приходил снова и снова, прямо как когда-то давно, когда силился добиться благосклонности Хидэко. А ныне его встречало одиночество, что раньше неотступно следовало по пятам за Хидэко, теперь же оставило след в кленовых листьях. И в душе самого Кадзухи. Его одолевали закипающие чувства, пустившие яд под кожу, разрастающиеся смертельным бутоном в венах. Кадзуху мелко трясло от переизбытка этого яда, от безжалостных цветов, что грозились разорвать хрупкую плоть. Он нервно водил подушечками пальцев по Глазу Бога на своём бедре. Немного успокаивало, лёгкая прохлада артефакта посылала волновые импульсы сквозь кожу, заземляла, напоминала о том, где находился сейчас Кадзуха, что всё это по-настоящему, не сон, не иллюзия. И образ из его детства не растворится в пространстве, не растает. — Расскажи мне, что произошло тогда. — его просьба походила на мольбу. Скарамучча чуть усмехнулся, чем вызвал очередной укол в области сердца. Вечно он так, не воспринимает его всерьёз. Для него Кадзуха остался всё тем же наивным мальчишкой? — Почему ты ушёл? Я помню только, что мы поругались, потом ты прогнал меня… — Кадзуха пропускал сквозь пальцы собственные волосы, оттягивал пряди порой слишком жестоко, грозясь вырвать с корнем. Его бросало то в жар, то в холод, конечности слабели, не подчинялись, разум затуманился. Он судорожно проталкивал в лёгкие кислород и от частых, но коротких вздохов задыхался лишь сильнее. — Я ведь ничего о тебе не знаю. Ни имени, ни твоей истории. Ты никогда меня не просвещал на этот счёт. — Скарамучча не перебивал его, позволяя высказаться. Возможно, ему просто нечего было сказать. Кадзуха зажмурился, его уши заложило, отрезав тем самым от окружающего мира, оборвав восприятие. Скарамучча поднялся с земли, приблизился к нему, оставшись незамеченным. — Почему ты столь жесток со мной? — на грани срыва, ещё немного — и падение в Бездну. Он скрипнул стиснутыми от досады зубами. Почему Скарамучча всегда так себя вёл? Он вроде бы подпустил Кадзуху к себе ближе, но при этом остался по-прежнему недосягаем, скрыл о себе всё, что только можно. Даже о своей сущности он заговорил исключительно после того, как Кадзуха сам завёл об этом речь. — Поделись со мной хоть чем-то. — он испытывал нечто схожее с унижением, однако несколько иное чувство, что сложно было описать. Он старался наладить контакт, верил в то, что они поладили. Скарамучча был его другом. Но что, если всё это работало в одну сторону? Может, ему было плевать на Кадзуху? В конце концов, он с самого начала прогонял надоедливого мальчишку. Несмотря на то, что они провели вместе невероятно счастливые годы, Кадзуха в итоге остался один. И для кого эти дни были счастливые? Похоже, только для самого Кадзухи. Он рвался в лес, чтобы повидаться со своим таинственным приятелем, чтобы среди кленовых деревьев развернулся их маленький мирок, в котором существовали только двое. Кадзуха любил засыпать на чужом плече, сквозь сон ощущать мягкие руки, что укладывали его к себе на колени, чтобы у ребёнка не затекла шея. Прикосновения к волосам, редкая улыбка, отдававшая горечью. Иногда казалось, что Скарамучча видел в Кадзухе кого-то другого, но длилось подобное считанные мгновения, прежде чем он прятал всплывшие воспоминания обратно в тёмные углы покалеченной души. Чужая забота согревала, пусть Скарамучча всячески старался скрыть свои благородные порывы за ворчанием и грубыми словами, призванными оттолкнуть Кадзуху. А тот на уловки не повёлся, его радовала компания Скарамуччи, его обволакивающий голос и безграничный покой, который Кадзуха ощущал только рядом с ним. И он верил, что Скарамучча тоже ценил их общение. Верил, но всё рухнуло в одночасье, ведь тот ушёл, не сказав ни слова. А теперь сидел перед ним, как ни в чëм не бывало. Будто он имел право вот так поступать — бросать, когда вздумается, возвращаться, как получится. И, честно говоря, да, вполне имел. Потому что Кадзуха сам проявил инициативу, сам напросился на его компанию, когда ему ясно дали понять, что делать этого не стоит. Отвращение к самому себе затопило его. — Я для тебя действительно ничего не значу? Его резко вздëрнули за подбородок. Кадзуха поспешно распахнул глаза. Скарамучча оказался совсем близко, он опустился на одно колено перед Кадзухой, широкая шляпа чудом не ударила его по носу. Нечитаемый взгляд вводил в ступор, холодные пальцы обжигали ничуть не меньше горячего дыхания. С такого расстояния Кадзуха мог рассмотреть каждую ресницу, каждую крапинку на тёмной радужке, брызги крови на щеке, которые Скарамучча так и не стёр. Как околдованный, он бездумно изучал выточенное из мрамора лицо, потеряв дар речи, которым владел некогда в полной мере. — Ну что за идиот. — в своей обычной манере начал Скарамучча. Насмешливо, свысока. В этом весь он. — Ничего не значишь? Ты действительно так думаешь? — Кадзуха задушено вскрикнул, когда его внезапно опрокинули на спину. Его удерживали за плечи, Скарамучча нависал сверху, перекрыв весь солнечный свет. Слишком близко, непозволительно близко. Кадзуха почувствовал, как стремительно покраснели его щëки, как жар разлился по телу дурманом. Глаз Бога безостановочно пульсировал, будто живой. Пространство заполнила свежесть, тонкий аромат вечернего ветерка. В тёмных омутах напротив он разглядел себя же — испуганного, смущённого, такого жалкого, что в пору было поднять его на смех. Но Скарамучча почему-то не спешил этого делать, хотя шальная улыбка на его губах свидетельствовала о его настрое довести Кадзуху до белого каления. — Если бы ты был для меня пустым местом, я бы не пришёл сюда, придурок. — одна ладонь переместилась с плеча Кадзухи на землю прямо у его головы, ещё больше сокращая расстояние. — Чего же ты смотришь на меня, как кролик на удава? Почему я чую твой страх? — Кадзуха вжал голову в плечи, когда Скарамучча наклонился ещё ближе, практически коснулся своим носом чужого. Дыхания смешались. — У тебя свободны руки. Оттолкни меня, если тебя что-то не устраивает, Кад-зу-ха. — произнесённое нараспев имя отражалось в воспалëнном сознании раз за разом. Кадзуха шумно сглотнул вставший посреди горла комок. Не полегчало. — Почему же ты бездействуешь? — потому что Скарамучча сводил его с ума. Руки свободны? Безусловно, вот только разум всецело в чужой власти. И Кадзуху больше всего пугало то, что ему нравилось это. — Хочешь знать обо мне больше? Я расскажу тебе. Не сейчас, мне нужно ещё разобраться с одним вопросом. — Кадзуха не мог поверить в услышанное? У него галлюцинации? Скарамучча правда пообещал ему нечто подобное? Нет, невозможно. Ему почудилось. Это неправда. — Сколько недоверия в тебе. — длинные пальцы перебирали разметавшиеся по земле светлые пряди. Оказалось неожиданно приятно вот так лежать, ловить чужое дыхание губами, внимать тихим словам, чувствовать руку в своих волосах. Хотелось притянуть к себе, убив остатки пространства между ними, хотелось, чтобы руки хозяйничали по всему телу, хотелось сгорать в этом пламени вспыхнувшей одержимости, настоящего безумия, хотелось вцепиться зубами в бледную шею, чтобы увидеть, как на ней расцветут переливчатые пятна. И капли крови на белой щеке неизбежно притягивали взор. — Дай мне ещё чуть-чуть времени. И я открою тебе всё. — Кадзуха дрожащей рукой коснулся лица Скарамуччи. Алые брызги уже высохли, чтобы оттереть их пришлось приложить усилия. — Вместо того, чтобы отпихнуть меня, ты… — он хрипло рассмеялся, сжал тонкое запястье Кадзухи. — Ты вообще не меняешься. — невесомый поцелуй в лоб, такой невинный, бережный. Кто бы знал, что Шестой Предвестник Фатуи способен на подобные нежности. Он и сам от себя пребывал в шоке. Кадзуха определённо заставлял его творить невообразимые вещи. Скарамучча отпустил его, уселся рядом, принялся разглядывать смущение Кадзухи со всех сторон. Он наслаждался этим зрелищем, чужой растерянностью, тем, как Кадзуха пытался что-то сказать, но буквы не желали собираться в слова, а слова не ложились в предложения. Кадзуха поспешно принял сидячее положение. Он вознамерился разразиться возмущениями, но резво отвернулся, стоило ему посмотреть на Скарамуччу. — Твоё смятение прекрасно. — он точно собирался добить бедного Кадзуху сегодня. — И такая реакция на детский поцелуй в лоб. Мальчишка, тебе сколько лет вообще? — Кадзуха вновь повернулся к нему, пылая праведным возмущением. Стиснутые челюсти, расширенные зрачки. — Святая невинность, прямо-таки. Забавно. — он подался вперёд, беспардонно нарушая личные границы. Опять. Открытое ехидство плясало в его словах. — А как бы ты отреагировал, поцелуй я тебя иначе? — у Кадзухи вот-вот пойдёт пар из ушей, если Скарамучча продолжит свои игры. — Проверим? — Прекрати уже! — вспылил он, отскочил подальше. Сердце так разогналось, что уже колотилось где-то в горле. — Как скажешь. — пожал плечами. Он вдруг сделался серьёзным, осмотрелся вокруг. Бровь дëрнулась в удивлении. — Два Глаза Бога? — тот, что на бедре Кадзухи он заприметил сразу, а вот лежавший у могилы крайне изумил Скарамуччу. — Так что ты тут всё-таки забыл? — вот они и вернулись к началу. Кадзуха расслабился, полагая, что отныне можно не опасаться за внезапный сердечный приступ. — Это Глаз Бога Томо. — он часто говорил о клане Камисато в детстве, так что Скарамучча без труда припомнил, кому принадлежало это имя. — Он погиб. — Кадзуха запнулся. Брошенная фраза как бы отрезвила, вернула на землю. — После его смерти Глаз Бога потух, но не распался. Я здесь, чтобы узнать больше. Кажется, я могу пробудить его. По крайней мере, я хочу попытаться. — Так. — Скарамучча сложил руки на груди, задумавшись. После он тяжко выдохнул, приняв какое-то решение. Он вмиг стал собранным и сосредоточенным. — А теперь давайте по порядку. От начала и до конца. Кадзуха улыбнулся уголками губ. Всё же Скарамучча обратил всё в допрос. Но он поверит ему, поверит, что тот всё поведает о себе чуть позднее. А пока эту роль на себя возьмёт Кадзуха.