Дорога домой

Яэ Мико давно уже не наведывалась в резиденцию Электро Архонта. А ведь когда-то ей были здесь рады, каждая дверь распахивалась для жрицы ещё до того, как она приближалась. Теперь же она лишилась этого права. Стража неохотно впустила её, когда получила прямое дозволение Сëгуна, ради которого Яэ Мико прождала минут десять, не меньше. И свободно разгуливать по дворцу ей никто не позволил, один из солдат обязывался провести Яэ Мико до главного зала на встречу с Эи. Могла ли она вообразить, что когда-нибудь всё так обернётся? Что исчезнет тепло, истлеет многовековая дружба, оставив лишь пепел. А из пепла ничего не воскресает, ничего не рождается. Это всего лишь прах минувших дней. Вельзевул напрочь запрещала любые обсуждения ситуации в стране, она не хотела говорить с Яэ Мико о работе. Та подчинялась, хоть и существовало бесчисленное множество вопросов, которые ей хотелось бы задать, но как только она порывалась, то тут же зарабатывала предупреждающий взгляд Эи. Приходилось молчать и кусать локти, поглядывая на Кудзë Сару, что добилась такого высокого положения, а самое главное — расположения Электро Архонта. Яэ Мико не слишком ей доверяла, она подмечала что-то тëмное в этом на первый взгляд преданном генерале, вот только Эи и тут не желала её выслушать. Дабы окончательно не лишиться редкой возможности встречи со старой подругой, жрица играла по правилам. Эи встретила её холодно. Как и всегда. Они разговаривали немного, преимущественно инициативу на себя брала Яэ Мико, ища мирное русло их беседы, как слепой на ощупь пытался ориентироваться в пространстве. Ранило ли её равнодушие Эи? Безусловно. Сильно и безжалостно, вонзая ножи в плоть, отчего кровь хлестала во все стороны, а вместе с ней выходила вера в лучшее. А из крови рождался пепел сгорающих надежд, стремлений. Когда Макото умерла, всё замерло. В том числе и сама жизнь. Яэ Мико вела службу в храме, как и обычно. Она безостановочно молилась за благополучное возвращение Эи из Каэнри’ах, куда направились почти все Архонты. Макото же должна была восстанавливать силы дома, ведь её ранили. Яэ Мико обещала себе, что как только Эи вернётся, они снова соберутся втроём, выпьют чаю, поговорят. У Эи наверняка будет крайне подавленное состояние, печальный взор, в котором отражается кровь, а в ушах застынут предсмертные вопли. Они могут и просто помолчать в компании друг друга, предоставив всем необходимое время, чтобы прийти в себя, осознать, что всё в порядке, что они вместе, что они живы. Гохэй порхал в руках Яэ Мико, Священная сакура безмятежно цвела, роняя свои лепестки. А потом всё будто замерло. Яэ Мико не ведала, что произошло, но в её груди что-то кольнуло. Предчувствие. А потом сакура засияла по-особенному. И Эи вернулась. Но лишь физически. Её душа погибла вместе с сестрой. Доподлинно Яэ Мико так и не разобралась в произошедшем. Она загибалась от догадок, не желая верить в ту истину, что ей поведала Эи. А ещё её ломало, кости хрустели под тяжестью свалившегося груза — Макото больше нет. Она погибла, она умерла, её не стало. Так много синонимов. Так много скорби в каждом слове. Яэ Мико рыдала у Священной сакуры, упав на лестницу всем телом, согнувшись, отчаянно крича. Она отослала прочь всех жриц, чтобы остаться наедине со своим горем. Кулаки бились о ступени, разбивались в кровь, крики сотрясали святилище. Она заливалась слезами, чувствуя, как из груди остриём клинка вырезали сердце. Оно ещё живое, билось, посылая импульс. Но его извлекли, предварительно сломав рёбра, обрезали сосуды, вынули и отбросили прочь за ненадобностью. Никогда в жизни Яэ Мико так не плакала, как в тот день. Извивалась на ступенях раненым зверем, дрожала, как в лихорадке. А что же тогда происходило с Эи? Яэ Мико потеряла подругу, она же — сестру, родную кровь, близняшку. Эи была в агонии. Её трясло от гнева, злобы, в то же время душила тоска, горечь, отчаяние. Каково это — лишиться частички себя? Теперь Эи познала этот кошмар, этот бессильный ужас, когда на твоих глазах умирает кто-то столь близкий. Она сжимала в руках клинок, что ранее принадлежал её сестре. И ни грамма света не пропускали глаза со вспышками молний. Она тихо плакала, сил на крики и вопрошания к жизни не осталось. Эи позволила проливному дождю слиться с её кожей, заполнить зияющую пустоту на месте сердца. Но ему это не удалось. Во что она превратилась? В безжизненную куклу. Эи не покидала храм, оставаясь всё время подле Яэ Мико. Нет, скорее, вблизи Священной сакуры, что они с сестрой когда-то посадили вдвоём. Переливы Электро до безумия напоминали Макото, её нежную улыбку, что слегка покалывала на губах, её объятия, её невообразимый цветочный аромат, что шлейфом следовал за ней, куда бы она не отправилась. Эи не жила, она существовала каменным изваянием у ствола сакуры. Не реагировала ни на какие вопросы, полностью растворилась в ощущениях бурлящих молний под корой дерева. Так знакомо, так по родному. Эи сильно зажмурилась, стиснула челюсти до хруста, однако слëзы всё равно окропили одежду, подобно каплям дождя. Они всегда были вместе. С самого детства, когда их родная страна пала жертвой войны, когда ещё совсем юных девочек продали в рабство. Раненые, но не сломленные, напуганные, но жаждущие вырваться из оков того ужаса, в который их заточили. Всего лишь дети. Они испытали все стадии отчаяния, бесчисленное количество раз их жизнь была на грани. Грани чего? Падения. Падения во мрак, в Бездну, в пустоту. Кровь, синяки, слëзы. Отпечаток смерти на зрачках. Сколько рабов, подобных им, умирало от голода? От жажды? От травм? А две сестры сражались до последнего, они делили вместе всё: краткосрочные радости и бесконечные печали, страхи и скорбь, кошмары и сон, огонь и воду, ужас и слëзы. Они держались за руки, и самым страшным для них было отпустить друг друга, разделиться. Потому что только вместе они способны выжить, не сойти с ума. Они вросли друг другу под кожу, сцепились намертво. Так, что разлучить их даже смерть не смогла бы. И умирая на гнилой земле, они держались за руки. Страха не было. Ведь они рядом. Пусть всё вокруг пылало, они продолжали сжимать руки друг друга. И единственным их желанием было всегда оставаться вместе. А затем родилась гроза, вспышка молнии разделилась на две острые ветви. И на землю ступили близнецы, не размыкая рук. И что Эи делать отныне, когда той, что сжимала её дрожащие после боя пальцы, больше не было? Кто поймёт её? Одинокий клинок лежал на коленях напоминанием. Макото не сражалась, но всегда держала при себе меч по настоянию Эи, которая крайне боялась за близняшку. И вот она одна. Как ей справиться с этим, она даже шагу без Макото совершить не способна. Её дорогая сестра, её цветущая сакура посреди грозовой ночи. Её тихая гавань, её дом, её родня. Воплощение уюта и доброты, понимания и прощения. Её великодушная сестрёнка. Её причина бросаться в новый бой после завершения предыдущего. Причина любить пикники, пить чай со сладостями, улыбаться шуткам Яэ Мико. Её проводник. Её нет. Нет. Нет. Нет. Больше нет. Как это? Так. Её не стало. Она ушла. Рассыпалась стеклом на глазах Вельзевул. И остались только меч да Священная сакура, отдающая утерянным уютом. Сакура… Яэ Мико спустилась в пещеру у подножия горы, туда, где расположились корни Священного древа, и обнаружила там Эи. Она прислонилась лбом к витиеватому сплетению, скопление Электро элемента сияло ярче обычного. И нежнее. Подойдя ближе, Яэ Мико увидела слëзы. Эи бесшумно плакала, игнорируя колючие молнии, что обжигали её лицо. И раздался шёпот, давший им такую нужную, но абсолютно ложную надежду с привкусом одержимости. — Она здесь, Мико… Макото действительно была там. Её душу Вельзевул узнала без труда. Их сестринская связь была намного крепче, чем они думали. Эи окончательно потеряла всякий покой, окрылëнная мыслью, что всё можно исправить, что душа её сестры никуда не ушла. Она здесь, и Эи найдёт способ вернуть Макото к жизни. Безумие мелькнуло в её глазах. Любой ценой. Кадзуха ошеломлëнно разглядывал шарообразную сферу, окутанную корнями Священной сакуры. Воздух тяжело оседал в груди под давлением Электро, каждый шаг взрывался мельчайшим снопом искр. Он проследовал за Скарамуччей в это место, потому что тот собирался ему что-то показать и, похоже, рассказать, отбросив дальнейшее выяснения отношений на потом. Хотя ему и хотелось разобраться во всём, как можно скорее, однако Хидэко явно намеревался открыть ему что-то важное. Поэтому возмущения неуместны. — После смерти Баал частичка её души перенеслась сюда. — начал Скарамучча, его пальцы невесомо пробежались по корням в довольно небрежном жесте, но это только на первый взгляд. — И из неё родился я. — Что? — Кадзуха заторможено моргнул, будучи не готовым к таким откровениям. — Ты хочешь сказать, что… — Да, меня создала наш Электро Архонт. — столько едкости просочилось в короткую фразу. — И воспользовалась она душой своей сестры. Конечно, она не намеревалась создавать Скарамуччу. У неё не было и мысли о подобном. С чего бы? Она старалась вернуть Макото путём создания тела, которое смогло бы принять в себя душу Баал. Она перепробовала самые разные варианты, создавала оболочку идеально похожую на свою сестру, но чего-то не хватало. Наверное, причина в том, что душа Божества слишком сильна, она отвергала установленные рамки новой оболочки. Тогда Вельзевул решила попробовать другой способ, она создала другую куклу — абсолютно безликую. В ней не было никаких отличительных признаков, даже половых. Пустой сосуд, тогда душа бы смогла изменить его под свои требования, да? И вдруг её задумка сработала, тело и душа достигли гармонии, перестав отвергать друг друга. Путём слияния, строение куклы менялось: дерево обращалось бледной кожей, появились ярко контрастирующие тёмные волосы. Кукла приобретала вид живого организма. Но это была не Макото. Душа исказилась из-за манипуляций до неузнаваемости. Некое общее зерно наблюдалось, но личностно — совсем другое создание. Скарамучча хорошо помнил момент своего рождения. Он открыл глаза и увидел вселенский ужас. Вельзевул смотрела на него с абсолютным неверием, со страхом, что медленно перерастал в гнев, с досадой, печалью. Она выскочила прочь, бросив порождëнного ею ребёнка одного разбираться с тем, что произошло. Вот только он ничего не знал, ни кто он, ни что он. Даже имени. Лишь одна установка в нём закрепилась — та девушка, что сбежала от него в панике, была его матерью. Представьте новорождённого ребёнка, но с более развитыми аналитическими способностями. Он всё осознаёт, не всегда правильно, но он уже формируется, как личность. И первое, что он встречает — это отвращение и презрение. Он, безусловно, ещё не в полной мере различает чувства, чтобы делать выводы, однако уже на подсознательном уровне понимает — это плохо. Его бросили. Он начинает размышлять, а почему его бросили? И приходит к выводу, что с ним что-то не так. Но что? Прибывшая через несколько минут Яэ Мико не внесла ясности. Она уставилась на куклу таким же ошарашенным взглядом. В ней не было злобы, но вот разочарование и страх — точно да. Она рассматривала облачëнное в белые одежды создание, как свой худший кошмар. А кукла понимала — это тоже плохо. Но почему? Что он сделал не так? Ему строго наказали оставаться на месте. И следующие часов двенадцать — время он определял, как по часам, сам того не ведая — он пробыл в одиночестве. Свободные лёгкие одежды не грели, сидеть на земле было холодно, но вставать на ноги кукла не решалась. Во-первых, ему запретили шевелиться — вернее, он понял приказ слишком буквально — во-вторых, он лишь интуитивно знал, как правильно ходить, но проверять было страшно. Брошенный в темноте ребёнок. Вот кем он был. А потом обе девушки вернулись — одну из них кукла распознавала, как мать. Он махнул приветственно рукой, лучезарная улыбка инстинктивно появилась на губах, непреднамеренно. — Мама! Звук удара. Голова по инерции отвернулась в бок. Грубая пощëчина внесла ясность в их отношения. И девушка, что была ему матерью, на грани истерики прокричала: — Не смей называть меня так! Ему дали имя — Куникудзуси. Он также узнал, как звали тех двоих девушек, кем они были, хоть он и смутно представлял, что значит «Архонт» и «кицунэ». В любом случае с Вельзевул он практически не виделся, лишь Яэ Мико составляла ему компанию в той мрачной обители, где Куникудзуси жил. Он быстро усваивал новую информацию, проникался устройством мира. И также быстро начал задавать вопросы, на многие из которых Яэ Мико поклялась Вельзевул не отвечать. Ребёнок же жаждал большего, ему хотелось резвиться, ощущать счастье, быть любимым, банально назвать Вельзевул матерью, но он чётко знал, что та не переносит это обращение. Куникудзуси не обижался, он думал, что всё нормально, что это лишь временные трудности. Он с готовностью слушал объяснения Яэ Мико, порывался расспрашивать её о внешнем мире, но всегда получал либо отказ, либо крайне расплывчатое описание. Через год ему сделали подарок на день рождения. Куникудзуси светился от счастья, он с благоговением принял из рук Вельзевул сияющий голубым колокольчик. Он уже знал об оружие, поэтому быстро распознал катализатор. И непростой, у него была душа. Куникудзуси хотел спросить у Вельзевул о том, что за Божество создало это оружие, но та уже развернулась к нему спиной и стремительно удалилась прочь. Колокольчик едва не выпал из рук. Куникудзуси попытался улыбнуться, приободрил себя мыслью, что может попытаться разузнать обо всём у Яэ Мико. Однако одинокая слеза всё равно прочертила свой след. Яэ Мико, на удивление, ответила ему без лишних утаек, что катализатор был частью серии оружия Электро Архонтов. Куникудзуси буквально расцвёл, он стал ещё трепетнее относиться к подарку, покорно учился пользоваться им под наставлением Яэ Мико. Когда Вельзевул вновь пришла к нему, Куникудзуси был не в силах сдержать своего восторга, радости. Его переполняла благодарность. И тогда он совершил роковую ошибку, назвав Вельзевул «мамой». Она пришла в бешенство, Яэ Мико пыталась её успокоить, но безрезультатно. Ребёнок заливался горькими слезами от несправедливой обиды. И в тот злополучный день он лишился всякой веры в благополучный исход. Он озвучил всего один вопрос, которым впоследствии станет одержим: — Зачем ты создала меня?! В чëм смысл вдыхать жизнь созданию, на которое тебе плевать, которое ты ненавидишь? Куникудзуси не знал. И увидев перекошенное от гнева лицо Вельзевул, он готовился распрощаться с жизнью. Этого не произошло. Электро Архонт выскочила прочь, оставив за собой шлейф искр. — Знаешь, что она предприняла дальше? — Кадзуха покачал головой. Шелест горькой усмешки отозвался спазмом в грудной клетке. — Она была больше не способна меня терпеть, поэтому создала небольшую резиденцию, в которой меня заперла, вручив напоследок это перо, как абсолютное право на посещение дворца. Жалкая подачка. — Кадзуха понимал его чувства. У отвергнутого ребёнка, жадного до чужого тепла, такие подарки вызывали лишь отвращение. — Я пробыл там большую часть своей жизни. Можешь представить, каково это — абсолютное одиночество? Ни одной живой души, никого. Только тишина да скрип половиц. Даже колокольчик отобрали. Я сходил с ума, Кадзуха. Я проваливался в сон, что длился месяцами, только чтобы отключиться, покинуть это место хотя бы мысленно. Я ещё не успел возненавидеть Вельзевул, был зол, обижен, но не ненавидел. Я просто не понимал её. Один единственный вопрос так и крутился у меня в голове. Ведь она не ответила на него, она разозлилась. Я должен был узнать правду. Разве я не заслужил этого? — он нервно рассмеялся, Кадзуха же его настроя не разделял. Он потянулся к Хидэко, но тот мгновенно отскочил от него, уходя от прикосновения. Кадзуха покорно отступил, чтобы не доставлять ему ещё больший дискомфорт. — Ты говорил, что примешь что угодно, так? — согласный кивок, от которого Скарамучча расхохотался с новым запалом. — Наивный. Не будь так свято уверен. Ты даже не представляешь, что я натворил. Однажды двери резиденции рухнули под натиском кого-то извне. Куникудзуси радостно кинулся вперёд, рассчитывая, что его наконец выпустят отсюда, но он увидел толпу незнакомцев с мечами на перевес. Их удивлëнные взгляды остановились на фигуре хрупкого мальчишки. И тогда один из них мерзко усмехнулся: — А вот и новый подопытный, как же нам повезло. Они все были членами одного клана, как позже выяснит Куникудзуси, что специализировался на создании холодного оружия, преимущественно, клинков. И был за ним один грешок, о котором никто в народе не догадывался — испытуемые, на которых и проводились тесты для первоклассных видов оружия. Обычно жертвами становились те, кого бы не стали искать. Мечники изначально были привлечены скрытой от лишних глаз постройкой, что имела запущенный, заброшенный вид, поэтому решили узнать, что внутри, а тут на своё счастье обнаружили Куникудзуси. Тогда они ещё приняли его за человека, а наивная кукла и предположить не могла, что её ждёт дальше. После первого же лезвия, что рассекло его кожу, у мечников появились смутные догадки о его природе. Скарамучча не стал описывать Кадзухе то время, не рассказал, как бесчисленное количество мечей пронзали его тело, превращая куклу в подобие игольницы, как он истекал кровью днями напролёт, как его заставляли бегать в качестве движущейся мишени для метания ножей. Кадзухе не стоило знать таких подробностей, поэтому он ограничился лишь общей информацией. — Конечно, всё превратилось в нескончаемую агонию, особенно когда они прознали о том, что я не человек. Это длилось на протяжении нескольких ужасно долгих лет. Догадаешься, чем всё закончилось? — кровожадная ухмылка говорила сама за себя. Кадзуха нервно сглотнул. — Ты убил их. — не вопрос, утверждение. Скарамучча улыбнулся ещё шире, растягивая губы в зверином оскале. — Да, Кадзуха. Всех и каждого, кто причинил мне боль. Я расчленял их тела несколько дней подряд, наслаждаясь музыкой их агонии. Именно тогда я, кажется, приобрёл любовь к чужим страданиям. И от той робкой куклы по имени Куникудзуси ничего не осталось. Я отбросил его, как и веру в Вельзевул. Под её носом происходило нечто подобное, и не где-то на окраине, а среди членов именитого клана. Знаешь, я собрал все доказательства грехов горе-мечников и пришёл с ними к Яэ Мико, заодно сообщив, что убил их всех. Можешь предположить, что она мне ответила? Она отказалась обнародовать информацию о зверствах этих тварей, так как их пагубная репутация могла сказаться на остатках их идиотского клана — тех, кто был невиновен. Тем более, раз преступники всё равно уже мертвы, нет смысла поднимать шумиху и портить жизнь клану, который и без того скоро загнётся от потери такого количества важных членов, отвечающих за их основную деятельность — ковку оружия. — Кадзуха с трудом переварил услышанное. У него возникло странное ощущение, что… — Я не стал с ней спорить. У меня не осталось сил на это. Пострадал ведь не только я, жертв было бесчисленное множество, но она наотрез отказывалась обнародовать ситуацию из-за кучки людишек, что жили бок о бок с монстрами, сами того не подозревая. Зато она вернула мне мой катализатор. Как мило, да? — он вдруг приблизился к Кадзухе, схватил его за плечи, чуть встряхнул, понизил голос. — Кадзуха, ты знаешь чей я клан уничтожил, втоптал в грязь, из-за чего он медленно загибался, пока не исчез вовсе? — он не ответил. Но догадался, Скарамучча видел это по его болезненному изгибу губ. — Верно. Это клан Каэдэхара. Твоя семья. — Кадзуха позволил тяжёлым векам сомкнуться, сдавленный вздох сорвался в пространство. — Ну, как теперь? Ты всё ещё готов принять, что угодно? Кадзуха, я раздавил твою семью, твоих родных, потенциально сгубил твоих родителей, лишил тебя имени, ремесла, дома. Так что думай, прежде чем говорить, что ты готов принять меня, каким бы я не был. Ты и не представляешь, сколько во мне жестокости. И твоя дурацкая любовь тебя погубит. Я не тот, кто тебе нужен, Кадзуха. Я безжалостный убийца. Для меня нет особых проблем в том, чтобы устранить помехи. Помнишь тех солдат, что гнались за нами? Я правда намеревался изначально их отвлечь, но им уже удалось заметить твой корабль. Поэтому я избавился от них. Также я поступил и с твоим кланом. Потому… — Не также. — голос Кадзухи звучал на порядок тише взвинченного звона Скарамуччи на высоких тонах. — Солдат ты убил, потому что они представляли для меня угрозу. Моих соклановцев — потому, что они были монстрами, которые причинили тебе боль. — Кадзуха снял руки со своих плеч, вместо этого сжав их в вспотевших от волнения ладонях. — Хидэко, услышь меня. Я не знал клан Каэдэхара, у меня к ним никогда чувств не было. Моя семья — клан Камисато. А раз Каэдэхара не являются для меня кем-то особенным, то о чём ты вообще говоришь? Они для меня никто, а ты — весь мир! — он порывисто взглянул в глубокие очи, полные тоски и горечи. Кадзуха силился вытравить эту бездонную пропасть из Хидэко, но тот будто сам спасения не желал. — Я люблю тебя. Тебя, а не тех тварей, что сломали тебе жизнь! Очнись же ты наконец и!.. Его оборвали на полуслове, притиснув к груди. Скарамучча обхватил его спину одной рукой, другой придерживал затылок, слегка перебирая пряди и изредка задевая резную заколку, один вид которой пробуждал внутри восторг. И не выкинул же. Вот дурень. Целый мир… Что за чушь? Какая-то кукла имела для него столь огромное значение? Жестокий механизм, способный разве что убивать. Даже его душа была продуктом ошибки, осколком Макото Райден. Отвратительное порождение греха, обагрëнное кровью. Скарамучча правда пребывал в растерянности. Разум настойчиво твердил, что Кадзуху нужно оттолкнуть, заставить забыть бесполезные чувства, выжечь эту хворь из его сердца. А поступал он в точности наоборот, тянул всё ближе и ближе к себе, отравляя мальчишку ядом прожитых лет. Скарамуччу разрывало от истерического смеха, который он с трудом подавлял. И как они оказались в таком положении? Как всё обернулось трагедией? — А затем я встретил мальчика. — продолжил он свой рассказ. Он обязан сдержать обещание и поведать всё. Без остатка. — Он жил совсем один, его родителей не стало. Он тяжело болел. Я быстро привязался к нему, мы хорошо поладили. Он позволил мне на время отречься от своей ненависти, я будто ожил. Мы не знали имён друг друга, это было излишне. Мы просто жили. И всё. — он шептал куда-то в волосы Кадзухи, задевая губами макушку. — И его у меня тоже отобрали. Он помнил, как вошёл в непривычно тихий дом и обнаружил там бездыханное тело. Свет покинул глаза куклы. Как глупо, он понадеялся на то, что ему удастся обрести покой. Но и его единственный друг исчез, оставив после себя лишь горечь воспоминаний. Он порывался рассмеяться, однако слëзы душили его намерения. И тогда он сжёг тот треклятый дом. Пусть всё обратится в пепел, обернётся прахом, тленом. Более он никого не пустит в своё сердце. Покуда пламя пожирало деревянные стены, безвольная кукла сидела посреди огненной бани, надеясь, что огонь поглотит и её. Он никогда не молился Архонтам, ведь его мать была одной из них, и глядя на её равнодушие, он пришёл к выводу, что все прошения бессмысленны с самого начала. Но там, в охваченном пламенем доме, он впервые просил Богов о чём-то. Закрыть глаза и умереть. Но этого не произошло. И он поднялся на ноги, шагнув навстречу тьме, захлопнув двери внутреннего мира, как когда-то его изолировали от всего извне. Он брёл по тëмному лесу, наполненному пением сверчков, мерцанием холодных цветов. Таких же бесчувственных, как он сам. И тут голубая трава сменилась кленовыми листьями. Кукла сомкнула веки, рухнула под тяжестью своего же веса. И клëны стали его пристанищем. Он хотел отключиться от ощущения времени, но его внутренние часы настойчиво продолжали считать. День, два, месяц, год… Он просто плыл по течению неуëмной реки, что уносила за собой события, память. Листья шуршали смертельным набатом, вечно тревожным и тихим. Они обращались реками крови, что оставила за собой кукла, растерзав обидчиков, разорвав их плоть, вырвав гнилые сердца из груди, а потом заставив их же сожрать. Тëмное торжество распустилось розой меж рëбер, оплело стеблем кости и сжало до той поры, пока не раздался хруст. И пока кости сломанной грудины протыкали внутренние органы, кукла пыталась выкарабкаться из той Бездны, в которую её забросили, она училась заботиться о больном ребёнке, вести хозяйство. Просто жить, как человек. Мальчик не вызывал в нём ненависти, он был другом, смыслом, счастьем. И всё сгорело дотла, обернувшись пеплом. И ничего из него уже не собрать. Ведь это просто мусор. Пыль. Грязь. Внезапно, когда прошло уже слишком много лет, среди кровавого моря появился маленький листик клёна. И он заставил куклу вспомнить — нет никакого моря, это всего лишь застеленная листьями земля. И мальчишка лежал на ней с восторгом разглядывая куклу, не реагируя на жестокие слова уйти прочь. Он не скрывал своего восхищения. Он был очарован и назвал своё имя без задней мысли. Кадзуха являл собой яркий пример обычного ребёнка. Светлый, беззаботный, яркий и наивный. Но было в нём что-то ещё, взрослое, смышлëнное. И грустное. Грусть — не лучшее слово для описания того, что оседало на кончиках кровавых глаз. Кленовых. «Грусть» вообще не передавала всего спектра эмоций. Кукла смягчилась, сжалившись над ребёнком. Слишком сильно Кадзуха напоминал ему старого друга. Тогда он и подумать не мог, что после проявления столь незначительное заботы, Кадзуха привяжется к нему намертво, будет приходить снова и снова, даст ему имя, вольëтся в серые, как пепел, дни куклы, окрасив их в новые оттенки. При первой же встрече Кадзуха заговорил, совсем как тот мальчишка, что просил его не уходить. Как лезвием по свежей ране он проходился по самому больному, не подозревая. Поговорить со своим создателем — вот что предложил Кадзуха. Так элементарно, без лишних хитросплетений. Идея поселилась в мозгу Хидэко настойчивым набатом, сводила с ума. Поговорить. Он пытался узнать о причинах ещё очень давно, но в итоге его заперли в том застывшем в вечности доме. Но почему бы не попробовать снова? Прошло уже столько лет. Что если теперь ему удалось бы узнать ответ на мучающий его вопрос? Но смелости не хватало. Поэтому пришлось отложить данный вопрос. А связь между ними крепла с годами, на глазах Хидэко ребёнок становился старше, взрослее. Ему было шестнадцать, а по взгляду и того больше, слишком выразительные Кадзуха имел глаза. Их встречи уже не такие частые, но всё равно оба испытывали в них необходимость, ощущали всю важность их укромного мирка. И однажды шальная мысль, брошенная Кадзухой ещё в детстве, окончательно одолела Хидэко. Окрылëнный затеей, он отправился в резиденцию Сëгуна Райден, где его никто не посмел остановить — наконец пригодилось золотое перо. Он стоял перед ней, перед той, кто никогда не позволяла назвать себя матерью, стоял и кусал губы. Одолевала кипящая годами ненависть, что превращалась в изуродованные трупы убитых им людей, но было кое-что ещё. Тоска. И тупая боль — то ли в затылке, то ли в груди, где в очередной раз раскрошились рёбра, продырявив лёгкие, отчего дышать стало невозможно. Хидэко расправил плечи, смело принимая холодный взор Вельзевул. Он не утруждал себя лишними фразами, с губ сорвалось сокровенное: — Зачем ты меня создала? И запылали молнии, словно Хидэко вскрыл покрывшийся коркой шрам. Он так и не получил в ответ ничего, кроме крика. Его выставили прочь. Снова. Снова и снова, опять и опять. Она прогнала его, ничего не поменялось. В прострации Хидэко брëл по городу, не заботясь о том, чтобы скрыться от любопытных глаз. Плевать. Ему нет дела до них всех. Призрачная надежда рассыпалась на части. На что он вообще рассчитывал? — Клан Камисато всегда поражал. Юный глава точно в своего отца пошёл. — он отдалëнно слышал переговоры людей между собой. — Помнишь, когда особенно острый кризис был? Такая не простая ситуации, а бывший глава не только клан на плаву удержал, но и лишние рты в семью принимал. Святой человек! Взять хотя бы отпрыска клана Каэдэхара. — Хидэко застыл, услышав знакомую фамилию. В комиссии Ясиро, где воспитывался Кадзуха, был кто-то из этого проклятого клана? — Как его там звали? — пульс резко подскочил, когда догадка врезалась в сознание. — Каэдэхара Кадзуха, так? Всё рухнуло в пропасть. Хидэко сорвался на бег, не различая ничего перед собой. Так этот ребёнок… Он из той семьи? Всё это время Хидэко общался с потомком клана, что превратил его жизнь в непрекращающийся ночной кошмар. Горечь, разочарование, вспыхнувшая злость, что не утихла ещё после встречи с Вельзевул. Он сгорал. Второй раз. Кукольное сердце осыпалось прахом. Таким же серым, как и вся его жизнь. И не было более красных всплесков. Только мрак. — Что с тобой? — Кадзуха обеспокоенно вглядывался в лихорадочно блестящие глаза. И не узнавал их. — Хидэко? — Не зови меня так! — сорванный голос, за ним последовал надрывной кашель. Кленовые листья потеряли свой шарм, обратившись пеплом. Как и всё вокруг. — Уходи прочь! Оставь меня! — ему нужно разобраться во всём, побыть одному, но Кадзуха упрямо не желал уступать. — Хидэко, пожалуйста, успокойся. — рука попыталась коснуться его, однако Хидэко отшатнулся, наотмашь ударил по чужой ладони. В испуганных кровавых очах напротив он увидел собственное перекошенное в гневе лицо. Совсем как тогда, когда кукла только-только появилась на свет, пытаясь понять устройство и порядок мира. Только теперь он был не на месте маленького ребёнка. Он занял позицию Вельзевул. Его затошнило от осознания, он согнулся пополам, как если бы его пнули в живот. Почему он срывается на Кадзухе? Он не виноват. Совсем не виноват. Это кукла убила его семью. Именно он здесь заслуживал ненависти. Мерзость. Кадзуха убежал. Кукла снова осталась одна. И разглядывая дрожащие пальцы, он затухал, как тлеющий уголёк. Всё. Теперь точно всё. Он покинул страну, отправившись куда глаза глядят. Оставаться здесь более не имело смысла. И когда Шут протянул ему руку, предложив вступить в Фатуи, он равнодушно последовал за ним.