Дорога домой

Венти практически не слышно мурлыкал мелодию, чуть подпрыгивал при каждом шаге, как если бы был готов сорваться в пляс в любой момент. Сандалии зажаты в руке, голые стопы касались мягкой травы, чуть немели от холода и мельчайших капель росы. Музыка становилась всё ближе, она несла в себе древние мотивы. Такие, что ни один современный бард исполнить не способен. Ванарана встречала его как старого друга, Венти чувствовал её оживление, её снисходительную радость от появления давно забытого товарища. То, что он так легко попал сюда, подтверждало тот факт, что он всё ещё желанный гость на этой земле. Чужакам ни за что не открыть Ванарану, она не пропустит никого. Несмотря на защиту деревни, Венти всё равно опасался за сохранность аранар — кто знает, на что способна Асмодей? — но его страхи развеялись в тот миг, когда мелодия проникла в сердце. Он любил Ванарану, потому что она являла собой само воплощение жизни, её ритма и непредсказуемости, самых смелых надежд и безумных мечтаний. Ребёнком он попал сюда, следуя за зовом музыки, тогда его душа была на порядок спокойнее, не познала горечь потери, хотя лишения уже стали частью его жизни. Здесь он впервые сыграл на лире без жестокой боли в груди, без извечного напоминания о том, кто ему подарил этот музыкальный инструмент. Здесь Венти принял лиру, как часть себя, её изящный корпус идеально лёг в руках, а пальцы на струнах научились извлекать не только печальные песни, но и светлые, наполненные беззаботной непосредственностью. В память о человеке, что отнëсся к нему со всей доступной ему добротой, всё ради одного старого барда, впустившего в разум Венти музыку. Его давно нет в живых, как и все смертные он оставил этот мир, но Венти помнит о нём, и каждая нота звучит в его честь. Он оставил обувь на земле, сделав мысленную пометку не забыть потом её забрать, отодвинул мощный лист неведомого растения в сторону, и тогда Ванарана раскрылась перед ним в полной мере. Венти не прекращал напевать, он не мог не улыбнуться, когда Фурфур сорвался вперёд, как восторженный ребёнок закружился по поляне, привлекая внимание местного населения. Маленькие фигуры причудливых существ расположились у большого костра, они танцевали, играли свои особенные песни, наслаждались мирным вечером в компании друг друга. Послышались удивлённые восклицания, когда разыгравшийся Анемо вдруг принялся сбивать аранар с ног, взметнул языки пламени, объявляя о приходе неожиданного гостя. Лесной народ тут же оживился, все взоры оказались прикованы к облачëнной в лунный свет фигуре, приветственно машущей им рукой. Музыка прекратилась, всё замерло в ожидании. И только для того, чтобы вновь сорваться с громким восклицанием: — Аниланара вернулся! — аранары бросились навстречу к Венти, и их неподдельная радость тронула до глубины души. Надо же, он успел подзабыть, как его прозвали в Ванаране. «Нара» на языке аранар значило «человек», «анила» — ветер. — Аниланара долго не навещал аранар! — Простите, что так вышло. — Венти опустился на колени, так разговаривать с аранами ему было куда проще. — Не держите на меня зла. — Мы слышали о беде, приключившейся с Аниланарой. — вперёд выступил аранара, который выглядел старше остальных, если к этому народу вообще можно употребить такое слово. Араджа был старостой деревни с давних пор, ещё когда Венти был ребёнком, он уже занимал этот пост. — Аниланара ослаб ещё сильнее с нашей последней встрече. — хмуро заключил Араджа, остальные в согласии закивали, не ощущая от Венти той силы, что была при нём когда-то. — Мир неспокоен. Что-то происходит. Аниланара знает причину? — Я рассчитывал, что это вы мне сможете рассказать. — аранары чувствовали мир очень чутко — одна из причин, по которой Венти хотел обратиться к ним за помощью, но, вероятно, они не в курсе событий. — Мир разрушается под воздействием Небесного раскола. Вы слышали когда-нибудь о подобном? — Разрушение значит смерть, а смерть это Марана. — сказал один из аранар, что всегда был подле Араджи. Венти вспомнил, что его имя Арама. Все аранары поддержали его заявление. — Марана следует за миром, она неизбежна. — говорил ли он о неотвратимости смерти в принципе или конкретно о Небесном расколе? Всё-таки народ леса понять непросто. — Всё однажды будет поглощено Мараной. Почему Аниланара так беспокоится? — их философия жизни и смерти может быть дикой для обычных людей. Пока весь Сумеру скорбел о погибших в день памяти ушедших, аранары устраивали праздник. Они верили в цикличность жизни, в то, что души никуда не уходят, они возвращаются в мир снова и снова в разных обличиях. Сколько правды в их верованиях, а сколько заблуждений не знал никто, даже они сами, пожалуй. — Аниланара хорошо знает Марану. — к сожалению, да, смерть его самая преданная спутница, но он отнюдь не счастлив её компании. — Я хочу защитить тех, кто мне дорог. — как донести им те чувства, что одолевали его изнутри? Да ещё и так, чтобы они их поняли, ведь в понимании аранар смерть едва ли являлась концом пути. — Когда вы выращиваете цветы на полях, вы же заботитесь о них? — положительные кивки приободрили. Хорошо, он на правильном пути. — Но зачем? Рано или поздно они всё равно умрут, встретят Марану и исчезнут. Зачем вы стараетесь их спасти? — Венти встретился взглядом с Араджей. В отличие от других он не пытался убедить Венти в глупости борьбы против смерти, за опытом прожитых лет он научился понимать мироустройство не только со стороны аранар. — Чтобы за тот миг, что им отведён, они распустились дивным чудом. — Венти сплëл лёгкую иллюзию в виде небесно-голубого бутона, и в следующий миг он превратился в прекрасный цветок. — Вспомните, что и человеческие жизни необычайно коротки по сравнению с вашими, но разве вы оставляете заблудших детей в лесу, разве не помогаете им? — дымчатые образы сменяли друг друга, аранары всегда любили его иллюзии, они казались им невероятно красивыми. В этом плане они напоминали не мудрый древний народ, а обыкновенных детей. — Жизнь коротка, но за неё стоит бороться. — и картина распалась на тысячи ярких огней, напоминающих снежинки. Так, как привык Ухао — его учитель и друг. — Аниланара вырос. — в итоге произнёс Араджа. Венти насмешливо фыркнул, ему многие тысячи лет, конечно, он уже не ребёнок, как бы инфантильно не вёл себя порой. — У Аниланары сердце болит. Прямо вот тут. — тычок в грудную клетку. Венти несколько раз моргнул, не понимая, что имел в виду Араджа. — Оно всегда болело. Но теперь по-другому. — в голосе появился намёк на улыбку. — Аниланара встретил кого-то очень важного. — так вот о чëм речь. Венти тихо рассмеялся, качая головой. Аранары столпились вокруг него, заглядывали в глаза, силясь понять, что такого произошло. Один Араджа оставался невозмутим. — Он занял все мысли Аниланары. — Араджа отстранился, вдруг громко сказал. — Ну, пройдёмте скорее к костру! Аниланара наверняка замёрз! — и бойкие создания тут же потянули Венти за собой. Они наперебой закидывали вопросами о личности того, кто стал дорог Венти, расспрашивали о тех годах, что Аниланара не посещал их, и просто радовались встрече. Аранары усадили Венти поближе к костру, снова заиграла музыка, ласкающая слух, приятное тепло струилось по телу. Любовь к кострам в кругу важных людей Венти перенял именно у аранар, таким образом треск дерева и искры огня стали неотъемлемым проводником его дружеских встреч. Самые разные: от обыкновенного небольшого костра на открытом воздухе до играющих в камине языков пламени, где рядом устроились двое — учитель и ученик — а символы складывались в сердцевину печати. И в танце огня Венти видел смутный образ лисицы — метки шаманского рода на коже Ухао. «Я обещаю тебя защищать, Барбатос. Ты не останешься один. Потому что я всегда буду рядом с тобой.» Всегда, Ухао… Ты и стал первой жертвой порочного круга смерти, сопровождающего Анемо Архонта, именно с твоей смерти всё началось. Пообещав защищать, подписал себе смертный приговор. Прости его за эгоизм, за то, что ты был вынужден обратиться оружием, чтобы хоть как-то заглушить чужую боль. Ты не должен был страдать по его прихоти, Ухао. Ты не должен был давать клятву быть рядом с вестником смерти. Кавех готов был проклясть наглеца, кто стучался во входную дверь прямо сейчас. С того конфликта с Аль-Хайтамом, в ходе которого Кавех перегнул палку, прошло несколько дней. Абсолютно безмолвных дней. Архитектор не покидал своей комнаты, иногда выбирался по ночам что-нибудь перекусить, чтобы не загнуться от голода, Аль-Хайтам же пропадал в Академии. Ночи без сна доводили до исступления, Кавех силился придумать хоть какой-нибудь выход из положения, но его отчаяние разрасталось чересчур быстро, чтобы он смог справиться с ним. И вот, когда его наконец сморило дневное тёплое солнышко, кто-то решил нарушить хрупкий покой. Кавех выскочил из комнаты, громко топая, направился к входной двери. В гостиную неожиданно заявился Аль-Хайтам, с неохотой отложивший работу над терминалом. Ему наконец удалось разгрести завал в Академии, как вдруг решили помешать. Если Кавех решит избить того смертника, кто осмелился нарушить эфемерную идиллию, то Аль-Хайтам ему даже мешать не станет. Дверь едва с петель не слетела, всё-таки Кавех далеко не слабак, кто думал иначе просто обманывался дружелюбной улыбкой и ни разу не получал тяжёлым кулаком по лицу, а в такие моменты, как сегодняшний чей-то внезапный приход, когда Кавех наконец-то смог заснуть, архитектор и вовсе переставал контролировать свою силу. Удивительно, что дверь вообще выдержала. А по ту сторону оказалась… Краска сошла с лиц обоих парней. — Профессор Фарузан? — первый порыв Кавеха: захлопнуть дверь обратно, запереть на десять замков, убежать к себе в комнату, накрыться одеялом и молиться. Его реакция непосвящённому могла показаться странной. Что такого в хрупкой невысокой девушке с необычного цвета волосами, забранными в два хвоста, и чудаковатыми браслетами на руке? Она мило улыбалась, буквально лучилась позитивом, но внешность обманчива. Кавех беспомощно оглянулся на Аль-Хайтама, который только покачал головой, показывая, чтобы тот разбирался сам, он в пекло бросаться не станет. Нет, он отныне и под страхом смерти с места не сдвинется. — А вы уже вернулись? — в иной ситуации Кавеху было бы стыдно так запинаться через слово, но в случае Фарузан он гордился уже тем, что твёрдо стоял на ногах, а не молил о спасении на коленях перед вестником конца его жизни. — Вернулась, родные мои. — бесцеремонный шаг за порог, она проворно схватила Кавеха за ухо, потянула на себя, заставив того жалобно вскрикнуть, милая улыбка пропала, Фарузан злобно зашипела. Ну всё, теперь ему точно не спастись. — Почему я вдруг узнаю, что ты отчислился из Академии на последнем году обучения? Ты чего учудил, мальчишка?! — она точно сломает ему ушной хрящик, если не прекратит. Кавех уже готов был умолять о пощаде. — Я за тебя перед всем Кшахреваром поручалась, а ты меня так подставляешь! Ты такого будущего себя лишил! — Мадам, вы ему сейчас ухо оторвёте. — всё же напомнил о себе Аль-Хайтам, когда Кавех скрутился в три погибели. И очень зря он подал голос. Фарузан захлопнула дверь за собой, чтобы не дать прохожим ещё большего шоу, чем они уже лицезрели. — Да ему мало ухо оторвать! А ты и не лучше! Кого просила присматривать за мальчишкой, а?! Ты где был, неблагодарная скотина?! Я вам такое устрою обоим! — Кавех уже натурально рыдал от боли, только тогда Фарузан соизволила отпустить его. — Разбор полётов, мелюзга. Каждый получит свою порцию нагоняя, обещаю. Кто такая Фарузан? Во-первых, при обращении к ней необходимо употреблять «мадам» или «профессор», иначе может случиться катастрофа. Фарузан это тот человек, которого в Кшахреваре знает каждый, потому что гениальнее механика отыскать невозможно. Ирония её положения состоит в том, что Фарузан училась в Хараватате, и её основная специальность — языки в древних механизмах. Весьма узкая, давно невостребованная, с огромными проблемами в финансировании, но Фарузан страстно обожала свою работу, потому поступала так, как считала нужным. Несмотря на то, что она закончила языковой даршан, Фарузан написала несколько выдающихся трудов в области механики, которые по итогу вошли в курс обязательного чтения для студентов Кшахревара. Выдающийся профессор иногда по доброте душевной проводила уроки в Кшахреваре, также помогала бедным ученикам, если те просили её о помощи. Но большую часть времени она скиталась по миру в очередной исследовательской работе. Фарузан любила механику, была в ней хороша, хоть она и отказывалась во время своего обучения перейти на другой даршан и по сей день причисляла себя именно к Хараватату, её связь с миром технологий была прочна. Она не отказывала себе в удовольствии собрать какое-либо хитрое устройство, написать целую книгу на благо будущих студентов Кшахревара. Кавех был протеже Фарузан практически с самого первого курса. Он архитектор и с механизмами связан далеко не так прочно, как Фарузан, но это не помешало ей распознать в ребёнке невероятные навыки — слово «талант» у неё не в почёте. Фарузан не имела власти в Кшахреваре только на официальном уровне, однако её уважали и педагоги, и мудрец, и ученики. Когда она взяла под крыло Кавеха, всем стало очевидно, что ребёнка ждёт блестящее будущее. Сотрудничество с Фарузан отнюдь не облегчало его жизнь, Кавех всего добился самостоятельно, его заслуг никто не преуменьшал, просто Фарузан подталкивала его в нужное русло. А ещё в Кавехе она видела чуть ли не родного сына, ведь мальчик лишился родителей в трагедии, ему хотелось подарить ту заботу, которую у него отобрали. Фарузан далеко не всегда удавалось правильно выражать свои чувства, но она желала только добра своему протеже. Её привязанность отражалась уже в одном только мехраке, коим Кавех пользовался до сих пор. Спроектирован по личному усмотрению Фарузан, удобный и приятный глазу. Как светился юный архитектор, когда получил на день рождения такой подарок! Фарузан отбыла из Сумеру как раз после выпускного Аль-Хайтама, с которым их тоже связывали прочные отношения, и строго-настрого наказала следить за Кавехом, помочь ему адаптироваться к новым условиям, после того, как он закончит обучение. И вот она возвращается и слышит, что её подопечный сбежал из Академии, поставив крест на своей карьере. Естественно, она в гневе! — Так, ладно, я поняла. Успокойся уже. — и без того стоящий на грани срыва Кавех, предсказуемо не выдержал давления Фарузан. В его глазах стояли непролитые слëзы, плакать перед наставником было для него слишком. Он сидел на диване рядом с Аль-Хайтамом, не то чтобы по своей воле, Фарузан взяла и швырнула их туда, как будто они ничего не весили. Порой профессор пугала не на шутку. — Ну и кашу же ты заварил. Впрочем, я тебя не виню, сама ведь вечно шла наперекор этим старикам из Академии. — надменное фырканье. Однако их ситуации различались, Фарузан успела зарекомендовать себя выдающимся профессионалом, поэтому ей не смели помыкать, Кавех же остался полностью без поддержки. — Мы поговорим с тобой позже на эту тему и придумаем, что делать, хорошо? — она присела перед Кавехом, сжала его руки, лежащие на коленях. — Эй, мальчишка, ты чего? — он всё время был таким ранимым, но казалось, что за несколько лет её отсутствия, всё только усугубилось. — Ты такой выдающийся архитектор, да тебя с руками оторвут! — она сама не верила в эти слова, потому что Академия не позволит алмазу сиять, коли он огранëн не их руками. — Как твой мехрак? Я придумала парочку улучшений для него. Как насчёт небольшого искусственного интеллекта? Позже я модифицирую его. А сейчас у меня есть подарок для Аль-Хайтама. Тебе ведь тоже будет интересно посмотреть, да? — Кавех кивнул, практически сразу успокоился. Наблюдающий за ними Аль-Хайтам поразился навыкам Фарузан, она ведь тоже не очень сильна в чужих эмоциях, но быстро нашла подход к Кавеху, несмотря на долгую разлуку. — Вот и отлично, дорогой мой. Фарузан выпрямилась, подошла к брошенной у входа сумке. Похоже, она сразу по приезде отправилась в Академию за новостями, не заходя домой, а затем помчалась к ним. Что-то выудив из сумки, она приблизилась к Аль-Хайтаму и протянула небольшую коробку. С подозрением оценив подарок, он всё-таки открыл его. — Наушники? — ей удалось изумить невозмутимого секретаря. Фарузан гордилась собой. — Ты наловчился с проводными, но, боюсь, ситуации бывают самые разные. Я усовершенствовала заглушку, с этой моделью тебе провод не понадобится. — когда-то гениального механика привели к ребёнку с нарушением слуха. Сделал это известный учёный из Амурты, взявший наставничество над двумя такими необычными детьми — один родом из пустыни, другой принадлежал лесу. Этот мальчик, страдающий от невыносимой боли при каждом звуке, был их другом. Там также был ещё один ребёнок, который тогда не зацепил внимание Фарузан, потому что её волновала лишь работа, но вскоре это дитя поступит в Кшахревар, где покорит сердце профессора. Фарузан впервые работала с чем-то подобным. Ей требовалось отделить звук от шума, усмирить его, притом не лишить мальчика слуха окончательно. Первый прототип наушников был создан в попыхах, работал далеко не лучшим образом. Фарузан не остановилась на этом, она продолжала совершенствовать устройство до тех пор, пока Аль-Хайтам не стал ощущать себя полноценным человеком. Теперь же она довела технологию до идеала. Новые наушники были куда меньше — раз в пять? — и надевались внутрь ушной раковины. Они сидели куда плотнее, чтобы в какой-нибудь передряге механизм не выпал. — Тут две пары на всякий случай. Калибровка почти такая же, но чуть нежнее, теперь отличия от обычного человеческого слуха ты не должен заметить. На первых порах может возникнуть раздражение кожи с непривычки. Кавех! — обращение вывело из транса обоих парней. — Не сиди в стороне, помоги закрепить. Фарузан для кого-то являлась странным феноменом, преследующим не менее странные цели в исследованиях. Для Кавеха же профессор была необходимой поддержкой. Он боялся её в некоторых моментах, её гнев и вовсе разрушителен, впрочем, тут Кавех недалеко ушёл, однако Фарузан искренне волновалась о нём, помогала и направляла. Для Аль-Хайтама она, буквально, спаситель, без неё он бы не выжил. Аль-Хайтам мало кого в принципе уважал, но мадам Фарузан входила в столь короткий список и занимала в нём одну из первых строчек. Короткая боль, смешанная со звоном, затем благоговейная тишина, и вновь звуки стали постепенно возвращаться. Как только настройка закончилась, Аль-Хайтам с удивлением отметил, как легче стало его голове, а слух действительно чëтче чем когда-либо. — Спасибо вам. — Фарузан усмехнулась. Вот и великий секретарь Академии посыпался от простого жеста доброй воли. — Дурни вы, раз полагаете, что я вас на произвол судьбы брошу. — Фарузан довольно нагло уселась на невысокий стол напротив дивана. — Вы мне лучше скажите, что там с Тигнари и Сайно? Всё по-прежнему ужасно? — до своего отъезда Фарузан застала катастрофу и скандал, связанный с исследованием элеазара, которым занималась группа учёных и Тигнари в том числе. Вот только всё это обернулось нелегальной деятельностью, затем судом от генерала Махаматры, а по итогу… Побегом Сайно, и разрывом связи между ним и Тигнари. — Как Коллеи? — Мы планируем освободить её. — Фарузан выгнула бровь в удивлении после ответа Кавеха. — Аль-Хайтам доработал Акашу так, чтобы Тигнари мог связываться с нами мысленно. У нас есть план. И помощь Сайно была бы кстати. — Почему Тигнари решил действовать сейчас? — недоумевала Фарузан. — Прошло приличное количество времени. Что его сподвигло? — Завершение исследования элеазара. — Аль-Хайтам убрал старые наушники вместе с проводом и регулирующим устройством в коробку. — Вы же знаете, это всё ради Коллеи. Их дружба распалась на почве работы и недоверия. Один вёл надзор за учёными, второй участвовал там, где не стоило. Они столкнулись. Генерал Махаматра лично судил того, кого считал своим другом. Он выполнял свой долг. А Тигнари… Был невиновен, но доказать это оказалось крайне непросто. И вот всё вроде как наладилось, несправедливые обвинения сняли, а значит пришло время забыть старые обиды, но вдруг Сайно нарекли преступником, после чего он сбежал. А Тигнари остался в Академии, получив злополучный Глаз Бога, лишившись зрения и дара речи. Он вновь принялся за исследования. Сайно же пропал. Так известен данный случай в Академии. И только троим, сидящим в этой комнате, ведомо, что вся трагедия — плод недопонимания. День сменялся днём, ночь следовала за ночью. Будни Сяо в Академии походили один на другой, что его порядком раздражало. Сдвинуться с мёртвой точки не удавалось, голова кипела от количества прочитанных книг, а надзор Данталиона вызывал приступ тошноты. Из хороших новостей: кажется, он нашёл книгу, в которой могла быть какая-нибудь полезная информация о Небесном расколе, проблема в том, что она написана на старом сумерском языке, вышедшим из обихода и заменённым общим тейватским. Поэтому расшифровка отнимала драгоценные часы, а ведь ещё неизвестно, имелись ли там важные данные, или Сяо просто тратил время впустую. Акаша неплохо помогала в переводе, за что ей огромное спасибо, но видно, что терминал ещё на стадии разработки, потому основной процесс мозговой деятельности оставался за Сяо. К счастью, Нахида посоветовала ему весьма качественный словарь, что облегчило задачу. — Сборник сказок? Думаешь, от него будет толк? — голос Тигнари доносился из Акаши, пока Сяо корпел над записями. Книгу, как на зло, нельзя выносить из библиотеки из-за её возраста и хрупкости, приходилось частично переносить записи на бумагу, а затем разбираться с ними в комнате. На ночь оставаться в доме Даэны строго запрещалось, по всей библиотеке устанавливали отслеживающие механизмы, призванные ловить нарушителей комендантского часа. — Сказки рождаются из легенд, а легенды из истории. — они поддерживали связь с Тигнари и нашли общий язык, если так уместно выразиться. Как-то Сяо спросил его, почему Тигнари при их встрече в библиотеке не обратился к нему с помощью Акаши, ведь так удалось бы объяснить, какую угрозу несёт Данталион в полной мере, на что Тигнари назвал две причины. Первая: Аль-Хайтам не рассказал ему, что у Сяо тоже имелся терминал. Не посчитал нужным, так как не думал, что Тигнари решит пойти с ним на контакт. Вторая: доставать терминал в таком людном месте слишком рискованно. — Обычным людям может быть это непонятно, но я говорю как тот, кто прожил достаточно и видел, как реальные события в итоге становились детскими сказками, а детские сказки обращались реальностью. Если Небесный раскол уходил корнями в глубокую древность, то и логично, что среди научных книг о нём нет никакой информации. Самое время окунуться в выдуманные на первый взгляд истории, чтобы отсеять откровенную ложь и неприступную правду. — он не рассказал Тигнари всех деталей, а тот и не требовал. Сяо всего-навсего упомянул, что пытается выяснить что такое Небесный раскол. Тигнари и без того осознавал, что это не единственная цель его пребывания здесь. — Я услышал одну интересную историю о двух друзьях, разлучëнных работой. — Уже и до тебя добрались? — Сяо не видел его лица, но слышал шелест усмешки. Он не ждал подробного рассказа, его и не последовало, они не так близки, чтобы делиться личной драмой. Сяо попросту интересовали гуляющие слухи, тем более выходило необычно, что отпрыск пустынного народа занял столь высокое положение в Академии, ещё не окончив её. Ныне люди без умолку судачили, что зря доверились тому, в чьих жилах текла кровь дикого народа. — Наша история до безумия глупа, честно говоря. — Тигнари стянул повязку с глаз, давление ткани на голову утомляло. Однако тьма так и осталась тьмой, он безнадёжно слеп не первый день, а всё ждёт чуда. — Скажем так, Сайно очень обидел меня. Но я… — он сжал повязку в кулаке. — Обидел его куда сильнее. — Ты ждёшь от меня помощи? — первые солнечные лучи проникли в комнату. Надо же, всю ночь просидел. Сяо отодвинул записи в сторону, переключился на незавершённую серьгу. Остались финальные штрихи, украшение вот-вот засияет свойственной его будущему владельцу грацией. С драгоценным камнем Сяо определился после долгих внутренних споров, вот только чтобы его получить, нужно отправиться в Ли Юэ. Они с Венти вскользь обговаривали этот момент, он предлагал Сяо на обратном пути остановиться в гавани, как раз на Фестиваль морских фонарей. — Маленькой услуги. Не более. Я не преследовал корыстных целей, когда предупреждал тебя, тем более я ничем не помог по итогу. — многие удивлялись, как слепой способен писать. Поначалу Тигнари действительно не мог и десятой доли того, на что способен сейчас, но даже так его мозг был необходим исследовательской группе. Он пользовался языком жестов, чтобы общаться с остальными, большая часть учёных его понимала. А в тот момент, когда элемент внезапно внедрился в кровь Тигнари, слился с телом, его ощущение мира возросло в абсолют. Он практически получил новое зрение, не цветное, а наполненное зеленоватыми линиями, являющимися очертаниями предметов. Таким образом он смог писать, что прилично упростило процесс общения. — Мне нужно будет кое-что передать, когда придёт время. С Аль-Хайтамом нам лучше больше не пересекаться, та авантюра с передачей мне Акаши могла серьёзно ударить по нам, однако выбор не то чтобы был. — Можно спросить тебя кое о чём? — последовала тишина, которую Сяо принял за дозволение. Не отрываясь от затачивания крохотного серебряного пëрышка, он заговорил. — Каким образом благословлëнный спокойно ходит по Академии? — А тебе где-то почудилось спокойствие? — нет, скорее уж тюремное заключение. Тигнари подтвердил его догадки. — Я на коротком поводке великого властителя Данталиона. А что до того, как он обошёл Небесный порядок и оставил меня при себе, то тут всё забавно. Он ходил по грани, проверял границы допустимого. Правила говорят преследовать владельцев Глаз Бога, и Данталион обыграл это утверждение в свою пользу. Моя жизнь здесь ничем не лучше ссылки в Бездну. Как лагеря в Ли Юэ, пришедшие по большей степени от Сумеру, между прочим. Можно считать Академию моим личным лагерем, где надо мной до сих пор не проводили чрезмерно опасных опытов только потому, что я нужен им для исследования элеазара. Мой элемент вышел на новую стадию, великого властителя Данталиона очень интересует этот феномен, как и прочих учёных, но пока они сидят ровно и не рыпаются. Они ждут, когда я найду лекарство от элеазара, чтобы потом заняться уже моим изучением. — фантомная боль пробила веки. Тигнари провёл кончиками пальцев по рваному шраму, пересекающем глаза. — Я не делал ни единой попытки сбежать, потому что мне и самому необходимо закончить лекарство. — Альтруизм, героизм или есть кто-то, кого ты обещал вылечить? — непредсказуемая штука эта жизнь. На рассвете не спали двое, что находились на приличном расстоянии друг от друга. Они обсуждали насущные вопросы, занятый каждый своим делом. Пока один крепил серебряное перо на корпус серьги, второй заканчивал отчёт по последнему эксперименту. — Ребёнок. Я обещал спасти одну девочку. — признался Тигнари, выводя перьевой ручкой на редкость ровные буквы. — Доля жажды справедливости присутствует тоже. Я бы хотел помочь людям. Одного дорогого человека элеазар уже отобрал у меня. — цифры не сходились с заявленными данными. Придётся перепроверить. Тигнари устало вздохнул. — Что там по поводу слежки за тобой со стороны Данталиона? Малая властительница Кусанали нашла выход? — Я чувствую его контроль, в последние пару дней он немного спал. До этого я вообще боялся сделать лишний шаг в сторону. Что такого могла провернуть Нахида, что он ослабил хватку на моём горле? — серебро сверкало в солнечных лучах. Почти, финальная шлифовка. — У малой властительницы Кусанали нет власти в Академии, зато есть власть над людскими сердцами и навыки манипуляции. Она не гордится ими, но чтобы выжить научишься и не такому. Великий властитель Данталион не зацикливается на людях, если не держит их при себе. В тебе он увидел интересный материал, продолжил наблюдать, но чтобы удержать его внимание человек должен показывать с каждым разом только лучшие результаты. Кусанали просила тебя снизить свою успеваемость. Именно снизить, ведь до этого ты держался нейтрально, что в Академии не принято и могло зацепить Данталиона. Ты проявлял активность, но допускал ошибки. В этом суть. Данталион вроде как и осознаёт, что ошибки — часть пути, однако они его раздражают. Он считает их бесполезным уделом смертных и не любит. Твоя задача была в том, чтобы не просто резко упасть по успеваемости, а делать это осторожно, хаотично, где-то отвечать правильно, где-то с точностью наоборот. Тем временем Кусанали умело переводила внимание брата на других людей, расставляя ловушки. Так он постепенно терял к тебе интерес. — какая запутанная схема. Нахида играла роль беспощадного паука, плетущего сложный узор паутины, призванный поймать в свои сети Данталиона. — Закончим на сегодня? У меня отчёт третий раз не сходится. Не сдам его к середине дня — лишусь очередного органа чувств. — Сяо оторопел. Это была шутка? Или Тигнари признался, что именно по вине Академии — возможно, Данталиона лично — он лишился зрения и дара речи? — Сегодня у студентов выходной. Удачи. Сяо в смешанных чувствах снял терминал, убрал его подальше. Он подпëр щëку рукой, приподнял серьгу, разглядывая её на свету. Когда Сяо закрепит камень, она заиграет новыми красками. Сбоку на тонком жгуте металла в переливах утренней зари различалась аккуратная подпись: Венти. Правда Сяо долго не мог определиться с тем, какой язык использовать. В итоге остановился на шаманском, и почему-то такой выбор показался ему самым правильным. А серьга резко приобрела несколько иное значение, чем он закладывал изначально. — Ты не спал всю ночь? — Сяо не испугался внезапному появлению Нахиды. Она сидела на окне, что Сяо очень кстати оставил открытым. — Не бережёшь себя. — стрельнула взглядом на серьгу, без проблем догадалась кому она предназначена. Сяо нравилось, что Нахида не задавала неуместных вопросов, её комфортная компания усмиряла бушующую нервную систему на почве вечных неудач в поисках ключа и информации о Небесном расколе. — Я попробовала узнать у Ирминсуля о Небесном расколе. Как я и думала, моя связь с ним слишком слаба. Либо же это та вещь, которую Древо познаний не способно включить в себя. Но это странно, в Ирминсуле хранится вся информация о Тейвате. Возможно, данные о Небесном расколе находятся слишком глубоко, мне до них не добраться. — она попыталась, это уже многого стоило. Сяо убрал серьгу, встал из-за стола, потянулся, разминая затëкшие от долгого сидения мышцы. — Сегодня день памяти ушедших. На официальном уровне его давно не празднуют в Сумеру, но в этот день Академия практически полностью прекращает свою работу. Каждый волен провести это время, как ему вздумается. Барбатос каждый год выбирал компанию аранар. — неподдельное удивление отразилось на лице Сяо раньше, чем тот совладал с эмоциями. — Так ты не знал? — Нахида прислонилась виском к стене, солнечные лучи делали её образ ещё более неземным и нежным. — Это сейчас его присутствие не может обнаружить ни один Архонт, потому что он лишился Сердца Бога, но раньше всё было иначе. Каждый год он возвращался в Сумеру, я чувствовала его, хотя в какой-то момент это стало сложнее. Не знаю, что именно он нашёл в Ванаране, почему ему так полюбился лесной народ. Пожалуй, Макото тоже не осведомлена о его порывах. Только Астарот… Думаю, она до самого конца приходила в Ванарану с ним. Но её присутствие почувствовать невозможно. Не так, как Архонтов. — Ты знаешь что-нибудь об Астарот? — не выдержал Сяо. Он так много слышал о Богине времени, и так мало одновременно. — Она встретила Анемо Архонта самой первой, когда тот родился. Она открыла ему устройство мира, его правила. Астарот стала его первым и самым близким другом. Она оказалась не в силах защитить Барбатоса, так как физически не присутствовала в нашем мире. Но она желала этого. И старалась сделать всё, чтобы уберечь Анемо Архонта. Судя по твоему рассказу, Барбатос также бывал во Временном разломе. И не только когда случился Небесный раскол, но и до этого. Он единственный, кто там был. И именно его чужеродное пространство призвало, когда Тейват начал разрушаться. Время и ветер прочно связаны. Ни Макото, ни Гуй Чжун не заняли в сердце Барбатоса ту часть, что отдана Богине времени. Я считаю, что серьёзнее удара, чем потеря Астарот, Барбатос не испытал. Он увял, как цветок в пустыне, после её кончины. И словно в издëвку это случилось как раз после гибели Гуй Чжун. Они умерли друг за другом. — Нахида вдруг протянула руку Сяо. — Пойдём. У тебя наверняка есть те, чью память ты хотел бы почтить. Я покажу, как это делали раньше в Сумеру. — затем на грани шёпота добавила. — Как это каждый год делаю я. Сяо, недолго думая, принял приглашение. А в мыслях роились вопросы. Кем же была Астарот? Богиней времени, тенью Фанета? Или просто другом?