☆☆☆
В первый раз мать отвела Ёнсо к гинекологу, когда ей было пятнадцать лет — нужно было получить справку для летнего лагеря, и врач после унизительного вопроса «живёте ли половой жизнью?» и сдавленного ответа Ёнсо «нет» подписал нужные бумаги. Второй раз Ёнсо уже сама пришла в кабинет женской экзекуции, когда начиталась в интернете страшилок про рак шейки матки. Тогда на вопрос врача «живёте ли половой жизнью?» она ответила бесстыдное «да». А потом, неловко поджав губы, снимала с себя трусы, взбираясь на гинекологическое кресло. В третий раз Ёнсо пришла в женскую консультацию, чтобы собрать осколки чужой американской мечты. Алексис беременна — таких планов на день Ён не могла запланировать, как собственно и Лекси не планировала забеременеть. В голове пока с трудом укладывается услышанная информация, и Ёнсо опасливо косится на плоский живот подруги, вообще не представляя, что там сейчас может что-то находиться. Да нет, это какой-то бред. Если бы они сейчас не сидели в полупустом коридоре клиники репродуктивного здоровья имени некого Карла Кларка, то Ёнсо бы вообще подумала, что это лишь глупый способ Алексис отвлечь её от расставания с Ли Ноу. Ну, получилось у неё просто на ура. Ни единой мысли о Минхо, аварии или вчерашней ночи в подвалах — ничего, кроме того, что её подруга, мать его, беременна. — Лекс, — Ён осторожно зовёт её, боясь говорить в полный голос. — Может, не будешь принимать поспешных решений? Что обычно говорят в такой ситуации? «Я тебя поздравляю» или «мне очень жаль»? Судя по хлюпающим звукам сопливого носа Алексис Вуд, более уместен второй вариант. У Ёнсо ещё ни одна подруга или знакомая не рожала. В Южной Корее сейчас вообще демографическая яма — все внезапно стали путешественниками, карьеристами или айдолами — не до подгузников ни разу. У Ёнсо даже нет младших братьев или сестёр, чтобы хоть раз потрогать беременный живот. Не говоря уже о самом младенце — Ён понятия не имеет, какие они крохотные. Но глядя на идеально плоский живот Алексис, обтянутый любимым оранжевым топом, судя по всему, они вообще микроскопические. — Нет, я уже всё решила, — мотает головой Лекси и сдержанно, насколько это возможно, высмаркивается в бумажное полотенце, целую охапку которых Ёнсо принесла ей из туалета. После УЗИ, где подтвердилась беременность, у Алексис взяли анализы и мазок. И пока готовятся результаты, Алексис пытается свыкнуться с мыслью, что она всё же залетела. А Ёнсо на соседнем сиденье пытается свыкнуться с мыслью, что подруга собирается сделать аборт. Да, сидеть в клинике репродуктивного здоровья под плакатом «Подарите своему ребёнку здоровую жизнь», слышать то и дело долетающие из другого конца коридора разговоры об овуляции и знать, что врач в любую минуту может выйти и сказать «простите, но мы не можем вам помочь» — лучше не придумаешь. Вдруг у Алексис уже слишком большой срок, что не получится безопасно прервать беременность? Сейчас, в прямом смысле, за одной из дверей пустующего коридора решается её судьба. — Лекс, — с ещё большей осторожностью продолжает Ёнсо, когда Алексис чуть успокаивается, теперь уже буравя взглядом лишь пыльный плинтус у противоположной стены. — Может, стоит сначала поговорить с Крисом? — она едва осекается, тушуясь под испепеляющим взглядом подруги. — Это ведь общее дело, разве нет? — поясняет она, пытаясь дать понять, что вовсе не давит на неё. Отговаривать её Ёнсо не собирается. Наверное, если бы так случилось, что она сама случайно забеременела от Минхо, то они бы тоже оказались на этой скамейке под плакатом со счастливым карапузом. Для неё сейчас совсем неподходящее время становиться матерью, как и для Алексис. И Ён, вроде, всё понимает, а вроде, другого шанса всё изменить у Алексис уже не будет. — Ёнсо, — бесцветный голос скребёт по коже ржавым шпателем. Зачем они все дают Ёнсо прозвища и милые сокращения, если потом называют полным именем? — Крис тут ни при чём. И когда Алексис опять отворачивается, сердце Ён летит под скрипящую лавку, проламывая глянцевую плитку. У них ведь с Крисом всё хорошо — как такое вообще произошло? Мысли путаются, и если Ёнсо сейчас чувствует себя такой разбитой, будто ей опять сказали, что Санта Клауса не существует, то что же тогда творится в душе Алексис Вуд? — Я знаю, что ты хочешь сказать, — едко усмехается Алексис, подавляя очередной поток слёз. — «Как ты могла так поступить с Крисом?», — второй смешок встаёт поперёк горла, и Алексис всхлипывает, опуская голову. Да, Ёнсо бы очень хотела сказать так, но это сейчас совсем не то, что нужно Лекси. — Нет, — врёт она, зная, что так будет правильнее. Хочет ещё добавить что-то для правдоподобности, но оборачивается на звук открывающейся двери: — Алексис Вуд? — зовёт врач, оглядываясь по сторонам. — Ваши анализы в порядке. Срок беременности примерно восемь с половиной акушерских недель. Поэтому медикаментозный аборт вам уже не подойдёт, — произносит он, и Ёнсо буквально чувствует, как Алексис напрягается всем телом от услышанного — она ведь именно этого и боялась. — Пока не поздно, можем сделать вакуумную аспирацию, — он сверяется с записями в больничной карте, подходя ближе к девушкам. — По моим подсчётам было шесть недель. Я думала, вы дадите мне таблетку, — Лекси переводит растерянный взгляд с врача, глядя теперь на Ёнсо, будто ища у неё защиты. Как же ей сейчас страшно, а Ёнсо ничем не может помочь. — Недели отсчитываются от первого дня менструации, предшествующей беременности, — поясняет он, перелистывая листы карты. — Когда вы в последний раз принимали алкоголь? — Неделю назад, примерно, — пытается припомнить Алексис, и Ён понимает, что это было в тот самый день. Алексис тогда так убивалась — сейчас Ёнсо вспоминает это. Говорила, что виновата перед Крисом, плакала, стыдясь посмотреть Ён в глаза. Интересно, она тогда уже знала о беременности или всё это время стыдилась поганой измены? В голове Ён мельтешат листы календаря, и она пытается прикинуть, когда это могло произойти. Судя по всему, они с Алексис тогда уже были знакомы. Выходит, что… — Когда в последний раз ели? — врач задаёт вопросы один за другим, и Алексис отвечает на всё практически без запинки. — Вчера вечером. — Воду с утра пили? — Только ночью. Не удивительно, Ёнсо бы тоже кусок в горло не лез, если бы она жила и знала, что беременна, ещё и не от своего парня. — Что на ужин было? — Овощной салат, — как-то виновато отвечает Алексис. Врач делает какие-то заметки и теперь внимательно смотрит на Лекси, прижимая её медкарту к животу, будто боясь, что кто-то может подглядеть. — Если вы готовы, то можем провести процедуру аспирации прямо сейчас. Само вмешательство занимает минут двадцать. И несколько часов вам нужно будет побыть в клинике, чтобы мы за вами понаблюдали на случай, если будут осложнения. По побледневшему осунувшемуся профилю Алексис Вуд легко понять — прямо сейчас она не готова. — А это больно? — язык её едва слушается, и Лекси давится собственными словами, непроизвольно ища руку Ёнсо, которую тут же сжимает, что есть силы. Она вся дрожит — Ёнсо очень жаль. — Аспирация проводится под общим наркозом, — врач говорит так, будто этого ответа достаточно, чтобы понять степень боли. Но Ёнсо знает, что наркоз пройдёт, но неровный шрам на сердце никогда уже не затянется. — Вы можете подумать, я не настаиваю. Но такой способ подходит лишь до двенадцатой недели и на последних уже имеет большие риски. Дальше только хирургическое вмешательство с более длительным восстановлением. Ёнсо опускает взгляд на трясущиеся от невроза колени Алексис — уже вся скамейка ходуном ходит. Даже не хочется представлять, что творится сейчас в её в голове, но Лекси собирает остатки своей решительности, уверенно произнося: «Я готова. Давайте сегодня».☆☆☆
В палате есть ещё три кушетки, но они свободны. Через прикрытые жалюзи пробиваются яркие солнечные лучи, а Алексис уже отошла от наркоза. Теперь они с Ёнсо просто ждут, когда придёт врач и скажет, что они могут идти домой. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется Ёнсо, подтягивая стул ближе к кровати Алексис. После отходняка от наркоза, сопровождающегося какими-то неразборчивыми бреднями, которые лепетала Лекси своим одеревеневшим языком, она проспала ещё полтора часа и теперь выглядит вполне себе обычной. Только тёмные круги вокруг глаз напоминают о неприятной цели сегодняшнего мероприятия. — Пережёванной жизнью, — пытается шутить Лекси, принимая сидячее положение, и Ёнсо тут же тянется, чтобы помочь подложить ей подушку под спину. К большому сожалению, Ёнсо не может поспорить с её словами. Алексис будто и правда перемололи в человеческой мясорубке, скатав неровные тефтели. — Ты скажешь когда-то об этом Крису? — Никогда, — мотает головой Лекси, теребя уголок одеяла. — Прошу… — она чуть мнётся от неловкости. — Не говори ему, — поднимает на Ёнсо поблекший взгляд и добавляет: — Нет, я умоляю тебя — не говорить ему. Как она вообще могла подумать, что Ёнсо может ему рассказать? Да, она осуждает её, хоть никогда и не признается в этом. Да, она ей очень сочувствует, потому что понимает, через какой ужас сейчас проходит подруга. Но пойти и рассказать об этом Крису? У неё даже мысли об этом не мелькало. Скорее даже наоборот — если бы эта информация как-то всплыла, то Ёнсо бы до последнего отрицала любую свою причастность, твердя, что это ошибка. …это ведь и правда ошибка. — Я никому не скажу, — она тянется к руке Алексис, в кисть которой воткнут катетер. — Никто не узнает. — Хорошо, — отстранённо кивает она. — Прости, что вынуждаю быть рядом. Но мне больше некого попросить. — Ты не вынуждаешь, я сама хочу помочь, — заверяет Ёнсо, что является чистой правдой. Врач уже проинструктировал её, что Алексис нельзя поднимать какое-то время поднимать тяжести и нужно находиться под присмотром кого-то хотя бы до завтрашнего утра. Ёнсо не задумываясь решила, что побудет с ней столько, сколько потребуется. Единственный раз за день, когда её вынудили вспомнить о Ли Ноу, так это когда Ёнсо вспоминала, когда вернётся Крис. Сегодня она будет ночевать с Алексис, и ей не очень бы хотелось проснуться утром под звуки открывающейся двери и столкнуться нос к носу с Кристофером Баном и его дружком Ли Минхо. — Я могу спросить? — Ёнсо всё ещё не уверена, что стоит задавать этот вопрос, но незнание слишком сильно сковывает все мышцы, что сил больше нет. — Валяй, — безразлично пожимает плечами Алексис. — Кто он? Говорить более конкретно нет никакого смысла — и так всё понятно. И если Алексис сейчас пошлёт её на все четыре стороны, то будет иметь на это полное право. — Продюсер Эйдан Авэлл, — стиснув зубы и прикрыв глаза, всё же цедит она. И догадка Ёнсо, к несчастью, подтверждается. День, когда Алексис напилась до беспамятства в Даунтауне — всё же было так очевидно, но Ёнсо и предположить не могла. Тогда её мысли были лишь о Хван Хёнджине, их неожиданной встрече среди съёмочных павильонов и его странном предложении провести по ним экскурсию. — Ради роли? — Ёнсо догадалась, что такое возможно. Но не в тот день проб, а лишь сидя в коридоре клиники репродуктивного здоровья и слушая заключение врача. — Да, — совсем безжизненно произносит она, и от этой информации Ёнсо будто становится даже проще. — Йо-Йо, я так долго хотела получить хоть какую-то роль, понимаешь? А получала сплошные отказы, — она стыдливо поглядывает на Ён, теребя край одеяла. — Это было просто невыносимо. Они сказали мне, что я подхожу, но у меня скудное портфолио. Для массовки я слишком яркая, а до второго плана не дотягиваю. Я не знаю, чем думала. Всё было как в тумане, а поняла я это лишь когда вышла из студии, — и каждое слово лопается, будто мыльные пузыри, обжигая брызгами разъедающего душу стыда. — Чёрт, я такая идиотка. И вот это расплата за мой поступок, — с полным принятием произносит она. — Я так себя ненавижу. И Ёнсо тоже себя ненавидит — как она могла не видеть всего этого раньше? Как могла не замечать? — Я не знаю, что сказать. А если бы знала, то могла бы что-то изменить? Или они бы всё равно оказались в этой палате, чувствуя запах медикаментов и разодранного в клочья беззаботного лета? — Ничего не говори, — мотает головой Лекси. — Я знаю, что ты из вежливости не говоришь, что я последняя гнида, за что я тебе очень благодарна. Потому что я и так это знаю. — Все совершают ошибки, — Ён и сама много наворотила со своей жизнью. — Не все спят с уёбками ради роли. — Ты уверена? — и только лишь произнеся это вслух, Ёнсо начинает задыхаться от собственной проницательности. Если Алексис сейчас проходит через такое, то через что пришлось пройти Хёнджину? С кем ему пришлось переспать или что ему пришлось сделать, чтобы стать звездой Голливуда? Хочется верить, что один процент настоящего таланта действительно может пробиться через толщу алчности, блата и грязи вокруг звёздного Олимпа. Что не всё в их, искрящемся болью таблоидных вспышек, мире делается через постель. Если это цена, которую нужно заплатить, чтобы вознестись на пьедестал и переехать на Кэролвуд Драйв не в комнату прислуги, а в собственный особняк, то это мародёрство. И какой невыносимой должна казаться жизнь, что ты готов полностью уничтожить всё вокруг, превращая самого себя в остатки сверхновой? Разве оно того стоит? — Нет, я ни в чём не уверена. Я даже думать больше об этом не могу. И знаешь, что самое забавное? — она ядовито усмехается, явно сдерживая слёзы, и Ёнсо украдкой смотрит на неё исподлобья. — Что когда мне пришло приглашение на новый проект, режиссёр сказал «как жаль, что ты не попалась мне на глаза раньше, я бы тебя и без опыта взял».☆☆☆
Ёнсо ещё ни разу не была дома у Криса и Алексис — видела его только снаружи. По нему так сразу и не скажешь, что здесь живёт барыга, промышляющий травкой. Никаких плантаций марихуаны на заднем дворе, никакой лаборатории на кухне, где бы он химичил колёса и скручивал самокрутки. Самый обыкновенный дом с несколькими спальнями, гостиной, просторной кухней и гаражом — таких тут целая улица. Избалованная помпезными коридорами особняка на Кэролвуд Драйв, Ёнсо чувствует себя здесь как слон в табакерке. Но у её семьи кухня и того меньше. И как Ён только жила раньше в тесной комнате в Пусане, а потом спала на полу с Суа в комнате прислуги? Хёнджин, похоже, решил её избаловать настолько, чтобы она уже и жизни не могла себе представить в более тесных условиях. Но пара месяцев в обители Хван Хёнджина ещё не превратили Ёнсо в одну из семейства Кардашьян. Просто теперь она, кажется, вспомнила, что пыль на плинтусах у подножия Голливудских холмов вовсе не космическая. После клиники Алексис чувствовала себя нормально. Правда, в какой-то момент Ёнсо показалось, что она слишком долго умывается. И, подойдя ближе к двери в ванную, стало понятно, что Лекси, скорее всего, там плачет, оставив воду в кране включённой. Очень больно осознавать, что твоя подруга натворила таких дел. У Ёнсо слишком бурная фантазия, поэтому полночи ей снились пробы Алексис, будто Ёнсо сама была ею, да со всеми вытекающими последствиями. Кажется, события вчерашнего дня поставили ещё один крестик в чёрном списке её разочарований. Но Ёнсо старается не зацикливаться на этом. В конце концов, это бремя самой Алексис, которое останется с ней на всю жизнь. Это цена, которую она решила заплатить, нетерпеливо хватая шматок славы, брошенный ей под ноги. И если она посчитала, что другого способа для неё в тот момент нет — ладно, Ёнсо принимает её выбор. Лично её он никак не касается и на их дружбу никак не влияет. А то, как Лекси собирается смотреть в глаза Крису — Ёнсо даже думать об этом не может. Стоит этой мысли проскользнуть в её голове, как предательские картинки тут же превращаются в настоящий трейлер этой ужасной сцены. — Давно проснулась? — раздаётся сонный голос Лекси, и Ёнсо отрывается от мобильника, так и не досмотрев до конца видео с котами, которое ей прислал Джисон. — Минут пятнадцать назад, — она откладывает мобильник в сторону, вспоминая, что вскипятила чайник, который уже начал остывать. — Как ты себя чувствуешь? — Ёнсо успевает опередить Алексис, которая уже тянется к шкафчику с кружками, и самостоятельно достаёт для них две: одну с бабульскими цветочками, вторую с какой-то компьютерной игрой в войнушку. — Тебе какую? — Давай вот эту, — Алексис указывает на кружку с принтом бронетехники, и Ёнсо едва усмехается, понимая, что на войне, в которую Лекси вступила сама с собой, вряд ли поможет оружие. Но выглядит это весьма символично. И пока Ёнсо закидывает пакетики с зелёным чаем в кружки, Лекси включает маленький телевизор, стоящий на холодильнике, делая звук немного тише. — Спасибо ещё раз, что осталась, — произносит она, когда Ёнсо ставит на обеденный стол дымящиеся чашки. — Если ты голодная, то у нас есть молоко и кукурузные хлопья. И Ёнсо кивает, тут же направляясь к холодильнику. Живот уже совсем скрутило. С вечера они ничего не ели — Алексис нельзя было после операции, а Ёнсо решила не есть за компанию. Но сейчас внутри неё всё сворачивается в мёртвую петлю, которую срочно нужно распутать, съев хотя бы что-то. — Ты будешь? — интересуется она, доставая из холодильника бутылку молока. Еды тут не так уж и много — упаковка яиц, какие-то свежие овощи, которые не особо подходят для завтрака, и упаковки китайской еды, которым, похоже, уже несколько дней. — Нет, кусок в горло не лезет, — она осекается, когда ловит на себе презрительный взгляд Ёнсо, добавляя: — А ты поешь, — по неистово урчащему от голода животу Ёнсо, Алексис сразу поняла, что подруга голодная как чёрт. — Можно яичницу пожарить, у нас ещё где-то хлеб был, кажется. Есть тостер, — она поднимается с места, собираясь приготовить для Ёнсо что-то более цивильное, чем ленивые хлопья с молоком. — Яичницу и тосты будешь? — Нет, — Ёнсо тут же останавливает её, что Лекси даже немного теряется, замирая в неудобной позе, так и не выпрямив полностью колени. — Я и дома завтракаю хлопьями, так что не переживай об этом, — улыбается она, давясь смешком. Но не от того, что слукавила — на завтрак она ест всё подряд, включая мексиканскую еду, которая заваляется с вечера. Яичница и тосты — слишком губительное сочетание. От одного лишь упоминания в носу начинают щекотать воспоминания, а по бёдрам, которые сейчас прикрыты лишь огромной футболкой Кристофера, которую одолжила ей Алексис для сна, бегут колючие мурашки призрачных прикосновений. Тогда Хёнжин был напорист и несдержан — сейчас он держит своё обещание, соблюдая дистанцию. И вместо того, чтобы воспользоваться слабостью Ёнсо, позавчера ночью он действительно пытался её утешить. Скажи ей кто-то, что закрытый ото всех Хван Хёнджин пустит её в своё сердце — Ёнсо бы рассмеялась. Скажи ей кто-то, что в его сердце умирают цветы — она бы возразила и сказала, что там изначально не было ничего живого. А скажи ей кто-то, что с её появлением в его тайной оранжерее распустились фиалки — Ёнсо бы закатила глаза, отрицая даже малейшую мысль о том, что Хван способен на любовь. Ей и правда казалось, что такие как он — не умеют любить. Что они уже настолько зажрались всеобщим вниманием, что воспринимают его как должное. Зачем прилагать усилия, добиваясь какого-то конкретного, если можно выбрать уже из готовых вариантов? Чёрт, а может, он до сих пор влюблён в Ён? Хёнджин ведь хороший актёр — ему ничего не стоит притвориться другом, не показывая ей своих истинных желаний. А она наивно считает, что всё уже в прошлом. Алексис переключает внимание с Ёнсо на телевизор, клацая кнопкой на пульте. Звуки новостей сменяются хит-парадом песен остывшего лета, а Ёнсо засыпает хлопья в белую миску с маленьким сколом, который заметила слишком поздно, чтобы сменить посуду. Одна жизнь тоже надкололась, а вечное лето, в котором жила Алексис Вуд, всё же закончилось, оставляя после себя лишь подборку из десяти громких поп-хитов, воспоминания о беззаботных посиделках у костра и первой настоящей влюблённости. Ощущение, что вместе с костром, который они тушили какую-то вечность назад, засыпая песком, потухли ещё и бесчисленные звёзды. Выходит, Солнце всё же остыло раньше, чем предсказывали учёные. Всё будто разделилось на до и после — ушла молекулярная эпоха микроскопического лета, в котором Ёнсо навсегда оставила свою наивную юность. Наверное, это часть взросления? Когда последнее лето твоей легкомысленности заканчивается, и ты просыпаешься в увядающей под взрослой ответственностью осени. На улице всё такие же зелёные пальмы, идеальные газоны Беверли-Хиллз и слепящее в полуденные часы солнце. Но Ёнсо уже другая, и Алексис другая. Для их инфантильности это лето стало последним. Жаль, что они не знали об этом тогда, играя на берегу океана в «две правды, одна ложь». Ёнсо бы тогда соврала, что не боится взрослеть. — Когда Крис возвращается? — интересуется она, опускаясь на стул перед Лекси. Но понимает, что не стоило говорить о Крисе, слишком поздно. То, как Алексис нервно закусывает щёку изнутри, сразу даёт понять — она не хочет о нём вспоминать сейчас. Но, кажется, не только Хван Хёнджин великолепный актёр. Если бы Лекси хватило ещё немножко терпения, она бы точно смогла покорить кого-то из Голливуда, не снимая перед ним трусы. Но всё сложилось так, как сложилось — изменить уже ничего нельзя, можно лишь научиться жить дальше. И Алексис Вуд настроена вполне решительно, чтобы выстоять каждый последующий урок чёртовой судьбы, которая безжалостно над ней поиздевалась. — Вроде, завтра вечером, — отвечает она, делая глоток чая, но глаза на Ёнсо не поднимает. А Ён и сама не смотрит на неё, перемешивая в тарелке ещё не размякшие кукурузные хлопья. — Если у тебя нет планов, то можем сегодня сходить по магазинам, — грустно улыбается она, нервно ковыряя ногтем большого пальца выцветшую краску на гусеницах танка. Ёнсо думала ещё вчера этим заняться. И эти ассоциации ещё долго будут напоминать ей о том телефонном звонке от Алексис Вуд, который окончательно выбил Ёнсо из цветочного омута ночных воспоминаний. Но если Лекси это поможет отвлечься, то Ёнсо согласна перетерпеть один раз — может, и ей стоит прикупить себе новое платье вместо того, в котором полиция снимала её с дерева, исполосованного осколками разбитого сердца. Что она там написать хотела? Если бы Ёнсо ещё помнила. Кажется, способ Алексис с алкоголем оказался предательски действенным. Память отшибает просто великолепно — хорошо, что чего другого ещё не отшибло. Ён могла спокойно свалиться с ветки и сломать ногу, а Алексис — вторую. Сейчас про это ужасно стыдно вспоминать, но, может, когда-то будет очень даже смешно. — Да, можем сходить, — кивает Ёнсо, чувствуя, как твёрдые кусочки хлопьев неприятно царапают дёсны, будто тоже в сговоре со Вселенной, решившей, что самое время преподать всем уроки. — Надо будет не забыть капустник полить, — как будто сама себе напоминает Алексис, делая очередной глоток дымящегося чая. — Чего? — не понимает Ёнсо, глядя на неё исподлобья, ведь никакого огорода на участке она не заметила. — Это Крис так называет плантацию своих сорняков, — усмехается Алексис, прислоняясь к спинке стула. — Для них там какой-то особый уход, все дела, — пожимает плечами, оставляя наконец кружку в покое. — Я в эти дела вообще не суюсь. Но если Крис уезжает надолго, то приходится помогать. А то потом ору не оберёшься, что партия испорчена, — она закатывает глаза, будто говорит не о марихуане, а о рассаде рукколы. Хотя, как знать, может, если очень захотеть, то и рукколой можно забить первоклассные косяки. — А можно посмотреть? — Ёнсо так и застывает с ложкой на полпути ко рту, не в силах сдержать любопытства. — На капустник? — уточняет Алексис и получает кивок в ответ. — Да не вопрос, — она тут же встаёт со стула, и Ёнсо наблюдает, как она проходит в коридор, откуда доносится лёгкий перезвон связки ключей: — Иди сюда! — зовёт Лекси, и Ён тут же оставляет свои хлопья разлагаться в молочном озере, спеша следом. — В подвал? — отчего-то удивляется она, глядя сверху вниз на Алексис, которая уже спускается в недры дома по крутой деревянной лестнице. — Да, пошли, — кивает она, и, кажется, Ёнсо впервые за последние сутки видит привычный огонёк жизни в её небесных радужках. И второй раз за последние сутки Ёнсо позволяет уговорить себя спуститься в подвал с чужими секретами, где вместо спящих акварельных цветов распускается живая дурь. — А здесь не опасно находиться? — интересуется Ёнсо, оглядывая неоновый танцпол из тянущих к верху ладоней конопли. Это и правда похоже на подпольный клуб, где каждый гость угашен до беспамятства растительным дурманом. Пурпурные фитолампы заботливо щекочут каждый кустик растущего здесь веселья, и Алексис проходит вглубь помещения, решая сразу полить растения, раз уж они с Ёнсо всё равно спустились вниз. — С чего вдруг? — удивляется она глупому вопросу. — Это же обычные сорняки. Наркотой они становятся только после сушки. А так… — она окидывает взглядом всю «плантацию» тайной оранжереи Кристофера Бана. — Считай, что это испорченная брюссельская капуста. — Поэтому это у вас капустник? — догадывается Ёнсо, на что получает лишь смешок, которым давится Лекси. Её тело ещё способно воспроизводить искренние звуки — это не может не радовать. — Потому что это будущие деньги, глупышка, — подмигивает она, отворачиваясь, чтобы проверить влажность почвы в рассаде, а до Ёнсо доходит, что она не догадалась о каламбуре слов. Сколько бы недель она не провела в Калифорнии, практически целыми днями слушая американскую речь, но какие-то вещи ей до сих пор сложно понимать. Она и вчера утром не сразу вникла, что Алексис собирается делать в клинике. Слово «аборт» как-то не включено в разговорник для чайников. Интересно, что бы Ёнсо хранила в подвале своих секретов, если бы у неё тоже был дом? Хёнджин вот хранит свою боль, а Кристофер Бан — чужое забвение. А Алексис делает вид, что лишилась памяти, блокируя неприятные воспоминания. Ходит от стеллажа к стеллажу, напевая мотив какой-то песни. И выглядит это всё со стороны ещё более пугающе, чем Хёнджин, скользящий между холстами кладбища своих увядших чувств. Оказывается, веселье может быть жутким. И Ёнсо даже чувствует некое облегчение, когда они поднимаются обратно в коридор, залитый солнечным октябрём, а тепличная вечеринка будущей марихуаны остаётся ждать собственной смерти где-то в недрах этого дома. Забавно, как легко можно превратить цветочный прах в увеселительный пепел фальшивой радуги. А ещё можно смешать его с горьким шоколадом, растопленным сливочным маслом и несколькими стаканами сахарного песка, превращая наркотик в сладкую шалость. Ёнсо вот повелась на аппетитный кусочек, который Феликс Ли скормил ей как-то — до сих пор забыть не может. Хотя, скорее, вспомнить события той ночи, что и к лучшему. Возможно, трава в проклятом брауни была выращена именно в этом подвале — как иронично — вот это встреча. Беверли очень тесен — Ёнсо уже не раз убеждалась в этом. Он будто дышит как единый организм, а все жители — споры его вездесущей грибницы, что проникают в каждый уголок, разрастаясь. И Ёнсо тоже стала его частью, окончательно запутавшись в бесконечной сети из человеческих судеб. Оглядываться назад не так страшно — Ёнсо понимает это, глядя, как Алексис закрывает за ними дверь, ведущую в подвал. Страшно смотреть в неизведанное будущее, даже не предполагая, что оно тебе приготовило. Страшно засыпать по ночам, не зная, приснится ли сегодня опять небесный камнепад из сахарных облаков между Лас Танас Бич и Биг Рок. И проснётся ли Ёнсо от скрежета металла разбивающегося бампера кабриолета внутри своей черепной коробки или от телефонного звонка, вибрирующего тревожной дрожью во всём теле. Это всё по-своему страшно, потому что непредсказуемо. Также непредсказуемо, как и ступор, в который впадает Ёнсо, застыва с парафиновой улыбкой на онемевшем лице. Алексис тоже замирает на месте, и они с Ён даже не могут переглянуться, потому что взгляды полностью прикованы к маленькому экрану телевизора. На столешнице солнечные зайчики играют в догонялки, утопая в миске с размякшими в липкую кашицу хлопьями. Автоматический аромадиффузор шипит, будто недовольный кот, а холодильник резко перестаёт тарахтеть, что теперь слова ведущей звёздных новостей проходятся по обмякшему, будто сухой завтрак, телу Ким Ёнсо. «Барабанщик всемирно известной рок-группы «Зе Блот» — Феликс Ли — госпитализирован в одну из клиник Лос-Анджелеса с острой сердечной недостаточностью», — каждое слово телеведущей электризует воздух. И пока Ёнсо не может сдвинуться с места, Алексис тут же хватает с обеденного стола пульт, делая звук в два раза громче. — «По предварительным данным, Феликса нашёл без сознания его друг — актёр Хван Хёнджин. Он и сообщил в скорую помощь, что музыканту нужна срочная госпитализация». — Твою мать, — не выдерживает Алексис, хватаясь за голову. Может, из всей группы ей и нравится больше всех Эндрю Фрост, но новость о Феликсе её шокирует не меньше. — Он ведь совсем молодой, — не понимает она, делая нервный глоток остывшего чая, который уже успел покрыться бензиновой плёнкой. — Может, они скрывают настоящую причину? — она переводит на Ёнсо полный надежды взгляд, но тут же теряет последние крупицы спокойствия. — С тобой всё хорошо? Нет, кажется, с Ёнсо всё совсем нехорошо. А ещё хуже сейчас с Хёнджином. — Прости, сегодня не получится съездить в торговый центр. Мне нужно идти, — только и может сказать Ён, тут же направляясь в комнату, чтобы переодеться в свои вещи. И Алексис права — скорее всего, истинную причину госпитализации Феликса не разглашают. Но что-то подсказывает, что виной всему не истерзанное одиночеством сердце и не избалованное славой эго. Это дело одного из пакетиков высококачественной дури, в которую совсем скоро превратится подвальная тусовка наливающейся беззаботным весельем марихуаны.