Дорога домой

К публичной казни Фокалорс относилась как к шоу. Взволнованные зрители, равнодушный палач, прощающаяся с жизнью жертва. Пришла пора платить за грехи, петля на шее поможет в этом. Фокалорс не любила обезглавливание, навевало неприятные воспоминания о прошлом. А вот повешение очень даже кстати. В нём проявлялась неминуемость смерти, через усиливающуюся хватку на шее и хруст позвоночника можно было различить ужас конца. Его холодное дыхание над ухом. Она окунулась в этот мрак слишком давно. Зал суда полон шума. Фурина не боялась, ей нравилось происходящее, хотя она и была той, кому вот-вот вынесут неутешительный приговор — государственная измена. За такое полагалась лишь смертная казнь. Матушка в ужасе, она беспрерывно рыдала, умоляя о пощаде, отец держался лучше, но его холодный гнев душил Фурину. Брата рядом нет, он погиб, когда солдаты ворвались в их дом, чтобы арестовать подозреваемых. Брат начал сопротивляться за что и поплатился головой. Фурина осталась равнодушной к его смерти, только отметила, что погиб он глупо. А затем уже и девочке скрутили руки. Она ничего не ощутила. Совершенно. И оказавшись в тюрьме, сохраняла спокойствие. Нет, её одолела жесточайшая апатия. Пока мать голосила о раскаянии, хотя даже не понимала, в чëм их обвиняли, а отец пытался просчитать дальнейшие ходы, Фурина безучастно изучала сырой пол камеры. Не изменилось её настроение и на суде, разве что добавилось разочарование в Архонте. Великолепное Божество возникло перед ней, повелительница дождей, олицетворение справедливости чаши весов, где на одну сторону помещались люди, а на другую — их грехи. Образ неповторимой Богини, выстроенный в голове Фурины, разбился вдребезги. Люди провели её, запутали, вынудили вынести тот приговор, который им выгоден. Они затуманили взор непорочного Божества. Фурину не страшила казнь, она видела, как отрубленные головы её родителей укоризненно смотрели на неё сквозь дымку агонии. Наплевать. Девочка смело подставила шею палачу, когда ей дали право на последнее слово, она промолчала. Ей нечего сказать. Краем глаза она заметила младшего принца, который, похоже, пытался пробраться к ней сквозь толпу. Жалкий. Ничуть не изменился. Мимолётная, в сравнении с будущей вечностью, боль оборвала хрупкую человеческую жизнь. Фокалорс с улыбкой наблюдала за тем, как петля затягивалась на шее преступника, колени тряслись, рассудок отказывал. Да, виселица Гидро Архонту по душе. Переродившись Арелимом, она в считанные годы накопила достаточно сил, чтобы победить предыдущего Архонта. Никакой жалости. Такова сущность справедливости. Богиня ошиблась и поплатилась. За преступлением неизменно следовало наказание. Повелительница дождей оступилась на пути, которому должна была следовать, проиграла людям, хотя обязана была до конца руководствоваться собственными устоями, но её одурачили, как ребёнка, за что прошлый оплот справедливости понёс ответственность. Остался последний штрих на пути к моральному спокойствию. Правящая семья. Их устранение — важный этап на пути становления полноправным Архонтом. Вытащив их грехи наружу, Фокалорс могла бы убедить людей в правильности своих поступков, показать, что она не просто так убила предыдущую правительницу Фонтейна. Просто взять и устранить врагов нельзя, нужно доказать их вину. Для этого Фурина выбрала самый лёгкий и омерзительный способ — младший принц. Чуть-чуть манипуляций, немного улыбок, и он готов предать родных ради нового Архонта, ради влюблённости детства. Фурина воспользовалась им без сожалений, заставила вскрыть гниющие раны королевской крови, вывести в свет самые грязные секреты. Принц стал марионеткой в её руках, а потом она отправила его на казнь вместе со всей семьёй, а он не был против, его разум затуманен чувствами и проснувшимся благоговением перед неземным созданием, он отравлен почитанием и жаждой справедливости для неё, Фокалорс. Люди ликовали, узрев грехи правящей династии, они жаждали крови. Может, и не в грехах дело, а в банальной жестокости. Фурину не волновали подобные вещи. Она с наслаждением следила за ходом казни, особенно за смертью младшего принца. Фокалорс намерено даровала ему абсолютно такую же смерть, как и всем членам его семьи, ничуть не примечательную, в очередной раз подчеркнув, что он для неё ничего не значил. Жалкий мальчишка. Наивный идиот. Марионетка. Фокалорс не носила зонта, ощущение капель дождя на коже ни с чем несравнимо. Она полна сил, в приподнятом настроении брела по улицам Фонтейна, чем обычно не любила заниматься. Фокалорс посещала многочисленные праздники, суды, потому что атмосфера и там, и там чересчур схожая, помпезная, но именно прогулок по городу предпочитала избегать. Не было в них яркости, не было ни шума, ни роскоши. В таком случае чëм резон покидать поместье? Вместо этого она могла оставаться целыми сутками в саду, глотая вместо чая горький яд. Да, привычка не из приятных и точно не из понятных. Отравы в крови Фокалорс хватило бы, чтобы убить пол Фонтейна минимум. Вкус яда ощущался на языке куда привычнее обычных напитков. Хм, интересно, а на следующем заседании кто-нибудь заслужит смертную казнь или нет? Нельзя. Она тряхнула головой, вновь прогоняя наваждение. Тот человек не одобрял беспричинные смерти. Ради него Фурина училась сдержанности. Она обещала себе, что не даст ему поводов для разочарования. Не теперь. И тогда, возможно, однажды он вернётся к ней. Аякс обычно ненавидел ощущение беспомощности, его выводило из себя, если что-то ему неподвластно, особенно если это «что-то» какая-либо базовая вещь. Впрочем, в данный момент он с радостью тянулся за новой ложкой супа, ведь его кормил Чжун Ли. Будь это кто-нибудь другой, Аякс не побрезговал бы задействовать разбитое на запчасти плечо или научился бы есть другой рукой — парадоксальный момент, кстати. Столько времени потратил на тренировки и овладение разными видами оружия, да так, чтобы пользоваться мог обеими конечностями равноправно, а вот в бытовых вопросах такого не добился, поэтому и писать, и есть мог только правой рукой, на которую сейчас смотреть страшно. Не каждый день с ложки кормит Божество, верно? Тем более Божество, запавшее в сердце. Аякс демонстративно попротестовал пару минут, а потом якобы сдался, хотя с самого начала не был против. Неизвестно для кого он разыгрывал драму, учитывая, что Чжун Ли видел его намерения насквозь. Для успокоения души? Похоже на то. Позволял Аякс себе и невинные капризы, вроде заявления, что суп слишком горячий, всё ради того, чтобы увидеть, как оставаясь невозмутимым, Чжун Ли дует на каждую ложку. Он и тут наверняка понимал, что Аякс вполне мог потерпеть. Он Одиннадцатый Предвестник Фатуи, прошедший Бездну ещё в детстве, для него не представлял опасности горячий суп из морепродуктов. По непонятным причинам Чжун Ли продолжал идти на поводу у наглеца. Нет, довольно очевидно, почему он так поступал. Не придумать затеи глупее, чем то, что сотворило его сердце. Аякс, несмотря на видимое веселье, внутри был холоднее льда. Он обдумывал нападение снова и снова, анализировал каждую деталь досконально. Ни разу его не загоняли в настолько невыиграшное положение. Пришлось даже использовать Глаз Бога, чего Аякс предпочитал избегать, чтобы информация о его управлении элементом никоим образом не добралась до Царицы. Противник не только силён, было что-то помимо этого. Он будто знал, как и куда нужно бить, чтобы у Аякса возникли сложности. Враг был готов к столкновению заранее, причём основательно, он хорошо предсказывал движения Аякса — очередное свидетельство осведомлённости. По нумерации Предвестников нельзя судить о их силе, потому что без лишней скромности Аякс раскроет одну тайну — он не слабее всех них. Сильнейшим назваться он пока не посмеет, но одним из сильнейших являлся уже давно. Капитано тоже не слабак, раз его устранили, значит, враг в самом деле опасен. То же касалось и Арлекино. Аякс чуть повёл плечом, оценивая повреждения. Будто под плотью куча разрозненных частей, не иначе. Остальные повреждения заживут в считанные дни, а вот ведущая рука ещё долго будет доставлять ему дискомфорт. Соврëт, если скажет, что его гордость не задета. Предвестникам вообще характерно подобное поведение, они представляли не только себя, но и Фатуи, Царицу, Снежную в целом. Непозволительно терять лицо. Ещё и шумихи поднялось после нахождения тела Арлекино — Аякс лицезрел фотографии и статью, так как попросил Чжун Ли принести ему эту злосчастную газету. Не завидовал он журналистке, тяжко ей придётся, впрочем, она знала, на что шла. — Господин Чжун Ли мрачнее тучи. — завёл разговор Аякс, когда с едой было покончено. — Что-то случилось? — проще спросить чего только не случилось. Поворот за поворотом, уже голова кружилась. — Эй, я жив, здоров и полон сил! — особенно выпадающее из сустава плечо и почти сломанное колено. Последствия яда в виде выплëвывания сгустков крови на протяжении практически целой ночи кто-то, вероятно, позабыл. — Я в порядке, Чжун Ли. — значительно сдержаннее сказал Аякс, поняв, что по-другому достучаться не выйдет. — Как Предвестник я и не с таким сталкивался. — о детстве и вовсе говорить нечего. — Я в курсе. — с тяжёлым вздохом ответил Чжун Ли. — И чем это должно меня успокоить? — Аякс удивлённо вскинул брови. Ладно, об этом он не подумал. — Тем, что бывало и хуже? Такое себе утешение, Аякс. — прозвучало несколько раздражённо. Чжун Ли поднялся с кровати, намереваясь отнести пустую тарелку из-под супа, но его неожиданно перехватили. Крепкая хватка на запястье не дала двинуться с места. По лицу Аякса отчего-то гуляла по-детски яркая улыбка. — А ты всё-таки меня любишь, Чжун Ли. — реакции не последовало. Моракс двинулся к выходу из комнаты, препятствовать ему не стали. Аякс, как никогда ощущая себя подростком, прижал руку к груди, вслушиваясь в ритм шального сердца. Он выбрал непростой путь. Но Аякс привык добиваться своего. Работа в паре со скандальной журналисткой не входила в планы Синьоры, но другого выхода она не видела. Проще держать неугомонную девчонку при себе, чем потом разгребать последствия её бурной деятельности. Шарлотта та ещё заноза для Фатуи. Как ей удавалось всюду находить информаторов, забираться в такие дебри, что никому и не снилось — загадка на уровне тайн вселенной. Фатуи славились тем, что к ним невероятно сложно подобраться, особенно к Предвестникам, местоположение которых порой не знала сама Царица, а всему виной их чрезмерная самостоятельность. Шарлотта обязана обладать какой-то сверхъестественной силой, чтобы добывать секретные сведения. На самом деле журналистка даже получала приглашение на работу в Фатуи в качестве информатора и связного, но отказалась, чем в очередной раз настроила против себя целую группу людей. Сам Шут находил девушку опасной, он же и выступал инициатором приглашения Шарлотты на службу, после отказа он стал относиться к журналистке с ещё большей осторожностью. Пожалуй, в некотором смысле Шарлотту можно назвать психопатом. Она плохо знакома с базовыми людских эмоциями, вернее, она понимает их однобоко, в том ракурсе, который необходим для её работы, при этом в обычной жизни она легко теряется. Шарлотта не лишена сочувствия полностью, но оно значительно притупленно. Это помогает в работе, а равных ей в журналистике днём с огнём не сыщешь. Собственно, поэтому её выходки терпел начальник, чтобы Шарлотта не учудила, сколько бы судов не посетила. Синьоре близка её манера вести дела, по логике вещей они могли бы поладить, но, к сожалению, Шарлотта обладала чрезвычайно вздорным характером, а сама Синьора устала от журналистки. Будь на её месте Коломбина, кое-кто давно бы лишился языка. Не то чтобы Третья Предвестница была настолько жестокой, но смерть Арлекино конкретно пошатнула психику девушки. Она морально не готова к общению с Шарлоттой, что выставила гибель её подруги на всеобщее обозрение. Осматривать тело Арлекино было морально тяжело даже Синьоре, хотя они подругами не были. Из всех Предвестников Синьора была самой старшей, благодаря крови феникса с первого взгляда так и не скажешь. Эта же кровь делала Синьору моложе рассудком, если позволительно выразиться подобным образом. Ментально ей не дашь больше тридцати, это заметно отражалось на её взаимоотношениях с тем же Шутом — лидер был прилично младше её, вторым по возрасту среди Предвестников, но его характер подобен закалённое стали. Рядом с ним Синьора ощущала себя новорождённым дитя. По правде говоря, Синьора держалась отстранённо от других Предвестников, многие следовали этой тактике, считая, что так безопаснее. Максимум могли образоваться дуэты: Арлекино и Коломбина, Скарамучча и Тарталья, хотя последние никогда этого вслух не признают. Синьора же придерживалась одиночной игры. У неё не было амбиций в продвижении по службе, Предвестница с гордостью носила свой восьмой номер и никому не планировала его отдавать. Она просто жила, плыла по течению, отдавая годы Царице. Ни семьи, ничего. Любимого человека Розалина потеряла очень давно, с тех пор она перестала строить всякие связи. Незачем. Арлекино… Во что она превратилась? Подверженное разложению тело уже только отдалённо напоминало ту великолепную женщину, коей она являлась. Без прекрас, Арлекино была одной из немногих, кого Синьора, как самый давний член Предвестников Фатуи, признавала достойной. Арлекино не была слепо предана Царице, она преследовала свои цели, чем занимались многие, но у девушки была совесть. Она уважала госпожу, подчинялась ей. Дом очага под её руководством стал достойным приютом, где дети могли вырасти в полноценных представителей общества. Десятая Предвестница заслуживала своё место в кругу приближённых. По скромному мнению Синьоры, там вообще достойны находится лишь пара человек: она сама, Коломбина, не отходящая от госпожи ни на шаг, Арлекино, Шут и Тарталья. Последние два являлись эдакими противоположностями. Оба преданы Царице, но у старшего это спокойное чувство, умеренное, зрелое, а вот номер Одиннадцать походил на гиперактивное чадо. Его постоянные отлучки за границу не нравились Синьоре, в особенности когда те касались Ли Юэ, но она не станет навешивать на Тарталью ярлык предателя, потому что тот боготворил госпожу столь яро, что у всех в округе начинала болеть голова. — Её, должно быть, застали врасплох. — сделала заключение Шарлотта после нескольких часов изучения тела Арлекино. С позволения Гидро Архонта им дали право поступать с Арлекино, как вздумается. По большей степени это лишь формальности, может, они и находились на территории Фокалорс, но Арлекино всецело принадлежит Фатуи. Даже после смерти. — Уровень боевых навыков Арлекино довольно высок. — среди молодого поколения Предвестников она немного отставала по силе, а вот со старшим могла и посоревноваться. Как уже говорилось ранее, не за одни физические возможности набирали в старшие офицеры. — Соглашусь с твоей теорией. — не стала упираться Синьора. Она разглядывала одну из десятков фотографий на столе. На всех снимках запечатлено тело Арлекино с разных ракурсов, разные части. Важна любая деталь. — Кажется, противник знал, куда бить. Складывается впечатление, что он целился по слабым точкам. — но такие заявления делать рано. Надо бы провести парочку следственных экспериментов. Неожиданно Шарлотта закивала на предположения Синьоры. Ей тоже казалось, что противник хорошо осведомлён о стиле боя Арлекино, его преимуществах и недостатках. — Я хочу ещё раз проверить место преступления. В сопровождении не нуждаюсь. — Синьора поспешно засобиралась на выход. Взгляд зацепился за подвеску Арлекино. А ведь враг знал о её свойствах. Не то чтобы это им многое давало, подобные украшения, связанные друг с другом и с благосостоянием людей, не редкость, но всё равно данный момент не давал Синьоре покоя. — Можешь быть свободна. — хлопнула дверь. Шарлотта надменно фыркнула. — Могу и буду. — она не стала прибираться, пусть Синьора сама с беспорядком разбирается, журналистку волновали исключительно фотографии, поэтому она забрала только их и отправилась на выход. Дождь. В последние дни он не прекращался. Фокалорс намерена что-то с этим сделать или её устраивала текущая погода? А потом уровень воды на окраинах поднимается, а все вокруг удивляются, с чего бы это. Шарлотта поправила берет, прежде чем броситься под моросящие капли. Не ливень, так, лёгкий душ. Не утруждаясь необходимостью обходить лужи, Шарлотта проносилась сквозь них ураганом. Надо забежать в издательство и отдать начальнику статью на следующую неделю. Если тот опять упрётся рогом и заставит редактировать, журналистка точно уволится. Наверняка! На этот раз обязательно. Пока в одном конце города Шарлотта неслась сквозь дождь, в другой его части Барбара покидала сцену, закончив своё выступление как раз к моменту, когда погода решила разыграться. Зрители потихоньку расходились, площадь опустела, торговые палатки закрывались. Барбара не спешила домой, она спряталась под одним из зонтов, который располагался рядом со столиком, где можно было отдохнуть и не попасть под влияние бурной стихии. Настроение спокойное, ни счастья, ни грусти. Порой подобные состояния казались куда страшнее эмоциональных всплесков. Барбара страдала от приступов апатии на регулярной основе. Это случалось, как правило, после бурных событий, когда одна из эмоций становилась особенно пылкой. В этот раз таким триггером послужила встреча с Анемо Архонтом. Она росла на историях о Барбатосе. Матушка придерживалась вере старому Анемо Архонту, но, вопреки убеждениям, ей приходилось работать в церкви, где уже давно поклонялись другому Богу. Она пошла туда не по своей воле, таково было желание отца Барбары и Джинн. Проще говоря, он не дал ей выбора. Такая работа стала издевательством для женщины, она ощущала себя грязной, ей чудилось, что подобными действиями она предаёт весь Мондштадт. Недалеко от истины. После развода, которого она добилась с невероятным трудом, матушка всё равно не смогла покинуть церковь. В нынешних условиях это означало бы прямое заявление об отречении от веры в Андраса, что равносильно смертному приговору. Женщина не боялась последствий, но у неё на руках осталась Барбара, она опасалась, что дочь пострадает по её вине. Возможно, в постоянных рассказах о Барбатосе скрывалась потребность матери хоть как-то усмирить муки совести. Сначала она в тайне просвещала обоих детей, заменяя обычную сказку на ночь уроком истории, который был в сотню раз более захватывающим. Потом у женщины осталась лишь Барбара, и всю любовь к свободе она передала младшей дочери. Пейдж — одна из четырёх святых фамилий, её представители часто оказывались служителями церкви. Барбару воспитали истинной Пейдж. И она гордилась этим. Она любила свободу, воспевала оду ветру, как и матушка, которая покинула мир живых так рано. В отцовский дом Барбара попала уже твёрдо зная, что сердце её отдано Барбатосу. Убеждения Джинн были схожими. В памяти — рассказы матушки при тусклом свете свечи тёмным вечером, перед глазами — смелая младшая сестричка, готовая посвятить всю свою судьбу ветру. Настоящему ветру. Ни тому, кто высокомерно заявлял о всевластии. А тому, кто даже достигнув вершины, стремился защищать, хранить, оберегать. В отцовском доме было тошно и мрачно. Сестёр постоянно разлучали. Сообразив, что младшая дочь, пробыв долго под влиянием матери, скорее всего, переняла её взгляды, отец не желал, чтобы и Джинн пошла по этой дороге, старшая должна стать достойной главой рода Гуннхильдр. С Барбарой отец планировал поступить, как и с женой: сдать церкви, а там уж пусть разбираются, как хотят. Девочка стала обучаться у священнослужителей с детства, практика весьма распространена в настоящее время — дети ходили в собор, как в школу, где получали образование и правильные взгляды. Сколько слёз она пролила… — Я не могу. — колени болели от долгого сидения на твёрдом ледяном полу. Слёзы застилали взор. Тошнило, но Барбара не могла позволить себе расстаться с едой, она не ела уже сутки, потому что Сёстры наказали девочку за непослушание. — Не могу. Не могу. Не могу. — она ненавидела это место, лживые речи, льющиеся из чужих уст, перевирания многовековой истории. Барбара была худшей ученицей собора. В отличие от матери, ей совершенно не удавалось скрывать своё отношение. Она с трудом сдерживалась, чтобы не огласить во всё горло, в кого по-настоящему верила. — Заберите меня отсюда. Пожалуйста. — дети приходили в церковь, как в школу. Сироты жили здесь постоянно. Барбара не была сиротой, но иногда казалось, что так было бы проще. Ведь ей всё равно приходилось жить здесь по приказу отца. — Барбара Пейдж. — противный голос священника. Как же он раздражал и пугал одновременно, бил по ушам. — Закончила своё нытьё? А теперь иди и читай молитву, как положено. — Барбара вся сжалась под давлением сурового тона. Сколько боли он ей причинил. Сколько синяков осталось на детской тонкой коже. Кому читать молитву? Тому, кто позволял мучить детей? Тому, кто насильно обрекал других в веру? Барбатос ни разу за всю историю не принуждал людей к строительству церквей, статуй. Он обращался к смертным, как к товарищам, принимал их выбор, когда те решили отдать ему дань уважения молитвами, однако относился с лёгкой улыбкой снисхождения. — Вам нет нужды молиться. Если вам требуется помощь, то просто попросите. Однако, коли вам так проще, хорошо, пусть мольбы станут вашими проводниками. Ветер будет хранить вас. Вечно. Когда матушка впервые процитировала эти слова Барбатоса, обе сестры ахнули, в их глазах загорелся восторг. Барбара до сих пор дышала этой фразой, как воздухом. Она была никудышной ученицей. Выказывала открытое пренебрежение, порой даже ненамеренно. Наказание за наказанием, порка, голодовка, одиночество. Через год девочка напоминала живой труп. Тело ослабло от постоянных мучений, ясный блеск детских глаз сменился тоской, кости неестественно выпирали, оттягивали кожу — иногда приходилось голодать неделями. Барбара с тёмной иронией размышляла, не соревнуются ли служители в церкви в том, кто даст девочке наиболее суровое наказание. Часто вспоминалась матушка, светлый образ которой никогда не померкнет в сознании ребёнка. Как она могла терпеть всё это? Как находила силы? Барбара не умела притворяться. А без этого навыка не выжить. Тогда-то она и нашла проблеск света во тьме. Розария. Сирота, такая же ученица церкви. Не самая примерная, но далеко не Барбара, к которой с опаской относились и священники, и Сёстры, и ученики. С Розарией их ничего не связывало. Совершенно. Та сама однажды пошла на контакт с Барбарой, чего девочка не ожидала. Розария необщительная, замкнутая, суровая. С чего бы ей водить дружбу с кем-то? Тем более с такой знаменитостью. Оказалось, их правда связала одна немаловажная деталь. Они обе верили в одного Архонта. Благодаря Розарии многое изменилось. Барбара поняла, что не одна. Совершенно. Их много. Большая часть Мондштадта. Рассказы матери наконец заимели почву под собой. Нет, Барбара верила её историям, хотела верить, но чем больше проходило времени, тем невесомее ощущалась та вера. И когда Барбара была на грани того, чтобы сдаться, к ней на помощь пришла Розария, показала, что всё то, что девочку с детства восхищало — действительно истина. Матушка общалась со многими людьми, имела обширные связи и кучу единомышленников. Более того, Пейдж всегда старались быть «сердцем» тайного движения. Осознав, что на этом сложном пути она не одна, девочка ощутила, как к ней вернулась надежда. Под покровом ночи она сбегала вместе с Розарией в город, где обретала всё больше знакомств. Настоящий Мондштадт жив, там, под скорлупой из грязи и лжи. А врать приходилось всем. Иначе не выжить. Розария долго боролась с упрямством Барбары и, в конце концов, склонила на свою сторону. Из Барбары вышел отменный лжец. Умело прячась за маской смирения, она постепенно перестала получать столь суровые наказания, отношение Сестёр к ней значительно улучшилось, священники взирали с опаской, но ни голодовок, ни порок назначить не могли — не за что. Так и потекла потоком жизнь. Днём — фарс, пропитанный ложью и приторной улыбкой, ночью — возможность сорвать маски, стать собой, встретиться с теми, кто поймёт. Розария сильно помогла Барбаре в адаптации, научила всему, что знала сама, взяла младшую под крыло. У Розарии туго с привязанностями, ещё хуже с проявлением эмоций. Она не умела выражать чувства правильно и не стремилась приобретать этот навык, а Барбара просто научилась понимать и принимать её такой, какая она есть. И во всём этом спектакле Барбара боялась потерять себя. Душно. В этом месте невозможно дышать. Выбранная роль совершенно не подходила. Чересчур тяжела. Поддержки от Розарии не дождёшься, она сломана до самого основания, нарушение в каждой клеточке, в каждой кости. Она заботилась о Барбаре по-своему. По-другому не научили. Наказания стали редкими, но периодически у Барбары сдавали нервы, поэтому пожелтевшие синяки проглядывались из-под рукавов целомудренных одеяний. Болезненная худоба тоже не оставила Барбару, пусть та и не оставалась без еды в последнее время, но организм настолько ослаб, что не мог набрать вес. Безумие. Абсолютное безумие. Она мечтала сбежать отсюда. — Джинн? — на глаза навернулись слёзы. Она не видела сестру два года. Когда священник после ужина подозвал Барбару к себе, та поначалу решила, что снова где-то провинилась, но на удивление её отправили на улицу, потому что кто-то ждал её снаружи. Выглядел при этом мужчина крайне возмущённо. — Что ты здесь делаешь?! — счастье и тревога одновременно. Отец запрещал им видеться. Однажды Джинн уже приходила навестить сестру, за что поплатилась. — У тебя будут проблемы! — ноги несли вниз по лестнице. Барбара не успела затормозить, к счастью, Джинн поймала девочку в объятия, не дав расшибиться. — Я здесь, чтобы забрать тебя. — надрывно зашептала Джинн куда-то в светлую макушку. Обнимать её больно и страшно, кости упирались в руки. Барбара резко отстранилась, неверяще уставилась на сестру. Что она только что сказала? Это невозможно. Отец бы ни за что… — Что ты ему пообещала? — шёпот онемевшими губами. Джинн отвела взгляд. Нет, нет, нет. Что она сотворила? — Джинн! — Что стану следующим магистром. Желание вытащить Барбару из кошмара наяву загнало Джинн в ловушку. Стать магистром всё равно что превратиться в марионетку аристократии. Они обе это понимали в столь юном возрасте, но только с таким условием отец согласился оставить Барбару в покое. Все зыбкие надежды увяли, как цветы без воды. Барбара положила голову на сложенные на столе руки, безэмоционально глядела в сторону заполненных дождём улиц. Капли ударялись о зонт, создавая уникальную мелодию. Тихую, тоскливую. Всё вокруг пропиталось водой. Это же нормально для Фонтейна, да? Гидро оседал в грудной клетке балластом. Она благодарна Джинн за всё. Но не стоило идти на такие жертвы. Потому что в итоге они опять оказались разлучены. Нет, хорошо, несколько лет им удалось провести вместе, после того, как Барбару забрали из собора, но потом Джинн полностью погрузилась в учёбу и работу. У неё не было выбора. Не этого Барбара желала. Мама… На самом деле в ней было мало любви к своим детям и гораздо больше привязанности к идеалам. После развода она всегда смотрела будто сквозь Барбару, не замечая ту перед собой, как полагается матери. Об отце и говорить нечего. Предатель. Розария стала подругой для Барбары, оставалась ей до сих пор, теперь уже став одной из Сестёр. Но девушка не умела проявлять симпатию, забота граничила с агрессией. И, наконец, Джинн. Да, она любила Барбару, однако возможности для того, чтобы показать это, у неё не имелось. Они отрезаны друг от друга самой судьбой и парочкой неудачных решений. Из-за этого всего Барбара ощущала неисправимый холод внутри. Одиноко. Тихо. Невыносимо. Она мечтала ощутить любовь. Пускай она бы осталась в том ужасном месте, если бы Джинн удавалось приходить хотя бы раз в год, этого было бы достаточно. Любовь — жестокая вещь. Барбара отчаянно искала всюду столь мимолётное чувство. И всегда оставалась ни с чем. Хотя бы немного тепла. Она устала от холода. Вечного бега в неизвестном направлении. Приступов апатии. Редкие капли дождя достигали кожи, несмотря на преграду в виде зонта. Бил озноб. Тошнота. И сырость всюду. Чьи-то шаги по лужам. Смелые, некто не боялся промочить ноги. У него узнаваемая внешность в определённых кругах, косы и ясные глаза, поглотившие небо. Барбатос. Она не надеялась когда-нибудь увидеть его вживую, а теперь вдруг потеряла силы встать и поприветствовать Бога, как положено. Венти удивлённо воззрился на Барбару, вокруг которой капли плясали сложный танец. Благо народа поблизости нет. Очевидно, что произошло. Появился очередной Апостол. Венти успокаивающе улыбнулся, рука осторожно коснулась взмокшего лба девушки. Яркая печать окрасила пространство мягким голубоватым оттенком. — Спи спокойно, ребёнок. — глаза Барбары покорно закрылись под воздействием печати. — Когда ты очнёшься, вся боль пройдёт. — мягкий голос обещал мирные сны без кошмаров. Барбара отпустила сознание, дав ему угаснуть. Впервые за столько лет она ощутила тепло.