The Glory

Проклятье. Что это было? Почему именно сейчас? Почему они не встретились в зале или хотя бы утром в особняке? Ёнсо готова даже просидеть с ним всю ночь на кухне, чем ещё раз пережить этот двухминутный позор, пока Хван Хёнджин стоял позади неё. Искры так и летали, а зеркало чудом не раскололось от такого напряжения. Но самое ужасное, что Ли Ноу стал свидетелем этой сцены. Господи, хочется провалиться на месте прямо сейчас. А ещё лучше — сгореть и развеяться пеплом, чтобы даже малейшей крупицы этого стыда не осталось. Как теперь смотреть в глаза Минхо? Как объяснить по-нормальному то, что он видел и слышал, вместо сдавленного «Не понимаю, о чём ты»? Конечно, он, чёрт возьми, обо всём догадался. Любой бы догадался, если он не полный кретин. Но Ли Ноу даже хватило выдержки больше не спрашивать ни о чём: забрать отмытый пиджак и оставить Ёнсо наедине с собой. Да он практический святой, получается. Холодная вода обжигает ладони, и Ёнсо в очередной раз растирает ими поалевшие щёки и шею. Мыслей много, а вот сил обдумывать каждую — нет вообще. Все эти догадки сводят с ума. Нужно постепенно разобраться с каждой, иначе Ёнсо просто с ума свихнётся — пусть и порой кажется, что она уже. Сначала нужно поговорить с Ли Ноу. Определённо, это первостепенная задача. Если Ёнсо с ним не объяснится сегодня — если хотя бы не посмотрит ему в глаза — не уснёт. Он заслуживает объяснений. Хочется верить, что он вообще станет слушать, а ещё лучше — услышит. Мысль о том, что Ли Ноу возненавидит её — просто невыносима. Наверное, Ёнсо требовалась именно такая оплеуха, чтобы понять, что Ли Минхо действительно небезразличен ей. Как же глупо, что эту пощёчину она получила в его же присутствии. Если бы это было возможно, Ён бы никогда не вышла из проклятого туалета. Никогда бы не посмотрела в глаза Минхо и никогда бы не вернулась в особняк на Кэролвуд Драйв. Но это невозможно — прятаться вечно не получится — она понимает это. Последний раз смотрит на себя в зеркало, выбрасывая махровую салфетку в корзину под раковиной, и выходит в общий зал, тут же приходя в себя. Пусть всё, что произошло в уборной — останется в уборной. Иначе Ёнсо окончательно чокнется. До конца банкета осталось несколько часов, и стоит сконцентрироваться на раздаче напитков и канапе — да, это сейчас первостепенно. А разговор с Ли Ноу всё же немного подождёт — надо обдумать, что именно она ему скажет. Хорошо, что она не побежала за ним в общий зал сразу. Теперь понимает, что всё же ей понадобится чуть больше времени. Порефлексирует об этом, пока будет ехать домой на велике несколько километров — ноги завтра точно будут отваливаться. Зато не наговорит сегодня очередных глупостей впопыхах. Нет сил выглядывать в зале Хёнджина — желания тоже нет. На глазах у такого количества народа он точно не будет доставать её. Можно выдохнуть и продолжить быть лишь тенью. — Ты должна мне помочь, — тонкие пальцы цепляются за ткань чёрной рубашки в районе локтя, и Ёнсо удивлённо поворачивается на Мэг, на которой лица нет. — Срочно, иди на парковку и… — С чего вдруг? — высвобождает руку Ёнсо, не давая ей закончить. — Джин сейчас обозвал одного из продюсеров толстосумом-импотентом, — она нервно поглядывает куда-то в сторону, снова возвращая взгляд на Ёнсо: — Это катастрофа. Скандал от Хван Хёнджина посреди официального приёма, где собрались сливки сливок? Попахивает пёстрыми завтрашними заголовками желтушных изданий. Хоть мероприятие и закрытое, но журналюги всегда находят способ, как просочиться даже за самые высокие заборы. — А я чем помочь могу? — не понимает Ёнсо, косясь в ту же сторону, куда смотрела Меган секунду назад. Людей слишком много. Даже если там разворачивается какой-то скандал, то отсюда ничего не разглядеть за пеленой лоска вечерних нарядов калифорнийской богемы. — Если он сейчас уедет — нам конец. Кого именно под «нами» понимает Меган — непонятно. Но по её ошалевшим глазам не сложно догадаться — она не шутит. Только есть проблемка: Ёнсо не хочет в это ввязываться. Помощь Хван Хёнджину не входит в меню на этом празднике жизни. — Прости, я не могу уйти, — нарочито безразлично пожимает плечами Ёнсо, скрещивая руки в знак протеста. — По правилам я не могу покидать зал. Тем более, выходить на парковку для вип-гостей. Меня надбавки лишат. В конце концов, Ёнсо согласилась подработать лишь по одной причине — деньги. Эта авантюра и так уже пошла по одному месту. Не хватало ещё и заработка лишиться — ну уж нет. — Я заплачу втрое больше, только не дай ему смыться, — вскидывает руками Мэг, снова вытягивая шею, пытаясь разглядеть в толпе кого-то. — Чёрт, — в никуда произносит она. — Грег вернулся один, — кривится она, понимая, что Хёнджин опять накосячил по полной программе, а разгребать это дерьмо ей. — Парковка, сейчас же! — опять смотрит Ёнсо прямо в глаза, хватая её за плечи. — Не дай ему остаться одному, я прошу тебя. В голосе слышится такое отчаяние, что Ёнсо даже не по себе становится. Хёнджин уже большой мальчик. Ему не нужна нянька. Но, похоже, Меган так не считает. Какая моча ему ударила в голову на этот раз? Не мог же он так выйти из себя из-за их диалога в уборной? Наверняка ему предложили гонорар на пару сотен долларов меньше, чем он рассчитывал — бедняжка. Как же он теперь оплатит очередную тусовку у бассейна? Наверное, придётся отказаться от парочки садовников и стричь кусты самостоятельно. — Ладно-ладно, — Ён брезгливо скидывает чужие запястья со своих плеч. — Не забудь про деньги. — Иди уже, — Мэг нетерпеливо подталкивает её в сторону выхода, ведущего в фойе. А в следующую секунду уже пробирается меж гостей, придерживая подол изумрудного платья. У выхода из ресторана нет ни Пола, ни Минхо, ни кого-то, кто мог бы остановить Ёнсо и задать логичный вопрос — куда она намылилась? Охрана даже не обращает на неё внимание, и Ён выходит из шумного зала в роскошный вестибюль отеля Фор Сизенс. Постояльцы ждут регистрации у стойки ресепшена. Портье прижимает щекой трубку телефона, параллельно вбивая паспортные данные гостей в базу данных. А девушка из персонала со знанием знатока раскладывает рекламные брошюры на стеклянном столике, одновременно с этим отвечая на вопрос мужчины, вальяжно развалившегося на кожаном кресле слева. Скрепя зубами от негодования, Ён пересекает вестибюль, чувствуя, как шпильки лодочек утопают в персидском ковре, словно в перине. Лифт на цокольный этаж едет совсем неторопливо, да и Ёнсо не особо спешит, хотя, может, и стоило бы. Что она ему скажет? «Пожалуйста, вернись в зал, а то Меган не заплатит мне деньги»? Похоже, что именно это и придётся говорить. Парковка, как парковка. За исключением вереницы дорогих автомобилей, что как по линеечке стоят рядами, будто в автосалоне, блестя отполированными бамперами. Ёнсо сама недавно один такой намывала — и не только у автомобиля. В тот момент казалось, что если она ещё немного поддаст напора, то действительно сможет стереть с лица Хёнджина эту притворную маску — не вышло. Он даже тут её разочаровал. Как она вообще могла допустить мысль о том, что Хван Хёнджин может оказаться адекватным? Да он конченый — точно конченый. Высокомерный, наглый и самовлюблённый тринадцатилетний мальчишка, который не наигрался в песочнице. Пусть подавится этим песком, пыль которого пытался пустить Ёнсо в глаза. Ему почти удалось. И даже от одной мысли об этом становится не по себе. Почему именно она? Почему не Суа? Почему, на худой конец, не Райли? Почему именно Ёнсо выпала честь стать добычей, когда вокруг Хёнджина столько женщин всех слоёв общества — всех расцветок и форм — а выбрал он своей целью именно её. Наверное, кто-то вроде Эшли ложится и просыпается с мыслью, что именно сегодня Хван Хёнджин зайдёт в их кафе, закажет молочный коктейль и будет сидеть за девятым столиком до самого закрытия. Ждать ту самую официантку, в которую влюбился с первого взгляда. Это даже звучит абсурдно. Если Хёнджин заявится в их закусочную, набегут фанатки и пресса. И Эшли будет первой, кто откинется от счастья. А Ёнсо станет первой в их семье, кто сядет в тюрьму. Да ещё и по статье «Умышленное убийство с особой жестокостью», если такая вообще существует на территории Соединённых Штатов. Широкие плечи Ян Чонина легко заметить даже издалека: стоит у пустого парковочного места, а мышцы на лице играют, пока он дожидается ответа на телефонный звонок. Цоканье каблуков по бетонному полу привлекает его внимание, и, едва повернув голову, Чонин узнаёт Ёнсо, убирая мобильник от лица: — У тебя телефон с собой? — тут же срывается с места он, идя ей навстречу. Голос эхом отскакивает от серых стен, нагнетая и без того напряжённую атмосферу. — Да, — отвечает она, останавливаясь напротив. — Давай сюда, — требует он, протягивая руку раскрытой ладонью вверх. — От меня Хван трубку точно не возьмёт. — А от меня возьмёт? — скептически морщится она, складывая руки на груди. Почему-то каждый раз, когда речь заходит о Хёнджине, ей хочется закрыться — даже если его физически нет рядом. — А он знает твой номер? — Нет, — тут же выпаливает она, хотя… Вдруг знает? Он вполне мог вытребовать его у Суа — сталкер чёртов. — Тогда давай. Его нужно остановить, — нетерпеливо тянет руку Чонин, и Ён цокает, раздражённо закатывая глаза. На такие условия они с Меган не договаривались. — От чего? От очередной пьянки в компании проституток? — едко усмехается она, но всё же вытаскивает телефон из кармана классических брюк. — Есть вещи и похуже похмелья, — серьёзно отвечает он, вбивая номер Хёнджина по памяти. Похоже, уже не в первый раз Чонину приходится названивать своему шефу с разных телефонов. А может, это часть его работы? — Ага, жёлтый таблоид в утренних новостях. Эшли только рада будет, и Чанбин будет опять умолять, чтобы она переключила канал. А Ёнсо будет упиваться тем, что жизнь Хван Хёнджина опять идёт под откос. До этого мысли о его провалах не так радовали. Сейчас наоборот приятно думать, что он по своей же глупости может разрушить собственную карьеру. …не всё же ему рушить жизнь Ёнсо. — Ты не понимаешь, — качает головой Чонин, прикладывая трубку к уху. — Да уж куда мне, — бубнит Ёнсо и добавляет: — Только не говори, что это мой номер. Чонин небрежно кивает, глядя куда-то мимо Ён, и буквально подрывается, когда гудки прерываются рявкающим «Алло»: — Скажи, чтобы вернулся, — Чонин буквально насильно прижимает к уху Ёнсо её же мобильник, а второй рукой хватает её за середину предплечья, чтобы не сбежала. — Кто это, блять? — практически ревёт Хёнджин, и Ёнсо жмурится, боясь даже вздохнуть. Чувствует, как Чонин сильнее сжимает её руку, требуя тем самым от неё действий. — Это Ёнсо, — выдавливает из себя, недовольно зыркая на Чонина. Хватка тут же ослабевает, и Ён забирает телефон из его рук, отступая на шаг. В трубке молчат. Слышен лишь фоновый гул автомобиля, и от этого ещё больше не по себе становится. — Ты меня слышишь? — Да, — хрипло и уже не так агрессивно произносит он и снова замолкает. — Вернись, — через силу произносит Ёнсо, и ещё с большим усилием добавляет: — Пожалуйста. Глухое молчание режет слух. Лучше бы Хёнджин истерил ей в трубку — придыхание, с которым он произносит вопрос, прошибает, словно копьё: — Зачем? Чёрт. Затем, что все вокруг тебя трясутся, а ты капризничаешь как детсадовец — вот зачем. — Все переживают, — произносит она, поглядывая на Чонина, ища поддержки. А он одобрительно кивает, жестом руки прося её продолжать. Когда начинает казаться, что театр абсурда хёнджиновой спесивой натуры уже начинает собирать шатры, из шляпы фокусника выскакивает очередной белый кролик. — А ты? Нет, всё же, лучше бы Хёнджин продолжал молчать. — Что я? — Ты переживаешь за меня? Язык завязывается в узел, глотку сводит спазмом, а в голове Ёнсо сейчас все шуты и акробаты пытаются поймать белого запуганного кролика, что мечется от одной стенки черепного манежа к другой. Ну почему его слова звучат так, словно Ёнсо для него что-то значит? Почему каждый раз, когда он смотрит на неё в упор — подкашиваются колени, а веретено мыслей начинается вращаться с такой бешеной скоростью, что шерстяная нить обжигает кожу, разрывая последнее, что у Ёнсо ещё осталось — самообладание. Им определённо стоит поговорить и расставить все точки. Взаимодействовать в таком ключе, как привык Хёнджин — невозможно. Похоже, что в его мире все вопросы решаются через постель. Ён не согласна на такой диалог. Динамик работает достаточно громко, чтобы Чонин мог расслышать телефонный разговор целиком. Ёнсо косится на него исподлобья, понимая, что вряд ли Чонин ей поможет ответить — никто не поможет. Да, чёрт возьми. Как бы она не бесилась из-за Хёнджина. Как бы он не выводил её из себя каждый раз своим напором — она, блин, переживает. Наверное, поэтому не даёт ответ сразу — сама себе в этом признаться не может. — Ён, ты переживаешь за меня? — требует он, но голос не повышает. …лучше бы кричал. Ёнсо уже открывает рот, чтобы нагло соврать, но страх в глазах Чонина вовсе неподдельный. Господи, неужели ей сейчас придётся действительно это сделать? — Да, — коротко отвечает она, но и эти звуки даются с колоссальным усилием. Нельзя говорить такое Хёнджину. Он не из тех, кто сделает вид, что ничего не было. Ей это ещё аукнется и, может, совсем скоро. — Вернись в отель. Я прошу тебя. Самообладание? Да похоже, что у Ким Ёнсо вообще никакого самообладания не осталось. В груди щемит тревога. Но уже не за состояние Хёнджина — за собственные чувства. Ей проще его ненавидеть — итак ненавидит. И жить с мыслью, что он последний подонок, что практически правда. Но стоит признать, что ей станет легче, когда он вернётся. Простит ли она его? Ни за что. Уж на это Ёнсо нашкребёт песчинки выдержки. — У тебя есть десять минут, — тон, не терпящий возражений. Вот так Хёнджин разговаривает с ней, захлопывая крышку ловушки. А она опять клюёт на это. — Что? — не понимает Ёнсо, снова ища поддержки во взгляде Чонина, но тот лишь разводит руками в таком же непонимании. — Через десять минут буду ждать у запасного выхода. — Нельзя, там папарацци, — встревает в разговор Чонин, наклоняясь ближе к трубке. — Мистер Хван, Меган убьёт и Вас, и меня. — Они толпятся у главного, — безразлично произносит он. — И, Чонин… — Да. — Не вздумай сказать об этом Мэг. — Что Вы собираетесь делать? — Чонин пытается понять план его действий, потому что явно не догоняет, что теперь на уме у Хван Хёнджина. Ёнсо передаёт трубку, и теперь слышит лишь неразборчивый бубнёж на том конце провода и краткие ответы Чонина: — Да, сэр. Да, — кивает он как болванчик, отвернувшись спиной к Ёнсо. — Я понял, сэр. — Я никуда не поеду, — тут же выпаливает она, как только Чонин сбрасывает звонок. — Если не хочешь делать то, что просит он, то сделай то, что прошу я, — серьёзно произносит Чонин, возвращая ей телефон. — Он не просит, а требует, — огрызается Ёнсо, больше не в силах сдерживать язык за зубами. Да и рядом с Чонином можно это себе позволить. По крайней мере в компании Сынмина и Суа он ведёт себя достаточно свободно, чтобы высказывать недовольства по поводу их сумасбродного начальства. — Послушай, — запускает руки в карманы брюк Чонин. — Ему нельзя оставаться в таком состоянии одному. Он может навредить и себе, и окружающим. А рядом с тобой он сможет прийти в себя. — Я что, подорожник? — едко усмехается Ён, но на лице Чонина нет ни единой эмоции. — Он специально это делает. Ты разве не видишь? Манипулирует всеми, чтобы за ним бегали как за капризной знаменитостью. Я никуда не поеду. — У него сейчас был нервный срыв, — бесцветно произносит Чонин. — Я его таким больше года не видел. — Пусть выпьет пустырник, — цокает языком, пытаясь свести всё к шутке, но Чонина не пробить: — Побудь с ним. Нас он не хочет видеть. — А мне с этого что? — протестует Ёнсо. — Я тоже не хочу его видеть. Ну вот почему каждый раз, когда она пытается выдержать дистанцию, жизнь сталкивает её нос к носу с проклятым Хван Хёнджином? Сейчас фигурально, но и буквально тоже пару раз бывало. Может, это знак, что стоит уже во всём разобраться? Раз ему — якобы — так не всё равно на Ёнсо, то может он прислушается и ослабит свою хватку? Вернётся в особняк, напьётся в подвале абсента, а на утро попросит французский завтрак, сидя на своей идеальной кухне, похожей на больничную палату — роскошный морг человеческих чувств. Или он по воскресеньям там завтракает? Да пофигу вообще. — Я буду тебе должен, только съезди с ним, куда он хочет. Пожалуйста.

☆☆☆

Неоновый свет приборной панели полярным сиянием пробегает по голым коленям Ёнсо. Рабочую форму пришлось сдать, чёрные лодочки теперь в рюкзаке, что валяется где-то слева от потёртых конверсов Ёнсо, а она сама одета в свои обычные джинсовые шорты и толстовку поверх футболки. Рядом с прилизанным Хёнджином она смотрится так, будто старший брат-бизнесмен сейчас со скандалом забрал её с вечеринки одноклассника, испоганив первый поцелуй. В радиоприёмнике бормочет прогноз погоды, за окном мелькает ночной Беверли, а лицо Хёнджина бледнеет спокойствием. Ёнсо периодически косится на него, боясь, что он заметит её внимание и перехватит взгляд. Но Джин смотрит лишь на дорогу и периодически в зеркала заднего вида. И каждый раз, когда он поворачивает голову в сторону пассажирского места, Ёнсо непроизвольно задерживает дыхание. Бэ-Эм-Вэ выезжает на просёлочную дорогу, и Ёнсо с опаской оглядывается, понимая, что путь теперь им освещает лишь свет фар. — Мы разве не домой? — называет особняк Хёнджина «домом» и чуть осекается, видя едва заметную ухмылку на лице Джина. — Я не хочу никого видеть сейчас, — произносит он, чуть вытягивая шею, чтобы рассмотреть булыжник, на который пытается не наехать. — Так может мне лучше выйти? — Ты исключение, — Хёнджин бросает на неё мимолётный взгляд, и в этом освещении, что переливается, будто брызги малинового сока, его радужки кажутся фиолетовыми. Да он чёртов Таргариен — безумный и неконтролируемый. Причём настолько, что песнь льда и пламени утягивает в хоровод противостояния не только всех вокруг, но и его самого. Грунтовая дорога серпантиновой змеёй идёт вверх на холмы. Стоит надеяться, что они едут в такую глушь не для того, чтобы Хёнджин надругался над Ёнсо, оставив потом её изуродованный труп на растерзание койотам? Если так, то Ёнсо стоит убить его первым. Боже, что за мысли вообще. Ён сама усмехается их нелепости, но тревожный колокольчик в груди всё же позвякивает каждый раз, как машину дёргает на очередной колдобине. Мотор глохнет. Хёнджин молча отстёгивает ремень безопасности, открывая дверь: — Пойдёшь? — застывает, выставив одну ногу наружу, а сам оглядывается через плечо на Ёнсо. — Нет, — отрезает она, даже не глядя на него. — Если станет скучно — я буду ждать. Дверь глухо закрывается, и в ночной вуали виден лишь мужской силуэт. Хёнджин удаляется куда-то вперёд и усаживается на траву в том месте, где склон начинает уходить вниз. Так и сидит там, глядя в пустоту бескрайнего горизонта, словно ждёт чего-то. …или всё же кого-то. Ёнсо из принципа не идёт. Может, она и дала увлечь себя в очередную игру, но следовать правилам не собирается. Если Хёнджин хочет сидеть там на сырой земле — пусть сидит. Только его костюм жалко. Наверное, стоит целое состояние, а Джин относится к нему как к дешёвой тряпке. Наверное, в этом и есть их главное различие: Ёнсо не привыкла быть расточительной — ни с вещами, ни с людьми. А Хёнджин — наоборот — воспринимает всё как жвачку, выбрасывая её даже раньше, чем та потеряет вкус. Проходит полчаса, а он даже с места не сдвинулся — вот это выдержка. Может, уснул? Ёнсо уже успела и Джисону пожаловаться, и Эшли написать, соврав, что ей стало плохо и поэтому пришлось уйти раньше. Даже сообщить Алексис о том, что вернёт туфли в понедельник, когда они вместе поедут в универ. Для сообщения Минхо только подходящих слов пока не нашла. Долго смотрит на открытый диалог и чуть инфаркт миокарда не получает, вздрагивая, увидев бегущую строку «Печатает сообщение…». Звук всплывающего оповещения взрывает замкнутое пространство салона автомобиля. И как только Ёнсо собирается вчитаться в текст, экран мобильника тухнет, отражая лишь малахитовые переливы приборной панели. — Чёрт, — несколько раз пытается нервно зажать кнопку блокировки, но ничего не происходит. Это было единственное, на что она могла отвлечься, пока Хёнджин придаётся полуночным думам где-то в траве. В бардачке лишь солнцезащитные очки Версаче, почти полная пачка Мальборо и полупустая фляжка, скорее всего, с остатками излюбленного абсента. Всё это богатство вызывает на лице Ёнсо гримасу неприязни. Никакого шнура для зарядки нет. Это проблема. Терпения и принципов Ёнсо хватает ровно на три минуты. Щелчок ремня безопасности, что как якорь удерживал её в кресле всё это время, хлопок дверцы, и Ён бредёт в сторону склона, обхватив себя руками. — Когда обратно? У меня телефон разрядился, — останавливается справа от Хёнджина, ещё сильнее кутаясь в серую толстовку. Ночью всё же прохладно, ещё и на холмах. — Тебе дать позвонить? — смотрит на неё снизу вверх, и Ёнсо лишь на секунду удерживает зрительный контакт, переводя взгляд вперёд. — Нет, поехали домой, поздно уже, — цедит она, поджимая губы. Теперь понятно, почему Хёнджин выбрал именно это место: весь Лос-Анджелес буквально на ладони. Его огни сверкают, затмевая свет звёзд, что небо кажется практически чёрным. Лишь сырная головка Луны создаёт им конкуренцию. В животе начинает урчать. В отличие от Хёнджина, Ён на банкете работала, а не лакомилась причудливыми закусками, попивая шампанское, ценник которого сопоставим с надбавкой, которую она теперь точно не получит. Остаётся лишь надежда на компенсацию от Мэг. Знай Ёнсо, что придётся ещё куда-то ехать с Джином, ни за какие бы деньги не согласилась. — Посиди со мной пять минут и поедем, — произносит он, всё так же глядя на подбородок Ён. — Точно? — она всё же опускает взгляд, пытаясь понять: Хёнджин снова пытается её одурачить или действительно через пять минут встанет, сядет в машину и отвезёт их на Кэролвуд Драйв? — Точно, — лёгкая улыбка лунной дорожкой разливается по его лицу. — Садись, — кивает на место рядом с собой и, дождавшись, когда Ёнсо опустится вниз, переводит взгляд на город. — Пять минут и всё, — напоминает она. — Холодно. Это, конечно, немного преувеличено. Не так уж и холодно — можно и все двадцать минут просидеть, глядя на эту красоту у подножья холма. Но не в коротких шортах. И не рядом с бесячим Хёнджином. По ногам бегут мурашки, и Ёнсо обхватывает колени руками, притягивая чуть к себе. Неловкое молчание изводит, и Ён вроде и хочется завести тот самый разговор, а вроде… — Когда я только переехал в Эл-Эй, то часто приходил сюда, — хриплый голос Хёнджина чуть пугает Ёнсо, и она мельком косится на него, убеждаясь, что он всё ещё смотрит вперёд, а не на неё. — Сидел здесь, как сейчас. И представлял, что когда-то каждый в этом городе будет знать моё имя. — Поздравляю, твоё имя знают не только здесь, — бубнит Ён, а один уголок губ Хёнджина дёргается в кривой ухмылке, но тут же падает обратно. — А какой в этом смысл? — сухой вопрос летит с обрыва вместе с неоправданными надеждами и взорвавшимися, как сверхновая звезда, мечтами. Лишь пыль — вот что осталось от грёз о звёздной карьере. Разве об этом он мечтал, когда из кожи вон лез, пытаясь пробиться в Голливуд? Об этом, когда спал по два-три часа, совмещая актёрские курсы, прослушивания и подработку, потому что жить в гараже Феликса Ли было невыносимо? Задумывался ли над тем, что можно быть одновременно нужным всем и никому вовсе? Нет. Даже не представлял, что такое возможно. Это не то, о чём он думал, когда получил свою первую роль заднего плана. Это не то, что не давало ему спать по ночам, когда он наконец смог снять квартиру на первый полученный гонорар. Но это то, о чём он задумался, когда впервые ступил на садовый участок в роскошном Беверли-Хиллз. Раньше он лишь прогуливался по этим улицам со «звёздной картой», а теперь он сам отметина на ней. Часть маршрута, крест на бумаге — мишень. Он никогда не задумывался, что происходит за высокими заборами идеальных домов в Беверли-Хиллз. Какие тайны таят их обитатели, и на что готовы пойти простые смертные, лишь бы одним глазком взглянуть на роскошную жизнь знаменитостей. Люди, что живут на этих холмах, приковывают внимание одним лишь своим появлением — одним упоминанием имени. Распаляют зависть у тех, кто тоже пытался, но не смог. Вдохновляют тех, кто как Хван Хёнджин когда-то приехал в город ангелов, не зная, что все из них падшие. Их любят и ненавидят, ими восхищаются и их презирают. Но какова цена той жизни, что блистает с обложек глянцевых журналов? И чем приходится платить, возжелав вкусить лакомый кусочек торта, под названием слава? Конечно, никто об этом не думает до того момента, пока не станет слишком поздно поворачивать назад. Потому что пути назад уже нет. Теперь он тот, кто живёт за высоким забором: тот, кто хранит свои тайны, оберегая от всех — потому что доверия больше нет никому. Это его любят и ненавидят. Это им восхищаются и его же презирают. …Ёнсо презирает. Модные журналы буквально дерутся за то, чтобы Хван Хёнджин снялся для их обложки. Но как дорвутся, начинают стягивать с него живьём кожу в попытке обнажить очередную сенсацию: подловить, уличить и вскрыть, будто обёртку шоколадного пралине. Такого же убийственно сладкого, как всеми желанный кусочек славы, торт которого Хёнджин жрёт каждый день до одури урановой ложкой. Тошнит уже. — Я забыл, каково это, — грустно улыбается он, опуская взгляд на протоптанную траву под ногами. — Когда никто тебя не знает? — даже как-то с понимаем произносит Ёнсо, и Хван снова усмехается, резко поворачивая на неё голову: — Смущаться рядом с девушкой, которая нравится. — А, — только и может ответить, боясь сказать ещё хоть что-то. Осознание услышанного приходит не сразу — паралич наступает быстрее. — Можешь ничего не отвечать, — Хёнджин отводит взгляд, устремляя его в безмятежную пустоту лунной ночи. — Я должен был это сказать. Так мне самому легче принять этот факт. Как наивно было полагать, что она сможет с ним поговорить. Вряд ли после услышанного удастся выдавить из себя хоть что-то внятное. Почему он это делает? Почему опять путает её планы и мысли? Почему заставляет сердце биться быстрее? — Не знал, что ещё остались такие люди, как ты, — продолжает он, поправляя Ролекс на левом запястье. — Какие? — всё же давится воздухом Ёнсо. — Искренние, — ведёт плечом он. — В своей любви и в своей неприязни. Нельзя быть такой искренней, Ён, — опять смотрит на неё, и в сапфировых радужках отражается холодный лунный блек, превращая их в хрусталь. — Да пошёл ты, — выпаливает она, отворачиваясь прежде, чем успевает заметить умилительную улыбку на хёнджиновых губах. — Вот видишь, — устало качает головой он. — Невозможно быть такой. Вздох сожаления режет воздух, электризуя. Как Хёнджин вообще ещё дышать умудряется? Ёнсо вот, чтобы вобрать кислород, приходится говорить: — Почему ты устроил скандал? Что-то случилось? Сама не верит, что интересуется о его состоянии, но это сейчас единственный способ избежать неловкого разговора. — Сегодня или вообще? — неоднозначно усмехается он, и Ёнсо понимает, что, похоже, повод действительно был. — Отец позвонил перед банкетом. Сказал, что даёт мне полгода, чтобы закончить все проекты и вернуться в Корею. — Корею? — не понимает Ёнсо. Не то, чтобы она гуглила что-то о Хёнджине… Но про его семью в интернете мало что написано. Джин избегает вопросов о близких во время интервью, да и жёлтой прессе эта тема не так интересна, как его проститутки из Европы. — У отца своя, как он это называет, «империя», — Хёнджин театрально показывает в воздухе кавычки, делая акцент на последнем слове. — Бытовая химия: порошки, шампуни, таблетки для унитазов. Не суть важно, — небрежно перечисляет он, словно упоминание отцовского бизнеса вообще к нему никакого отношения не имеет. — Он хочет, чтобы я унаследовал её. В Южной Корее наследование семейного бизнеса обычное дело. Если тебе повезло родиться в семье предпринимателей, то готовься, что из тебя любыми путями захотят сделать приемника. По этому же принципу Ёнсо выбирала направление в университете — родительский ресторан рано или поздно перейдёт ей. А Ёнсо не хочет всю жизнь сидеть в одной забегаловке. Конечно, отца Минхо ей не переплюнуть — ресторан в отеле Фор Сизенс это высший пилотаж. Но создать небольшую сеть рыбных заведений помимо Пусана — например, ещё в Тэгу и парочку в Сеуле, может, даже где-то в Каннаме… Да, пожалуй, это и есть главная цель. Конечно, если кто-то когда-то предложит Ёнсо стать управляющей крупной сети американских закусочных, то она носа воротить не будет. В Корею всегда успеет вернуться. Но если с американской мечтой не выгорит, то мама приготовит к её возвращению самый вкусный чаджанмён. — Ты из богатой семьи? — уточняет, хотя и так очевидно, что вопрос идиотский. Хёнджин надменно усмехается, всё так же не глядя на неё: — Если ты думаешь, что происхождение — золотой билет в жизнь, то ты ошибаешься, — в голосе нет эмоций — вообще никаких. Ни раздражения, ни грусти, ни сожаления. Настолько, видимо, Хёнджину противно говорить о своей семье, что весь спектр эмоций становится лишь бесцветной дымкой сигаретного дыма. Пеплом бы развеял эти воспоминания с Голливудских холмов, вот только невозможно это. Приходится жить, всеми мыслимыми и немыслимыми способами, стараясь не допускать даже мысли о семье. А сейчас Хёнджин сидит здесь рядом с девушкой, которая подарила ему самое недосягаемое и желанное — забвение. Перекрыла своим появлением всё то, что мозолило извилины в мозгу изо дня в день. Теперь Хёнджин может думать лишь о том, где она сегодня была, что ела и с кем общалась. Сидит ли она сейчас в их маленькой каморке для прислуги или в первом часу ночи придёт на кухню за бутылкой воды в своих пижамных шортах. Блять, да он просто помешался на ней. Помешался настолько, что даже сейчас, вскрывая ненавистную могилу воспоминаний семейного склепа, он может думать лишь о том, что за парень был рядом с Ёнсо в том проклятом толчке ресторана. Откуда они с ним знакомы? Почему стояли так близко? Почему он вообще посмел приблизиться к его Ёнсо? Это запрещено. В голове Хёнджина целый райский сад из мгновений, где хоть на долю секунды мелькала эта девчонка. Цветы пахнут так, как пахнет она. Фрукты на вкус такие же, как её сладкие губы — из головы совсем не выходят. Ручьи журчат её звонким смехом, а бабочки взмахивают крыльями так же изящно, как Ёнсо поправляет выбившуюся прядку волос у лица прямо сейчас. Невозможно не думать о ней. Невозможно не хотеть. Хёнджин смотрит теперь только на неё. Никакие огни Лос-Анджелеса не сравнятся с блеском в её глазах, когда Ён обливала его водой из шланга. Хёнджин на многое готов пойти, чтобы ещё раз увидеть их сверкание. …практически на всё. Смотрит в упор, как и она на него. Ёнсо всегда сидела так далеко? Почему их плечи едва соприкасаются, что через слои серой толстовки, чёрного пиджака и шёлковой рубашки нельзя ощутить совсем ничего? Хотя нет, ещё как можно: плющ желания внизу живота, что сплетается с венами и артериями, стискивая ещё и диафрагму. Листья на плодовых деревьях райского сада колышатся от малейшего движения ресниц, что прокрашены коричневой тушью, едва отпечатавшейся под бровями. Хёнджину хочется поправить ей макияж: дотронуться подушечкой большого пальца и стереть этот маленький изъян с её практически кукольного лица. Хотя нет. В ней нет изъянов. Ким Ёнсо прекрасна в своей простоте взглядов, в своих бесформенных футболках, с небрежно закрученными волосами в низком пучке. Как тогда — на кухне. Как в ту бесконечно долгую дурманящую ночь, когда Ёнсо не хотела успокаиваться и просто лечь уже в кровать. Тогда Хёнджину хотелось выкинуть её в окно гостевой спальни — прямо в бассейн. Но даже в тот момент сердце щемило от малейшего прикосновения к вельветовой коже её оголённых предплечий. Россыпь маленьких шрамов, оставленных клыками животных. Хёнджину они хорошо знакомы. У него точно такие же, но не на руках — на душе. Каждая вспышка фотокамеры, каждый таблоид и каждое перевратое до последнего слово интервью — всё это врезается по самые дёсны в живую плоть его искалеченной мечты. Возвращает с небес на землю. Сжирает как личность, оставляя лишь привлекательную обёртку. Вот только для кого? Ёнсо так близко, но хочется ещё ближе. Хочется прикоснуться: запутать пальцы в волосах на затылке у тугой резинки, что поддерживает её причёску. Сорвать с губ желанный поцелуй и наполнить лёгкие удушающим ароматом — даже если это будет уже ненавистные для него брауни с бергамотом. И как только Феликс посмел опорочить его сокровище? Как ему вообще в голову взбрело додуматься накормить Ёнсо ебучей травой? Но это не то, о чём Хёнджин хочет думать прямо сейчас. Не о придурке Ликсе, не о вечных спорах с отцом за собственное будущее и даже не о том парне из ресторана. Как он представился — Ли Минхо? До них всех нет дела. Она сейчас рядом с ним — Ёнсо рядом с ним. И Хёнджин хочет раствориться в ней, как предрассветная дымка в лучах августовского солнца, что встаёт над голливудскими холмами в пять тридцать, когда Хёнджин может наконец-то побыть один. …пока не проснутся обитатели особняка. Пока мексиканцы не выйдут в сад с газонокосилками. Пока Ким Ёнсо не будет тщетно пытаться спрятаться за стволами старых лип вдоль дороги, подглядывая за ним. Он заметил — в тот день он заметил её. Уже в этот самый момент хотел подойти, но не стал. Как полнейший кретин вернулся к себе в спальню, где в его кровати спала какая-то мадмуазель. Никого больше в его постели не будет: ни Меган, ни Пайпер, ни всех тех безымянных девиц, что вешаются на его шею на каждой тусовке, желая то ли пробиться с его помощью в Голливуд, то ли просто пробиться в его штаны. Второе прежде удавалось практически каждой второй. Но хватит этого. Хёнджин готов отказаться от подобного баловства, если будет знать, что Ёнсо рядом с ним. Неужели он влюбился? Звучит как полнейший бред, но как ещё описать этот каскад эмоций и чувств, что бешеной горной рекой сейчас разносятся под его кожей — Хёнджин не знает. Знает только, что ужасно хочет… — Хёнджин, — голос, что разбивает все мысли в алмазную пыль. Впервые его не бесит собственное корейское имя. Готов слушать его вечность, если только Ёнсо будет его так называть. Они очень близко — совсем близко. Уже ни пиджак, ни толстовка, ни чертовски тонкая шёлковая рубашка не мешают прижиматься плечом к плечу. …не мешают сгорать от холода последней августовской ночи. — Хёнджин, — снова словно зовёт его. Будто пытается образумить — привести в чувства. Непонятно только: себя или его. Наверное, себя. Потому что Хёнджину это точно уже не поможет. Физически не сможет сейчас отстраниться. Если сделает это — лучше скатится с обрыва, переломав ноги и рёбра. Но только не уйдёт отсюда просто так. — Рядом с тобой я могу чувствовать, — Хёнджин говорит тихо, но Ёнсо точно его слышит. Не может не слышать. — Что? — глупейший вопрос. Хёнджин думал, что Ким Ёнсо умная девчонка. — Всё, что только возможно, — объясняет ей простые истины. — Рядом с тобой я чувствую всё. И блядкий день, и блядский разговор с отцом по телефону перед приёмом в ресторане — всё летит к чертям с холма, разлетаясь вдребезги о решительность, с которой Хёнджин целует Ёнсо, не имея больше силы воли на то, чтобы сдержаться. Он не смог устоять в первый раз — не может и сейчас. Но тогда он действовал сгоряча — понимает это. Поддался пылкому порыву страсти, испугав Ёнсо своим напором. …сейчас всё по-другому. Сейчас совсем всё по-другому. Мягкие губы податливо впускают его внутрь, будто у Ёнсо тоже нет сил на сопротивление. Но вместо того, чтобы воспользоваться моментом, Хёнджин лишь посасывает одну из них, будто пытается вобрать в себя их вкус. Заполнить им все клеточки нейронных связей. Прикоснуться к каждому атому. Переходит ко второй губе, притягивая Ёнсо чуть ближе к себе за подбородок. Боже, если она сейчас оттолкнёт его, то Хёнджин лучше действительно убьётся о ближайший ствол клёна, или что тут за деревья вообще растут — насрать. Ёнсо рвано вбирает воздух ртом, а Хёнджин ругает себя, что выкурил перед рестораном три сигареты. Это не то, что он хочет, чтобы Ёнсо помнила о нём. Не то, что должно всплывать в воспоминаниях об этой ночи. Ленивые поцелуи тянутся от губ по линии подбородка к ямке под мочкой уха. Господи, Хёнджин сейчас точно умрёт от переизбытка чувств — но это самая сладостная смерть. Проходит кончиком носа по холодной ракушке, а рукой гладит Ёнсо по щеке, едва задевая большим пальцем уголок её приоткрытых в немом удовольствии губ. В воздухе слышно лишь их сдавленное дыхание, шуршание травы под непроизвольно ёрзающими ногами Ёнсо и стук сердца Хёнджина, которое словно и не билось до этого самого момента. По шее Ёнсо бегут мелкие мурашки, и Хёнджин чуть улыбается, чувствуя их губами. Продолжает выцеловывать пульсирующую венку, что струится вниз к ключицам, а Хёнджин лишь следует её указаниям, опускаясь ниже и буквально зарываясь лицом в воротник серой толстовки. Будто вместе с кипящей кровью пытаясь просочиться в самое сердце. …не знает, что он уже там. — Это неправильно, — хрипит Ёнсо, но не отталкивает. Лишь цепляется пальцами за рукав его пиджака, отводя голову чуть в сторону. — Не говори так, — не прерывая поцелуи, отвечает он, но теперь прокладывает их россыпь к желанным губам. — Я так не могу, — вторит она, уже умышленно уворачиваясь от поцелуя, и Хван промазывает, прижимаясь лишь к её подбородку. — Дай мне шанс, прошу, — пытается повернуть её голову на себя, но Ёнсо уже настойчивее уходит от поцелуев, разрушая этот хрустальный миг полного забвения. — Ты просто ищешь во мне утешение, — больше не шепчет, а произносит все слова чётко, чтобы он точно услышал. — Да, ищу, — честно произносит он, но руки от её лица не убирает. — Я так не могу, — она смотрит на него искоса, но полностью не поворачивается. — Я не смогу исцелить тебя. — Но ты уже это делаешь, — негодует Хёнджин. — Я ищу утешение каждый грёбаный день. Но только рядом с тобой мне не хочется упиться до смерти. — Это нездорово, — мотает головой Ёнсо, пытаясь окончательно извибиться от его руки, что уже обессилено сползла с её щеки на шею. И едва Хёнджин успевает осознать смысл услышанных слов, Ёнсо резко поднимается с места, направляясь в сторону припаркованного в темноте Бэ-Эм-Вэ. Неприступный замок рушится на глазах, ведь принцесса, заточённая в его стенах, упорхнула из него, оставив дракона среди обломков былой власти. Девичий силуэт растворяется во мраке, и Хёнджин пытается прислушаться к звуку дверцы автомобиля. Но вместо хлопка до его ушей лишь долетает удаляющееся шарканье конверсов по брусчатке. — Чёрт, — подрывается он, спотыкаясь о собственные ноги. — Ён! Иномарка остаётся позади, а в лунном свете, что освещает склон холма, виден хрупкий силуэт девчонки, что уже спускается вниз по серпантину. — Ён, ты куда? — пытается докричаться он, но Ёнсо даже не оборачивается на него. Приходится перейти на лёгкий бег, чтобы догнать её прежде, чем дорога круто свернёт вбок. — Остановись, — продолжает идти прямо за ней, но она и не думает слушаться. — Я хочу домой. Пять минут уже прошли, — фыркает она, идя в темноту, обхватив себя руками, будто пытаясь согреться или утешить себя. А может, и всё сразу. — Пойдём, я отвезу нас, — сбивает лакированные носы челси о мелкую гальку, но совершенно не обращает на это внимания. — Не надо было вообще сюда приезжать, — огрызается она, прибавляя шаг, в бесполезной попытке оторваться от Хёнджина. — Я же объяснил, почему привёз тебя сюда, — негодует Хван, ища понимания в её затылке. Длинные волосы убранные в хвост, будто метроном раскачиваются из стороны в сторону. И лишь концентрация на его цикличных взмахах позволяет Хёнджину привести дыхание в норму. — Я всё поняла, — токсичной смолой сочится каждое слово, разъедая Хёнджина изнутри. — Ты устал от богатой жизни и тебе захотелось отвлечься на такую дурнушку как я. Хочется ударить её за такие слова. Но Хван никогда не сделает этого — проглотит каждую отравляющую каплю. — Ты тоже будешь мои слова перевирать? — разводит руками от негодования. Неужели она такая же, как падальщики-журналюги? Хёнджин отказывается в это верить. — Я не перевираю. Я лишь перевожу их на язык фактов, — парирует она, чуть запинаясь о камень. А Хван даже в этот момент их брани дёргается вперёд, чтобы подхватить её. Но Ён успевает выпрямиться ещё до того, как он делает шаг шире. Вот такой он видит её: игнорирующей преграды. Спотыкающейся, но продолжающей путь. Когда-то и он был таким. — Фактов? — брезгливо прыскает он. — Ты понятия не имеешь, в каком дерьме мы тут все плаваем. Ты хоть знаешь… — он не успевает закончить: — Бедные жертвы богатой жизни, — перебивает она. — Как же, наверное, невыносимо под тяжестью денег. Смотрите не задохнитесь. Не задохнитесь? Это её совет? Да Хёнджин уже давным давно находится на искусственной вентиляции лёгких. И если бы у него были бы силы, то уже давно бы вырвал вилку аппарата ИВЛ из розетки, прекращая свои мучения. Она не знает о чём говорит. — Не говори так, пока не почувствовала на своей шкуре, — он зол. Но злиться на неё так же невыносимо, как желать поцелуй, но не получать его. Так же, как бороться за жизнь, не видя в ней смысла. — Да все только и мечтают оказаться на твоём месте, — сквозь гнилую усмешку произносит Ёнсо. — А ты сейчас хочешь, чтобы я тебе сочувствовала? — Я хочу, чтобы ты не осуждала, а попыталась понять. Ёнсо резко останавливается, и Хёнджин чуть ли не налетает на неё, стоя теперь практически впритык. Похоже, не ему одному стоит перевести дыхание. Десять безмолвных секунд губительным грузом тянут на самое дно ямы, полной токсинов девичьей неприязни. Хёнджин не шутил, когда сказал, что рядом с ней он чувствует абсолютно всё. — Прости, но мне никогда не понять, — наконец произносит она, снова делая шаг вперёд. — Поехали домой, — уже спокойно просит он, не двигаясь с места. — Я доберусь самостоятельно, — через плечо бросает она. — Сядь в машину, не глупи, — стоит на своём Хёнджин. — Даже не подумаю. Она точно доведёт его либо до оргазма, либо до психиатрической клиники. Либо до тюрьмы — если не перестанет вести себя так, будто её главной жизненной целью является вывод хёнджиновой нервной системы из строя. — Сядь в машину, Ёнсо! — со всей серьёзностью произносит он. — Обещаю, что я больше не притронусь к тебе, если ты сама не захочешь. Нервный смешок полосует лунный воздух, а Хёнджин так и стоит в полной растерянности. Что смешного в его словах? Он в её глазах что, похотливое животное? Не умеющий держать себя в штанах подросток? Почему его обещания всегда воспринимаются как пустой звук? — Даже не надейся, — уже даже с каким-то кокетством произносит Ёнсо, взмахивая рукой, словно отмахивается от назойливой мухи. Ну хватит. Они ночью в горах вдали от цивилизации. Судя по всему, у Ёнсо ещё и телефон разрядился. Если она сейчас добровольно не сядет в автомобиль, Хёнджин её силком потащит. Её криков тут всё равно никто не услышит. — Ёнсо, остановись немедленно! — рявкает он, и, похоже, это работает. — Вернись в машину. Я не буду больше повторять. Холодный лунный свет заливает неровный склон, подсвечивая Ёнсо, будто крохотного мотылька. Она резко разворачивается, шаркая конверсами и поднимая клуб пыли. Если бы можно было поймать её и посадить за стекло в рамку на стене — Хёнджин бы это сделал. Смотрел бы на неё целую вечность, пряча от посторонних глаз, как что-то самое сокровенное. — А то что? Что ты мне сделаешь? «Свяжу и засуну в багажник, если потребуется», — но вслух он естественно этого не произносит. — Прошу, сядь в машину, и я отвезу нас домой, — пытается говорить как можно спокойнее, когда готов выть на весь Голливуд, как загнанный койот. — Я пальцем больше тебя не трону. Можешь даже больше со мной не разговаривать, — хочется привязать её к себе и никогда не отпускать. Но это невозможно — это ненормально. Поэтому он выбирает другую крайность: унизительную, но действенную. — Ненавидь меня, — буквально молит он. — Ненавидь, но только не отталкивай.