Дорога домой

Кавех не любил, когда его выставляли истеричкой. С одной стороны, а почему нет, ведь он таковым и являлся? А вот и неправда. Зачем так грубо отзываться о человеке, которого вы совсем не знаете? Он не истеричный. Он нервный. Звучало как жалкое оправдание вспыльчивости характера, а разбитая ваза у ног Аль-Хайтама будто насмешливо говорила: «Ты сорвался.» Но у Кавеха не было намерения устраивать сцену перед незнакомцами, однако когда в дверном проёме показалось это вечно раздражающее его лицо, весь самоконтроль слетел. Какие у них были отношения? Сложные, выстроенные в глубоком детстве, после чего не одну сотню раз перестроенные заново. Почти загубленные. Кривые, с острыми углами, упирающимися под рёбра, неказистые, неприглядные. Жалкие — вот что лучше всего описывало их взаимодействия. Когда сходятся две противоположности, возможны два исхода. Первый, романтизированный всеми, кому не лень, подразумевал под собой схождение людей подобно кусочкам пазла — где одному чего-то недоставало, и другой эту пустоту дополнял. Второй же был более распространëнным и приземлённым: столкновение. В этой загадке углы находили на углы, впадины на впадины, и картина не сходилась, шла трещинами и рушилась. Как можно было догадаться, они столкнулись именно со вторым вариантом. Кавех эмоционален и наивен до дурости. Ему необходимо выплëскивать свои чувства, как и любому творческому человеку. Как раз-таки по этой причине его раздражала Академия, что не позволяла выдающимся талантам раскрыться в полную мощь. Кавех жил всплесками, выбросами гормонов в кровь. Неудивительно, что от окружающих он желал того же. Но вместо этого натыкался на равнодушную холодную стену в лице Аль-Хайтама, сквозь которую нередко пробивалась желчь. И это ранило. Правда задевало за хрупкие струны души, покорëнной искусством и красотой, романтичной по натуре, возможно, не всегда проницательной, но от того так напоминающей ребёнка. И когда вместо ответной реакции Кавех получал только апатию и едкие замечания, он сходил с ума, бесился, кричал, устраивал сцены. Но чтобы до конца разобраться в их проблеме, нужно будет постараться вникнуть в самую суть. — Ты когда-нибудь прекратишь эти скандалы на пустом месте? — с затаëнной на дне глаз усталостью произнёс Аль-Хайтам. Со стороны он казался абсолютно спокойным, но по шее Кавеха пробежали мурашки от резко упавшей температуры в помещении. — Вторая ваза за день. И вторая по счёту летит в меня. Ты не забыл, в чьём доме живёшь? — Как будто ты дашь мне об этом забыть. Твои ежедневные напоминания хорошо справляются со своей задачей. — подрагивающие пальцы демонстрировали нервозность Кавеха куда красноречивее его надменного выражения лица. Особым пунктом в их разговорах выступал жилищный вопрос и, честно, Кавех уже выть готов от того, как часто Аль-Хайтам тыкает его в то, что архитектор у него в неоплатном долгу. — Обувь сними. Я для чего здесь убирался? — кофе. Ему необходимо кофе, хотя лучше что-нибудь покрепче, но потом. — Ты убирался? Что-то не заметно по осколкам в гостинной. — сам же прекрасно знал, почему так сложилось, сам же с утра вывел Кавеха на эмоции очередным своим жестоким равнодушием по отношению к его проекту. Мечта, поглотившая Кавеха с самого нежного возраста — создать шедевр архитектуры, сравнимый с невероятным дворцом в Снежной, что своими руками возвёл его предок. Чудо холодных расписных стен, резных колонн, творение, получившее мировую известность и признание, образец и идеал, к которому стремились архитекторы со всего Тейвата. Каждый, кто хоть раз видел дворец в Снежной, навсегда оставался под впечатлением, Кавех знал об этом на собственном примере. И он обязан был превзойти мировой шедевр. Навязчивая идея преследовала его на постоянной основе, не отпуская ни на миг, будь то годы обучения в Академии или тяжёлые времена после побега оттуда. Спустя целую ночь непрерывной работы над чертежами Кавех с зародышами гордости где-то под сердцем принёс Аль-Хайтаму несколько вариантов проекта своей жизни. А в ответ получил лишь краткое: «Слабо.» Нервы сдали в то же мгновение, под раздачу попала несчастная ваза. Так нельзя. Вопиющая жестокость проявлять такую апатичность в отношении того, что для другого человека играло ведущую роль, было смыслом каждое утро подниматься с кровати. И самое страшное — Кавех видел, что Аль-Хайтаму ничуть не жаль. Он попросту не понимал, что задел глубокую рану, вскрыл её, засыпал соль и наживую зашил обратно. — Позже поговорим. Представь уже нас друг другу. — в итоге заключил Аль-Хайтам, чуть кивнув в сторону Сяо и Венти. — Мы и сами в состоянии. — вмешался Венти, уловив напряжённость момента. — Правда, это может быть не очень легко. — тяжело ли Венти собраться с мыслями, чтобы сказать, кто он на самом деле? Крайне. Некая чужеродность всякий раз била под дых при признании своей истинной сущности. Однако с недавних пор Венти как будто стал относиться к этому проще. Мысль Сяо о том, что ему вовсе не нужно притворяться кем-то другим, не нужно быть человеком, чтобы быть собой, запустила внутри совершенно новый процесс, название которому дать невозможно. Принятие? Нечто схожее. А ещё Венти не мог не вспомнить Скарамуччу, которого сам убеждал в том, что нет ничего плохого в его природе. Покуда ты испытываешь чувства — остальное неважно. — Я Анемо Архонт. Точнее, был им когда-то. Моё имя Барбатос, однако лучше обращаться ко мне просто Венти. — если бы не эмпатия, он бы точно не распознал глубокого удивления, одолевшего Аль-Хайтама. Ну, не каждый день к тебе домой приходит Божество, нарушившее Небесный порядок пятьсот лет назад. — Моего спутника зовут Сяо. — странное удовольствие просыпалось внутри от такого обычного слова, как «спутник». Тот, кто разделяет с тобой путь от самого начала до неминуемого конца. Красивое слово, важное. Путеводная звезда, ориентир в туманной долине. — А вы, полагаю, Аль-Хайтам? — Верно. — отозвался он с некоторой заминкой, после прошёл к столу и опустился на один из стульев. Венти и Сяо последовали его примеру, один Кавех так и остался стоять, оперевшись бедром на тумбу. — Что вас привело сюда? И откуда вы знаете Кавеха? — непринуждённый тон не обманул ни Венти, ни Сяо. Аль-Хайтам намерен вывести их на откровенный разговор. Сначала по-хорошему, если не выйдет так, то в ход пойдут иные меры. Любопытства ради забавно было бы посмотреть, как именно Аль-Хайтам собирался добиться от них информации, но, так уж и быть, без игр. — Я был знаком с его предком. — начал издалека Венти. Глаза покрылись мрачной пеленой воспоминаний, будто он заново проживал все те события. — С человеком, спроектировавшим легендарный дворец в Снежной. Его звали Ухао. Мы познакомились, когда я в юности путешествовал по Тейвату. Они не могли не сойтись. Гениальный архитектор, поглощённый работой, и юный Архонт, знающий толк в прекрасном. На вечно холодных землях, покрытых снежным покрывалом безмятежной мольбы, они встретили друг друга оценивающе, но с озорством натуры под блеском искр в глазах. Ухао обращался к Богу уважительно, впрочем, без лишнего пафоса, ограничиваясь простым "вы", он тот, кто признавал авторитеты исключительно по поступкам, поэтому уважение архитектора требовалось заслужить, и всё-таки Барбатос импонировал ему точно на подсознательном уровне, он улавливал что-то близкое, гармоничное в нём, то же касалось Анемо Архонта, нет, даже в двойном размере. Он впервые столкнулся с настолько погружённым в искусство человеком, с тем, кто в состоянии видеть красоту всюду: в узоре снежинок и бликах солнца между облаков, Ухао способен различать краски мира, чтобы затем использовать их в своих чертежах. Он мог всецело разделить восторг юного Божества жизнью и принять наивность не за слабость, а за настоящую силу. Барбатос, в свою очередь, искренне восторгался величественным строением с изящной вереницей узоров на колоннах, с ласковыми оттенками вечного мороза. Он с улыбкой слушал ворчание Ухао по поводу невыносимого холода, наблюдал, как тот всё сильнее кутался в утеплëнный плащ, а длинные золотистые волосы блестели в морозных лучах солнца, что только и умело светить, но не греть. Дворец ещё не завершён, предстояла долгая работа не только по внешнему строению, но и по внутренней отделке помещения. Он будет не просто большим, он будет огромным. Они рассуждали о мотивах поступков людей, что пригласили сюда Ухао, дабы тот создал настоящее произведение искусства, что было бы достойно их Архонта. Ухао недоумевал их преданности, желанию преподнести дар Божеству. — Это не дар. Это подарок. — отвечал Барбатос, потому как разница между этими понятиями заметна не всем. Но она есть. — Подарки смертные дарят друг другу, тем самым выражая свою привязанность. Люди хотят показать, как для них важен их Архонт. Это не дар, в качестве жертвы или из желания задобрить того, кто стоит над ними. Это искренний порыв. — это проявление симпатии, чувств, привязанности. Не жертва могущественному существу. Ухао отмахивался, бухтя, что всё равно ему не понять таких решений, однако судить более не брался. Разговаривать с ним Барбатос любил, потому что даже если их мнения не сходились, всегда было интересно выслушать иную точку зрения. И в холоде вечных метель они нашли тепло в обществе друг друга. — Что вы знаете о шаманах? — в один день прозвучал вопрос Ухао. Анемо Архонт пожал плечами, выражая свою неосведомлëнность в этом вопросе. Он знал о них крайне мало, кажется, Моракс был знаком с ними лично, оттуда же он и обучился древнему искусству печатей — непосредственно от его создателей. Барбатосу приходилось наблюдать за таинством создания печати, его восхищало данное искусство. — Народ, проживавший на границе Ли Юэ и Мондштадта в небольшом поселении, который в один день был истреблён демонами практически полностью. Были выжившие, крайне мало, но кое-кто смог убежать. Так что потомки шаманов по сей день гуляют по Тейвату. — тут Ухао оттянул ворот одежд, обнажив выпирающие ключицы, на которых виднелся рисунок лисы. Барбатос знал, что это значит. И не очень удивился, Ухао уже использовал печати при нём, однако он не предполагал, что тот являлся отпрыском шаманов. — И я один из них. — они снова наблюдали за стройкой, отмораживая внутренние органы, поэтому Ухао поспешил закутаться обратно в свой плащ, поправил меховой ворот, зарылся в него носом. Совершенно не переносил мороз, ему тяжко приходилось. Сам же Барбатос не гнушался стоять на снегу босиком, отчего часто зарабатывал недовольные комментарии Ухао, мол, даже смотреть на него холодно. — Вы мне интересны, а я вам. Мы неплохо поладили. Как насчёт того, чтобы я обучил вас искусству шаманского рода? Вы неплохо распознаёте энергетические лучи, хоть и не видите сердцевину. Это свидетельствует о вашей предрасположенности к печатям. Жаль забрасывать, раз есть определённые данные, чтобы изучить древнее искусство. Я был бы не против поделиться своими знаниями, без вас бы я тут со скуки помер. — брешет, конечно. Такой горящий своим делом человек никогда бы не заскучал во время воплощения своего проекта в жизнь, но, возможно, ему было бы труднее переносить холод, не имея возможности отвлечься на непринуждëнную беседу с Анемо Архонтом. — При одном условии. — Барбатос улыбнулся, сцепив руки за спиной. На самом деле он планировал вернуться в Мондштадт ещё несколько дней назад, так как его тренировки закончились, но раз уж такое дело, можно и отсрочить. Боялся ли он ступить на земли, где когда-то ему сломали крыло? Не исключено. — Не обращайся ко мне формально. — Ухао рассмеялся, хлопнул в ладоши, но принял пожелание. Начался путь Анемо Архонта к становлению Мастером. Кто мог подумать, что смертный и Божество так поладят? Тёплые вечера перед камином, мягкий ковёр, на котором разместились двое: ученик и учитель, шаман и Архонт. Барбатос усиленно всматривался в печать на листке, что Ухао держал в руках. Он разочарованно застонал, упал на спину, раскинув руки в стороны, после чего бросил недовольное: «Ничего не вижу.» Ухао, не скрывая улыбки, покачал головой, после чего вернул листок к остальным в ровном ряду, разложенном на полу. Барбатос хотел получить быстрый результат, сам не осознавая, что его успехи достойны похвалы. Эти учебные печати использовались для оценки первой стадии развития навыков сигила — Видэре. Чем сильнее печать, тем сложнее увидеть её энергетические лучи. Так проверялась острота зрения, если подобный термин вообще корректно применить. На второй день Барбатос уже преодолел больше половины печатей из ряда, это не просто хороший результат, а очень хороший, внушительный успех. Не все те, кто носил в себе кровь шаманов, способны добиться подобных высот за столь короткий срок, что уж говорить о тех, кто не имел прямого отношения к древнему роду. Через два дня Барбатос достиг предпоследней печати, ещё через сутки стадия Видэре была целиком освоена. В тот день Ухао впервые видел, как Архонт скачет по комнате, как маленькое чадо. Его так затянул процесс обучения, что радость от малейшего успеха буквально окрыляла и без того крылатое создание. Ухао мягко посмеивался над ним, заражаясь счастьем своего ученика. После началась следующая стадия, основой которой являлось поверхностное ощущение печати, её энергии. Отныне сигил должен не только видеть, но и чувствовать. Называлась она Финдже, что означало «представлять». Венти довольно бегло преодолел её всего за несколько дней, перешёл на ступень Сентире, когда открывался внутренний мир создателя печати. Барбатос прочувствовал запах леса, бескрайних полей, усеянных всевозможными цветами, отдалённо звучал шёпот песка. На этой стадии пришлось задержаться, однако, к удивлению Ухао, Анемо Архонт и её перешагнул в рекордные сроки. И тогда наступил самый неприятный момент. Треск огня в камине, идущий за окном снег, что никогда не прекращал свой бег. Барбатос смотрел на печать перед собой, ощущая лёгкий мандраж. Осталось всего два этапа: Шире и Резидунт, что шли друг за другом. Сначала проявлялось особое зрение, затем наступало погружение внутрь печати. Что же так пугало Ухао, нервно потягивающего бокал вина? При переходе на последнюю стадию сигил неизбежно переживал стресс, вызванный не самыми лучшими образами, как из воспоминаний, так и смешанных с бурным полётом фантазии воспалëнного сознания, на которое оказывалось давление. Ещё одна причина, почему шаманы не обучали детей печатям, пока те не достигли шестнадцати, когда уже считались взрослыми — они не хотели, чтобы неокрепшие умы подверглись стрессу, заработали себе травму на всю оставшуюся жизнь. Но, по мнению Ухао, возможно было бы лучше, если бы именно дети проходили через стресс, чем взрослые. Потому что у тех пока нет таких глубоких страхов, как у людей, проживших достаточно долго, соответственно, и влияние на рассудок будет не столь мощное. Когда в левом глазу Барбатоса ожило пламя, Ухао едва не выронил бокал из рук, всё же отставил его подальше, подался вперёд, напряжëнно вглядываясь в чужое лицо. Барбатос же был занят тем, что с восхищением изучал проявившуюся сердцевину, её текучие символы и такую хаотичную, но в то же время упорядоченную форму. — Ты как? — беспокойство неприкрытое. Вино не расслабило, а лишь усугубило потаëнные страхи. Они стали близки за это время, и Ухао планировал ещё многому научить своего ученика. Интересно, что он воспринимал Барбатоса именно так, а не как Божество. Тот был каким-то родным, простым, однако отрицать неземное величие, осевшее в каждом жесте, в уголках губ и невероятно чистых глаз, было бы дуростью. Но это не мешало Ухао относиться к Барбатосу как к младшему брату, а тот ничего против не имел, наоборот, поощрял неформальность их отношений. Ухао симпатизировал ему своей искренностью, открытостью, некой вздорностью характера, выразительной мимикой, заботой, заливистым смехом. Если Ухао было смешно — он смеялся, если грустно — он плакал, плохо — он кричал. Он был откровенен в своих чувствах, Барбатосу не нужна была эмпатия, чтобы ощущать его истинные эмоции, это подкупало и располагало, хотя не каждому пришлась бы по душе эмоциональность Ухао. — Может, остановимся? Сейчас, без шуток, будет сложно. Ты уверен, что готов? — Предлагаешь бросить на полпути? — да, глупо звучало. Ухао поднял руки в жесте капитуляции. — Я буду в порядке. Не волнуйся. Потому что Барбатос вполне способен волноваться за них двоих. Его разрывало на части, будто миллионы лезвий пронзили тело, грудь, руки, ноги, шею. Он захлëбывался в крови и не мог понять: воспоминания это или иллюзия последней стадии. Он слышал голос Риты, её ласковый шёпот среди мрака, он вернулся туда, на гору Ëго, где она открыла ему тайну, сломавшую что-то внутри Барбатоса навек. Его дорогая Рита. Его родная Астарот. Резкая боль пронзила крыло, он вспомнил это ужасное ощущение, когда Декарабиан отобрал у него возможность взмыть над облаками, скрыться от шумного мира там, где царил покой и разлеталась безграничная свобода. Картины проносились в голове с невообразимой скоростью, часть из них Барбатос понимал, часть казалась ему бредом, но боль была едина. Снова и снова. Одно и то же. Страх и беспомощность. Слабость. Бессилие. Давящая ненависть. Не его, он не знал этого чувства, а чужая. И алый. Так много алого. И что-то внутри закипело, красное море с неизменным металлическим запахом взметнулось ввысь. Кровавые глаза насмешливо прожигали его душу насквозь. А потом он начал задыхаться, алый заполнил собой всё окружающее пространство. Барбатос медленно разлепил налившиеся свинцом веки, Ухао тут же схватил его за плечи, задавал вопросы наперебой, но никакого ответа не последовало. Медленно приподняв голову, Барбатос уставился прямо в чужие глаза. Ухао испуганно застыл, будто его оглушили. Красные. Барбатос моргнул, и всё вернулось в норму. Он надрывно закашлялся, согнувшись пополам. Ухао продолжал сверлить его взглядом. Красные. Ему показалось? На одно мгновение небесная синева покинула светлые очи, вместо этого радужка приобрела жуткий кровавый цвет. — Кажется, я справился. — оправившись от потрясения, пробормотал Барбатос с кривой улыбкой. Тяжкий выдох, Ухао размял виски, что горели от боли. — Кажется, я поседел. Проект не был закончен, когда Ухао потребовалось вернуться в Сумеру. У его дочери день рождения, каким бы восторженным приверженцем искусства он не был, бросить ребёнка в такой день — бесстыдство. Что стало полнейшей неожиданностью, так это прозвучавшее предложение Барбатосу отправиться в Сумеру вместе с Ухао. Шокирован ли он? Да, он как выброшенная на берег рыба то и дело раскрывал рот в бесплодных попытках выдавить из себя хоть один членораздельный звук, но безуспешно. А Ухао, занятый сбором вещей, только нахмурился на такую реакцию. — А что тебя поражает? — большую часть чертежей пришлось оставить здесь, чтобы не тащить с собой лишний груз. Ухао не любил прерываться в середине рабочего процесса, но что поделать — семья есть семья. — Сумеру изменился с твоего последнего визита, как никак, новые Архонты. Посмотришь, познакомишься или как там это у вас, Богов, называется? К тому же… — Ухао улыбался лучезарно, в такие моменты он напоминал собой яркие блики солнца на озёрной глади. — Мы же друзья, так? Почему я не могу пригласить тебя на день рождения дочери? За одно и с семьёй познакомлю. Друзья… Барбатоса ошеломило его заключение. Они правда могут считаться друзьями? И Ухао прекрасно осведомлён о том, как Анемо Архонт трепетно относился к таким словам. Он много раз наблюдал глубокую тоску за милой улыбкой, что неизменно вызывала у Ухао внутри вселенскую печаль. Барбатоса хотелось приютить, показать, что иметь связи не так уж и сложно, даже если они относились к таким разным мирам: один — человек, другой — Божество. Поэтому он и принял решение взять Барбатоса с собой. И не ошибся. Благотворная компания простой смертной семьи пришлась Барбатосу по вкусу. Поначалу было неловко абсолютно всем, разве что маленькая семилетняя дочь Ухао с восторгом разглядывала пушистые крылья, не боялась обращаться к Анемо Архонту, задавать множество глупых, но таких важных детям в этом возрасте вопросов. А Барбатос, в свою очередь, именно с ней ощущал себя спокойнее всего, потому что ребёнок подобен открытой книге, от него не нужно ждать хитрого замысла, он прост и чист. Всего неделя, а сколько положительных эмоций Барбатос испытал. Он не спешил возвращаться в Мондштадт, ему нравилась эта семья. С женой Ухао они подолгу общались на тему прекрасного — она была художником — во многом сходились, что очень породнило их. Она быстро сообразила, что нет надобности проявлять какое-либо почтение к Анемо Архонту, что он тут не за тем. Во многом помогло влияние Ухао, который давно воспринимал Барбатоса, как члена семьи, младшего брата, друга и товарища. Его дочь же вызывала в Барбатосе самые светлые чувства, как иначе могло быть, когда ребёнок своим невинным голоском расспрашивает о том, почему глаза Барбатоса так похожи на небо? Это было непривычно, немного странно, но он знал, что малышка всего-навсего любопытна, и ничего страшного в её интересе нет. — Я однажды умру. Мы все умрём. — этот разговор состоялся за день до отъезда Ухао обратно в Снежную, Барбатос же собирался отправиться в Мондштадт, но одна настойчивая девочка упросила его задержаться. Барбатос, после долгих раздумий, согласился, всё равно он хотел наведаться ещё в пустыню, чтобы разузнать, что случилось с Дешретом. — Не смотри на меня осуждающе, мы на то и смертные, что наша жизнь имеет свой срок. — всё чаще Ухао переходил на снисходительный тон, которым обычно объяснялся с дочерью почему, к примеру, он вынужден уехать и продолжить работу. Сперва Барбатос настороженно воспринял тот факт, что Ухао общался с ним таким образом, однако вскоре понял, что никакого дурного значения тут нет. Этот ласковый тон звучал успокаивающе, напоминал, что Ухао всегда готов поддержать его, помочь в случае чего. Барбатос как-то обмолвился своими выводами с Ритой, а та только понимающе улыбнулась. Астарот была рада, что юный птенец встретил подобного человека. — И я боюсь, что ты останешься один. Поэтому, Барбатос, где бы ты не оказался, чтобы не случилось, ты всегда сможешь обратиться к моей семье за помощью. В любое время. — Это как-то странно, не находишь? Заявлюсь я к твоим правнукам и потребую помощи? Ересь. — Барбатос заметно поник. И точно. Как-то он и позабыл, что путь людской конечен, однажды Ухао оставит его. — А ты попробуй. Я не позволю тебе остаться в одиночестве. — Ухао обучил его многому. Печатям, дружбе, показал, что связи могут возникать и между Богом и смертным. Его семья приняла Барбатоса с распрастëртыми объятиями. Этот шаман добавил в его жизнь новых красок, раскрыл её незнакомые стороны. Это… Был последний их разговор. Как иронично. Барбатос смотрел на окровавленное тело на своих руках. Опоздал. Когда он получил известие, что в Снежной произошëл сильный наплыв монстров, то тут же сорвался туда из Сумеру. Но не успел. Он, чтоб его, не успел. Кожа Ухао мертвецки бледная, ледяная. Он ведь так ненавидел холод всё это время. Синие глаза покрылись пеленой, губы потрескались, кровь пропитала белый плащ, такой же чистый снег вокруг. Руки Барбатоса мелко тряслись, колени и стопы горели от холодного покрова, устилающего землю. Слëзы обращались льдинками на щеках, местный Архонт разошлась в полную мощь, истребляя врагов, посмевших покуситься на её земли. Изящный дворец был завершëн, Ухао сегодня должен был вернуться домой. К семье, к жене и дочери. Но теперь этого не случится, потому что его холодное тело покоилось в вечно тёплых руках Барбатоса. — Не плачь. — отрывисто, на выдохе. Его грудную клетку разворотили, превратили в жуткое месиво из костей и плоти, наверняка повредили лёгкие. — Что это ты расклеился? Рано или поздно этот день настал бы. — надрывной кашель, пропитанный кровью и кусками внутренностей. Золотистые волосы спутались, покрылись слоем грязи, инея и проклятого алого. — Ну как же я тебя оставлю? — слабое хмыканье, будто подобие смешка. Даже на грани жизни и смерти Ухао думал о Барбатосе. — Ты же не готов… — рука потянулась вперёд, окровавленные пальцы коснулись лба Барбатоса. Он отдалённо слышал шумы приближающейся нечисти, но ему было абсолютно плевать. Пусть его хоть на части разорвут, он не двинется с места, не бросит человека на своих руках. — Не плачь, Барбатос. — вновь повторил он. Внезапно перед лицом Анемо Архонта возникла странная печать. Истинное творение Мастера, коим и являлся Ухао. Барбатос уверен, что даже если он когда-нибудь удостоится этого звания, то всё равно не будет равен ему. — Всё будет хорошо. — его глаза закрылись, пульс исчез, дыхание затихло, рука безвольно упала. Но печать не исчезла, она продолжила свой бег. За спиной раздался жуткий шум, но это не монстры, ведь те наступали спереди. И тогда Барбатос ощутил что-то очень знакомое, такой нужное, родное. Шум позади усиливался, огромная тень упала на снежный настил, закрыла собой и фигуру Архонта. Лязг, скрежет, будто сложная конструкция собиралась прямо из ниоткуда. «Я обещаю тебя защищать, Барбатос.» — голос раздался прямо в голове, отродья Бездны стремительно приближались, скаля свои мерзкие пасти. — «Ты не останешься один.» — шум постепенно затих, яркое сияние затопило окружение. Барбатосу не было нужды оборачиваться, он и так почувствовал, что именно сотворил Ухао. Огромный лук исполинских размеров, что сиял золотым орнаментом, парил прямо за его спиной. Такая же величественная стрела легла на мощную тетиву. Барбатос смотрел чётко перед собой широко распахнутыми глазами, не веря в происходящее. — «Потому что я всегда буду рядом с тобой.» Стрела сорвалась с душераздирающим звуком, поднимая разрушительный шторм. Так Барбатос получил своё легендарное оружие, о котором ходили лишь слухи. А внутри великолепного лука осталась частичка души Ухао. Сяо ущипнул себя за переносицу, силясь избавиться от некстати воспалившейся мигрени. Вот почему имя Ухао показалось ему знакомым. Потому что до него доходила молва об огромном луке, что носил точно такое же наименование. Конечно, он полагал, что всё это лишь враки, никто на полном серьёзе не верил этим речам, разве что Властелин камня иногда загадочно отводил взгляд, будто догадываясь о чём-то. Сяо взглянул на Венти, который некомфортно поëжился в непростой обстановке комнаты, отвернулся, изучая пол так, словно там были ответы на все его вопросы. В очередной раз Сяо понял, что Венти прожил очень трагичную жизнь, хотя он по-прежнему знал слишком мало о нём. Интересна и та печать, что применил Ухао. Была ли она его собственного создания или же уходила корнями в древние шаманские техники? А столь ли это важно вообще? Значение имело лишь то, что Ухао был самым настоящим шаманом в истинном воплощении этого слова. Несмотря на то, что он, в отличие от Сяо и Ху Тао, был потомком, а не одним из выживших, у него сохранились крепкие корни с предками. Взять хотя бы даже имя. Ухао — так вполне могли назвать ребёнка в деревне шаманов, это их несомненный почерк, если так допустимо выразиться. — Я отправился в Сумеру, чтобы рассказать о случившемся семье Ухао. Они были разбиты горем. — Венти не смотрел ни на кого из присутствующих, его руки нервно сжимались в кулаки. — После этого я разорвал почти все связи с его родными, мне было стыдно, что я не успел защитить Ухао, и тот, к тому же отдал часть своей души, чтобы присматривать за мной. Я не мог смотреть им в глаза, поэтому вернулся в Мондштадт. — откровенно говоря, эта часть души практически бессознательная, ничем не отличающаяся от души любого Божественного оружия. Это маленькая крупица, песчинка в пустыне, капля в море, но один факт того, что Ухао использовал её для защиты своего друга, убивал Венти морально. — Я правда похож на него? — наконец подал голос Кавех. Венти чуть приподнял уголок губ, повернулся к нему, как бы ещё раз осматривая. Для Кавеха гениальный архитектор прошлого, который был его дальним родственником, являлся примером для подражания с самого детства, когда мальчишка впервые схватился за карандаш. Он слышал множество историй о своём предке, лично наведался в Снежную, дабы воочию узреть небывалое творение, аналогов которому не существовало в Тейвате. О внезапной гибели Ухао ходила не одна сотня слухов, существовало мнение, что его смерть и вовсе подстроили недоброжелатели. Никто не мог поверить, что столь необыкновенный человек просто оказался не в том месте, не в то время. Но смерть тем и ужасна — зачастую она внезапна. Ещё утром Ухао планировал поездку домой к родным, а через несколько часов распрощался с жизнью. — У тебя волосы короче и цвет глаз иной. В остальном точная копия. — что-то ласковое промелькнуло на лице Венти. — Когда я тебя увидел, то на секунду поверил, что на самом деле передо мной стоял Ухао. — Кавех как-то зашуганно приулыбнулся, больше ничего не сказал. — Интересный рассказ. — Аль-Хайтам поставил локти на стол, опустил подбородок на сцепленные пальцы. Его тон не предвещал ничего хорошего. Оно и понятно, предыстория рассказана, теперь же надо перейти к сути. — Но какова цель вашего приезда? — Венти закусил губу, задумавшись. Стоит ли рассказать им про Небесный раскол?