Дорога домой

Люмин резко подорвалась с места, очнувшись ото сна. Висок пробила острая боль, она схватилась за голову в попытках усмирить назойливый шум в ушах, огляделась по сторонам. Где она? Как здесь очутилась? Что произошло? С её телом что-то не так, синхронизация с элементом работала некорректно. С чего вдруг появились подобные проблемы? Ещё недавно она вполне спокойно управляла Божественной энергией, а теперь та взбунтовалась, хлестала во все стороны, как вода из переполненного сосуда. Честно говоря, это всё напоминало то, что произошло с Горо и Аято. Но Люмин отличалась от них, у неё не было Глаза Бога, элементы свободно циркулировали по её крови. Всё это так странно, необъяснимо. Она терялась в догадках, ещё и встреча с неким стражем… — Очнулась? — Люмин едва ли не вскрикнула от неожиданности. Она проснулась на полу в полуразрушенном здании, напоминающем библиотеку, ветхие стеллажи виднелись тут и там, они были заполнены таким же плачевными на вид книгами, которые могли развалиться от одного прикосновения. А за одним из читальных столов, за тем, что стоял ближе всего к Люмин, восседала страж, подперев щёку рукой. Капюшона на голове не было, отчего серебристые волосы поблëскивали в свете Дайнити Микоси, что заполнял помещение, проникая сквозь окна. Тонкое запястье, при взгляде на него казалось, что оно сломается, стоит только сжать чуть сильнее положенного. Нечитаемый взгляд, где не разобрать мыслей обладательницы этих глубоких глаз. Люмин ещё раз осмотрелась по сторонам, взор скользнул к наполовину рухнувшей стене. Внезапно она обнаружила там изящные рисунок, который не стëрся, несмотря на всю давность лет. Фигура женщины, облачённой в чёрное. Она стояла к зрителю полубоком, воздвигнув руки к верху, чуть прогибаясь в спине. Серебристые локоны спускались к низу картины, капюшон частично скрывал макушку, выражение лица спокойное, одухотворëнное. Из-под одеяний можно было разглядеть ногу женщины, оплетëнную чëрным узором. Несомненно, то было изображение Астарот. Вокруг рук Богини кружилась голубоватая лента с изображением чисел — снова от одного до двенадцати. А на заднем фоне разместился огромный циферблат с резными стрелками, которые своим положением будто бы пронзили грудь Астарот насквозь, но на самом деле находились позади неё. Страж сидела практически точно под изображением Астарот, её острый взгляд прожигал Люмин. И, ради Архонтов, как же сильно она походила на Астарот, не отличишь, а в выражении лица была та же вселенская пустота, что и у Богини на изображении. Вот уж точно, создана по образу и подобию. Люмин с ужасом вообразила, что будет, когда Венти встретится с ней. Определённо ему не стоило её видеть, наверняка внешнее сходство ударит по сердцу лезвием. Воистину жестокое обстоятельство, которое станет очередным непростительным, неоправданно тяжёлым испытанием. — Не собираешься говорить со мной? — но разница между ними была, страж выглядела младше. Они обе являли собой воплощение элегантности, но в Астарот было ещё кое-что — статность, величие. Стражу этого не доставало. Что ж, возможно и хорошо, что они встретились. Вдруг с её помощью удастся что-то выяснить. Однако какова будет цена? Люмин не могла отбросить мысль, что случится с Венти, когда он окажется здесь, перед ней, когда пропитанные сталью глаза вонзятся в него не мягкостью давней привязанности, а опасением и холодом. Это уже слишком наглая насмешка судьбы. — Из-за тебя печать разрушилась. Мало ли кто нагрянет теперь. — недовольно отозвалась страж. — Вскоре сюда придут двое моих друзей. — шутить с ней не стоило, Люмин приняла решение сразу раскрыть все карты, тем самым продемонстрировать честность своих намерений. — Как я уже говорила, мы здесь для того, чтобы добыть информацию о Небесном расколе. — Откуда мне знать, что твои товарищи не принесут с собой беды? — не унималась страж. Она грациозно поднялась на ноги, обогнула стол, при этом проведя ладонью по поверхности, словно запоминая каждую деталь, каждую трещину. Её плавные движение непроизвольно завораживали, вынуждали следить за каждым жестом, они не несли в себе острой угрозы, но предупреждали не совершать опрометчивых поступков. — Одним из них будет Барбатос. — она попробовала зайти с другой стороны, однако прогадала. — Мне о чём-то должно было сказать это имя? — страж приподняла тонкую бровь. Люмин оторопела. Неужели она не знает о Венти? О том, кто был Астарот ближайшим другом? Хотя всё зависит от того, в какой период страж была создана. И вообще, что значит создана? Чью душу использовала Астарот? Вопросы продолжали накапливаться. — Возможно, и должно было. — неожиданно пробормотала она, задумавшись. — Видишь ли, моя память повреждена. Я очнулась посреди руин Энканомии, и была крайне ошеломлена увиденным. — посреди руин? Ничего не сходилось. Мозаика не собиралась, как не крути. Если страж очнулась уже в разрушенном городе с целью защищать это место, то… Зачем? Зачем защищать то, что уже разрушено? Или, возможно, она защищала Энканомию во время Шторма поглощения, а потом её что-то повредило, и проснулась она уже без воспоминаний? Как сложно. Ведь не было никаких доказательств, подтверждений ни для одной из теорий. — Барбатос, ныне он предпочитает имя Венти, был дорогим другом Астарот. — пояснила Люмин, с трудом поднялась с пола, чувствуя слабость во всём теле. Тогда-то она и обратила внимание, что там, где её положила страж, было обустроено что-то вроде спального места, разложена ткань, чтобы не было холодно на полу. Неужто ради Люмин постаралась? Эта девушка… Она казалась холодной, угрожающей, но на самом деле в ней гораздо меньше суровости, чем можно было подумать. В её очах заточенные клинки, но их целью не было ранить, лишь предупредить, сверкнув опасностью голодной стали. — Мы до сих пор не представились друг другу. Меня зовут Люмин. — немного неловкая улыбка, протянутая для приветствия рука, мелкая дрожь. Не столько от страха, сколько от слабости. — У меня нет имени, как такового. — страж была всего на пару сантиметров ниже Люмин, но её чуть приподнятый подбородок всё компенсировал с лихвой. — Но людям удобно их использовать. Что ж, тогда зови меня Хронос. — её рука неестественно холодна, словно не кровь бежала по её венам, а ледяная вода. Хронос не сжимала ладонь Люмин особенно сильно, она действовала осторожно. — Ты можешь воспользоваться библиотекой, я поверю тебе. И я очень надеюсь, что ты мне не солгала. — прямая угроза, сталь в голосе, но ни то, ни другое не внушало страха. Хронос отступила на шаг, одежды шелестели при каждом движении. — Я буду наблюдать за тобой, Люмин. Хронос предостерегала её от опрометчивых действий, но при этом не бросила без сознания у лестницы и даже перевязала её плечо, что-то сделала с ядом, отчего чувствительность к конечности частично вернулась. Хронос не причинит ей вреда. До тех пор, пока Люмин не представляет опасности. А становится для неё врагом она не намерена. Страж была странным созданием, загадочным, в том она ничуть не уступала Астарот. И у неё в распоряжении наверняка могла быть нужная им информация, пусть её память частично повреждена. Не просто так Хронос была здесь Когда дело касалось Астарот, ничего не могло быть просто. Инадзума претерпела значительные изменения. Начать стоило с того, что клан Кудзë и комиссия Тэнрë в целом оказались, фактически, обезглавлены. Как иронично звучит, учитывая, что Эи самолично отрубила голову предателю родины Кудзë Саре на глазах у толпы, приводя тем самым заслуженный приговор в исполнение. Жалела ли она? Нисколько, предателей нельзя жалеть. Но это не мешало Эи задыхаться от чувства беспомощности, потерянности без Сары, без той, кому она доверила всё без остатка. И её обманули, плюнули в самую душу, а в ходе дальнейшего расследования всплывали всё более мерзкие подробности. Хэйдзо доставляло удовольствие закапывать уже мёртвого человека, его презрение к Саре сидело так глубоко, что никому бы не удалось вырвать его с корнем. Настоящий ядовитый сорняк. И гениальному детективу глубоко наплевать на душевные терзания Сëгуна Райден, на то, каким испытанием для неё являлся каждый доклад на тему очередных махинаций Сары. Потому что Хэйдзо хотел вскрыть этот гнойник, докопаться до правды. И ему нет дела до слабой духом Вельзевул. Власть резко оказалась в руках клана Хийраги. Кудзë лишились своей главы, Камадзи — единственный достойный наследник — успел разорвать все связи с прогнившей семейкой и женился на Тисато Хийраги, вступив в её клан. Таким образом, во-первых, он избежал большей части судебных разбирательств, которым подверглись все члены комиссии Тэнрë, во-вторых, положение занял выгодное, ведь его жена станет главой комиссии Кандзë. К тому же здравый ум Камадзи благоприятно сказался на политике клана Хийраги, а их работа в паре с Тисато была выше всяких похвал, даже Хийраги Синсукэ, этот ворчливый и постоянно чем-то недовольный старик, признал выбор своей дочери. И пока клан Кудзë стремительно загибался, от комиссии Ясиро не осталось ни следа — ещё с момента издания указа, лишающего клан Камисато почётного звания. Эи пересмотрела весь процесс, и нашла это решение несправедливым, но смысла отменять приказ уже не было — Камисато в полном составе покинули Наруками, и глава, и его младшая сестра стали владельцами Глаз Бога. Так и вышло, что Хийраги невольно получили слишком большую власть и заняли неприлично много мест в сëгунате. Детективное агентство Бантан Санго перешло к ним в управление, что лишний раз возвысило клан Хийраги. Вся эта ситуация крайне не нравилась Эи, баланс сил катастрофически нарушен, нужно было что-то делать. Благо, что хоть Хэйдзо не стал присоединяться к старым товарищам и укреплять и без того усилившийся клан, предпочитая уйти в самостоятельное плавание и от скуки ковыряться в душевных ранах Эи, что она ему позволяла, ведь действительно была виновата. И этот грех перед своими людьми она никогда не искупит. Перед Эи встала нелëгкая задача — как-то стабилизировать положение Инадзумы. Она очень многое забрала под свой личный контроль, что на самом деле ей не нравилось, но теперь довериться кому-то в разы сложнее. Эи разговаривала с Тисато и Камадзи, они оба здравомыслящие люди, однако кто давал гарантию, что после них не придут к власти очередные жадные людишки? Власть необходимо разделять, нельзя позволять ей сосредотачиваться в единственных руках. Но как теперь быть? Кем уравновесить чашу весов? По большому счёту остался только сëгунат и клан Хийраги — клан Кудзë ещё долго будет тонуть в расследованиях, да и нет там достойных наследников. Необходимо создать новый орган, не исключено, что ему будет поручен надзор. На самом деле Эи давно хотела его образовать, концепция трикомиссии уже устарела. Но вот беда — большинство блестящих умов, которых она рассчитывала туда привлечь, уже не могут принять участие амбициозном проекте. Аято. Она планировала сделать его главой нового надзирательного органа ещё с того момента, как он совсем мальчишкой принял бразды правления семьёй Камисато. Но он получил Глаз Бога, более того, Сара, оказывается, держала его в плену прямо в резиденции Эи! Вопиющая наглость, губительная жестокость. Самое жуткое, она не понимала, чего добивалась Сара, допрос её подчинëнных ни к чему конкретному не привëл. Эи удалось выяснить, что и ещё одного человека постигла та же судьба, не более. Кокоми. Они с Ватацуми всегда жили обособленно, это был бы способ установить связи и заодно воспользоваться стратегическим умом жрицы Сангономии. Кто же знал, что развяжется гражданская война. Кто же знал, что Кокоми погибнет. Очередной живой ум сгинул в небытие. Госпожа Сангономия даже здесь обыграла их всех. Сара. Тут и говорить не о чем, Эи безоговорочно доверяла ей и была уверена в способностях главы клана Кудзë. Теперь она предатель. Мёртвый предатель. Переосмыслив всё ещё раз, Эи принялась составлять новый список кандидатов. В него безоговорочно попал Хэйдзо, он и в прошлом наборе фигурировал, а ещё Яэ Мико. Святилище Наруками тоже предпочитало вести отстранëнную политику, однако Яэ Мико была единственной, кому Эи, пускай с опаской, но доверяла в настоящее время. И если вторая и согласится принять участие в новом проекте, то Хэйдзо расмеëтся ей в лицо, не скрывая желчи. Вот и приходилось Эи самостоятельно всё отслеживать, да и народу так было спокойнее, складывалось впечатление, что всемогущий Сëгун неотступно бдит за деятельностью наделённых властью людей и не позволит им вновь переступать границы. В людях вообще столько веры в неё. Эи не заслужила этого, она слишком часто ошибалась, подвергала жителей Инадзумы опасности. Она никудышный Архонт. Внутренний демон поглощал её желание, подпитываемый ненавистью. От этого порой возникали неконтролируемые грозовые бури, благо хоть не в людных местах. Подобным страдали те Архонты, чьё желание начинало меркнуть. В Сумеру появлялись Зоны увядания, в Фонтейне местами поднимался уровень воды. Не самые опасные, по сути, явления, они часто оставались незамеченными, но порой могли доставить проблемы людям, если те окажутся поблизости. Вспышка, ветвь элементов, куда входил Электро — символ Прощения, но Эи не могла следовать этому пути, ведь как бы она посмела простить того, кто убил её сестру? Об одном она жалела: позволила тогда Мораксу оставить его в живых, запечатать. Жалела, что не убила Барбатоса, когда тот оказался у неё под носом прямо в резиденции, слабый и жалкий. И с ним ведь был отпрыск Моракса. Прикусив большой палец до крови, она боролась с всколыхами отвращения. Почему всё неизбежно возвращалось к Барбатосу? Почему тот посмел выжить? Явиться к ней? Осквернить своим присутствием комнату памяти Макото? Мерзкое отродье. Пламя злобы сжигало Вельзевул беспощадно. Ничто не в силах его потушить, пока Барбатос жив. Эи то и дело вспоминала Куникудзуси. Невыносимая тоска преследовала её. Она видела. Практически всё видела. Воспоминания брошенного ребёнка крепко засели в её мозгу. И она самолично довела Куникудзуси до такого состояния, столкнула в бездну новорождённое дитя. Она фактически убила его, лишила всего. Раздробила кости в порыве гнева. И если бы не Кусанали, если бы не эта наглая, раздражающая, но невероятно добрая девчонка — и плевать, что она была немногим младше Вельзевул — он бы погиб там. Хотела ли она извиниться? Да, но что изменится от её слов? Она уже не исправит того, что натворила, а Куникудзуси не горел желанием выслушивать её жалобные речи. А ведь он получил в распоряжение Анемо. До чего противно, почему именно этот треклятый элемент? — Поняла. Снизь им налогообложения, но предупреди, что это разовая акция. — Эи устало вздохнула, выслушав сотый отчёт за сегодня. Как же тяжело уследить за всем и сразу. — Детектив не появлялся? — ответ отрицательный. Отлично, значит новых горьких известий не будет. Неужели наконец раскопал всё, что можно о Саре и занялся другими делами? Хэйдзо обожал докапываться до сложных схем покойной предательницы, таким образом он мстил ей за всё то время, что был вынужден защищать Санго, играя роль послушной собаки. — Можешь идти. — она махнула рукой в сторону двери. Вскоре Вельзевул осталась одна. Как и всегда. Тишина, ни одной живой души в округе. Она выставила из дворца практически всех работников, лишь пара стражников оставили при себе право передвигаться внутри. Эи необходим покой, каждый день превратился в пытку. Она всё больше погружалась в подробности гражданской войны, узнавала, насколько была слепа, сколько жертв произошло по её вине. Суды вершились каждые два дня. Коррупция, предательство, злоупотребление должностными полномочиями, мелкие мошенничества. Столько виновных, что тюрьма скоро начнёт ломиться от количества заключённых. Порой люди собирались толпами и требовали для некоторых особенно провинившихся смертной казни. И иногда Эи и самой хотелось исполнить их просьбу, но согласно решению суда они должны были жить. Лишь Сара удосужилась смерти. И теперь Эи казалось, что это чересчур мягкое наказание для неё. Нет, её ненормальная привязанность не канула в лету даже после казни Сары. Но вместе с привязанностью разрасталось презрение. Она должна была страдать дольше. А затем Эи стабильно отвешивала себе пощëчину. Она вспоминала Сару в юности, этот запальчивый блеск широко распахнутых глаз, эта тяга обрести признание. Никто в семье не заботился о ней, поэтому получив поддержку от Сëгуна Райден, она стала одержима Вельзевул. А та, в свою очередь, зациклилась на Саре. Они обе увязли в том болоте без шанса на благополучный исход. Если бы только Эи заметила вовремя… Она бы спасла их обеих, Инадзуму, предотвратила бы войну. Если бы только она увидела её одержимость, остановила, не позволила разрастись до пугающих размеров. Если бы только сама держала себя в руках, не шла на поводу, не давала собой манипулировать. Сара, ты погубила сотни людей. А она погубила тебя. — Какие думы тебя тревожат? — Яэ Мико объявилась неожиданно, без приглашения, пользуясь своим особым статусом на свободные передвижения. Эи, меряющая комнату широкими шагами, замерла по центру в полуобороте. — Я видела куклу в окрестностях горы Ëго пару дней назад. Ты отправляла её куда-то? — На встречу с Мораксом. — едкая усмешка. В последнее время Эи всё чаще мучают непрекращающиеся головные боли. Разве же это нормально для Божества, пусть и Земного? Кровь бурлила в висках на постоянной основе, невыносимая мигрень. — В который раз поражаюсь его доверчивости. Неужто он и правда думает, что тот, кто убил Макото, не способен избавиться и от Гуй Чжун? — жрица молчала. И её пассивная реакция злила Эи. У той вообще всё чаще возникали проблемы с контролем эмоций, в особенности гнева. — И ты туда же. Тебя не было там, Мико! А я видела, как тело Макото распалось на осколки! Он пронзил её одним из своих Небесных оружий! — да, Венти и сам говорил, что всё это правда. Но Яэ Мико отказывалась так просто верить. Она не видела в нём убийцы. Не могла увидеть. — А тебя не было там, когда я загибалась от голода. — вкрадчиво проговорила она. — Тебе неизвестно, как ребёнок пытался сохранить мне жизнь. И Макото… Неужели она так плохо разбиралась в личностях, что пустила Барбатоса столь близко к себе? — Сестра была не в меру добра. — криво приподнятый уголок губ. Макото из тех, кто даëт шанс любому. Все они, сторонники мира, умирали первыми. Все они, влюблённые в жизнь дураки. — Зачем ты пришла? — Яэ Мико чуть приулыбнулась. — Давай прогуляемся? Статуя Высшей Богини перед резиденцией была своеобразной данью уважения Селестии. Согласно легендам, однажды скульптор просто нашёл вырванный листок с изображением Высшей и подписью «Всевидящая». Неизвестно чьей рукой был создан тот рисунок, но скульптор настолько поразился красотой Богини, что воссоздал её облик в качестве статуи. Странная история. Был период, когда Вельзевул искренне восторгалась Небесным порядком, она благодарила его за шанс прожить новую жизнь вместе с сестрой, изменить ту страну, где они были бесправными рабами. Ей нравился вкус крови и адреналин, разжигающий внутри особое наслаждение. Она была настоящим воином, но не кровожадным, а расчётливым. Убивать только тех, кого нужно убить — лаконичный девиз, простой для понимания. Эи горела Войной Архонтов, но исключительно потому, что через бой они с сестрой займут пост правителей Инадзумы, и тогда исправят всё, что сломало им жизни. И потом, после достижения цели, Эи была вынуждена продолжать бой, уже для того, чтобы удержаться на вершине. А вот Макото не любила всё это. Запах крови вызывал у неё тошноту, поэтому обычно, возвращаясь с сражения, Эи подолгу отмывала стойкий аромат смерти с кожи, лишь бы сестра не печалилась, лишь бы не возненавидела её за убийства. Но Макото добра, неважно как сильно запятнается её близняшка, она всё равно обнимет её и будет любить. Вечно. — Хочешь купим сладостей? — предложила Яэ Мико, чтобы как-то расшевелить Эи. — Данго с молоком? Помнится, ты обожала его? — да, а Макото вечно ругалась на неё за то, что Эи питалась одним сладким. Видя, что все попытки вывести Электро Архонта из задумчивости производят прямо противоположный эффект, жрица начинала терять свой энтузиазм. Она и без того ходила по грани, примеряясь внутренне с осознанием, что предала доверие Эи, отдав её ключ, пускай и во благо целого мира. Но ведь её подруга ныне невероятно уязвима, никого кроме Яэ Мико не осталось поблизости, она в отчаянии и глубокой депрессии, сопровождаемой вспышками гнева. Никчëмный Архонт. Обычно этим словосочетанием нарекали Барбатоса большинство из семёрки. Исключение составляли лишь Моракс, который всегда молчаливо был на стороне Анемо Архонта, Кусанали, не способная на жестокость — хотя это спорный вопрос — прошлый Архонт Фонтейна, что в принципе всегда осторожно выбирала слова, и Царица, предпочитающая равнодушное наблюдение. Она тоже не доверяла Барбатосу, но не присоединялась к активным выступлениям против него. Вельзевул недолюбливала Барбатоса, и пока Макото была жива, только из любви к сестре не участвовала в гонениях. А теперь никчëмным Архонтом можно было по праву считать саму Эи. Она пыталась исправить положение дел, однако это скорее походило на трепыхания мотылька в паутине. Жалкие и напрасные. Она никак не могла разрешить ситуацию с благословлëнными. По правде говоря, Эи не была сторонницей жёстких мер, поэтому, когда выяснилось, что Камисато нашли укрытие на Ватацуми, да и не только они, Вельзевул не стала им мешать. Да и напитанные кровью Кокоми морские воды убили бы любого, кто посмел бы заявиться к острову с дурными намерениями. — Эи, ты меня слушаешь? — конечно, нет. Яэ Мико удручëнно выдохнула. — Отвлекись ненадолго, дай передышку голове. Ты сойдёшь с ума, коли не прекратишь мучить себя. — она уже двинулась умом, иначе не объяснить эти головные боли. Эи теряла связь с реальностью. И не планировала её возвращать. — Я не вижу ни единого просвета в этом кошмаре, Мико. — призналась она с некой лихорадочностью. — Всё слилось воедино, в один нескончаемый ужасный сон, от которого я всё пытаюсь проснуться, но не выходит. Я думаю о Макото ежеминутно, я думаю о Саре, Куникудзуси, Инадзуме. О невыполненных обязанностях перед народом, о собственной слабости, о гаснущем во мне желании под воздействием внутреннего демона. Я думаю о Барбатосе, о том, как разорвала бы его на куски. — они вышли за пределы города, поэтому у Эи не было необходимости держать лицо. — Сойду с ума? Поздно думать об этом. Днём и ночью одно и то же «а что, если». И это не прекращается. Сколько можно было бы предотвратить, исправить, спасти, если бы только… Я так устала, Мико, мне осточертело всё это. Во мне и любви к людям нет, лишь долг и воля Макото. Я никогда не умела с ними взаимодействовать, я солдат, а не правитель. Бой — моя стихия. А с людьми должен быть тот, кто их понимает, кто готов выслушать их проблемы. Тот, кому ведома любовь ко всему живому. А во мне… Во мне лишь любовь к Макото. — Не ври. — не согласилась Яэ Мико, морщась от острых высказываний. — Ты любишь людей, но по-своему. Ты хотела любить Куникудзуси, и частично у тебя это вышло, пускай ты и не совладала со злостью. Ты любишь меня, в конце концов. Ты любила Сару. Да, она предала твоё доверие, но это не отменяет твоей привязанности к ней. Ты солдат, верно, а ещё ты Божество, потому эмоции для тебя — сложная штука. Ты не всегда правильно их проявляешь. Но ты любишь, Эи. Не так, как Макото. Но как она вообще мало кто способен любить. — эта любовь возвышенна, ей обладали немногие. И к их числу относился Венти, но Эи знать её мнение не обязательно. — Ты уничтожаешь себя ненавистью, гниëшь изнутри. Мне больно смотреть, как ты страдаешь. Я не пытаюсь тебя обелить, Эи. Но тебе нужно понять, что я та, кто всегда будет с тобой. Сколько бы стен между нами ты не воздвигла. Я буду пересекать одну за другой. Они бродили по костям прошлого, игнорируя треск, что раздавался при каждом шаге. По больной земле, пропитанной кровавой бойней. По земле, где заря имеет особенно яркий оттенок. По земле двух Божеств, обещавших разделить с друг другом вечность. Две сестры, разлучëнные жизнью и смертью. Держась за руки, как за последний шанс, они шли бок о бок. И вдруг ладонь опустела, шорох ветра принёс запах одиночества. Эи непонимающе изучала линии на своей руке, будто могла что-то прочитать по ним. Макото покинула её так рано. Где же воспеваемая ими вечность? Куда же она скрылась? Почему стала кратким мигом? Раздирая шею ногтями, она пыталась вдохнуть, но лёгкие, подверженные истеричным спазмам, отторгали кислород. Почему любовь приносила столько боли? Что в этом жестоком чувстве столь восторгало Макото? Почему до последнего вздоха её выражение лица хранило умиротворение? Где же? Где же рождается эта необъяснимая любовь? Где её источник? Кто наделил Макото ей? Этим трепетным чувством безграничной нежности, прощения? Было в ней то, чего достигли далеко не все Божества. Особая любовь, живущая не столько в сердце, сколько во взгляде, в жестах, в ласковой улыбке. Подобное тянется к подобному, и всякий раз находя в изгибе губ Барбатоса хорошо знакомую Эи любовь, она лишь усмехалась. Как этот странный Архонт может быть так похож на Макото? Как тот, за кем по пятам следовала разруха, мог быть того же рода создание, что и сестра? Их последняя встреча… Ненавистные голубые глаза, подëрнутые этой омерзительной дымкой понимания. Да что он знал? Кого из себя строил? Почему принимал все её удары, как ни в чëм не бывало? Среди разрастающегося хаоса падения королевства порока, посмевшего шагнуть туда, куда не следовало, она увидела два силуэта в белом и Небесный меч, вонзившийся в плоть. И Макото улыбалась. Она что-то шептала, но слышать это мог лишь её убийца. А затем она исчезла, не испытывая ни капли злобы. Откуда в ней столько прощения? Почему она… Её ведь вообще не должно было быть в Каэнри’ах в тот день! Если бы только… Сколько этих «если» Эи уже перепробовала? Но никаких «если» быть не могло. Всё уже случилось. Макото умерла, Куникудзуси сломался по её вине, гражданская война произошла, Сара сошла с ума, Барбатос вернулся. Всё произошло. Ничего не исправить. И всё что ей оставалось — думать о благосостоянии Инадзумы, как и подобало Архонту. Она не пример для подражания, не Моракс, который сохранял любовь своего народа, сколько бы ему не перемывали кости другие Боги, сколько бы не обвиняли во всём подряд. Моракс — старший из Архонтов и тот, кого люди любили до глубины души. Эи не Макото, ей не заменить сестру на этом поприще, не стать достойной поддержкой народу. И, в конце концов, она не Барбатос. Жалкий, отвратительный Архонт. Но как его восхваляли люди! Как его превозносил Мондштадт! Даже Мораксу далеко до такой слепой любви. Архонт народа, потому как всегда близок к смертным. Их было трое, тех, кто носил этот статус: Кусанали, Макото и Барбатос. Но первые делили свой статус Архонта, они не были одни. А вот Барбатос — иной случай. Он тот, кто стоял с людьми бок о бок. Крылась ли причина в его слабости и неспособности самостоятельно оберегать Мондштадт, или же его тяга к людям объяснялась чем-то ещё? Факт остаётся фактом, Барбатос — любимец народа. Было в нём что-то, что вынуждало окружающих ответить улыбкой на его улыбку. Наверное, Эи перегорала, и на смену ненависти приходило опустошение. И непонимание. Зачем? Зачем он это сделал? Ведь он такой же, как Макото. Ведь он любил жизнь. Никогда Эи не ассоциировала его с воином. Скорее поэт, бродячий бард с озорством на кончиках пальцев. И неужели этот нескончаемый свет, такой до презрения яркий и наивный, мог пойти на убийство? Чем провинилась Макото? И так ли всё чисто было с Гуй Чжун? У Эи была потребность в том, чтобы наконец заставить Моракса усомниться в Барбатосе. И злобные слова сами слетели с уст. Эи неведомо, есть ли в них истина, но почему-то казалось, что всё возможно. Потребность при падении утащить за собой весь мир — не самое лучшее качество для воина. Она измучилась. Если бы этот кошмар закончился, она открыла глаза, и всё вновь стало как прежде. Но это не страшный сон, а реальность. И от неё нельзя очнуться. Поэтому в последний раз оглядев багряную зарю, Эи двинулась обратно к городу. Пора возвращаться к работе, Сёгун Райден. У вас нет права на отдых.